Текст книги "Сердце Аримана"

Автор книги: Михаил Ахманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

Склонив голову к плечу, Хадрат уже не шептал, не бормотал, а в полный голос творил свои заклятья. Матовая кожа жреца совсем побелела, пот крупными каплями скатывался по щекам, но окружавшее его сияние становилось все более ярким, и обжигало Конану спину. Раскат грома ударил под сводами подземелья; голос жреца поднимался все выше и выше, затем зазвенел, будто бронзовый гонг, эхом отзываясь от влажных стен пещеры.

Но Конан ничего не слышал. Желеобразное тело монстра окутывало его, он извивался и барахтался, рубил отвратительную склизкую массу; кожа его горела от ожогов, кольчуга была прорвана в десятке мест, в голове мутилось от отвратительного запаха. Смрад этот был настолько силен, что обжигал гортань и веки, и каждый вздох казался Конану глотком яда. Он изнемогал; руки его то и дело соскальзывали с залитого слизью топорища, свет мерк перед глазами, а лезвие секиры уже не мерцало серебристым лунным сиянием, а багровело, напоминая оттенком кровавую вечернюю зарю.

Вдруг шарик, венчавший рукоять, померк, вспыхнул и засиял ровным ослепительным блеском. Спину, плечи и затылок Конана окатило жаром; пламенная стена миновала его, палящим занавесом придвинулась к желеобразному телу монстра, огненными языками заплясала над ним. Гром вновь раскатился под сводами пещеры, но сквозь этот грозный рокочущий гул до Конана долетели слова жреца:

– Асура с нами! – кричал он. – Всевидящий глядит на нас! Он даровал силу! Руби! Руби, мой повелитель!

Асура и в самом деле великий бог, думал Конан, нанося последний удар. Но лезвие его секиры еще не успело погрузиться в плоть чудовища, как с серебристого лунного серпа сорвалась молния, фонтаны пламени взмыли к потолку, огонь взревел, алые языки прошлись по стенам, по полу, по мраморному пьедесталу и золотому ларцу, будто вылизывая их; затем опали, как лепестки увядшего цветка. Нестерпимый смрад исчез, в пещере сгустился полумрак, но сквозь едкие слезы, что еще бежали из глаз, Конан увидел, что в воздухе медленно кружится черная пыль.

– Был он загустевшей вонючей влагой, а обратился прахом и пеплом, – пробормотал Хадрат. – И хоть секира Асуры не справилась с ним, палящий божественный огонь сделал свое дело. Так восславим же очищающее пламя, что сильнее всякой тьмы, что выжигает зло, карает мерзость и мрак!

– Восславим, – откликнулся король, отряхивая пепел со своей кольчуги. Кожу его перестало жечь, но в горле он ощущал страшную сухость, будто туда насыпали раскаленных углей.

– Опасная тварь, – продолжал Хадрат. – Не ожидал я, что сей выродок из темных бездн окажется метаморфом!

– Метаморфом? Что это значит? – спросил Конан, с трудом ворочая меж десен распухший язык.

– Метаморф есть тварь, могущая изменять свой облик, обращаться в любую форму, становясь по желанию своему зверем или птицей, человеком или чудищем, деревом или травой, камнем или водой. Прости, мой господин, я слишком поздно догадался, кто или что противостоит нам! Даже божественный топор Асуры не уничтожит такого демона, ибо он слишком изменчив и живуч. Лишь пламя может сокрушить его, но не обычный огонь, а тот, коим повелевает один из светлых богов. Я призвал Асуру на помощь, и он пришел, явился на единый миг, вдохнув в нас частицу своей силы. И этого оказалось довольно! – Жрец торжественным движеньем поднял руки к потолку и снова произнес: – Так восславим же его, мой господин!

– Восславим, – снова повторил Конан. – И я готов восславить его дважды и трижды, если он явится еще раз, но не с огнем и пламенем, а с чашей вина. Кром! Мне кажется, что в моей глотке клокочет яд!

На суровом лице жреца промелькнула улыбка.

– Не стоит призывать божественного Асуру ради чаши вина, – промолвил он. – С таким делом может справиться любой из его ничтожных слуг.

