Текст книги "Новые русские"

Автор книги: Михаил Рогожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Глотова передергивает от ужаса. Он не ожидал, что способен произвести хоть какое-нибудь впечатление на женщину. Хотя, если разобраться, все его тайные шалости редко нарывались на отказ. В каких только невероятных ситуациях он не принуждал женщин к совершению акта! Значит, что-то в нем все же есть? Вера домогается его приблизительно так же, как он давеча домогался этой телки из Норильска… Как же ее звали? Ладно, не важно. Борис Ананьевич чувствует, что долго не продержится. Еще немного, чуть-чуть, и он бросится в спальню, как в омут. Неловко встает, медленно стягивает с себя пиджак, опрокидывает стул и не сразу слышит легкий, настойчивый стук в дверь. От неожиданности лишается дара речи. На его глазах дверь медленно открывается, и в номере возникает улыбающийся невысокий человек с приторной улыбкой и восточным разрезом глаз.

– Что вам надо?! – орет Глотов и сам пугается своего крика.

Черные усики над верхней губой азиата еще больше загибаются вверх, что придает улыбке дьявольское очертание:

– Уважаемый Борис, неужели ты не узнаешь своего старого друга Жаке Темирова? Не так много воды утекло с нашей последней встречи в Алма-Ате.

Действительно, Глотов узнает его. Это бывший министр из Казахстана. Борис Ананьевич поднимает упавший стул, садится на него и старается незаметно ногой засунуть под стол валяющиеся колготки.

– Я, дорогой, уважаемый, долго стучал. Испугался, может, случилось что-нибудь с моим гостем. Обеспокоенный твоим драгоценным здоровьем решился нарушить твой покой.

Глотов безвольно машет рукой и вдруг едва не подпрыгивает от догадки:

– Это твоя гостиница?

Темиров продолжает улыбаться:

– Тоже, скажешь, гостиница. Так, скромный домик для гостей. Всего пять номеров. За мной тут апартаменты напротив тебя числятся. Я, так сказать, в долевом участии с Хореном. Отличный малый. Тебе, кстати, привет передает.

– Он здесь?

– Нет. Вынужден отъехать. Какие-то дураки под него копают. Думаю, ерунда. Ты не смущайся. Все в этом доме для тебя. Я угощаю.

Бывший министр подходит к Глотову, хлопает его по шее. Поднимает валяющиеся на ковре колготки:

– Извини, что не вовремя. Понимаю, зайду позже. У меня к тебе серьезный разговор.

Глотов хватает его руку:

– Постой, я свободен. Сейчас она уйдет. Садись. – Он сгребает со стула напротив Верин халат и вместе с колготками бросает в спальню. – Одевайтесь, Вера Анатольевна, ужин закончен. – Шепотом оправдывается перед Темировым: – Видишь, взял впервые с собой в командировку, и что позволяет. Сама в постель залезла.

– Понимаю, – участливо кивает головой бывший министр. – Она твой человек, да?

– Думал взять на науку. Но после сегодняшнего случая прогоню.

– А, Боке, не торопись. Мне эта женщина нравится.

Глотов смотрит с удивлением:

– Ты же ее не видел?

– Все равно нравится.

Вера выходит из спальни с потрясающим чувством униженности и оплеванности.

– Айналайн! – всплескивает руками Темиров, – извините за случайное вторжение… следы, следы целовать за такой женщиной! Айналайн! Жаке Темиров меня зовут. Большой друг вашего шефа.

Вере отчего-то становится смешно. Забубенная радость овладевает ею. Может, и хорошо, что ничего не было. Все равно в глазах этого азиата она выглядит падшей женщиной.

– Мы с Борисом Ананьевичем немного отвлеклись от ужина, – игриво признается она, наслаждаясь растерянностью Глотова и жадным блеском раскосых азиатских глаз.

В душе Глотова закипает ненависть к несостоявшейся любовнице. Впервые в жизни не он, а его варварским способом склоняли к сексу. Сколько раз он рисковал из-за своего пагубного влечения. И каждый раз проносило. А сейчас вынужден краснеть, как школьник, пойманный в девчачьем туалете. В руках Темирова стопроцентный компромат. Не исключено, что именно он все подстроил. Эта мысль поражает своей простотой. Он в ловушке! Наверняка в номере работает видеокамера! Борис Ананьевич в волнении начинает шарить взглядом по стенам и потолку.

