Текст книги "Улыбка Мицара"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Мне сообщили, что осенняя сессия откладывается, – сразу же после приветствия начал Сантос. – Академик Соболев, кажется, собирается проглотить Вселенную.

– Я не понимаю его. – Козырев опустился в кресло. – То, что предлагает Совет Солнца, или, вернее, академик Соболев, противоречит всей нашей философии. Конечно, заманчиво сосредоточить людские и материальные ресурсы на переделке планет Солнечной системы. Но мне кажется, это должно быть всего-навсего текущей повседневной работой человечества. Но ведь нам следует думать и об отдаленном будущем!..

– Не вините Соболева, – остановил его Сантос. – Ничего он не затевал.

– Но тезисы Совета Солнца принадлежат ему!

– Это так. Но доклад – следствие, а причины его появления куда сложнее. Вы не замечали, какие изменения происходят в нашем обществе за последнее время?

– Я, дорогой Сантос, не социолог, а всего-навсего звездолетчик и астрофизик.

– Да, конечно. Но каждый звездолетчик в какой-то мере и философ. Как по-вашему, кто такой Чарлз Эллиот?

Козырев был озадачен вопросом.

– Почему вы вспомнили именно о нем?

– Все дело в том, что Эллиот мне кажется самым ярким представителем определенной части нашего общества. Они не хотят движения, их вполне устраивает современный уровень жизни. Зачем им Вселенная, когда на Земле почти райская жизнь. И такую же райскую жизнь можно устроить на Марсе, Венере...

– Вы считаете, что эллиоты могут остановить колесо жизни?

– Колесо истории никто не остановит, конечно, но притормозить его на время можно, и в сторону свернуть можно, что и пытается сделать Эллиот с помощью академика Соболева. На карту поставлено очень многое, и проблема выходит за пределы нормального спора. Она затрагивает многие области нашей жизни, включая и этические.

– Ты хочешь сказать, что нам следует повести широкий наступательный разговор?

– Безусловно.

Они помолчали.

– У меня есть такая мысль – вынести проблему на обсуждение народов, – сказал Козырев.

– Это так, – подтвердил Сантос. – Всенародный форум необходим.

– Обратимся к социологам, – продолжал развивать свою мысль Козырев. – Они лучше нас знают показания социального барометра. И философов следует послушать.

– Кое-какой материал может дать Нью-Йоркский институт общественного мнения. – Сантос засмеялся. – Кстати, профессор Эллиот последнюю свою книгу целиком и полностью составил по материалам этого института. Наступает по всем правилам и весьма искусно. И здесь не очень завидную роль играет академик Соболев. Я согласен с вами, в последние годы он как бы любуется своими деяниями. А самовлюбленность – щель, в которую эллиоты не замедлят вбить клин. Эллиоты, как известно, не пришельцы из чужих миров. Они выросли в нашей среде. Если хотите знать, они – теневая сторона медали, которая называется материальным изобилием. Наше общество обеспечивает человека всем необходимым – пищей, одеждой, духовной культурой. От человека требуется одно – творить, творить и еще раз творить. Я высказываю общеизвестные истины, но именно в силу этого моральное величие общества в целом и каждого человека в отдельности приобретает в наше время исключительное значение. Я бы хотел встретиться с Соболевым.

– Это нетрудно, – сказал Козырев. – А сегодня Звездному Совету предстоит обсудить тезисы доклада Соболева.

Вечер был удивительно звонкий. После слякоти и дождя, настолько частого и мелкого, будто каждая частица самого воздуха превратилась в водяную каплю, легкий мороз тонким налетом сковал лужи и основательно высушил воздух.

Игнат Лунь шел по аллее, обсаженной по обеим сторонам молодыми березками. Во всем его теле была приятная опустошенность. Почти два Месяца он не выходил из мастерской. Сколько глины перепорчено за это время? Теперь все позади. Завтра горельеф "Встреча" отвезут на осеннюю художественную выставку, и скульптура перестанет принадлежать ему. Она поступит в распоряжение зрителя. Зритель будет любить или ненавидеть ее. Но это не волновало Луня. Он должен был "выговориться", и это ему, кажется, удалось. Вот почему сегодня он чувствовал себя словно заново рожденным.

