Текст книги "Новые русские"

Автор книги: Михаил Рогожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

От чего лечится Матвей Евгеньевич Туманов?

От чего лечится Матвей Евгеньевич Туманов? Это, разумеется, врачебная тайна. Никто не знает, давал ли Артем Володин клятву Гиппократа, но пациенты уверены, что могут ему доверять полностью. Уверен в этом и Туманов. Поэтому каждый его приезд в Москву начинается с визита в известный дом. Артемий в свою очередь благосклонен к знаменитостям. Они – основной двигатель его популярности. К тому же, как правило, не самые больные люди на свете. А Туманов и подавно. Матвей Евгеньевич всегда улыбается широкой, открытой улыбкой довольного жизнью человека. Несмотря на свой солидный возраст, он подвижен, артистичен и неутомим. Очень любит одеваться. Вещи носит яркие, но элегантные. В прихожей понтифика он появляется в черном однобортном кашемировом пальто, небрежно повязанном вокруг шеи тонком клетчатом черно-белом шарфе от Кардена и без головного убора. Черные с проседью волосы как нельзя кстати дополняют его наряд. Фрина рада его приходу. Туманов легко устанавливает отношения с людьми и без напряжения поддерживает их в непринужденно-приятельском духе.

– Милая девочка, как я рад вас видеть! – признается он с порога и с удовольствием целует крупные, сильные руки Фрины. – Только с поезда и немедленно к вам. Моя Москва начинается, Фриночка, с ваших волшебных ручек.

Фрина не сопротивляется его целованию. Ей даже приятно. Конечно, плевать ему на ее руки, но говорит красиво. Поэтому сама предлагает:

– Будем дожидаться понтифика или сделаем массаж?

Туманов смотрит на нее с веселой хитринкой:

– А что вы мне посоветуете, милая девочка?

– Массаж, – в тон ему отвечает блондинка и заманчиво косит правым глазом. – Понтифик весь в проблемах и, честно говоря, на взводе. Я сообщу о вашем приходе, а вы идите в массажную.

Матвей Евгеньевич с готовностью сбрасывает пальто и слегка подпрыгивающей походкой устремляется по коридору, увешенному окладами с золотистой фольгой вместо ликов. Фрина скрывается за дверью, ведущей в комнату с фонтаном.

Артемий омывает руки под струей воды. Прикладывает мокрые ладони ко лбу. Обычный ритм его жизни скомкан. Прием пациенток отменен. Доноры оккупировали оба дачных туалета. Артемий запретил давать им лекарства. Никакая химия в их организм попадать не должна. На повара наложен штраф, и дальнейшее сотрудничество с ним – под вопросом. Оказывается, он на обед делал тушеную баранину и, решив, что она недостаточно жирная, добавил в котел неизвестно с каких времен завалявшееся свиное сало. Результат не замедлил сказаться. Дня три юноши будут приходить в себя, а Артемий благодарить богов за то, что это не дизентерия и не брюшной тиф. Но повар его просто потряс. Специально на деньги Володина посылали его в Тибет учиться к ламам. В дацане почти год присматривался к готовке буддийских монахов. И надо же! Старое сало в баранину! Пациентки никуда не денутся, переживут вынужденный перерыв. Но Артемий должен сделать соответствующие выводы. Все проверять самому. Ведь любой пустяк, небрежность могут завалить с таким трудом налаженное дело. От этих тревожных мыслей его отвлекает появление Фрины.

– Понтифик, приехал господин Туманов.

– И уже в массажной? – без интереса уточняет Артемий.

– Как обычно.

Артемий садится на белый диван. Вытирает руку об руку.

– Вы созванивались с фондом Глотова?

– Разумеется. Девушка, которая вас интересует, как только закончит у них уборку, приедет к нам.

– Хорошо. Займитесь Тумановым. Звонков по поводу приема нет?

– Ни одного. Я всех оповестила о дезинфекции в офисе.

Артемий жестом отпускает Фрину и погружается в свои мысли.

Когда Матвей Евгеньевич лежит раздетый в голубых плавках животом на массажном столе, то сверху он похож на букву «Ф». Тонкие, короткие, почти женские ноги, минуя неширокие бедра, упираются в распластанный по бокам туловища живот, аккуратные закругления которого и придают сходство с буквой. Руки он держит на затылке, касаясь локтями валика, приятно пахнущего жасмином.