Темиров доволен. Он не обращает внимания на замешательство своего друга. Подходит к Вере.

– Айналайн! Если вам покажется, что я немолодой человек, не верьте глазам своим. Казах молод, пока жив. А жив он столько лет, сколько его любит красивая женщина… А вы, Вера Анатольевна, красивая женщина. Поэтому хочу просить прощения за то, что вынужден прервать ваш дастархан и отвлечь на небольшой серьезный разговор.

– Мне уйти? – с готовностью соглашается Вера.

– А, никогда! Обязательно нужно остаться! Кое-что коснется лично вас. – Темиров обнимает Веру за талию, подводит к дивану, усаживает рядом с собой. Обращается к Глотову. – Слушай, Боке, что ты, понимаешь, не радуешься нашей встрече?!

Борис Ананьевич наливает себе рюмку водки, выпивает и хотя бы внешне приходит в свое обычное высокомерно-безразличное состояние.

– Ну, выкладывай, аксакал, какие дела свели нас на этот раз.

– А, Боке, как можно называть меня аксакалом, когда рядом такая молодая женщина? Дело мое небольшое, поговорим и выпьем за эти глаза. – Темиров гладит Веру по коленке.

Ей отвратительно-сладостно, что азиат принимает ее за рядовую московскую потаскуху. Она не отодвигается и не сопротивляется.

– Мне для разговора необходим еще один человек. Для меня он мальчик, помощник значит, – продолжает Темиров. – Познакомимся.

Глотов вытягивает ноги, руки засовывает в карманы брюк, откидывает голову: «Валяй». Ему ясно, начнутся просьбы, помочь в Москве с кем-нибудь из влиятельных людей устроить аудиенцию.

– Аслан, заходи! – тихо зовет Темиров. И его помощник возникает из-за приоткрытой двери.

Очень полный маленького роста человечек. Глазки заплыли щеками, а рот обозначен тонкой щелочкой. Вере он сразу напомнил китайских болванчиков-мандаринов. Были когда-то такие копилки из фарфора. Кидаешь ему в рот мелкие деньги, а он кивает головой в знак благодарности. Интересно, как отреагирует этот мальчик, если в его рот-щелочку засунуть тысячу долларов? Всем присутствующим Аслан улыбается круглыми щеками. Подкатывает, именно подкатывает, а не подходит. Усаживается в кресло, широко разведя короткие толстые ноги.

– Уважаемый Боке, мы счастливы видеть тебя здоровым. Не скрою, наша встреча не случайна. Я, как видишь, подготовился. Москва – город ненадежный. Языки да уши вокруг. А тут – тишина.

Глотов взрывается, когда его считают дураком.

– Как ты мог знать о моей поездке сюда? Она возникла спонтанно! В течение нескольких часов!

Жаке Темиров подмигивает Аслану. Тот подобострастно смеется щеками.

– Уважаемый Боке, мое жизненное правило – все знать немножко раньше, чем другие. Поэтому со мной так любят иметь дело.

Глотов прикидывает, от кого могла пойти информация. По совету Артема он решил немедленно отправиться в Иваново. В фонде об этом знала секретарша Валентина и, естественно, главбух. Кроме них, только Вера, напросившаяся ехать с ним. Так ему, идиоту, и надо… Вера, без сомнений Вера! Она сообщила Темирову и по его приказу устроила сцену обольщения. Кому верить? Жена близкого друга. Почти доктор наук…

Тем временем казахи, вдоволь насмеявшись, успокаиваются. Темиров становится серьезным, не переставая при этом поглаживать коленку Веры.

– Ладно, Боке, не придавай значения пустякам. Друзья должны встречаться вместе. Слушай, что тебе скажу. Нам известно, ты собрался в депутаты. Дело хорошее. Свои люди везде нужны. Голоса тебе организуем. Хоренчик берет на себя Ивановскую область. А таких Хоренчиков у меня по всей России достаточно. Думаю, мандат тебе обеспечим.

Борис Ананьевич не знает, как реагировать. Неудобно, что при разговоре присутствует Вера. Она в свою очередь ведет себя абсолютно спокойно. Достает любимый тонкий белый мундштук, вставляет в него сигарету. Аслан подскакивает, подкатывается к ней на своих коротких толстых ножках, щелкает – зажигалкой. Темиров ждет, пока Вера прикурит и Аслан вернется в кресло. Потом продолжает:

– Думаю, у депутата много будет работы. А здоровье, Боке, беречь надо. Придется позаботиться о твоем фонде.