Гостиница была в двух шагах от мастерской, где так долго дневал и ночевал Лунь. В эти дни он почти не вспоминал о Шагине, который работал над новой конструкцией кибернетической машины.

В гостинице Шагина не оказалось. Он обратился в адресный стол. Кибер ответил, что Шагин Александр Петрович проживает в поселке Олимпийского конного завода Малахово-на-Дону. Нехотя поужинав, Лунь вызвал Ирму Соболеву.

– Немедленно ко мне, – настойчиво потребовала она. – С тобой хочет поговорить отец.

Лунь насторожился. Для чего он понадобился Председателю Совета Солнца? Наверное, речь пойдет о его полете к Лории?

Он поехал к Соболевым без особой охоты, несколько озадаченный неожиданным приглашением.

– Пойдем. Папа ждет, – встретила его Ирма.

Они поднялись на второй этаж. Ирма оставила его одного. Дверь бесшумно открылась. Лунь очутился в просторном кабинете. Напротив дверей висела объемная схема Солнечной системы. За нею – широкий письменный стол, за которым в глубоком кресле сидел академик Соболев. Он поднялся при появлении Луня. Это был высокий худощавый человек с черными, коротко стриженными волосами и тяжелым, энергичным, насмешливым лицом, дышавшим, на первый взгляд, могучей жизненной силой. Он молча показал Луню на кресло.

Беседа между ними завязывалась трудно, – обе стороны как бы изучали друг друга. Игнат Лунь никогда не знал за собой робости или застенчивости; не испытывал он смущения и перед этим могучим стариком. Может быть, это спокойствие Игната импонировало профессору. Вопросы, которые он задавал космонавту, как бы проверяя свои мысли, становились мягче. Книга Эллиота? Соболев не только читал ее, но и консультировал. Великолепная книга. А мнение молодого коллеги? Плохая книга? Человек вышел во Вселенную не для того, чтобы замкнуться в Солнечной системе?

По мере того как говорил Лунь, лицо Соболева принимало все более ироническое выражение. Не собирается ли молодой звездолетчик переквалифицироваться в философа? Нет? Это очень приятно. Быть может, молодой коллега точнее ответит, зачем человек вышел во Вселенную? Познать и переделать ее. Разумно, очень разумно. А с чего следует начать переделку Вселенной? Он, более старший по возрасту, считает, что следует начать с Солнечной системы. Разве молодой коллега против этого? Нет? Очень приятно, что взгляды землян двух поколений сходятся. Старшее поколение считает, что лучше заняться практической работой по переделке Вселенной, чем гоняться за призрачной, несуществующей инопланетной цивилизацией. Не пора ли вплотную заняться осуществлением идей Тарханова о диффузных цивилизациях?

Соболев широкими мазками крупного ученого рисовал будущее Солнечной системы и ближайших к Солнцу звезд. Он говорил как инженер, который видит свой проект в деталях. А детали плотно пригонялись одна к другой, и каждая сверкала всеми своими гранями.

– Нам нужны не просто талантливые люди, – говорил Соболев. – Нам нужны великие организаторы. И чем больше великих организаторов, тем быстрее мы достигнем цели. – Соболев вздохнул и опустил голову на грудь. – К сожалению, великие организаторы часто стремятся за пределы Солнечной системы и часто остаются там...

– Председатель, вы хотите сказать...

– Да, да, – перебил Луня Соболев. – Вы меня правильно поняли. Я предлагаю вам должность начальника комплексной экспедиции на Юпитер. Когда-то очень давно, в далекие молодые годы, я мечтал о преобразовании этой гигантской планеты. Там многое сделано. Физикой Юпитера, например, занимался такой выдающийся ученый, как Антони Итон – один из спутников Ритмина Тарханова. Юпитер посетили десятки экспедиций. Теперь создана подлинно научная основа для переделки Юпитера, – моя мечта получила как бы реальный фундамент. Свою мечту я отдаю вам. Вы молоды, талантливы, у вас опыт, и я верю, вы покорите Юпитер.