С этими словами Хадрат снял с пояса объемистую флягу и протянул королю. Вино было кисловатым и холодным; жадно поглощая его, Конан, как и обещал, вознес хвалу Асуре. Поистине заслуженную хвалу! Ведь древний вендийский бог не только даровал ему победу, но и спас от жажды! И второе являлось в глазах Конана не меньшей услугой, чем первое. Если б Асура еще подсказал, где искать талисман…

Ополовинив флягу, король вернул ее Хадрату вместе с секирой, потом бросил взгляд на золотой ларец с откинутой крышкой и нахмурился. Рука его дрогнула, потянулась к камню, сильные пальцы стиснули рубин; поразмыслив несколько мгновений, он сунул багровую сферу за пазуху.

– Отдам шемиту за труды, коль он разыщет истинный талисман. А не разыщет, притащу его сюда и оставлю до скончания веков! Вместе с кувшином ослиной мочи и парой сухих лепешек!

Король и жрец направились к выходу. В молчании и тишине они миновали сотню поворотов, то поднимаясь к поверхности земли, то опускаясь в ее глубины; каменные плиты, влажные или сухие, шуршали и поскрипывали под их шагами. Наконец коридоры, которыми они шли, показались Конану знакомыми, и он понял, что святилище Асуры со стенами, завешанными черным шелком, находится где-то близко. Вскоре показалась и лестница, ведущая к незаметной двери в одном из городских переулков. Здесь лежало оружие короля; он поднял его, надел перевязь с мечом, пристегнул к поясу асгардскую секиру.

– Зайди к нам, владыка, – сказал Хадрат, остановившись у истертых ступеней. – Ночь была тяжела, и ты устал; теперь ты должен вкусить пищи, выпить вина, отдохнуть и помолиться богам.

– Нет, – голова Конана отрицательно качнулась. – Я хочу вернуться во дворец до рассвета, смыть с себя прах и пепел, останки этой твари, а потом увидеть мою королеву. Быть может, она не спит и тревожится обо мне…

Они помолчали.

– Жаль, что я не смог помочь, – после паузы пробормотал жрец. – Я говорю не о сражении с демоном, а о поисках талисмана… Тут я скажу тебе лишь одно, мой господин: раз всевидящий Асура не узрел зла, значит, его не существует. Подумай сам, кому известны пути богов и тех магических сокровищ, что они изредка даруют людям? Пути их воистину загадочны и скрыты мраком тайны; они могут уходить и приходить по своей воле, менять хозяина, ускользая из нечистых рук, прятаться и вновь появляться на свет… И кто знает, украден ли в самом деле твой волшебный камень? Возможно, он всего лишь затаился до срока и явится в самый нужный момент? И все окончится хорошо?

– Вот и моя королева толкует о том же, – сказал Конан и начал подниматься по ступеням.

Глава 11. Стигиец

На следущий день король покинул опочивальню Зенобии, когда солнце уже стояло в зените. Редкий случай, по правде говоря; он любил вставать рано и до утренней трапезы занимался делами в приемном покое или в своей оружейной. Но в этот раз ему надо было выспаться, и королева не разрешила тревожить его. Все утро она просидела у постели, разглядывая обнаженные руки, грудь и плечи спящего супруга, покрытые множеством царапин; когда же он проснулся и поймал вопросительный взгляд Зенобии, брови его изогнулись, а на губах заиграла смущенная улыбка.

– Вчера, когда на небе загорелись звезды, – начал Конан с задумчивостью, – вышел я в сад и увидел, что персики этим летом уродились на диво сочными и крупными. Полез я к ним, чтоб сорвать тебе десяток, да ночь была темна, а ветки – слишком тонкими. Так я до них и не добрался! Грохнулся о землю, исцарапался и тунику порвал!

– В другой раз, когда ты решишь нарвать персиков, я прикажу подать тебе самую прочную лестницу, – сказала Зенобия. – А теперь я хотела бы знать, что ты все-таки делал прошлой ночью? Размышлял над картами в оружейной, как было сказано мне Дамиуном, или сражался с пантерами в нашем зверинце?

– Кром! Клянусь тебе, женщина, все дело в персиках! В персиках!

С этими словами Конан выбрался из постели, торопливо натянул одежду, поцеловал королеву в алые уста и выскочил в коридор. Там уже поджидал Паллантид, шагавший в нетерпении мимо двух Черных Драконов, застывших у дверей королевской опочивальни. По вискам воинов текли струйки пота, а руки, сжимавшие оружие, окостенели; видно, они боялись пошевелить пальцем в присутствии своего капитана.