– Как это?! – Глотов резко выпрямляется на стуле.

– А… Боке, не кричи. Не буду скрывать от друга. У меня в Казахстане, говоря по-русски, аккумулированы большие средства. Но обложили меня со всех сторон. Я для них – бывший бай. В меня официально разрешили кидать камни. Не уберегусь, настоящий сель обрушат на мою голову. Поэтому я принял такое решение. Делаем твой фонд международным. Основной программой объявляем спасение Аральского моря. Мои коммерческие структуры сбрасывают деньги в этот новый фонд. На западе подбираем еще одного соучредителя. Находим большой заказ на крупные поставки техники для обессоливания берегов и проводим стопроцентную предоплату. Все довольны. Деньги на западе. Фонд процветает. А Арал? На то воля Аллаха…

– Не понимаю тебя, аксакал, – набычивается Борис Ананьевич.

– И не надо, – успокаивает его Темиров. – Депутат и без того много забот имеет. Фондом будет руководить Аслан. Для начала сделаешь его генеральным директором, затем ты в парламент, он в президенты фонда. Хорошо я придумал, скажи? – Темиров заливается довольным смехом. Его мгновенно поддерживает Аслан своими смеющимися щеками. Даже Вера улыбается, глядя на них.

Глотов мрачно ждет, когда они захлебнутся.

– Жаксынбек Темирович, я создавал этот фонд не для того, чтобы он служил крышей финансовым аферам.

– Ай, ай, ай… – еще громче смеется Темиров. – Мне ли не знать. Аслан, покажи документы, пусть уважаемый Боке посмеется с нами… – Тычет пальцем в помощника. – Очень смешные бумажки. По ним даже слепому видно, как в девяносто первом году ты подписывал платежные документы и перегонял деньги со счетов райкома в свой фонд.

Борис Ананьевич возмущенно срывается со стула, подскакивает к Аслану.

– Где документы?

– Не у меня, – тот защищается выставленными руками с растопыренными пухлыми пальцами.

– У прокурора, – забавляется Темиров. Но вдруг переходит на серьезный тон.– Сядь. Не носись, как голодный тигр в клетке. Мы тебя хорошо накормим. Аслан, хоть и молодой мальчик, еще и сорока лет нет, но дело знает. Вера Анатольевна ему поможет. Такая красивая женщина и доктор наук, ценить будем.

– До сих пор не могу защитить диссертацию, – игриво сокрушается Вера.

– Ай, ай… почему так, айналайн? – хитро улыбается Темиров.

– Денег на взятки не хватает, – она делает вид, что шутит.

Темиров крепко сжимает ее круглую полную коленку:

– Знания всегда дорого стоят. Аслан займется вашей защитой. – Тянется к ее уху, заговорщицки шепчет: – Банкет за мной. Какие люди будут пить за вашу красоту и ученую степень.

Глотов на грани нервного срыва. Садится на стул. Скрещивает руки на груди. Старается успокоиться.

– А если я, уважаемый господин Темиров, не соглашусь?

Не отрываясь от уха Веры, Темиров шепчет достаточно громко:

– Кому его согласие нужно? Мне не нужно. Меня больше интересует ваше согласие, айналайн. Вы украсите этот фонд.