Предложение было настолько неожиданным, что Лунь не, сразу нашелся, что ответить. Оно было заманчиво до головокружения.

– Ваша мечта прекрасна, Председатель. Но... не надо свою мечту дарить другому.

– Я стар, звездолетчик.

– А как же с моей мечтой? Кому же я ее подарю? – невольно вырвалось у Луня, и он покраснел под ироническим взглядом Соболева. Лунь понял этот взгляд. – Очевидно, Председатель считает, что у меня нет мечты?

– Почему же? – усмехнулся Соболев. – Я даже наверняка знаю, о чем вы мечтаете. Это все та же старая мечта о встрече с инопланетной цивилизацией. Разве не так?

Лунь кивнул головой.

– Бредни, молодой человек. – Старик даже не дал себе труда выслушать Луня. – Мы больше не можем позволить, чтобы выдающиеся люди Земли продолжали гоняться за призраками инопланетных цивилизаций. Слишком многие из них не возвращаются на родную планету, – с горечью добавил Соболев. – Почему-то кое-кто считает это вполне нормальным явлением. Академик Тарханов был одним из выдающихся умов последних времен. А где он? Пропал без вести. Кто же в этом виноват? Прожектеры! Звездолетчик Каштанов заявил журналистам перед стартом, что он летит в космос за невестой...

Каштанов, однокашник Луня по институту, невысокий, очень изящный, с открытым обаятельным мужественным лицом, был большим шутником и заводилой многих веселых забав. И, конечно же, про космическую невесту говорил он шутя, чтобы скрыть свое волнение на старте. Это ясно, как дважды два. Неужели академик Соболев не понял его шутки? Лунь внимательно посмотрел на академика. Тот продолжал говорить. Старческое брюзжание и усталость чувствовались в его голосе. Лунь, с его душевным здоровьем, не понимал этой резкой смены настроений, он только смутно чувствовал, что человеку, который сидит перед ним, уже в тягость и собственные мечты, и обязанности Председателя. Но тут же Лунь должен был признаться, что он совершенно не знает Соболева. Тот легко поднялся с кресла и заходил по кабинету. Походка была легкая, пружинистая, как у хорошо тренированного спортсмена.

– Не каждый так легко расстается со своей мечтой. – Соболев остановился у модели Солнечной системы. Легкая тень пробежала по его лицу. Он достал из стенного шкауа бутылку вина. – Вы извините, но я разволновался... Давайте выпьем за мою мечту, за мой Юпитер.

Лунь взял в руки фужер с янтарным вином, отпил глоток, осторожно поставил фужер рядом с бутылкой и сказал:

– Дерзновенна ваша мечта, Председатель. Но я должен подумать, прежде чем осуществить мечту другого, даже пусть великого человека. Для моих плеч Юпитер, пожалуй, слишком большая ноша.

– Я не тороплю, звездолетчик. Как только закончатся испытания лайнеров со звездолитовыми корпусами, мы сразу полетим на Юпитер и на месте уточним план штурма этой планеты.

"Он неохотно расстается со своей мечтой, – отметил Лунь. – А нужна ли она мне? Почему он не спросил меня об этом?"

– А до этого, – продолжал Соболев, – я приглашаю вас на солнечную регату. Мы с Ирмой летим на Олимпийскую планету.

Спорт на Земле стал неотъемлемой частью быта. Каждый лицей, каждый институт и университет, каждый микрогород имели спортивные комплексы. Спартакиада Планеты, которая проводилась раз в два года, превращалась в грандиозный праздник миллионов землян. Олимпийские игры привлекали выдающихся спортсменов. Их проводили на искусственной планете, построенной на высоте трехсот пятидесяти километров над Землей. Олимпийская планета – одно из величайших сооружений эпохи. В районе Олимпийской планеты проводилась и солнечная регата гонки космических яхт.

– К сожалению, я плохой яхтсмен, – сказал Лунь, поднял фужер и отпил глоток. – К сожалению, плохой...

