Текст книги "Новые русские"

Автор книги: Михаил Рогожин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Вы в ответе и за тех, кого не сумели приручить

Вы в ответе и за тех, кого не сумели приручить. Эту антитезу известному афоризму Экзюпери Максу подсказала жизнь. Долго он не мог приспособиться к существованию с чужим капризным ребенком. Алевтина с четырех лет упорно называла его дядей, иногда для приличия прибавляя имя Макс. Этим она давала понять, что никаких прав на нее никто не имеет. Поначалу он делал вид, будто не замечает презрительного недоверия, неизвестно откуда берущегося у маленькой девочки. Он подобно клоуну прыгал перед ней в маске зайчика, помогал одевать кукол, катал на деревянной лошадке, водил в зоопарк. Его заботу она принимала как должное, уверенная, что папа поручил этому дяде развлекать и забавлять ее. Сколько раз Максу хотелось схватить Алевтину, перевернуть попкой кверху и отхлестать ремнем или хотя бы свернутой газетой. Но не смел. Не потому, что считал не гуманным, просто рука не поднималась на чужого ребенка. Отцовских чувств он к ней не испытывал. Алевтина своей чуткой детской душой, должно быть, понимала это. В ней копилась озлобленность. Чем больше для нее делали Макс и Вера, тем больше она чувствовала себя обкраденной. Они старались уделять ей максимум внимания, дарили игрушки, возили в театр и цирк, покупали бесчисленные платьица, костюмчики. Алевтина принимала все без благодарности и каждый раз стремилась подчеркнуть свою независимость. Макс часто беседовал с Верой на эту тему и в ее педагогически правильных фразах ощущал душевный холодок, исходящий от жены, в отношении их приемной дочери. Они воспитывали ребенка, не испытывая ни отцовских, ни материнских чувств. Между ними установилась атмосфера временного общежития. Алевтина поначалу дерзила, а с возрастом просто начала хамить. Вера обижалась, плакала, пробовала приспособиться к характеру дочери. Она чувствовала на себе вину за поступок Валентина и желала ублажить Алю любым способом. Макс, наоборот, нашел, как ему показалось, верный тон отношений. Однажды, вместо споров и скандалов, он предложил распоясавшейся девчонке относиться к нему, как к человеку, обязанному дотянуть ее до совершеннолетия. От нее не требуется никаких дочерних чувств, но и от него пусть не ждет ничего, кроме материальной поддержки. Как ни странно, это произвело впечатление. Алевтина отбросила капризы и презрение и стала относиться к Максу как к равному. Отношения стали приятельскими. Иногда хамили друг другу, издевались друг над другом, но чаще дружески похлопывали друг друга по плечу. Веру возмущало их панибратство. Но она молчала, боясь упреков в свой адрес. Так началась дружба между мужчиной средних лет и десятилетней девчонкой.

Обо всем этом Макс вспоминает, неторопливо шагая по Тверскому бульвару. Чистый белый снег скрипит под его ногами. Редкие прохожие тоже неторопливы и внимательны к проходящим. Бульвар живет своей, отдельной от остального города жизнью. Вокруг стремительный ритм столицы. Люди несутся наперегонки с машинами, штурмуют троллейбусы, автобусы, хватают такси, пропадают в подземных переходах и метро и вновь выскакивают, чтобы побыстрее раствориться в толпе. Все передвигаются перебежками, будто на улицах города идет бесконечная война. Лица хмурые, напряженные, озабоченные. Богатство и нищета проносятся бок о бок, презирая друг друга. Каждый боится выскочить из взвинченного ритма столичной жизни. Наверняка в один прискорбный день город сошел бы с ума, если бы на его макушке, подобно спасительному нимбу, не лежало Бульварное кольцо. Человек, даже случайно попадающий на его заснеженные дорожки, мгновенно меняет свой темп. Успокаивается, начинает глубже дышать, иногда без надобности усаживается на скамейку. Здесь властвует старая, несуетная, уважающая себя Москва. Требуется сделать всего несколько шагов, чтобы ощутить, сколько веков, не спеша, важно и горделиво прогуливалось под этими липами и тополями. Сколько благородных сердец билось, учащенно вдыхая по весне запах сирени, а сколько юных красавиц скользило на коньках по зимним Чистым прудам? По Бульварному кольцу уж коли бегать, так исключительно спортивной трусцой. Это одно из немногих мест, где человек, обезумевший от толчеи и скоростей, вспоминает, что он живет…