Макс пугается, когда его просят

Макс пугается, когда его просят. В налаженный жизненный ритм вдруг влезает чья-нибудь просьба и подчиняет его энергию, ломает планы. Отказывать Макс не способен. Каждый раз дает себе слово, что больше никому никаких одолжений, и снова нарушает его. Вот и новый случай. Звонит их старый приятель Матвей Евгеньевич Туманов. Бывая в Москве, он частенько останавливается в их доме. На правах мужа университетской подруги Веры. В отличие от Матвея Евгеньевича, тихая очаровательная Лиза редко приезжает в гости. Она – домоседка. Любит свою благоустроенную уютную квартиру в сером блочном доме на берегу Балтийского моря. Каждый день подолгу гуляет по песчаным пляжам в полном одиночестве. Переводит английские и американские романы на русский язык. Еще недавно все прибалтийские издательства охотно заключали с ней договора. Теперь – не то. Лиза тоскует. Материально они всегда жили хорошо. Она вышла замуж за Туманова, будучи на пятнадцать лет моложе его. Он тогда вовсю концертировал за границей. Был второй скрипкой в камерном оркестре под руководством Василия Ласкарата. Того самого. Правда, до вчерашнего дня эта фамилия для Макса ничего не значила. Да и то единственное, что он знал о Матвее Евгеньевиче, никак не было связано с музыкой. Скорее с КГБ. Но утверждать определенно он не мог. Просто однажды Макс случайно увидел упавшие с тумбочки у постели, на которой спал Туманов, несколько листков, исписанных крупным почерком. Макс почему-то решил, что Матвей Евгеньевич, как всякий талантливый человек, ведет путевые записки, и проскользнул взглядом по тексту. Речь шла о гастролях в Америке, вернее о поведении каждого музыканта, в том числе и самого Ласкарата. Почувствовав неприятный испуг от прикосновения к чужому позору, Макс бросил листки обратно на пол и на цыпочках вышел из комнаты. Он не мог поверить, зная Туманова – обаятельного, улыбчивого, легкого в общении человека, талантливого, удачливого музыканта, в то, что прочитал. Долго убеждал себя в каком-то недоразумении. И убедил. В конце концов каждый человек имеет право записывать любые наблюдения. Ведь на первой странице не было написано – в Комитет государственной безопасности. До конца преодолеть поселившееся в душе предубеждение не смог, но сохранил с Матвеем Евгеньевичем приятельские отношения. Несколько раз после этого бывал с Верой в Майори, где Туманов принимал их с искренним радушием. Другая, более известная сторона жизни музыканта раздражала его гораздо больше. Это неуемная страсть шестидесятишестилетнего человека к девушкам. Как только они оставались вдвоем, Матвей Евгеньевич начинал в красочных подробностях описывать свою новую интрижку. Иногда даже показывал фотографии, на которых его, как он выражался, «пассии» позировали обнаженными. Поскольку Макс не имел опыта с любовницами, был закомплексован на своих чувствах к Вере, ему всякий раз становилось неловко. Особенно невыносимо было наблюдать во время пребывания в Майори постоянные поцелуйчики, которыми Туманов осыпал ничего не подозревающую милую Лизу. Все эти воспоминания пронеслись в голове после того, как в телефонной трубке раздался высокий жизнерадостный голос Матвея Евгеньевича. Он просит принять его на несколько дней. Разве Макс может отказать? Известие о том, что Вера уехала в командировку, приводит Туманова в неописуемый восторг. «Эх, тряхнем стариной!» – кричит он в трубку и обещает Максу сюрприз.

Сюрпризом оказывается крашеная, занавешенная волосами блондинка. Она отбрасывает волосы, и Макс видит ее сильно накрашенный глаз с колючим оценивающим взглядом. Матвей Евгеньевич, заключив в объятия хозяина, суетливо принимается ухаживать за снимающей шубу из искусственного меха девушкой.

– Милый Макс, это очаровательное создание зовут Надеждой.

– Здрасте! – отрывисто заявляет о себе создание. – Куда у вас тут проходить?

– Сюда, сюда… – Матвей Евгеньевич ведет ее в комнату.

– О! – радуется Надя. – Такая же стенка у моих родителей. Они раньше во всех магазинах стояли.

Макс выразительно смотрит на Матвея Евгеньевича. Тот умоляюще прикладывает руку к сердцу. Закатывает глаза.

– Мотя, а где обещанное шампанское? – командирским тоном вопрошает пассия. После предложения, сделанного Артемием, Надя почувствовала себя причастной к серьезному бизнесу и порученного ей старикашку воспринимает несерьезно. За такого много не заплатят. Поэтому можно вести себя как угодно. Не нравится – пусть застрелится.

Туманов, потоптавшись рядом с ней, спешит на кухню, зовя за собой Макса. Прикрывает дверь, шепчет ему:

– Выручай, дружочек. Такую милую девушку судьба послала. Приюти нас до приезда Веры. Куда ж мне с ней податься. Ваши гостиницы стали не по карману даже таким, как я. Мы здесь тихонечко. Уж извини, чувствую, последняя девочка в жизни. Представляешь, сама влюбилась. Я был в одной организации – солидной фирме. Она там тоже случайно оказалась. Пока я разговаривал с генеральным о финансировании моих сольных выступлений в Австралии, она, понятно, глаз с меня не сводила. Потом в коридоре подходит и трепетно-трепетно спрашивает: «Вы тот самый знаменитый Туманов?» Оказывается, она закончила музыкальную школу. Регулярно слушает мои записи. Посуди сам, мог ли я оттолкнуть и не откликнуться на ее обожание? Я же артист! Меня, понятно, питает любовь моих поклонниц… и поклонников.