– Не может быть, – удивился Соболев. – Это не похоже на звездолетчика. Чем же вы увлекаетесь?

– Коньки и плавание.

– Результаты?

– Коньки – пятисотка тридцать пять и три десятых секунды.

– О! – воскликнул Соболев. – Это почти рекорд Планеты! Лучшее мое достижение – сорок секунд. Моя стихия – солнечная регата. Я по сей день в числе сильнейших космических яхтсменов. Нынче молодежь постарается оттеснить нас, стариков, на задворки, но мы еще посмотрим. Сдаваться нам еще рано.

Вошла Ирма с молодым человеком. Лунь сразу узнал Эллиота. Молодой ученый держал себя в кабинете Соболева как дома, и Лунь понял, что отношения академика и Эллиота были налажены давно и прочно.

– Вино на ночь? – несколько наигранно удивилась Ирма.

– Возьмите фужеры, наливайте, – благодушно сказал Соболев. – Когда-то старик Хемингуэй писал своему русскому переводчику, что он скорее откажется от ужина, чем от доброго стакана вина на ночь.

– Я, сэр, не пью.

– Совсем?

– Мне сделали в детстве противоалкогольную прививку. Кстати, я сторонник всеобщей противоалкогольной прививки в детстве. Это усилит этическую гравитацию землян. По последним подсчетам профессора Сато, противоалкогольные прививки увеличивают производительность труда на пять процентов.

– Чарлз, вы, кажется, несете несусветную чушь, – довольно бесцеремонно перебил Соболев и опять взял в руки фужер. Если мне вино доставляет радость, удовольствие, так почему же я должен отказаться от него?

Он говорил еще о чем-то, но Лунь не слушал академика, думая о том, что между Эллиотом и Ирмой много общего.

Между тем Ирма, склонившись над столом, увлеченно писала какую-то формулу.

– Не художники, не музыканты, а мы, математики и физики, формируем облик времени, – чеканя каждое слово, говорила она Соболеву и, очевидно, уже не в первый раз.

– Хватит, хватит, – добродушно откликался Соболев. – Мы с Чарлзом еще поработаем. А ты проводи звездолетчика.

Соболев слегка поклонился Луню.

– Итак, жду вашего согласия на мое предложение, – сказал он. – Мы сразу же оформим ваш перевод в Совет Солнца. До скорой встречи.

Ирма привела Луня к себе.

– Посиди, сейчас принесу кофе.

На письменном столе были раскиданы бумаги, исписанные математическими формулами. Он взглянул на один из листков. Ирма решала какое-то непонятное ему уравнение.

– Что, интересно? – с порога спросила она. – Когда шли дожди, я сидела у открытого окна и смотрела, как падают капли. Первая, вторая, третья... И я все думала. куда упадет очередная капля. Сюда или туда? И поняла, что капля непредсказуема. Это миллион случайностей. Понимаете, миллион случайностей. Капля сюда, капля туда, капля ближе, капля дальше... Миллион случайностей. Из миллиона случайностей рождается закон...

В ее словах угадывалось что-то значительное: может быть, Ирма нащупывала или уже отыскала какую-то закономерность в миллионах случайностей? Но ему не хотелось думать об этом. Хотелось остаться одному, чтобы поразмышлять над предложением Соболева. Каковы бы ни были мотивы, побудившие академика сделать это предложение, оно до глубины души взволновало звездолетчика.

В ближайшие пятьдесят – шестьдесят лет человечеству предстояло сделать то, о чем совсем недавно писали только в фантастических романах. Лунь понимал, что именно предлагал ему академик, потому что бывал на Юпитере. Громадный шар, окруженный свитой из двенадцати спутников и совершающий оборот вокруг Солнца примерно за двенадцать лет. Триста восемнадцать Земель понадобилось бы, чтобы слепить одну такую планету. А густые облака водорода, метана и аммиака!

Ракета, на которой летел Лунь, погрузилась на семь тысяч километров в толщу юпитеровой атмосферы. Чем ниже она спускалась, тем плотнее становилась водородная среда планеты. Ему не удалось достичь дна водородного океана, увидеть ядро планеты, взглянуть на него, чтобы переделать его. Это было потрясающе заманчиво.