Фрина склоняется над его холеным телом и начинает массировать.

Туманов блаженно ойкает и от удовольствия не может молчать.

– Я вам, Фриночка, рассказывал, как мне делали массаж в Таиланде? Ох, какая волшебная страна! Мы там пять концертов давали. У нас здесь и зимой фрак от духоты к спине прилипает, а там жара, цветы и потрясающий кондишн. Ох, жалко, Фриночка, что вас не было со мной в Таиланде. Король принимал в своей резиденции, подарков надарили уйму… Да, так о массаже. Были у меня кой-какие лишние деньги, и решил я его испытать на себе. Ох, Фриночка, чувства непередаваемые! Я, понятно, не в самом шикарном заведении был, но вполне приличном. Чистота безукоризненная, кругом магнолии и орхидеи. Птички поют. Понятно, любые напитки, один ликер «Парадиз» чего стоит. И эти самые – тайки… Ох, Фриночка, с вами, понятно, не сравнить, но тоже милые. Маленькие, точененькие. Узнали, что я – знаменитый музыкант, в глаза заглядывают, каждая хочет мной заняться. А на них такие маленькие трусики, почти незаметные, и коротенькие разноцветные халатики. Поначалу, понятно, бассейн, тоник, сиди в плетеном кресле и выбирай любую. Я днем был, народу никого, чувствовал себя Великим Моголом. Вы, Фриночка, не догадываетесь, а в моих венах течет степная казахская кровь. И вот заводит меня тайка в милую маленькую комнатку, укладывает на циновку, сбрасывает с себя тряпочки и начинает своими маленькими ножками, вот с такими пяточками… – Матвей Евгеньевич приподнимается на локтях и сжимает свои небольшие ладоши в пригоршни, демонстрируя размер пяток таиландских массажисток.

Фрина, не обращая внимания, крепкой рукой прижимает его обратно к столу. Туманов кряхтит от боли, но через минуту продолжает рассказ, без попыток подкреплять свои слова показом.

– И ходит она по спине, Фриночка, пальчиками впивается в тело, а потом давит фарфоровыми пяточками. Нет, понятно, ваши руки надежнее, но их пяточки… Ох, ох, Фриночка, а потом она легла на меня и остальной массаж продолжала волосами и грудками. Соски твердые-твердые. При желании поцарапать ими может. Ох, Фрина, с вашей грудью, понятно, не сравнить. Что там у них, воробушков, может быть? Две дульки. Если бы такой массаж, да настоящей грудью… Ох, ни в какой Таиланд на захочется.

Фрина обрабатывает его жирную спину, массирует шейные позвонки с виртуозной ловкостью и силой, от чего Матвей Евгеньевич прекращает болтовню и переходит на блаженно-болезненное постанывание.

– И что же, после такого массажа у вас там никакого продолжения не последовало? – спрашивает она, вдавливая кулаки вдоль позвоночника.

– С нашими суточными, Фриночка, там на продолжение рассчитывать бессмысленно. Потом, все-таки заграница. Я ведь выездной давно, до сих пор веду себя по инструкции. К тому же женатый человек. Ох, Фриночка, зачем нам их заморские удовольствия, когда свои могут быть в сто раз лучше.

Он снова стремится приподняться. Фрина успокаивает его властным движением.

– У нас это, Матвей Евгеньевич, развратом называется.

– Нет, Фриночка, как бывший член партии, заявляю, что это не разврат. Когда кто-то кому-то стремится доставить удовольствие, следует приветствовать и поощрять.

Фрина заканчивает массаж. Матвей Евгеньевич переворачивается на спину, блаженно Закрывает глаза и мгновенно засыпает. Фрина накрывает его простыней и уходит к Артемию.

– Понтифик, вы будете принимать Туманова?

– Сейчас? – думая о своем, спрашивает Артемий.

– Сейчас он спит.

– Значит, доволен. Не утомил?

– В пятый раз рассказывал, как ему в Бангкоке массаж грудями делали. Намекал, что моими было бы лучше.