Макс идет и вдыхает, и вдыхает отдающий гарью, бензином и духами неподвижный морозный воздух. Он направляется к старинному особняку, уютно расположившемуся за чугунной оградой на самом краю бульвара. В нем находится Домжур. Макс встревожен предстоящей встречей. Он давно почувствовал неладное. Алевтина получила полную свободу и с агрессивной непримиримостью охраняла свой внутренний мир. И все же он отвечает за нее, хотя и не сумел приручить…

Топтаться у чугунной ограды не пришлось. Едва он подошел, к нему навстречу из стеклянного подъезда выскочил высокий статный человек в сером костюме, приветливо поблескивая тонкой золотой оправой очков. Приблизился, протягивая энергично руку для приветствия.

– Очень хорошо, когда не приходится ждать! Иголочкин! Но лучше по-простому, Лева. Только не Лев. Иначе сразу же хочется добавить Толстой или, на худой конец, африканский.

– Макс.

Почувствовав вялое рукопожатие, Иголочкин воспринимает его по-своему. Приподнимает руку Макса и долго трясет ее.

– У моей мамы три сына, я самый маленький из братьев, – сообщает он и смеется, широко раскрывая рот с белыми ровными зубами. Которым Макс тут же позавидовал. Будучи среднего роста, он тем не менее еле-еле доставал головой до плеча нового знакомого. У Макса нет комплекса собственного роста, но общаться с детиной под два метра, да еще на ходу, весьма затруднительно. Он занимает слишком много пространства. Поэтому Макс старается идти не рядом, а на некотором отдалении.

Они прошли мимо бдительной вахтерши и прямо из вестибюля попали в небольшой стеклянный бар, где из-за стойки им приветливо улыбнулась хозяйка.

– Валюта, кофе, коньяк и бутербродики. Ты через сколько открываешь? – по-свойски обращается к ней Иголочкин.

– В час дня. Сидите спокойно, – отвечает Валюша и закрывает входную дверь на защелку.

– Извини, Макс. У нас тут просто, для своих, разумеется.

– Вы журналист? – догадывается Маке.

Иголочкин вальяжно откидывается на белом железном стульчике. Солидно поджимает губы.

– Я заканчивал журналистику в МГУ. Сотрудничаю в «Крим-экспресс». Член союза, ну, да это к нашему разговору не относится.

– Да, да, конечно, – спохватывается Макс, – какие у вас сведения об Алевтине? Где она?

– Аля? – уточняет Иголочкин.

– Так сокращенно, по-домашнему.

Журналист широким жестом лезет во внутренний карман пиджака и достает пачку фотографий. Бросает их на стол.

Макс от неожиданности не может разглядеть, кто на них изображен.

– Надень очки, – советует Иголочкин.

– Не ношу, – словно извиняется Макс, продолжая рассматривать черно-белые фото. В одном из силуэтов он узнает Алевтину. Она в белой кофте до колен. На лбу широкая черная лента, под глазами – круглые темные пятна. Лицо отстраненное. Рядом в одних джинсах очень худой мужчина, коротко остриженный, с усиками. И на его теле какие-то темные пятна. Глаза закрыты или их просто не различить за нависшими бровными дугами. На лице презрительная усмешка. На остальных фото почти та же картинка, только разные ракурсы.

– Узнаешь? – спрашивает Иголочкин, помогая Валюте расставить на столе бутерброды, кофе, сок, бутылку коньяка и лимон.