Утром он вылетел в Хабаровск.

Планетолет летел над степью. Лунь откинулся на спинку кресла, потом включил телеприемник. Из Лос-Анджелеса передавали спортивные известия. Казалось, в кабину ворвался ураган. Сквозь шум слышались фамилии бегунов, перечень минут и секунд. Комментатор сообщал о выигранных долях секунды так торжественно, словно происходила встреча землян с инопланетными существами. Передача неожиданно прервалась. В кабине наступила тишина.

– Говорит Москва, – торжественно сообщил диктор. – Передаем Указ Верховного Совета Планеты о проведении всенародного плебисцита...

Лунь невольно выпрямился и приник к микрофону.

– В Верховный Совет Планеты, – продолжал диктор, – Совет Солнца обратился с ходатайством о прекращении полетов за пределы Солнечной системы. Совет Солнца считает, что все материальные ресурсы Земли должны быть направлены на быстрейшее освоение планет Солнечной системы, чтобы со временем начать диффузию к ближайшим звездам. Совет Солнца обращает внимание землян на то, что в сверхдальних полетах гибнут лучшие представители человечества. Это очень дорогая плата, земляне!

Учитывая важность проблемы. Верховный Совет Планеты указывает: первое – назначить всепланетный плебисцит "Солнце или Вселенная?" на последнее воскресенье две тысячи... года; второе – объявить всенародную дискуссию "Солнце или Вселенная?" со дня опубликования настоящего указа; третье – утвердить положение о всепланетном плебисците...

Лунь выключил аппарат и глубоко задумался. Всепланетный плебисцит при его жизни не проводился. Последнее всенародное голосование состоялось сто сорок лет назад по вопросам народонаселения. Земля на плебисците проголосовала за неограниченный рост населения. А что будет, если в январе Планета скажет: Солнце – да, Вселенная – нет? Тогда он, Лунь, займется Юпитером или станет космическим извозчиком на трассе Земля-Марс. Но от этой шутки ему не стало весело.

Ирма сидела перед объемным телеэкраном. Передавали репортаж из Дворца искусств. Она слушала рассеянно, ибо не увлекалась искусством. Она понимала его умом и, быть может, даже лучше, чем другие ценители. Но оно не волновало ее, и включила она экран просто для того, чтобы скоротать время в ожидании отца, который вот-вот должен вернуться домой. Конечно, в сопровождении Эллиота. Что у него общего с астрофизиком, она не могла понять. Тем не менее Эллиот вызывал у нее любопытство.

– Теперь перейдем к третьей скульптурной выставке, – продолжал комментатор.

То ли немного торжественный голос, то ли что-то другое заставило Ирму взглянуть на экран.

– Речь пойдет о выставке, носящей на себе следы совсем иного таланта – таланта мужественного, полного мысли и силы, направленного прежде всего к выражению сюжетов мощных, значительных, в формах глубочайшей, неподражаемой реальности. Я говорю про скульптуру звездолетчика Игната Луня.

Почему Лунь никогда не говорил ей, что он скульптор? Скромность? Или другое? Ей казалось, что она знает и понимает его, что душа его – прочитанная книга. Оказывается, нет. Какой-то уголок его сердца оставался для нее навсегда закрытым. Почему? Быть может, на это ответят его скульптуры?

– Главная сторона таланта Игната Луня – это способность воплотить свою мечту в образы с поразительной верностью правде.

Ирма не заметила, как вошли отец и Эллиот. Они переглянулись и молча остановились за спинкой широкого кресла, в котором сидела Ирма.

– Хочу обратить ваше внимание вот на эту работу скульптора, – комментатор повернулся и показал указкой на горельеф во всю стену выставочного зала. – Кяк видите, это большое и необыкновенно самобытное произведение "Встреча", выполненное из цветного глиномита, заведенного на Землю с Марса Автор поставил перед собою вадачу совершенно оригинальную. Он исходил из той идеи, что скульптура может пользоваться новыми, никем не опробованными эффектами освещения и что, для этого можно комбинировать освещение земное с освещением неземным. Сами судите, удалось ему это или нет...