Артемий улыбается:

– Здесь – не Бангкок. Обойдется кулаками. Пусть отдыхает, пока не появится девушка из фонда Глотова.

Раздается звонок в дверь. Артемий удивленно смотрит на Фрину, та в недоумении смотрит на часы и пожимает плечами. Выражая мимикой свое недовольство, Володин раздраженным жестом отправляет Фрину открывать.

Оказывается, на пороге стоит Макс. Он виновато улыбается. Старается поймать взгляд косящего правого глаза девушки.

– Здравствуйте, я знаю, что сегодня приема нет. Но понтифик Артемий обещал принимать меня в любое время. Я не лечиться, Боже избавь, просто нужно поговорить по поводу моего прошлого визита.

Фрина посвящена в секрет подмены, которую от безвыходности произвел Артемий. Поэтому не решается выставить за дверь столь необычного посетителя. Неизвестно, что он натворит, если ему отказать. Пусть решает понтифик. Фрина сухо, без привычной любезной улыбки, указывает на скамейку напротив старинной резной вешалки с перекладиной и обручем для зонтов. На ней одиноко висит пальто Туманова.

– Посидите, я узнаю.

Макс покорно садится, распахивает дубленку, кладет рядом с собой шапку. Без всякого любопытства провожает взглядом ее длинные загорелые ноги. Несмотря на большое количество выпитого за ночь, состояние у него безмятежно-просветленное. Ему кажется, что жизнь началась с сегодняшнего утра. До этого он жил, не ощущая самой жизни. Короче, суетился. Проснувшись сегодня в полном одиночестве, вдруг ощутил, что прозрел. Два глаза человеку недостаточно. Говорят же ученые, что существует третий глаз – во лбу. Этот-то глаз у Макса и прорезался. Обычные глаза смотрят на мир так же, как глаза собаки, вороны или рыбы, воспринимая видимую информацию. Третий, единственно важный глаз, способен разглядеть суть вещей. Максу здорово повезло, ведь не у всех открывается этот невидимый глаз. Теперь он может смотреть на жизнь, различая ее мельчайшие мгновения. Если раньше он жил часами, днями, от зарплаты до зарплаты, от отпуска до отпуска, от Веркиной кандидатской до докторской, то с этого утра он начал жить мгновениями. Каждым в отдельности. Подобное состояние само не приходит. Этой ночью Макс сам себя родил заново. Родовые муки заливал не успевавшим остывать спиртовым раствором. Когда за уходящей женой в коридоре хлопнула дверь, он мысленно разрядил в нее целую обойму из воображаемого «ТТ». И вдруг ясно понял, что убил Веру. Ведь от того, что в эту самую минуту в его руке не было реального пистолета, ничего не меняется. Он переступил черту. Стал свободным. Распахнул третий глаз. Вот она, жизнь. Вся для него! Как рождественский пирог. Его можно заглатывать кусками, даже не пережевывая, а можно отламывать по щепотке и наслаждаться каждой крошкой. Больше у него нет обязанностей, проблем, дел. Он перестает жить и начинает питаться жизнью. В нее органично входит его огромная, растворившаяся вокруг него в воздухе любовь. Он любит женщину, он испытал с ней близость, он благодарен ей за абсолютную недоступность. Для него она невидимая, недотрагиваемая, немечтаемая – есть Бог, свет, судьба. Подобно монаху, живущему одной молитвой в своей убогой келье, он будет проживать каждое мгновение жизни мыслями о ней. Ему больше повезло, чем монаху. Тот только готовится к встрече с тем, кому поклоняется, а Макс с этой встречи начал. Обо всем об этом он обязан рассказать Артемию. И упросить его помочь избавиться от последней спайки, не дающей окончательно порвать с прошлой жизнью – Веры. Она умерла в нем. Она должна умереть в себе. И пусть земля ей будет пухом. Бессмысленность собственной жизни делает еще более бессмысленной чужую. И наоборот. Знак равенства между мужчиной и женщиной является самым несправедливым знаком на свете. Артемий должен помочь избавиться от него навсегда. Макс не дергается от того, что его не зовут к понтифику. Он наслаждается мгновениями своего ожидания. В этом доме он познал счастье. Начиная с подъезда, каждый шаг напоминает ему об этом. Макс невольно закрывает глаза, ведь свое счастье здесь он ощутил вслепую.