– С кем она?

– Об этом после. Да ты не особо переживай. С ними разберемся, разок плюнуть.

– Кто он?

– А, так, один через жопу соловей, – отмахивается журналист.

Макса беспокоит его уклончивость. Ведь по телефону было сказано, что надо спасать девчонку. Какие могут быть бутерброды?! Он отодвигает налитую рюмку.

– Извините, Лев…

– Лева. Я же просил.

– Хорошо, Лева, извините. Мне необходимо вернуть дочь. Она в каком-то притоне. Пьяная. Ей же нет восемнадцати! Этим должна заняться милиция.

Иголочкин забирает из рук Макса фотографии.

– Считай, что в какой-то мере я и есть милиция. Пятнадцать лет отмотал оперуполномоченным на Петровке, 38. А дочь твоя не пьяная, она под воздействием наркотиков. Представь себе – «несистемная герла».

– Чего? – обалдевает Макс.

– Другими словами, еще не втянулась. Балуется от случая к случаю.

– Курит? – Макс чувствует, как начинают дрожать губы.

– К сожалению, уже села на иглу. Да ты выпей рюмку. Не все так плохо. Сейчас почти вся молодежь торчит. Мы ее выпутаем, доверься мне.

Макс вдруг осознает, в какой кошмар втянулась Алевтина. Его дочь! Всего-навсего наглый, самоуверенный ребенок! Вовремя не удержать ее, все равно что не схватить собаку, выскочившую на проезжую часть в поток машин. Он, взрослый человек, тешил себя тем, что установил равенство между собой и подростком. Поступил как врач, согласившийся не лечить больного только потому, что тому не хочется. Право больного, в данном случае Алевтины, отказаться от лечения, но он-то не имеет такого права. На глаза Макса наворачиваются слезы. Чтобы не показаться сентиментальным, выпивает предложенный коньяк.

– И закуси. Нам торопиться некуда. Разговор впереди длинный. Я вот люблю с утра коньячок. Другие употребляют пиво или там шампанское. Неправильно. Мгновенно расслабляет, в сон клонит. А коньяк, он настраивает на философскую волну. С ним проще воспринимается наша действительность.

Иголочкин с удовольствием пьет мелкими глоточками.

– Где она? – повторяет свой вопрос Макс.

– Где-то за городом. Скоро вернется. Прежде чем заняться ее поисками, давай проясним наши дальнейшие отношения.

Макс догадывается, куда клонит Лева. Сейчас он назовет определенную сумму. И судя по всему, не маленькую. Знает, что Макс согласится.

– Сколько? – глухо произносит он.

– Чего? Денег, что ли? – искренне удивляется Иголочкин, хохотнув одним выдохом. – Нет, так мы не договариваемся. Мы по другому поводу собрались. Хочу прояснить свою позицию в жизни.

Макс с удивлением смотрит на Леву. Машинально выпивает вновь налитый коньяк. В самом деле, почему это незнакомый человек ни с того ни с сего приглашает в Домжур пить коньяк? Угощает бутербродами с осетриной и ведет себя так, вроде они давно знакомы? Макс откровенно разглядывает Иголочкина. Его круглое лицо, несмотря на очки, несет печать легкомыслия. Короткая уставная прическа подтверждает принадлежность к милицейскому ведомству. Его улыбка и вальяжная поза не слишком сочетаются с жесткой натренированностью движений. Должно быть, в драке он беспощаден. Приятельствовать с таким человеком все равно что сидеть в квартире с чужим ротвейлером. Корми и бойся его клыков. Лева со спокойной улыбкой в свою очередь глядит на Макса. Тот не выдерживает.

– Кто вы?! Почему решили мне помочь? У вас какие-нибудь отношения с моей дочерью?!