Оглядев стражей, Конан хмыкнул, приказал им расслабиться и зашагал по коридору в приемный покой. Паллантид спешил следом.

– Два дела, мой государь, не считая сотни прочих. Но эти связаны с нашей пропажей.

– Говори! – велел король, не замедляя шага.

– Явился ювелир Фарнан и нижайше просит у тебя аудиенции. Ждет с самого утра.

– Что еще?

– Явился парень от шемита, зовут Альяс. Говорит, что разведал, где можно найти стигийца. Хочет, чтоб я отправился с ним.

– Вот как! – Конан остановился у окна, что выходило в сад, сунул руку за вырез туники и поскреб грудь: царапины сильно чесались. – Наш Сирам не теряет зря времени, а? – заметил он. – Съезжу-ка я к нему вечером, когда ты притащишь стигийца и вытряхнешь из него душу!

– Ты оказываешь много чести этому шемиту, государь. Видано ли – ездишь к нему сам!

– По уму и честь, – сказал король, выглядывая в окно. Как всегда, на площадке перед дворцом он увидел сына и его наставника, рыцаря Эвкада из благородной фамилии Тересиев. Сегодня Конн был без доспехов, ибо занимался метанием стрел; и, кроме Эвкада, при нем находились четверо гвардейцев. Увидев это, король кивнул головой; отданный им вчера приказ о неусыпной охране принца уже был выполнен.

Он повернулся к Паллантиду и сказал:

– Легче мне съездить к шемиту, чем привезти его сюда. Клянусь Кромом! Для этого понадобилась бы упряжка с дюжиной лошадей и воз такой величины, что он не прошел бы в дворцовые ворота! Пришлось бы стену ломать.

– Это верно, – согласился Паллантид. – А если б он пожелал у тебя отобедать, то разорил бы дворцовую кухню.

Еще раз поглядев на принца, Конан направился к приемному покою.

– Езжай с этим Альясом, – сказал он капитану стражи, – да излови мне стигийца. Талисман, я думаю, не у него, однако хотел бы я знать, зачем он дал зелье койфитской крысе. Разузнай все об этом, а затем я решу, то ли сгноить его в Железной Башне, то ли отвезти к Сираму. Иди!

– А что с ювелиром, государь?

– Пусть Альбан приведет его ко мне.

Паллантид исчез. В одиночестве Конан перешагнул порог приемного покоя и, не садясь в кресло, принялся расхаживать из угла в угол. Он выспался и хорошо отдохнул, но мышцы после вчерашней безумной схватки еще отзывались болью, и король подумал, что уже немолод и что выслеживание демонов, пожалуй, уже не подобает его положению и сану. Разумные эти мысли сильно отличались от тех, с коими он собирался вчера на битву с порождением тьмы, что было неудивительно: вчера демон еще жил, а сегодня превратился в горсть пепла. Мысли диктуются обстоятельствами; и Конан подозревал, что, найдись в Тарантии еще одна такая же тварь, все благоразумие разом выскочило бы из его головы, а руки опять потянулись к клинку и секире.

Однако сейчас он был спокоен и доволен. Пусть он не нашел магического камня, но сам этот факт казался ему подтверждением того, что шемит Сирам на верном пути и, быть может сегодня, завтра или послезавтра разыщет драгоценный талисман. Были и другие причины, чтоб испытывать довольство: демон уничтожен, пусть с божественной помощью, но все-таки его рукой, а Хадрат, жрец Асуры, вновь доказал свою преданность и верность. Жаль, конечно, что Хадрат не нашел талисмана, зато он сделал хорошее предсказание. Доброе, хоть и удивительное!

Конан как раз размышлял об этом, когда Альбан ввел в приемный покой ювелира. Фарнан повалился на колени у самого порога да так и пополз к королю, подметая пол краем туники. Лицо его показалось Конану странным; радость и страх отражались на нем, так что выглядел Фарнан подобно жалкому куску угля в бесценной золотой оправе.

Он дополз до Конана и, на кхитайский манер, ткнулся лбом в пол.

– Что скажешь? – произнес король.

– Великая радость посетила мой дом, государь! Сын мой исцелился! Сам! Без всякого лечения, без знахарей и колдунов, без зелий и бальзамов, и без созерцания божественного талисмана!