Горельеф представлял салон космического корабля. Сквозь круглые иллюминаторы виднелась панорама чужой планеты: пустыня, освещенная голубым светом. Вдали – силуэты причудливых сооружений. В салоне – двенадцать авездолетчиков разных национальностей, возрастов и характеров. Они только что вскочили со своих мест, к чему-то прислушиваясь, и только один остался сидеть в кресле. Он – в белом парадном космическом костюме. Голова наклонена чуть вперед. Из-под высокого лба глядят серые проницательные глаза. Лицо спокойное, немного усталое. На его коленях – голубой прозрачный диск – послание инопланетного мира. Диск жил. Внутри его вспыхивали и гасли огненные точки. Видимо, долго блуждали земляне по звездным дорогам, пока не встретились с разумными существами. Самый молодой член экипажа жадно смотрит в иллюминатор. По широкому трапу поднимаются инопланетные существа: идет высокий старик с лицом, на котором запечатлены поэзия тишины и гармония Пустыни. Позади сопровождающие – молодые, узколицые, похожие друг на друга, словно братья.

– Не кажется ли вам, – спрашивал комментатор, – что вы присутствуете при торжественном акте встречи представителей двух цивилизаций? И как заманчива и значительна эта встреча!

– Именно заманчива, – сказал Соболев, усаживаясь рядом с Ирмой. – Сегодня мы вылетаем на Олимпийскую планету.

– Знаю, папа.

– Чарлз, выключите, пожалуйста, экран, – сказал Соболев.

– Я хочу досмотреть, – сдвинула брови Ирма.

– Ну, давайте досмотрим, – согласился Соболев. – Да, кстати, не приходил твой знакомый звездолетчик?

"И не придет. У него своя мечта. И он до конца дней будет гнаться за ней", – хотела сказать Ирма, а сказала совсем другое:

– Нет, не приходил, папа.

Она любила отца и не хотела огорчать его.

– Странно. Должен прийти. Только чудаки могут отказаться от такого предложения.

– Вы об авторе этой скульптуры? – спросил Эллиот.

– Не понимаю вас?

– Звездолетчик, которому вы решили вручить судьбу Юпитера, и есть автор горельефа, – кивнул головой на экран Эллиот. – Я немного знаю его. Поклонник Тарханова.

– Вот как! Такие люди должны работать у нас, в Совете Солнца. После регаты я вызову его к себе. Что он поклонник Тарханова, это хорошо. Мы все в какой-то мере ученики Тарханова. Освоение Марса...

– Тут заслуги не столько Тарханова, сколько ваши, академик.

Соболев нахмурился и посмотрел на Эллиота.

– О чем вы?

– О культе Тарханова, – услышала снова Ирма слова Эллиота. – Все, что делается на Земле, обязательно связывают с именем Тарханова. Он маячит повсюду, цитировать его стало модой. Он обладает ужасающим преимуществом. Он отсутствует. Он стоит перед вами, передо мной, перед ней грандиозным монументом мысли. Он не ошибается, потому что ничего не говорит. Но так ли уж безупречны его идеи? Кто, как не Тарханов, разработал математическую теорию множественности разумных миров, которую изучают во всех лицеях Планеты? Сейчас, когда на всепланетное обсуждение вынесено "Солнце или Вселенная?", мой долг землянина доказать ошибочность теории Тарханова.

Соболев усмехнулся, но промолчал.

На экране комментатор останавливался у других работ осенней художественной выставки, потом вновь вернул зрителей в зал со скульптурой Луня. Перед горельефом стояла густая толпа.

– Мы опять вернулись к самому популярному произведению осенней выставки, – завершал свой репортаж комментатор. – Вы видите, как много зрителей собрал этот горельеф. Вглядитесь в их лица! Вы прочтете в их глазах уверенность: встреча состоится! Такова сила скульптуры Игната Луня. Мне сообщили, что Игнат Лунь – звездолетчик. Так пусть он поспешит навстречу своей мечте. Пусть он встретится с разумными существами других миров. Он расскажет об этом нашим потомкам в новых чудесных скульптурах. Счастливого пути тебе, звездолетчик! Я за Вселенную, дорогие земляне!