Фрина склоняется над посетителем. Тот спит с улыбкой на губах. Спокойное дыхание выносит наружу кисло-мерзкий дух перегара. Фрина отшатывается. Такому лучше в пивную, а не в их элитное заведение. Но Артемий велел проводить к нему.

Макс, тряхнув головой, позволяет Фрине снять с него пальто и, не дожидаясь ее сопровождения, идет в ту самую комнату, которая поразила его обилием античных бюстов. Как и при первом его появлении, в ней приветливо журчит вода в мраморной морской раковине, поддерживаемой симпатичными мальчиками-дельфинами. Артемий задумчиво смотрит в потолок, небрежно откинувшись на покатую спину белого дивана, и не реагирует на появление посетителя. Макс и не ожидает торжественной встречи. Он счастлив предстать перед человеком, освободившим его от бессмысленных дней прожитых лет. Разве такое запросто переживешь? Макс останавливается возле фонтана и улыбается в сторону понтифика.

– Агнец мой, визит вызван твоим хорошим настроением или хорошее настроение твоим визитом? – после некоторого молчания обращается Артемий.

– Когда человек счастлив, его настроение не имеет ровно никакого значения, – великодушно объясняет Макс. Ему хочется сесть рядом с понтификом и поговорить с ним, вслушиваясь в звонкие удары струи о чашу фонтана, блуждая взглядом по белым мраморным бюстам великих. Разглядывать странные лиловые пятна цветов на синих обоях. И мечтать, чтобы их беседа не кончалась.

Артемий предупреждает, что его время ограничено. Макс не возражает. Он рад каждому мгновению их общения, которое волен растянуть в своем восприятии до любых временных пределов. Володин, наблюдая за Максом, отмечает собственный прокол. Вчера, впопыхах, Артемий недостаточно стерильно смыл из памяти клиента полученную им информацию. Интересно, какой мусор задержался в его голове? Жестом предлагает сесть рядом с собой. Макс в восторге. Наконец они поговорят о самом главном. Учитель и ученик. Древнейшая связка между двумя мужчинами. Макс представляет свою душу черновиком, в котором опытной рукой необходимо исправить ошибки. Этот истрепанный черновик он готов положить на острые колени понтифика, обтянутые узкими белыми брюками.

– Начинай, БРЭВИ МАНУ – короткой рукой, значит, быстро, без проволочек, – подгоняет его Артемий.

Макс мучительно подбирает слова для первой, самой главной фразы. Но они нарочно не хотят складываться вместе. Он дважды разводит руками, а вымолвить не в состоянии.

– Все-таки начни, – поддерживает его понтифик.

– Я убил в себе свою жену, и вместо страдания в сердце расцвела любовь. На всю оставшуюся жизнь мне достаточно того прикосновения женщины, которое я испытал в этом доме.

«Черт! – ругает себя Володин. – Как же так неаккуратно! Не хватало, чтобы он принялся умолять познакомить его с ней!»

Возможно, в глазах понтифика проскользнула тень досады, потому что Макс с жаром продолжает:

– Я выяснил, кто она, где живет и почему сюда ходит…

«Ну, это уж слишком!» Володин совсем не доволен собой. Неужели этот парень начал преследовать Нинон?! Конец карьере. Все рухнет. Она ославит на всю Москву… Но Володина не так легко вогнать в панику. Он мягко улыбается:

– Рад, рад такому повороту событий. Значит, вы познакомились?

– Упаси Боже, я со стороны наблюдал, как она садилась в серебристый «ниссан».

«Как же так? Он ведь ушел намного раньше. Нинон осталась ждать Элеонору…» Во вчерашней ситуации Артемий допустил непозволительную небрежность.

– Я долго ждал у подъезда, – продолжает Макс. – Когда она вышла, вернее ее под руку вывела какая-то дама, мне сразу стало ясно – она! Сколько достоинства и простоты в ее красиво накрашенном лице…

«Стоп! – Память Артемия извлекает из зрительного ряда лицо Нинон. – Оно было не намазано!»

Макс чувствует, как понтифик сопереживает ему. Следовательно, нужно отвечать благодарностью.