– Хорошо! Выходит, суд Митры свершен, и я был прав, когда отдал тебя в руки бога. Коль ты чист перед ним, то чист и передо мной, Фарнан.

– Не совсем, повелитель, – теперь на лице ювелира было больше страха, чем радости. – Сын мой здоров, и это не только знак благоволения Митры, но и его приказ повиниться перед тобой.

– Повиниться? Ну, винись, – сказал Конан, нахмурив брови и пытаясь сообразить, какие еще грехи перед аквилонским престолом и властью короля числятся за Фарнаном.

Ювелир облобызал носки его сапог.

– Прости, государь, прости меня, неразумного… Тот рубин, что я огранил для койфита Лайоналя, был не первой из подделок… Полгода назад мне принесли камень, прекраснейший из самоцветов, багровый, большой, совершенный, без трещин и пороков… И я, прельстившись деньгами, сделал из него точную копию божественного Сердца… Прости!

На мгновение Конан застыл с раскрытым ртом, а после, справившись с изумлением, подошел к креслу и вытащил из-под него шкатулку. В этот ларец, вернувшись вчера от Хадрата, он спрятал отнятый у демона камень – самый первый из фальшивых талисманов, который был обнаружен в сокровищнице во время пленения сира Лайоналя.

Подойдя к ювелиру, Конан приподнял его за шиворот и вложил рубиновую сферу в дрожащие пальцы.

– Этот?

– Этот, – подтвердил Фарнан, внимательно осмотрев камень. – Понимаешь, мой государь, никто не отличит искусную подделку от истинного талисмана, кроме изготовившего ее мастера. Этот кристалл помнит тепло моих рук… а я помню его цвет, все переливы оттенков, каждую грань, которой касались мой резец и шлифовальный круг… Да, это тот самый камень!

Важные сведения, подумал Конан. Выходит, этой подделкой вор заменил настоящий талисман, потом ею завладела демоническая тварь – с помощью кхитайца! – а вчера камень перебрался из золотой шкатулки в подземелье в ларец под креслом аквилонского короля. Забавные приключения! Но самым важным в них было то, что ювелир Фарнан трудился над этим самоцветом полгода назад. Вор, несомненно, был человеком предусмотрительным и приготовил фальшивый талисман задолго до того, как решил воспользоваться им.

– Кто твой заказчик? – грозно вопросил Конан, глядя на скорчившегося у его ног ювелира. – Для кого ты огранил камень?

– Не знаю, великий государь… клянусь жизнью сына, не знаю! Тот человек был закутан в плащ с ног до головы, не открывал лица, и голос его показался мне нарочито искаженным… Но выглядел он невысоким, хрупким и изящным, и пахло от него приятно… Рядом с ним казалось мне, что я попал в благоухающий сад Митры.

– Почему он выбрал тебя?

Ювелир в смущении потупил взгляд.

– Видишь ли, владыка, знающие люди говорят, что я – один из лучших мастеров…

– В Тарантии?

– Нет, во всем подлунном мире… Прости мою самонадеянность, но таково мнение людей. Равные мне мастера есть только в Офире, в Заморе и, по слухам, в Кхитае… Только мы четверо могли бы подделать талисман, либо увидев камень воочию, либо взглянув на его изображение.

– Ручаешься в том? – спросил Конан.

– Своей головой, повелитель! Если ты, конечно, ее мне оставишь…

– Оставлю! Ты достоин наказания, ювелир, но Митра простил тебя, послал тебе знак, и ты повиновался его божественной воле… И тем заслужил награду! Твоя вина и твой добрый поступок уравновешивают друг друга, и потому я говорю тебе: живи! Живи, трудись над изумрудами и жемчугами, над сапфирами и алмазами, над аметистами и янтарем, но пусть твой резец и шлифовальный круг не коснуться больше рубинов! Я сказал!

– Ты справедлив, государь, – произнес Фарнан, поднимаясь с колен. – Справедлив и милостив! Ты – солнце, взошедшее над Аквилонией! Ты – звезда надежды нашей! Ты – огонь мудрости! Ты…

– Хватит слов! Иди! – Конан повелительно взмахнул рукой.