– Не верю! – Эллиот стоял, заложив руки в карманы. – Никогда не состоится такая встреча!

Глава четвертая

"ЗЕМЛЯ! СЛУШАЙ, ЗЕМЛЯ!

Я – ЛОРИАНИН..."

У звездолета "Уссури" стоит юноша. Это представитель инопланетной цивилизации. Зовут его Артемом. Он был несмышленышем, когда его доставили на базу экспедиции и окрестили русским именем. Его отличает от землянина только голубой цвет кожи. Дитя шаровой цивилизации, он полон надежд и мечтаний. А во что можно верить на мертвой планете, покрытой голубыми пустынями? Знает ли он, что ожидает его в будущем? Не состарится ли он, не начав еще жить?

"Не надо думать, не надо думать..." – вздохнул Тарханов и посмотрел в открытый иллюминатор. Артем сидел на фюзеляже планетолета и держал в руках оранжевый шар, похожий цветом на дыню. На столике перед Тархановым лежала толстая тетрадь. Таких тетрадей, исписанных мелким четким почерком, за долгие годы жизни на Лории накопилось много. Когда-то он записывал свои мысли и впечатления в машину памяти. Тогда у него не было времени, чтобы прибегать к старинному способу фиксирования мыслей. Теперь времени с избытком: спешить некуда. Надежды на помощь Земли почти оставили его. Да и знает ли Земля, что он жив?

Тарханов опять посмотрел в иллюминатор. Артема уже не было: он куда-то ушел. Ослепительная голубизна простиралась перед Тархановым. Как хотелось хотя бы отдаленного намека на жизнь!.. Голубая пустыня, высокое небо – и тишина. Только один Артем еще привязывает его к жизни.

Неожиданно припомнились минуты, когда Ян Юханен покинул звездолет. Надо было вернуть его.

Тарханов и Антони Итон немедленно вылетели на поиски кибернетика. Мертвенно и тихо было вокруг бледнозеленого дворца. Чудилось, будто весь мир окован голубым безмолвием. Тишина была настолько проницаемо-ясной, что чуть вслушаешься в нее – и уловишь то, что говорится на другом конце планеты.

Тарханов и Итон стояли у входа во дворец и ждали возвращения робота. Какое-то чувство беспомощности охватило их. Торжественно и глубоко спокойно молчало легкое, почти воздушное строение, как бы сотканное из бесчисленного множества шаров, и столь же торжественно молчало фиолетовое небо.

Вдруг мертвая тишина раскололась. Один за другим выплывали из бледно-зеленого дворца тягучие звуки и одиноко проносились в немом пространстве. Дворец вдруг поднялся и поплыл, а тягучие звуки все падали и падали на голубую пустыню.

Все это было не только странным, но и страшным. На месте исчезнувшего здания стоял робот и держал в манипуляторах оранжевый костюм Яна Юханена. Что стало с кибернетиком – так и не удалось выяснить. Робот сообщил, что инженер был во дворце, в последнюю минуту снял с себя защитный костюм и улегся спать, приказав не будить его. Быть может, Юханен погиб от радиации – тогда еще нельзя было ходить по Лории без защитных костюмов. Но это предположение пришлось отбросить кибернетик исчез вместе с дворцом.

Много лет спустя Тарханов обнаружил развалины дворца на берегу океана, недалеко от острова, на котором возвышалась, как назвали ее звездолетчики. Главная обсерватория Лории. Тарханов долго бродил среди мертвых шаров. Да, они были мертвые, потеряли упругость, потускнели. "Шары остались без ядра, поэтому и погибли, – высказал свое предположение Антони Итон. – Пчелиная семья тоже распадается, когда погибает матка".

Что ж, это предположение было не хуже, да и не лучше многих других предположений, высказанных звездолетчиками на этой загадочной планете...