Макс впервые попадает в подобную историю. Никогда в их дом девушек не приводили. Раньше Туманову стелили на диване в комнате, а с девушкой придется уступить ему спальню. Разрешить им пачкать простыни? А, впрочем, какая теперь разница? Раньше Макс воспринял бы это как святотатство. Но убив Веру в себе, он тем самым превратил ложе их любви в обычную кровать. Пусть Туманов поганит его с первой попавшейся перекрашенной шлюхой. На молящий взгляд Матвея Евгеньевича пожимает плечами: «Живите…»

Туманов преображается. В порыве прижимает Макса к груди. Шепчет ему на ухо:

– А выпить найдется? Не успел в магазин. Неудобно было тащить туда девушку.

Из комнаты доносится голос Нади:

– Где обещанное шампанское?

Макс шепотом отвечает Туманову:

– Нет у меня шампанского. Спирт, пожалуйста. Литра два имеется.

– Может, Веруня припрятала куда-нибудь?

– Зачем? – удивляется Макс.

– Кто их разберет зачем? Это в женском характере заложено.

– Пойду поищу, – Максу самому неудобно предлагать девушке спирт.

Надя, закинув ноги на подлокотник кресла, смотрит телевизор. Не глядя на вошедшего Макса, требует:

– Видушник-то где? Вруби какую-нибудь страшилку. Страсть как люблю ужасы.

Макса коробит ее просьба. Видео они так и не приобрели. Денег не хватило. Но признаваться этой девчонке как-то неприятно. Поэтому врет:

– Не получится. Сдал в ремонт.

– Тоже «Самсунг», как и телек?

Да.

Надя со знанием дела констатирует:

– Хилая аппаратура. Продавайте и покупайте японскую. Сейчас «Тошиба» в цене. – Крутит головой и добавляет. – Здесь многое пора менять. Интерьер уже не в кассу. Нужно все белое, кожаное, с массой различных подсветок. И чтобы картины висели. Мебельные стенки в одном совке остались стоять.

Макс, не возражая, заглядывает во все отделения презираемой гостьей стенки. В бельевом отсеке действительно находит две бутылки французского белого вина. «От кого Вера их припрятала? Он вино не пьет». Ставит бутылки на журнальный столик. В глаза бросаются грязные растоптанные сапоги, закинутые на кресло. Макс привык, что гости снимают обувь при входе. Но делать замечание не решается.

– Это шампанское? – капризно интересуется Надя.

– Лучше. Коллекционное французское вино, – зло привирает в ответ и уходит на кухню, где притаился Туманов.

Тот явно прислушивался к разговору. Брови взлетают домиком на лоб и притворно интересуется:

– Нашел? Чудесненько. Давай какую-нибудь элегантную закусочку и приступим к банкету в честь моего приезда.

Макс лезет в холодильник. Туманов отправляется к своей пассии.

– Милая Надюша, обещанное вино перед тобой. Через минуту и закусочка появится.

– Поскорее бы. Жрать сильно охота. Куда ты меня привел? Тут даже видушника нет.

– Ну и что, – удивляется Туманов.

– Как что? По-твоему, выпили, закусили и сразу трахаться?

Матвей Евгеньевич от неожиданности опускается в стоящее рядом кресло.

– Милая Надюша… как ты могла подумать. Мы пришли в интеллигентный дом. Макс преподает в МГУ. Его уехавшая в командировку жена вообще доктор наук.

– Надеюсь, твой преподаватель не рассчитывает быть третьим? Я в групповухе не участвую.

Матвей Евгеньевич воспринимает ее слова как остроумную шутку. Смеется, закатывая блестящие от удовольствия глазки.

– Чудо, чудо какая прелесть. Надо же так поставить вопрос… Помню в Германии, я жил у очень милых людей, во всяком случае поначалу показалось. Они поляки из Варшавы. Муж Збигнев замучивал меня игрой в шашки. Прихожу поздно вечером, усталый после концерта, а он меня тащит играть. Играем партию, вторую, третью… Я, понятно, выигрываю. Он злится и заставляет играть еще. В конце концов приходилось поддаваться и проигрывать деньги. Однажды окончательно меня утомил. Я и говорю: «Сыграем на твою жену? Кто выиграет, тот и идет к ней в спальню».