Оставшись в одиночестве, он опустился в кресло, подпер массивный подбородок кулаком и задумался. Он не медля хотел бы отправиться к шемиту и обсудить с ним все случившееся вчера и сегодня утром; с другой стороны, было бы разумно дождаться Паллантида. Капитан Черных Драконов быстр и решителен; время он тянуть не станет и вернется во дворец к обеденной трапезе.

Но найдет ли он стигийца? И что вызнает у него?

***

Хитроглазый Альяс, летевший впереди, вдруг осадил коня и, привстав в седле, вытянул руку, указывая на небольшой старенький и покосившийся на бок домишко.

– Вот он, мой господин! Переулок Вздохов, семнадцатый дом от перекрестка по левую сторону! Та самая хибара!

Легким кивком Паллантид велел проводнику посторониться, подъехал к двери и неторопливо спешился. Десяток гвардейцев, стараясь не громыхать доспехами, оцепили дом; другие, не слезая с коней, принялись разгонять любопытных. Вблизи это строение показалось капитану стражи еще древнее, чем издалека. В окнах темнели ошметки бычьего пузыря, с крыши свисала какая-то дрянь – по всей видимости, прутья и перепревшая солома из гнезда аиста, поселившегося там; в стене, сплошь покрытой желтоватым, высохшим на солнце мхом, зияли глубокие трещины, а обе ступеньки ветхого крыльца были проломлены, и в дырах росли огромные лопухи. Неподобающая обитель для стигийского мага, подумал Паллантид, толкнул ногой низенькую дверь, болтавшуюся на ржавых петлях, и, согнувшись, вошел внутрь. Альяс юркнул следом.

Либо тут никто не жил, либо обитала самая мерзкая и грязная гиена в подлунном мире. На земляном полу валялись осколки глиняных кувшинов и кружек, тряпки, кости с огрызками жил и засохшие корки. Посредине громоздился трехногий стол; его четвертая ножка лежала рядом, серая от пыли. Впрочем, пылью здесь было покрыто все – и громадные покосившиеся табуреты, и дубовый топчан, на котором могли бы поместиться три бритунских наемника со своими подружками, и полки с растрескавшейся посудой… Паллантид наморщил нос и хмыкнул. Хозяина этой лачуги вполне можно было бы переселить в королевский зверинец, в клетку к самым грязным тварям вроде краснозадых дарфарских обезьян!

Он негромко свистнул и замер, прислушиваясь; Альяс за его спиной почти не душал. Нет ответа! Однако чутье, никогда не подводившее Паллантида, подсказывало, что в доме кто-то есть – зверь или человек, но какое-то живое существо, быть может, спрятавшееся или погруженное в дремоту.

Пробормотав проклятье, капитан Черных Драконов снова свистнул, погромче. В ответ за стеной раздалось неясное урчание или храп; то ли там кого-то душили, то ли под ножом мясника расставался с жизнью годовалый кабанчик. Паллантид выхватил свой широкий прямой меч, кивнул Альясу и решительно двинулся в соседнюю комнату.

Там, на огромном топчане, родном брате первого лежбища, валялось нечто храпящее и стонущее, что-то неопределенных очертаний, продолговатое и длинное, заваленное грудой тряпья – будто бревно, накрытое одеялами. Капитан покосился в сторону Альяса, и тот, вытащив кинжал с изогнутым лезвием, брезгливо подцепил концом клинка ворох грязных тряпкок и сдернул его. Бревно оказалось одетым – в потрепанную черную хламиду и разбитые сандалии, торчавшие из-под нее. С другой стороны находилась голова с ястребиным носом и темной клочкастой бородой, с распяленным ртом, издававшим временами хриплые стонущие звуки. Воздух над спящим насыщали винные пары и, судя по запаху, пойло, которое он потреблял, было из самых дешевых и самых крепких.

– Стигиец, – заметил Паллантид, обозревая смуглую физиономию с загнутым крючком носом.

– Стигиец, – поддакнул Альяс. – Тощий, длинный и грязный, как говорили на базаре. А хозяин мой добавил, что нужно поберечься, дабы он не превратил нас в червей или тараканов.

– Этот ублюдок способен только превращать вино в мочу, а хлеб – в дерьмо, – сказал капитан гвардейцев. Альяс, присмотревшись к спящему, ухмыльнулся.

– Пожалуй, ты прав, господин, на мага он не похож.