Вместо ответа Иголочкин снова хохотнул одним выдохом. Наливает коньяк. Выпивает, с аппетитом закусывает. Долго жует бутерброд с ветчиной, испытывая терпение собеседника. Наконец, милостиво произносит:

– Ладно. Про тебя и так мне все ясно. А моих дел не перечесть. Вообще-то я считаюсь криминальным репортером. Но сам понимаешь, какие платят деньги? Мизер. Зато информация накапливается грандиозная. Вот ею-то я и торгую. Покупают все. И менты, и уголовка.

– Не страшно? – от такой откровенности у Макса аж мурашки по спине полезли.

– Страшно. А что делать? На войне как на войне. Спасает авторитет. И те, и другие знают, что я не сболтну лишнего и не заложу. А обмен информацией он всегда был и будет. Иначе нельзя. Кому охота подставлять себя под дурную пулю. Ладно, пойдем дальше. У нас с тобой дело следующее. Твоя жена с некоторых пор работает в фонде экологических исследований господина Глотова. Меня этот господин интересует давно. За ним стоят кой-какие деньги. Но не в этом дело. Мне стало известно, что его фонд переходит в другие руки. На горизонте появился еще один, известный мне господин. Он и станет новым хозяином.

– Ко мне какое это все имеет отношение? – Максу совсем не хочется обсуждать проблемы своей жены.

– Да никакого. Вера Анатольевна станет в этом раскладе ключевой фигурой. Поэтому хорошо бы нам знать побольше о новой деятельности фонда.

Макс не вникает в суть разговора. Причем тут Глотов? А выспрашивать Веру, как они там собираются паразитировать на экологии, просто смешно. Он пожимает плечами и вслед за Левой выпивает коньяк.

– Меня мало интересует фонд и моя жена в нем. Что делать с Алевтиной? В чем моя задача?!

– Слушать меня, – с улыбкой, но достаточно жестко отвечает Иголочкин. – У тебя свой интерес, у меня свой. Вера Анатольевна быстро свернет себе шею. Но прежде чем ее оплакивать, нужно вывести их всех на чистую воду. Понимаешь? Доходчиво?

В голове Макса возникает мучительная догадка о совпадении его мыслей о смерти Веры и предположения, высказанного только что Иголочкиным. Артемий предупреждал: «Хочешь, чтобы умерла, думай постоянно об этом». Неужели начинает сбываться? Макс решает проверить.

– Разве с моей женой что-нибудь случится?

– Всякое возможно. Нравится тебе или нет, но она крепко завязнет в этом деле.

Лева почему-то опять хохотнул одним выдохом.

– Нравится, – заявляет Макс с вызовом.

Лева наливает коньяк. Поднимает рюмку.

– Значит, договорились?

– От меня что-нибудь требуется? – неуверенно спрашивает Макс.

– Я уже сказал, слушать меня. В ближайшие дни генеральным директором фонда станет некий Аслан Хакимов. Он – шестерка, так, через жопу соловей. За ним другой человек стоит. До него-то мы и дотянемся. Сядем плотно ему на хвост…

– Зачем? – перебивает заинтригованный Макс.

Лева изображает на своем легкомысленном лице таинственную многозначительность, что делает его довольно смешным.

– Об этом тебе знать не рекомендуется. Кто много знает, много рискует. Посмотри на меня. В любой момент могу получить пулю в затылок. Даже оружия не ношу. Бессмысленно. В моей работе, как у саперов, неверное движение и – прощай, мама. Одно могу сказать – дело крупное. Если все выкрутится по-моему, ты не только дочь спасешь, но и жизнь ее на долгие годы обеспечишь.

Макса интересуют не деньги, а судьба Веры. Поэтому он возвращает разговор в начальную стадию.

– Неужели моя жена влипла в историю? Она же ученый! Она никогда не имела дел с финансами.

Иголочкин цинично улыбается, поблескивая золотой оправой очков. Наклоняется через стол к уху Макса и, выдыхая влажный воздух, шепчет:

– Кроме ученой дамы, она еще и женщина. В этом весь фокус.

Макс отшатывается. Иголочкин смеется, довольный произведенным эффектом. Игриво подмигивает.