Туманов снова закатывает глаза и заходится высоким смехом.

Надя насмешливо предполагает:

– Ты, конечно же, выиграл?

– Нет, нет… никогда в жизни. Я пошутил. Но как он играл?! Лучше любого чемпиона мира. Зло, напористо, я бы сказал, талантливо. Игра закончилась полным моим разгромом…

– Ну, и чего вспоминать?

– К тому, что у него не оказалось в отличие от меня чувства юмора. Двинул мне своим кулачищем прямо в лицо и среди ночи выгнал из дома. Представляешь? За невинную шутку! Вот какие тупые, ограниченные люди попадаются. Ко мне, сама видишь, это не относится.

– Жена-то красивая была? – смеется Надя.

Матвей Евгеньевич смотрит на нее влажными ласковыми глазами.

– Милая Надюша… После тридцати красота женщины становится отвлеченным от тела понятием.

Она щурится на него единственным видимым из-за волос глазом:

– По-вашему, мне остается совсем немного?

Матвей Евгеньевич всплескивает руками: «Такова, душечка, селяви. Поэтому не упускай ни одного дня».

– Каждый день трахаться? – грубовато выясняет Надя.

– Опять ты про это дело. А любовь? Чувства? Душевное влечение?

– К вам? Ну, вы, дедок, даете, – презрительно усмехается пассия.

Входящий в комнату Макс пугается, видя неподвижно застывшего Туманова с широко раскрытым ртом и вытаращенными глазами. «Неужели удар», – пугается он. Видя его реакцию, девушка разражается грубым тяжелым смехом.

– Что с ним? – кивает Макс.

Надя сквозь смех сообщает: «Озвездинел от большого чувства ко мне!»

– Рад за вас, – Макс ставит на столик несколько тарелок и поднос, на котором крупными кусками нарезаны колбаса, сыр, окорок и хлеб. – Больше в холодильнике ничего не нашел.

– И кетчупа нет?

– Есть.

– Давай сюда, – по-хозяйски приказывает девушка.

Макс покорно отправляется на кухню.

Туманов приходит в себя. Осуждающе смотрит на свою пассию.

– Какие вы нынешние – не романтические. Твое счастье, что встретила меня. А то ведь о высоких порывах души знала бы по кинофильмам.

– Согласна, согласна. Не пугай нас. Хватит тебя кондратий, потом хлопот не оберемся.

Макс приносит кетчуп и литровую бутылку разведенного спирта, настоянного на лимонных корках.

– Сами гоните? – подмигивает Надя.

– Сами разводим.

– «Роял»? В народе эту гадость называют «Шла собака по роялю».

– Мы, биологи, предпочитаем ректификат, – в доказательство Макс наливает себе полный стаканчик.

Надя игриво пододвигает к нему свой фужер:

– Можно попробовать?

Матвей Евгеньевич хватает ее за руку:

– Милая, душечка, тебе лучше вино.

– А тебе лучше, чтобы я пила этот… как его?

– Ректификат, – подсказывает Макс и наливает ей полфужера.

Туманов демонстративно открывает бутылку французского вина и наливает себе.

Надя высоко поднимает фужер. «Вы оба очень милые. Обхохочешься с вами. Будьте здоровы в прямом и сексуальном смысле!»

Матвей Евгеньевич с удивлением наблюдает за ней. Хватанув залпом всю дозу, она закрывает рукой рот. Замирает. Из глаз непроизвольно текут слезы. Надя смотрит на Макса. «Я не умру?» Тот отрицательно качает головой и выпивает. Переведя дыхание и запихнув в рот толстый ломоть колбасы, облитый кетчупом, Надя признается:

– Больше всего на свете я люблю «Айриш-крим». Дорогой напиток. – И смотрит с издевкой на Макса и Туманова.

– Понятно, напиток богатых молодых людей. Банкиры угощают? – в тон ей спрашивает Матвей Евгеньевич.

– Глупости. Я вообще живу не в таком убожестве, в которое ты меня привел. Для меня эти гости просто экскурсия. Нужно же наблюдать своими глазами жизнь в совке.