Не вернулся на базу экспедиции и робот Юханена. Он остался на том же месте, на котором увидели его звездолетчики после исчезновения дворца. Тарханов и Итон покидали место трагедии в сумеречный час, когда тихо подкрадывалась ночь. Робот, стоявший в двух шагах от звездолетчиков, был виден еще отчетливее и яснее, чем днем, но уже тотчас за ним начиналась тьма. Робот раскачивался из стороны в сторону и топал ногами. И топот этот глухо отдавался в мертвой тишине. На это зрелище трудно было смотреть. Антони Итон круто повернулся и зашагал к планетолету.

Через день за роботом полетел Иван Васильевич, но уже не застал его на месте. Может быть, робот отправился на поиски Юханена? У каждого в душе ожила надежда – не все еще потеряно, Юханен вернется, скажет: "Я посмеялся, вот баллоны с антивеществом". Тарханов не верил в чудеса, но заставлял себя верить в это: нельзя убивать ь человеке последнюю надежду, иначе нельзя жить.

Тарханов поднялся с кресла, продолжая листать густо исписанную тетрадь. Последние пять лет он не покидал района звездолета и все эти пять лет писал в дневнике о своих друзьях, о шаровой цивилизации, о загадках, которых не удалось разгадать; писал, чтобы будущие поколения землян знали, что человек и вдали от Земли остается человеком; писал, чтобы расширить горизонты познания мира. То, чем он делился и "будет еще делиться, взято не из книг, – это то, чему он научился за свою жизнь, чему его научили космос, звездные миры, но прежде всего Лория.

Космос и звездные путешествия научили его и другим вещам, притом очень важным. Тарханов понял, что нельзя быть хорошим звездолетчиком, если ты лишен нравственной гравитации Земли. Верность Земле – это не менее важно, чем подвиг. И еще: ни один человек, где бы он ни находился, не может ожидать от других больше того, чем дает сам.

Тарханов присел за стол, чтобы записать и эту мысль, и перо привычно побежало по бумаге.

– Командор!

Тарханов вздрогнул и отложил ручку:

– Артем, сколько раз я тебя просил...

Юноша влез в иллюминатор звездолета и приник головой к груди Тарханова. "Как он смел и ловок, – думал командор, обнимая Артема и чувствуя тепло юношеского тела. – Да полно, какой же он лорианин? Артем землянин. Он наш!"

– Командор, я улетаю на три дня.

– Опять? Я боюсь за тебя...

– Мне скоро семнадцать. Не переживай за меня, командор. Я ученик землян. Я хочу больше узнать о Лории, чтобы подарить ее землянам, такую громадную и голубую. Но я так мало знаю о ней. Почему здесь нет никого? Такие огромные просторы – и никого. И мне становится страшно. Почему нас только двое? В минуты дикого страха я слышу твой голос, всегда спокойный и уравновешенный, будто ты все знаешь в жизни. Буду ли я когда-нибудь таким, как ты? Ты научил меня тайнам физики и математики. Я могу проложить курс звездолета на Землю. Но я не знаю, почему мы одиноки. Я хочу увидеть Землю, хочу увидеть своих сверстников...

– У тебя все впереди, Артем.

– Знаю, что все впереди. Я вернусь на Землю...

"Ты не был на Земле. И придется ли побывать на ней?.." подумал Тарханов, с трудом расстегивая ворот рубашки.

– Принеси воды.

Слова Артема расстроили его. Он уже давно не чувствовал себя так отвратительно, как сейчас. "Милый мой мальчик, что же я тебе отвечу? Что ты не землянин? Что тебе не суждено побывать на Земле? Я не могу этого тебе сказать. Я не скажу этого тебе". Тарханов чувствовал, как заходится сердце, он задыхался.

– Командор, выпейте воды.

Тарханов прильнул к стакану.

На Земле Тарханов не знал отцовского чувства. Очень давно, так давно, что не верится, Наташа сказала ему, что у них будет сын. Тарханов, не видел сына. Его сыном стал Артем. Может быть, надо сказать Артему правду? Но что изменится от этого? Надо ли разрушать мечты этого юноши? Люди, люди, явитесь ли вы на Лорию?