– Не похож. Не церемонься с ним, парень! Буди!

Поколебавшись мгновение, Альяс ткнул своим ножом в ребро стигийца. Храп смолк, сменившись сонным вскриком; затем лежавший на топчане человек приоткрыл глаза – черные, как маслины, мрачные и затуманенные с похмелья. Рука его шевельнулась, потерла бок, ужаленный клинком, под пальцами проступила капля крови. Видимо, он почувствовал боль; лоб пошел морщинами, глаза недоуменно уставились на Паллантида.

– Ты – Нох-Хор? – спросил капитан. – Нох-Хор, стигиец?

Человек в черной хламиде моргнул, присипел что-то неразборчивое и попытался сесть, но члены плохо ему повиновались. Паллантид сильно ударил его мечом по ногам, хлестнул плашмя, словно плетью.

– Отвечай, пес! Отвечай слуге короля, стигийская собака! Ты – Нох-Хор?

Вскрикнув, стигиец поджал ноги и все же ухитрился усесться на своем топчане, скорчившись и обхватив колени.

– В Луксуре меня звали Нахаасом, – пробурчал он.

– Господин! Ты забыл добавить – господин! Ну-ка, повтори! – Клинок Паллантида ударил стигийца по плечу.

– Мое имя – Нахаас, господин! – выкрикнул тот, прикрывая голову руками.

– Вот, уже лучше, вонючий шакал… Но говорят, иногда ты называешься Нох-Хором?

Стигиец вроде бы начал трезветь и с ужасом уставился на меч в руках капитана гвардейцев; потом глаза его метнулись к кривому ножу Альяса.

– Нох-Хор, – пробормотал он, – да, Нох-Хор… Так велел мне назваться желтокожий… Богатый господин, щедрый! Велел проследить кое за кем, назваться жрецом Сета и кое-что передать… Хорошо заплатил!

Густые брови Паллантида полезли вверх.

– За кем проследить и что передать? И этот желтокожий… Какой он из себя? Говори, шакал!

– Желтокожий и узкоглазый… видать, из Кхитая или Камбуи… Старый, рожа плоская, как доска… Одет был богато…

– Минь Сао, – заметил Альяс. – Ну, хозяин мой удивится!

– Как звали его, не знаю, – монотонно пробубнил стигиец. – Встретился он мне на базаре, где я снадобьями торговал… Присматривался ко мне, присматривался, потом велел службу сослужить… Заплатил хорошо…

– Это я уже слышал! – Нахаас испуганно сжался от рыка Паллантида. – Что он велел передать? И кому?

– Дал мне ларец с мешочком и склянкой, господин. В мешочке – порошок черного лотоса, а в склянке – такое зелье!.. Такое зелье!.. – Нахаас мечтательно закатил глаза. – Любой замок – твой! Капнешь, и железо осыпается пылью! Я попробовал…

– Дальше!

– Этот ларец я должен был передать одному койфиту… щуплый такой, с мордой, как у крысы… Подстеречь, назначить встречу и передать, не говоря, что ларец тот получен от желтокожего… Ну, я все и сделал… сделал по-честному, разве что из склянки две капли себе отлил… только две капли, клянусь, господин!

– Чтоб от этих капель сам ты обратился в ржавчину! – Паллантид в раздражении вскинул клинок. – Я не о том спрашиваю, сколько ты зелья уворовал, вонючая гиена! Ты мне скажи, что желтокожий велел передать койфиту! И лгать не смей, ибо моими устами тебя спрашивает король! А рука короля – длинная, сильная и жесткая, как стальные клещи!

От этих грозных слов Нахаас окончательно протрезвел, сполз с топчана и повалился Паллантиду в ноги.

– Не погуби, господин! Виновен я, виновен в дурном умысле! Соблазнился проклятым золотом кхитайца, да впрок оно мне не пошло, все пропил, прогулял! Пощади! – вопли его перешли в неясное бормотание, и капитан стражи ткнул Нахааса сапогом в грудь.

– Виновен, так признавайся! Или хочешь свести знакомство с королевским палачом?