– Все они одинаковые. Моя тоже крутила налево и направо, пока я не собрал вещдоки. Теперь от нового мужа гуляет. Я-то про это знаю. А он, бедняга, нет.

Молчание Макса длится долго. Мысль о неверности Веры его озадачила. Неужели такое возможно? Столько лет вместе, и ни одного повода? Откуда этому улыбающемуся стукачу известно? Нужно знать Веру, их долгую семейную жизнь, чтобы браться судить об этом. Впервые поехала в командировку, да не с кем-нибудь, а с его другом Глотовым, и мгновенно родилась сплетня. К тому же Глотов такой семьянин, что на него и подумать грешно. Вначале завлекли известием о дочери, теперь подсовывают ложь о Вере. Макса наверняка пытаются втянуть в какую-то темную историю. Но он этого не допустит.

– Послушайте, Лев, или как вас там правильно, Лева, мои отношения с женой никого не касаются. Я ей верю и не соглашусь втянуть в ваши махинации. Давайте вернемся к вопросу о моей дочери. Когда я смогу ее увидеть?

Иголочкин перестает скалить зубы. Перетасовывает фотографии с изображением Алевтины. Прячет их в карман. Выпивает. Выковыривает из зубов застрявшее мясо. Всем видом демонстрирует утрату интереса к собеседнику.

Макс понимает, ждать больше нечего. Либо соглашаться на постыдную роль осведомителя, либо уйти отсюда ни с чем. Иголочкин прерывает затянувшееся молчание.

– Мне казалось, у тебя нет особых сентиментальных чувств к жене. Аля, хоть и не твоя дочь, но все-таки роднее. Видать, ошибся. Бывает. В нашем деле никогда нельзя быть уверенным наперед. Ищи свою дочь сам. Люби жену, верь ей, ежели охота.

После этих слов он встает, подходит к стойке бара и громко, чтобы слышал Макс, просит барменшу:

– Валюша, красавица моя, возьми с меня за двести пятьдесят коньяку, два бутерброда и кофе, – протягивает ей купюру. – Сдачи не надо. На днях забегу, кофейком попоишь.

Макс не видит, как уходит Лева. Он судорожно прикидывает в уме, хватит ли ему расплатиться за свою долю выпитого и съеденного. Получается впритык. Вручив Валюте последние деньги, злой и растерянный выходит на улицу. Тут же нос к носу сталкивается с Матвеем Евгеньевичем и подругой Элеоноры, имя которой никак не хочет воспроизвести память.

Физиономия Матвея Евгеньевича не расцвела радостью, хотя губы растянулись в вынужденной улыбке. Глаза при этом выразили досаду. Надя, напротив, чрезвычайно оживилась.

– Какой шикарный случай! Утром без вас было скучно. Идемте завтракать. Мотичка, ты же хотел пригласить Макса?

Надя по-утреннему свежа и кажется более привлекательной, нежели во время вчерашней пьянки. Ее пережженные волосы, из-за которых Макс так и не увидел лица, зачесаны за уши, что придало облику строгость и деловитость. Рядом с Матвеем Евгеньевичем она смотрится очень молодо. И хоть одета безвкусно, ярко-красная куртка с какими-то бантиками на Туманове своей экстравагантностью вполне смягчает впечатление.

Максу в самый раз отказаться и побыстрее отправиться домой, но мысль об Элеоноре заставляет его улыбаться в ответ и с благодарностью трясти напряженную руку Туманова. Втроем они проходят по коридору в зал ресторана. Сочная зелень возле белых стен напоминает ему апартаменты Артемия. У Макса рождается ощущение, что все это уже однажды было и сейчас произойдет нечто чрезвычайно важное. Ему становится легко от предощущения чего-то доброго и настоящего, с минуты на минуту обязанного возникнуть между ним и его спутниками. В ресторане почти нет людей. Официантов тоже не видно. Они садятся за первый попавшийся столик. Макс весь в ожидании. Вот-вот подойдет кто-то, скорее всего, официант, и сообщит сногсшибательную новость.