– Я ни на шаг не подошел к ней. Да это лишнее. Больше, чем было, мне не надо.

– Кто же она, если не секрет? – вопрошает Артемий, уверенный в ответе.

Макс сообщает шепотом:

– Жена композитора Ласкарата. Вернее, вдова.

– И что, агнец мой, ты надеешься совершить? – переведя дыхание, интересуется понтифик.

– Убить Веру.

– Веру в кого? В нее? – не понимает Артемий.

– Вера – моя жена, – объясняет Макс. – Вопрос решен давно. Все руки не доходят. Дальше тянуть нет сил.

– Понимаю, – соглашается понтифик.

Макс готов его расцеловать. Здорово разговаривать с чувствующим тебя человеком. Все объяснение в двух словах.

Артемий встает, подходит к фонтану. Попеременно подставляет руки под прозрачную струю воды.

– Не проси меня помогать в этом деле. Мой дар обращен во благо. Я не осуждаю тебя. Задумавший убийство, уже убийца.

Макс тоже встает, подходит к фонтану. Смотрит понтифику прямо в глаза. Артемий отмечает про себя, что его визави совершенно нормален. Никакого маниакального раздражения. Макс продолжает по-житейски здраво рассуждать:

– Я ее задушу, или сожгу, или утоплю. Но надо, чтобы для всех она умерла естественной смертью. Я же не Отелло, и нести наказание мне не за что. Когда-то я вручил ей свою жизнь, а она мне свою. Поэтому я волен распорядиться тем, что получил добровольно. Моей жизнью Вера распорядилась сполна.

– Есть один способ. Старинный. Он абсолютно бескровен, – медленно, со значением сообщает Володин. – Человека можно убить мыслью. Если каждый день, каждую минуту думать о смерти своего ближнего, он обязательно умрет.

– Когда? – оживляется Макс.

– Зависит от нравственной ауры. Если твоя жена ни в чем перед тобой не виновата, борьба будет изнурительной. В конце концов она умрет, но и ты сойдешь с ума. Но ежели в ней сидит вина, какое-нибудь предательство или измена, а еще лучше желание, чтобы ты поскорее сдох, тогда – другое дело. Ты спокойно разломаешь ее защитную оболочку, и ей конец.

Макс вспоминает Веру, их совместную жизнь, вчерашнее вранье, сегодня по выяснению им в фонде оказавшееся правдой, и печально констатирует:

– Моя жена – чистый, порядочный человек. Даже стерильный. Она использовала мою жизнь, но с моего согласия.

– Такую убить тебе не под силу. Лучше спокойно разведись.

Артемий стряхивает брызги с рук, прохаживается по комнате. Макс автоматически движется за ним.

– Значит, жена Ласкарата тут ни при чем?

– Она мне доверена тобой для мечты. Я никогда не осмелюсь приблизиться к ней. Да, по правде говоря, мне не к чему. Обычные отношения с ней, как с женщиной, для меня оскорбительны. Утром я впервые почувствовал жизнь на ощупь. Впервые… Надо жить каждым мгновением, постоянным ощущением себя. Эта женщина растворена в моей жизни. Растворяться же в ее жизни я не собираюсь.

Артемию начинает нравиться этот неорганизованный, беспечный научный работник, готовый убить жену и наслаждаться призрачной дамой. Хорошо, когда из бесконечного потока сексуальных демонов и одалисок вдруг появляется бестелесный вестник забытых чувств. Клиенты Володина в основном делятся на две категории – одни с половыми отклонениями, другие – с ослабленной эрекцией. И те, и другие мечутся в клетках из собственных комплексов. Первым важно доверить свои секреты и в ответ получить утешение, мол, ничего противоестественного в совершаемом вами нету, многие великие позволяли себе нечто подобное. Вторым же свойственно желание лечиться, мучиться, глотать любые лекарства, даже гипс, лишь бы почувствовать собственную мужскую силу. На самом деле у всех у них проблема только с одним органом – с головой. Но она-то как раз редко является мужским органом. Чаще напоминает хвост у петуха. Кроме того, в отличие от большинства пациентов, Макс ни о чем не просит. Это всегда приятно.

– Как зовут вдову Ласкарата? – на всякий случай спрашивает понтифик.