– Не хочу, господин, – стигиец поднял залитое потом лицо и забубнил: – Полагалось мне напугать и ободрить койфита – прикинуться Нох-Хором, жрецом из Кеми, великим магом, чародеем из тех чародеев, что взысканы Великим Сетом… И должен был я сказать койфиту, что задуманное им будет поддержано мной, а в знак этой поддержки и передать ему ларец с зельями да объяснить, какое зелье к чему, и как надлежит ими пользоваться. А о том, что собирался сделать койфит, я знать не знаю и ведать не ведаю, милостивый господин! О том желтокожий мне не говорил, но велел только, чтоб койфит от вида моего устрашился и поверил, что я – великий маг!

– Твоим видом не напугать даже шакала, – усмехнулся капитан Черных Драконов. – Ты выглядишь не колдуном, а пьянчугой и мошенником!

Нахаас робко ухмыльнулся в ответ.

– Так ведь и койфит этот был не мудрее осла! Увидел, что я стигиец, что у меня шкатулка с колдовскими зельями, и затрясся, как страусиный хвост! Не знаю, чего он потом натворил, и знать не хочу! Я к его делам непричастен!

– Причастен или нет – то решать королю, – сказал Паллантид, сунул меч в ножны и поволок стигийца к двери. Тот не сопротивлялся; видно совсем сомлел от страха. Альяс, хитроглазый служитель шемита, шел следом, пинал пленника в тощий зад и приговаривал:

– Вот колдун, так колдун! Ни кожи, ни мяса! Тебя Иракус жрать не станет, великий чародей! Ну, ты не беспокойся: откормишься у моего хозяина на объедках, отмоют тебя да сунут в бассейн… Глядишь, зубастый и не побрезгает!

Нахаас, стигийский мошенник из Луксура, тихонько подвывал от ужаса.

***

– Ты жив и благополучен, мой государь!

– Я – жив! А демон сгинул. Рассыпался прахом!

Они обменялись приветствиями, и Конан уселся напротив шемита, подложив под спину жесткие кожаные подушки, принесенные Салемом специально для него. Кусты и деревья тихо шелестели под вечерним ветерком, дувшим с речного берега; солнце, глаз Митры, касалось нижним краем беленой садовой стены, в бассейне плескал водой Иракус, почесывал шипастую спину о столбы, на которых держалась клетка. Обозрев эту мирную картину, король перевел взгляд на кувшин и полные кубки, стоявшие перед Сирамом, и на самого хозяина, облаченного, как всегда, в серую хламиду.

– Третий раз ты в моем доме, господин, – произнес шемит, – но ничего не ешь, а только пьешь. Это вредно для здоровья! И потому я велел сегодня приготовить такое блюдо, от коего ты не откажешься ни за что.

– Какое?

– Не торопить, мой господин! Сначала мы отведаем кровяной перченой колбасы из Шамара, потом – гуся, фаршированного лимонами и яйцами, запеченого в гранатовом соку, потом передохнем, пожевав туранских лепешек с начинкой из мака, фисташек и сладкого творога… А вот потом!.. Потом я предложу тебе отведать нежнейшего козленка по-киммерийски! Что скажешь?

– Скажу, что в Киммерии козлятину едят сырой или слегка прожареной над костром. Я-то съем, а вот тебе такое блюдо будет не по вкусу!

Сирам надул пухлые щеки.

– Клянусь Мардуком, господин, мой повар Кириум из Офира непревзойденный мастер по мясным блюдам! И он знает, как готовить козленка по-киммерийски лучше самих киммерийцев! Он подаст его нам с приправой из соленого козьего сыра, а уж сыр-то этот мне доставили прямиком из Киммерии!

– Ну, раз так, – сказал Конан, – я с тобой сегодня потрапезую. Любопытно мне поглядеть, как офирец приготовит жаркое из киммерийского козла.

– Козлик – аквилонский, рецепт – киммерийский, – уточнил Сирам.

– Пестрая будет компания за нашим столом. Ты – шемит, я – киммериец, а козел – из Аквилонии… Может, еще и стигийца пригласить? Этого Нох-Хора, луксурского жулика?

– Нет, не нужен он нам, повелитель. Альяс, мои уши и глаза, все передал, все рассказал в подробностях, и теперь могу я тебе поведать, что не было многих воров, стийского мага и демона, Лайоналя и Каборры, а был один вор, чародей Алого Кольца, что пробрался к тебе под личиной посланника Минь Сао. Это он так и этак прощупывал двери твоей сокровищницы, наводил на ложный след, старался запутать тебя и подставить под твою карающую руку всяких недоумков. Ну, теперь он мертв, и это все о нем!