Матвей Евгеньевич и этот пассаж находит остроумным, одобряя его повизгивающим смехом. Максу же хочется взять за пережженные патлы эту гадину, вывести в коридор и пинком под зад отправить на все четыре стороны. Как может этот смеющийся дурак возиться с подобными девицами? Ее сначала нужно мыть в хлорке, потом в марганцовке и исключительно после этого бить по морде. Вроде уважаемый человек, строящий из себя светского льва, гордящийся знакомством со всеми великими, сидит и слушает херню дуры в грязных сапогах и наверняка с немытыми ногами. Как жалко Лизу. За что он ее оскорбляет? Макс решает удалиться в Алину комнату. Но Надя протягивает фужер.

– Налей-ка еще, товарищ химик.

Он со злости снова наливает половину. Туманов охает: «Куда столько!»

– Не трогай. Хорош! Выпьем за меня и мою новую жизнь, начавшуюся с сегодняшнего числа.

Лицо Матвея Евгеньевича озаряется горделивой улыбкой победителя. Он протягивает Максу свой фужер: «За этот тост и я хлебну». Макс наливает. Все выпивают залпом и долго заедают обожженными ртами.

– Все-таки интересно, кто тебя угощает «Айриш-крим»? – не унимается Матвей Евгеньевич.

– А никто. Мы с Элеонорой сядем в гостиной… не чета вашей. Она достанет плоские старинные бокалы, нальет чуть-чуть белого тягучего ликера. Закурим по сигаретке и полный кайф.

При имени Элеоноры Макс напрягается подобно охотничьей собаке, почуявшей зверя.

– Какой Элеоноры? – спрашивает он, задерживая воздух в легких.

– Откуда вам знать. Моя подруга. Живет на Тверской. Ее квартира – лучшая в Москве. Мужа похоронила, вот и кайфуем вместе.

Матвей Евгеньевич хлопает в ладоши:

– Милая Надюша, ты дружишь с женой Васи Ласкарата? Ха! Мы с ним столько лет в одном оркестре отработали. Какой Москва маленький город! Ходим все по одному кругу. Или, как говорили раньше: вся Москва укрывается одним одеялом! Ха, к тебе это не относится.

Надя надменным взглядом оценивает, насколько врет ее кавалер.

– Что-то про вас никаких таких разговоров не было. Хотя Элеонора мало о ком из простых рассказывает. Больше о знаменитостях. Кто приходил, кто сидел на креслах, лежал на канапе, играл на роялях. Она – женщина высокого уровня. Мы с ней подруги.

Сердце Макса отрывается. Вызывая острую боль, оно мечется в груди, падает в низ живота и стремительно вздергивается до самого горла. Сам он превращается в приемник, настроенный на одну станцию с позывными «Элеонора».

Матвей Евгеньевич привстает и катит кресло ближе к своей пассии. Она болтает ногами в белесых от соли и снега сапогах. Протягивает фужер: «Налей-ка!»

– Спирт? – брови Туманова в который раз взлетают домиком.

– Нет. Вина для кайфа. Чтобы взяло покруче. Ах, какие вина пьет Элеонора. Закуски – не то что ваша колбаса. Выносится гостям большой бронзовый поднос. На нем маленькие, вот такие крошечные… (Она соединяет большой и указательный пальцы. Образовавшийся кружок подносит к глазу. Смотрит через него сначала на Макса, потом на Туманова) бутербродики. Делается просто. Вырезаются специальной машинкой из хлеба кружочки или квадратики, на них немного масла, сверху кусочек ветчины или там мяса, грибов, рыбы, на это веточку петрушки, кинзы и колечко красного болгарского перца. Потом кусочек сыра и в духовку. Раз и готово. Уйма всяких получается. В каждый бутербродик втыкается тонкая серебряная малюсенькая шпага. Берешь за ручку и в рот – ам! А вы тут понарезали…

Матвей Евгеньевич и на этот раз смеется. Он давно выработал такую реакцию на любую незапрограммированную ситуацию. Когда не знаешь, как реагировать, лучше всего откровенно смеяться, – считает он. В доме Ласкарата Туманов бывал нечасто. Василий не любил якшаться со своими музыкантами. Принимал раз в год, в день ангела. Элеонора своим видом подчеркивала, что делает одолжение, выслушивая цветистые комплименты оркестрантов.

Они ее не любили. За глаза презрительно обзывали «помойкой». Вообще-то этим словом обозначался ресторан ВТО, выходящий овальным фонарем на Пушкинскую площадь. Элеонора работала в нем официанткой, пока Ласкарат не забрал ее оттуда. Вместе с трудовой книжкой она унесла оттуда и оскорбительное ’прозвище. Поэтому Матвею Евгеньевичу были смешны восторги сидящей рядом с ним провинциальной девушки. Он не мог не просветить наивное дитя:

– Милая Надюша. Красиво накрывать столы Элеонора научилась в актерском ресторане, где работала самой обычной официанткой. Хотя нет. Не обычной. Она позволяла себе погулять с артистами, пропивающими гонорары.