Макс виновато улыбается: «Не знаю».

– Элеонора. Запомни. Хотя она действительно женщина не для тебя.

– Я понимаю, высший свет… – покорно соглашается Макс.

Артемий не удерживается от резкого сухого смеха. При этом его лоб, прикрытый челкой, пропадает под ней до самых бровей.

– Ха-ха-ха… Высший свет! До Ласкарата она лет десять работала официанткой в ресторане ВТО! Там высший свет не собирался… От ее элитности кислыми щами попахивает.

– Мы – все из народа, – словно оправдывается Макс.

– Да, да. НАЦИО КОМОДА ЭСТ! Так окрестил греков времен упадка Ювенал. Очень подходит к нам – НАЦИО КОМОДА ЭСТ, – это народ комиков. Хорошо, агнец мой, я подумаю о тебе. Ты не торопись, живи мгновениями. И помни, впереди – вечность. Нужно беречь душевные силы.

Артемий обнимает Макса за талию и провожает его до дверей. Тот задерживается:

– А как же с Верой, то есть с женой?

– Я не отговариваю. Остальное уже знаешь. Учись концентрировать волю.

Макс бросает последний взгляд на греческих философов. С каким удовольствием он поменялся бы местами с любым из этих мраморных истуканов.

Возле вешалки оказывается еще одна посетительница. За копной желтых крашеных волос не различить лица. Макс волнуется. Кто это? Женщина, словно в ответ, встряхивает головой, открывая волевой подбородок, ярко-красные губы и густо накрашенный синим глаз. «Нет! Не Элеонора», – с облегчением удостоверивается Макс. Берет из рук Фрины дубленку и с легким сердцем покидает лучший из домов.

В комнату, которую только что покинул Макс, заглядывает Туманов. Его обаятельная улыбка и полыхающий здоровьем взгляд из-под густых прямых бровей не позволяют Володину просить немного подождать в массажной.

– Я прекрасно отдохнул, Артемий, и полон сил для беседы с тобой.

Понтифик жестом показывает на диван. Матвей Евгеньевич заходит, осматривается.

– Прекрасно посещать дома, где ничего не меняется. Слушай, а Фрина у тебя девушка ой-ой-ой. Я прямо умираю под ее руками.

– Каждый раз после массажа сообщаешь мне об этом.

– Что же мне делать, если я каждый раз умираю. Потом, я ведь не прошу ее телефона.

Матвей Евгеньевич подходит к бюсту Перикла в яйцеобразном шлеме, дает ему легкий щелчок по носу.

– Говорят, у греков проблем с сексом не существовало? – Смеется. Запросто разваливается на диване, свесив набок аккуратное брюшко. – Послушай, Артемий, когда наконец я дождусь тебя в Майори? Мы будем неторопливо гулять по песчаному пляжу, кормить чаек. А в апреле перелетные лебеди будут плавать у наших ног…

– А жена? – насмешливо приводит главный аргумент Володин.

– Лиза? Ну… придется воздерживаться. Творческий человек, понятно, иначе жить не способен. Ну был бы я, к примеру, не женат. Никакого быта, постоянно присутствие посторонних, какие-то алчущие женщины, каждая норовит завладеть тобой. Нет, увольте. К тому же, чего греха таить, шестьдесят пять, понятно, не двадцать пять. Но поэтому я и умный. В Майори у меня дом, любящая, боготворящая жена, налаженный быт и тонкие моральные отношения. Окружен почетом и приличными знакомствами. Месяц-два такой жизни – и отрыв на гастроли. Города, аплодисменты, женщины, кутежи. Я снова молод, снова знаменитый музыкант. А в Майори я – печальный пожилой скрипач. Нет, мне с Лизой явно повезло. Она – моя тихая обитель. Не поверишь, я тут лет пять назад подцепил одну ерунду, так она даже и не поняла. Я ей таблетки в чай подмешивал. До сих пор во мне не сомневается.

– А ты? – Артемий в который раз слушает откровения Туманова и тем не менее изображает удивление на лице.