– Он мертв, а камень не найден.

– Зато все лишнее отброшено, все странное объяснено, так что нам легче добраться до истины. И думаю я, мой государь, что сегодня все и разрешится. Думаю, что скажешь ты мне что-то такое… – Сирам неопределенно пошевелил толстыми пальцами, – что-то важное, решающее для всего дела. Вот припомни-ка, с кем ты встречался прошлой ночью, утром и днем?

– Демон… – произнес Конан.

– Забудем о демоне! Он, как ты сказал, рассыпался прахом! И пусть над ним проливает слезы Нергал!

– Тогда о стигийце…

– И о нем забудем тоже! Он – выжатый плод, и пусть сидит в башне под надзором твоих палачей. Кого еще ты видел?

– Приходил Фарнан. Парень его здоров, и Митра надоумил ювелира сознаться во всех грехах.

Вытащив из-за пазухи рубин, король бросил его на колени Сираму, а потом принялся рассказывать о мастере и его таинственном заказчике, тонком и хрупком, благоухавшем благовониями. Глаза шемита раскрывались все шире и шире, а когда речь зашла о сладких запахах, исходивших от незнакомца, он как бы подпрыгнул – вернее, совершил попытку приподняться, но тут же осел на мягкие подушки.

– Видишь, государь, вот еще одно следствие смерти кхитайца. Погиб он, чары рассеялись, и большой камень, соблазнивший Каборру, стал маленьким, а сын ювелира исцелился…

– Так ты полагаешь?.. – Конан вопросительно изогнул бровь.

– Конечно, мой господин! Неспроста заболел этот мальчик, неспроста! Сглаз и наговор – простая работа для искусного мага… И он знал, к кому пойдет Лайональ, знал! Ибо этот Фарнан и в самом деле искуснейший мастер! – Шемит поднял рубиновую сферу на трех растопыренных пальцах и залюбовался игрой багрового и алого.

– Оставь и этот камень себе, – сказал Конан.

Сирам вытащил из-под седалища шкатулку, бережно поместил в нее третий огромный самоцвет и поставил ларчик у коленей.

– Ты щедр, владыка! Ты даровал мне три рубина, каких не видел мир! Это слишком большая плата за мои труды.

– Найдешь талисман, получишь еще больше.

– Грр… Не хочу ловить тебя на слове, мой господин, но я уже его нашел. Я чувствовал, что ты скажешь нечто…

Но король не дал ему закончить речи. Его огромная рука потянулась к вороту шемита, щеки побледнели, а шрамы налились кровью; в синих грозных глазах вспыхнул огонек. Затем, опомнившись, он отвел руку, приподнялся на коленях и придвинулся ближе к спокойно взиравшему на него Сираму.

– Перестань болтать, приятель! Где талисман? Где он?

Шемит ухмыльнулся прямо в лицо королю.

– Не ведаю! Точно знаю, кто его взял, а вот куда положил, о том могу лишь догадываться… Ну, рубин рубины любит! Так что…

– Кто взял?! – взревев, Конан обрушил кулаки на пол веранды. – Кто?! Кишки на меч намотаю! Печень вырву! Вырежу сердце! И кожу… кожу… полосками… Кто?!

Сирам, однако, не испугался королевского гнева, а подвинул ему кубок и сказал:

– Выпей, господин мой, успокойся и выслушай меня.

Вино и в самом деле немного успокоило Конана. Он был по-прежнему возбужден, но теперь жаждал выслушать шемита, ибо услышанное им оставалось пока неясным. Как это понимать: нашел камень, но не ведает, где он? В точности знает вора, однако…

Голос Сирама прервал его лихорадочные размышления.

– Помнишь ли, владыка мой, что я говорил тебе о тайнах? Тайна лишь то, о чем знал один человек, да забыл! Вот и я уже забыл эту тайну, ибо она не моя. Ты же не гневайся и рассуди по разумному: нужен ли тебе сейчас талисман?.. и нужен ли похитивший его?.. Нет, не нужны! Камень понадобится тебе там, на южных рубежах, когда ты будешь стоять перед войском вместе со своей прекрасной королевой и наследным принцем. Вот тогда он и явится, клянусь утробой Мардука!