Матвей Евгеньевич, смирившись с присутствием за столом третьего рта, обретает свое привычное театрально-приподнятое настроение.

– Все понимаю, – с наигранным удивлением начинает он, – мы забрели сюда, потому что «Балалайка» на ремонте. Но ты-то как сюда попал? Неужели из науки в журналистику подался?

– А сюда исключительно журналистов пускают? – вставляет Надя.

Туманов представительно осматривается вокруг, но, видимо, не найдя ни одного примелькавшегося по телевизору журналистского лица, с которым стоило бы поздороваться, подтверждает:

– Вход по членским билетам. Но для некоторых, – тут он многозначительно откашливается, – сама понимаешь, двери всех творческих союзов открыты.

Вместо ответа на столь солидное разъяснение Надя берет пухлую руку Матвея Евгеньевича и с почтением целует ее. Туманов сияет. Его больше не интересует, откуда здесь взялся Макс.

– Ой, Макс, – продолжает Надя, как будто и впрямь что-то вспомнила. – Я хочу извиниться перед вами за вчерашнее. Мне неудобно по уши. Виноват ваш спирт. Я же пью легкие напитки. А потом, откуда мне знать, что Мотичка – такой знаменитый и благородный человек, а значит, и друг такой же. Оказывается, Мотичку знают во всем мире. Надо же! Ой, какая интересная была ночь. Жалко, вас с нами не было.

– Надюша… – притворно возмущается Туманов.

– Ой, тьфу ты, какую-то глупость сморозила. Но, правда, я до утра слушала про Париж…

Снова видит игриво-негодующий жест Туманова и также притворно спохватывается:

– Ну, об этом мы так, в промежутках болтали, – и стараясь польстить своему любовнику, добавляет: – До чего же интересно трахаться с образованным человеком.

Туманов заливается своим высоким звонким смехом. Из вежливости смеется и Макс. Но его смех обрывается с появлением официанта. Сейчас произойдет то самое… Но не успевает официант открыть рот, Надя уже к нему с вопросом:

– Вы телефон приносите?

Видя непонимание, высокомерно спрашивает:

– Чего? Неужто в таком кабаке нет радиотелефона?

– Здесь не кабак, а клуб, – с достоинством парирует официант. И уже обращается непосредственно к Туманову: – Если угодно позвонить, подойдите к столику администратора.

– Хорошо, милый, хорошо. Мы к вам ненадолго. Слегка перекусить. Что-то вроде второго завтрака, – давая понять официанту, что тот не ошибся в выборе главного за столом.

– Поэтому шампанского две бутылки, чего-нибудь из рыбы, лично мне крабы с майонезом, а им по какому-нибудь мясу, – перебивает Надя и, предвидя возможные пререкания со стороны Матвея Евгеньевича, кокетливо подносит к губам его руку для поцелуя.

– Да, да, – торопливо кивает головой тот.

Максу все равно, какую еду принесет официант. Он захвачен ожиданием непредвиденного происшествия или хотя бы маленького намека на него.

Как только официант отходит от стола, Матвей Евгеньевич отдергивает руку, хмурит брови, от чего они заостряются углом к носу, и демонстративно вежливо интересуется:

– Кому, прелестница, ты собираешься звонить? Невероятно, чтобы после знакомства со мной могла возникнуть потребность общаться еще с кем-нибудь.

Надя гладит его по щеке:

– Успокойся, Мотичка, ты за одну ночь сделался единственным. Просто мне необходимо выполнить одно поручение Элеоноры. Моей подруги, я тебе говорила, она – вдова твоего начальника.

– Он был мне не начальник, а дирижер оркестра, – поправляет ее Туманов. – Тебе придется учиться разбираться в музыке…

Матвей Евгеньевич не успевает объяснить, в чем, собственно, должна разбираться Надя, Макс бесцеремонно перебивает его:

– Элеоноре нужна какая-нибудь помощь?