– Лиза? Мне изменять? Смеешься? Туманову не изменяют! И Тумановыми не бросаются! Даже самая последняя проституточка после общения со мной получает знак качества. Не веришь? Да десяток моих друзей женаты на моих бывших любовницах. И счастливы. Я, понятно, не претендую на продолжение интимных отношений. Интеллигентный человек может переспать с невестой друга, но с женой – никогда.

Матвей Евгеньевич откидывает голову на покатую спинку белого кожаного дивана и громко, от души смеется.

Артемий погружает руки под струю воды. После беседы с Максом его несколько раздражает жеребячья радость жизни, прущая из Туманова. Чтобы осадить весельчака, задает ему каверзный вопрос:

– Коль ты, агнец мой, в полном порядке, больше моя помощь не требуется?

Матвей Евгеньевич перестает хохотать и по-петушиному бодро вскакивает с дивана. Обнимает воздух руками:

– Да как же? Я без тебя, понятно, пропаду! К чему надо мной издеваться? Мой комплекс с годами только усиливается. Ну, не способен знакомиться с девушками! Пока она сама не разденется и не ляжет, мне ее имя спросить и то неудобно. Застенчив с детства. Поздний сексуальный опыт, понятно, способствует продолжительности половой жизни, ведь известно – кто рано начал, рано кончит, но молодые годы, проведенные вне женского тела, накладывают отпечаток. Чтобы стать большим музыкантом, приходилось туда-сюда смычком, а не другим предметом орудовать.

Туманов снова заливается здоровым высоким смехом.

В комнату заходит Фрина. Не обращая внимания на своего пациента, сообщает понтифику, что девушка из фонда пришла и ждет в приемной. Артемий коротко бросает: «Зови!» Кладет руку Туманову на плечо:

– Агнец мой, для тебя всегда что-нибудь найдется. Ты в какой гостинице остановился?

– У друзей я, у друзей. Гостиницы, понятно, даже мне не по карману. Да и скрипку мгновенно украдут… А что, хорошенькая, скажи? Сколько лет? – густые брови Туманова взлетают домиком и из глаз рвется сладострастное любопытство.

Володин разворачивает его и подталкивает в спину:

– Иди, иди, агнец мой, потерпи в той комнате.

Туманов, подмигивая через плечо, скрывается за дверью. Артемий дергает за висящий в углу комнаты шнур. Перелив колокольчиков зовет к нему Надю. Она входит, с почтением озираясь вокруг. Понтифик остается в углу комнаты, наблюдает за ней. Девушка медленно переводит взгляд на Володина. Вместо приветствия удивляется:

– Какие вы здесь загорелые? Видать, свой солярий?

– Угадала, – соглашается Артемий. – Правда, не здесь. Один на Средиземном море, другой в Швейцарских Альпах.

– Аж туда ездите? Вот здорово!.. А я совершила всего одно путешествие – из Норильска в Москву.

– Ничего. Радищев тоже проехался один раз из Петербурга в Москву, и ему оказалось достаточно.

– Теперь все стремятся из Питера перебраться в столицу, – соглашается девушка.

– Почему?

– А чего почему? Кому охота догнивать в этой стране? А Москва, она – при аэропорте Шереметьево. Значит, всегда есть шанс.

Володин подходит к ней. Разводит руками ее волосы, внимательно разглядывает лицо. Перед ним – типичная провинциальная девушка, к тому же не первой свежести. Дешевая косметика делает ее внешность вульгарной. Но если над ней хорошенько поработать, вполне можно показывать людям. Володину сразу представился тип деловой холодной женщины, плохо реагирующей на юмор, но требовательной и высокомерной. Такие нравятся мягким изнеженным интеллигентам, привыкшим к иронии и самолюбованию. Надежда должна стать такой дамой. Не случайно же природа дала ей такой властный подбородок, почти мужской. Легкомысленность ее курносого носа укрощается жесткими складками, огибающими рот и спускающимися к подбородку. Что-то бульдожье, милое, но страшноватое просматривается в ней. Все дело портят глаза. Пустые! Коровьи. Срочно нужны хорошие, с чуть затемненными стеклами, очки. И немедленно дугообразно выщипать брови. Надя к разглядыванию Артемия относится спокойно. Значит, не истеричка. Провинциальные девушки часто эмоционально заторможены. Их душевная неразвитость все теми же изнеженными мужчинами воспринимается как демонизм натуры. Из Надежды можно попытаться сделать женщину с пропастью внутри нее. Сколько же умных, приличных людей станут мечтать упасть на дно этой пропасти, надеясь найти там высокие чувства… Дураки. Артемию материал нравится. Интуитивно Глотов точно угадал. Понтифик опускает руки, и лицо девушки снова занавешивается пережженными патлами. Поворачивается к ней спиной, подходит к фонтану, тщательно ополаскивает руки.