– Ну и что? – кривит ярко-малиновые губы Надя.

– Ничего. Это сейчас путаны и проститутки получили признание общества, а тогда заниматься этим считалось зазорным.

– Может она просто так, из любви к искусству.

– Ах, чистая душа! В ресторане ВТО редко появлялись случайные люди. В основном, завсегдатаи. Они-то знали, сколько Эля берет за ночь. Пока были трезвыми, не замечали ее. В самом деле – что в ней особенного? Никакой фигуры, тонкие ноги, дебильное выражение лица. А уж когда напивались, доходило до драк, кому тащить ее на ночь.

– Врешь ты все, – заявляет пассия. – Давай лучше, наливай.

Макс, придавленный услышанным, старается не поднимать глаза на Туманова. Боится, что не сдержится и накинется на него с кулаками. Так говорить о женщине, ставшей для Макса смыслом жизни? Об Элеоноре?! И кто говорит? Макс встает, с его губ готово сорваться ругательство с требованием немедленно вышвыриваться из его дома. Но возникшая мысль в последнее мгновение сдерживает эмоции. «Надя – подруга Элеоноры. Если она уйдет с Тумановым, Макс лишится единственной ниточки, способной связать его с боготворимой женщиной». Он резко садится на стул. Предлагает выпить.

– Давайте в моем доме не будем плохо говорить ни об одной женщине. Каждая из них способна стать святой. Нужно только их любить…

– Какой вы, однако, интеллигентный. Сразу видно, из МГУ, – хвалит его Надя и назло Туманову пьет спирт. Должно быть, он попал не в то горло. Надя закашлялась. Из носа выдулись пузыри.

Макс встает.

– Мне что-то нехорошо. Пойду прилягу. Вы продолжайте. Спальня для вас. Чистое белье в шкафу. – Наливает себе еще рюмку, выпивает и быстро уходит.

Какое счастье плотно закрыть за собой дверь и оказаться одному. Не раздеваясь, Макс ложится на диван. Тело мучительно ноет, будто его долго, тупо били. Нет сил даже уснуть. Остается лежать и смотреть в темноту. Он перестает воспринимать происходящее в его реальном преломлении. Что толку обижаться на Туманова? Или ужасаться провинциальной разнузданности Нади? Его два глаза отказываются смотреть на происходящее, но тот третий глаз, прорезавшийся недавно, видит странную извилистую линию судьбы. Нельзя считать случайностью бесцеремонное вторжение Матвея Евгеньевича с новой пассией. В самых счастливых мечтах он не смог бы предположить, что уже сегодня станет на шаг ближе к женщине, возле подъезда которой убедил себя в ее недостижимости. Он не настолько наивен, представляя картину будущего знакомства. Впереди возможен целый ряд отвратительных эпизодов, подобных этому, прежде чем он сможет поцеловать руку своему божеству и с трепетом произнести: «Меня зовут Макс». Нужно подружиться с Надей, хотя совершенно непонятно, что связывает самую изысканную женщину Москвы с дурно накрашенной девкой, собирающейся переспать с комическим стариком. Туманов даже не подозревает, какой он является пародией на сексуальные подвиги. В любом американском фильме или в новостях из их светской жизни, если уж выставляют отношения молодости и старости, так уж и молодость ослепительна, и старость обладает поджарой фигурой любителя виндсерфинга, здоровым загорелым цветом лица, ясными голубыми глазами, несколькими морщинами, подчеркивающими ум и опыт, и гордым покоряющим взглядом. Пусть такому мужчине семьдесят лет и даже больше, но каждый, видя рядом с ним роскошную молодую красавицу, испытывает гордость за весь мужской род. А когда наблюдаешь за пожилым шкодливым подростком с отвисшей кожей и животом беременной женщины, с нездоровыми мешками под глазами и подагрическими ногами, лапающим немытые сиськи уличной девки, начинаешь физически ощущать хлюпающую вокруг них грязь. На лице Макса в полной темноте появляется презрительная гримаса. Он вдруг понимает: разврат – не в способах любви и не в количестве любовников, а в качестве отношений.