Надя таращит на него густо накрашенные голубым глаза. Макс понимает, что выдал себя с головой. Ему неловко…

– Просто подумал, раз вы собираетесь звонить из ресторана, значит, возникла срочная необходимость.

– Нет. Я люблю звонить отовсюду. Кстати, не сердитесь на меня, я утром с вашего телефона позвонила маме в Норильск. Мне Матвей Евгеньевич разрешил.

Туманов пропускает мимо ушей ее признание о телефонном разговоре и с подозрением спрашивает:

– Какие дела могут быть с этой заносчивой, жеманной дамой? Она намного старше тебя и к тому же очень распущенная.

Максу опять захотелось врезать Туманову по его лоснящейся от самодовольства физиономии. Но он и так уже навлек подозрения слишком активным восприятием имени Элеоноры. В данный момент лучше промолчать. Но безумно хочется узнать, какую услугу должна оказать ей Надя. Словно почувствовав его нетерпение, девушка продолжает:

– Скажу, так и быть. Она, правда, просила особо не распространяться, но как в таком случае я найду ей человека? Ее замучили тараканы. Ничего их, проклятых, не берет. И китайский карандаш пробовали, и все щели специальным раствором поливали, и из-за границы всякие спреи привозили. Все не в кассу. Вот и умоляет меня найти какой-нибудь серьезный кооператив. Только где его найти?

Макс от навалившейся радости готов сойти с ума. Такая удача! Само все выстраивается. Теперь главное не упустить свой шанс. Пытаясь подавить в себе восторг чувств, он разводит руками, медленно набирает воздух в легкие:

– Вряд ли ей что-нибудь поможет. Ими заражен весь дом. Прогонишь, некоторое время переждут и снова появятся. К тому же тараканы адаптируются к любым ядам. К тому же воспроизводят мутантов, бороться с которыми совершенно бесполезно. Я, как биолог, мог бы посоветовать кой-какие средства, но тогда придется самому проводить дезинфекцию.

– Ох, миленький! – вскрикивает Надя. – Умоляю вас, помогите! Вы не слушайте Мотичку, Элеонора – прекрасная женщина. Умная, интеллигентная. Живет одна, никого у нее нет. Помочь, кроме меня, некому. Уж вы не отказывайтесь. Такой красивый дом, шикарная квартира, а от тараканов житья нету.

– Придется попробовать, – еле ворочая языком от волнения, соглашается Макс.

Надя шустро выскакивает из-за стола.

– Тогда я пошла звонить. Вам когда удобно начать?

Макс от растерянности не может сообразить. Тем более, что тараканов он ни разу не травил, даже в собственной квартире. Но какое это имеет значение по сравнению с блаженством новой встречи, о которой еще сегодня утром страшно было и помечтать. Любая возможность увидеть Элеонору превращается для Макса в знак судьбы. Остается только довериться своей судьбе, и пусть кривая вывезет. Чтобы не выдавать волнение, пожимает плечами:

– Мне все равно. Хоть сегодня… Сперва нужно осмотреть квартиру, места их проникновения.

– В таком случае, Элеонора сама назначит время! Дорогой Мотичка, не хмурь свои бровки, я ненадолго.

Раскованной походкой, с задранной мини-юбкой и танцующими руками Надя проходит по залу и скрывается из виду.

Матвей Евгеньевич задумчиво улыбается.

– Какая милая девушка. Обрати внимание, вчера она казалась вульгарной. Не из-за испорченности, нет. Молодость, неопытность, застенчивость решили ощетиниться шипами. А утром словно бутон распустился на подушке рядом со мной. Ни грубости, ни пошлости. Вот как бывает, когда интеллигентными руками раскрываешь лепестки одичалой девичьей души.

Макс не отвечает. Какое ему дело до переживаний Туманова, когда впереди возникло самое непредсказуемое событие в его собственной жизни.