– Давно ли ты, агнец мой, работаешь уборщицей?

– Три месяца, – отвечает Надя, глядя понтифику в спину.

– Неужели хватает на жизнь?

– Прирабатываю немного.

– Чем?

– Квартиры убираю. Люди богатые, денег не жалеют.

– И где же такие квартиры?

– А на Тверской. Недавно начала. Убираюсь у вдовы музыканта. Ласкарута, кажется. Она обещает порекомендовать меня иностранцам.

Артемий усмехается:

– Не Ласкарут, а Ласкарат.

– Какая разница. Мне больше Газманов нравится.

Дальнейший диалог с девушкой Володину не интересен.

Он стряхивает воду с рук и предлагает Наде сесть вместе с ним на диван. Она проходит мимо мраморных бюстов на стеклянных подставках.

– Это кому столько памятников?

– Моим предкам.

– Здорово, – и усаживается рядом. Мини-юбка сморщивается, оголяет крепкое, белое, с редкими розовыми прожилками бедро.

Артемий отводит глаза в сторону. Начинает разговор тоном человека, не допускающего мысли, что его предложения могут обсуждаться, вызывать споры и, что совсем невероятно, не приниматься.

– Тебя пригласили сюда не для работы уборщицей. Скрывать не буду, один уважаемый человек дал рекомендацию. Что важно. Мой медицинский центр занимается омолаживанием человеческого организма. В основном женского. Но бывают случаи, когда и мужчины мечтают о том же. Процесс старения у мужчин связан в основном с нарушением функций предстательной железы. Кстати, вот почему гомосексуалисты даже в преклонном возрасте прекрасно выглядят. Об этом, агнец мой, отдельный разговор. Вернемся к нормальным. Мужчины, внешне здоровые и крепкие, при затухании функции катастрофически быстро становятся стариками. Удивляются, возмущаются – давление нормальное, сердце работает, как часы, нигде не колет, а кожа морщится, тело становится дряблым, мышцы скисают. Признаваться, что в сексуальной жизни начались проблемы, им неудобно. Они видят причину в ослаблении эрекции. А это – как раз следствие. Ты знаешь, что такое эрекция?

– Догадываюсь, – грубовато отвечает девушка.

– Хорошо, агнец мой. Наша задача – устранять этот маленький недостаток…

– Неужто мне придется заниматься реанимацией стариков? – к грубоватости прибавляется отчужденность.

– Любой врач в некотором роде реаниматор. Так вот, агнец мой, я беру тебя на работу. Мы поработаем над твоим имиджем. Создадим такой, который наиболее соответствует стереотипу наших пациентов. Народ ко мне обращается представительный, достойный. Зарплату будешь получать в валюте. О здоровье можешь не беспокоиться. Каждый пациент проходит полный тест на все возможные заболевания. Тебе, агнец мой, придется, естественно, тоже. Зато всегда спокойна. Поработаешь, осмотришься. Надоест, выйдешь замуж за респектабельного человека. Я поддержу. И морально, и материально. Если есть вопросы, пожалуйста, не стесняйся.

Надежда нервно помахивает ногой, закинутой на ногу. Молча накручивает на указательный палец локон волос, покусывает его. Она в легком шоке. Второй день подряд сплошные удивления. Была бы работа у иностранцев гарантирована на сто процентов, и слушать бы про такое не стала. Но Элеонора обещала давно, но что-то никаких предложений. Полный облом. А с уборкой пора завязывать. Начать разбираться, какая разница – с кем трахаться? Тут хоть по делу. Бабки в валюте, тоже выгодно. Надоест, всегда соскочить не поздно… Надежда глубоко вздыхает, резким движением руки разбрасывает пережженные космы и тем же грубоватым голосом спрашивает: