Текст книги "Улыбка Мицара"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Конечно... И мне думается, что вы писали его тогда... в одиночестве... Я угадала?

– Да, Мадия! Мне так хотелось услышать праздничный шум людской толпы, плеск волн, гул леса... Помнишь лермонтовское: "И звезда с звездою говорит"? Лермонтов думал об этом или не думал, но утверждал: в космосе нет одиночества! Я, конечно, утрирую, это понятно, и однако мне захотелось передать этот "звездный разговор"... Тем более – звезды были рядом, вокруг, везде... Я очень хвастаю?

– Пожалуй, есть...

– Больше не буду, – весело заверил Козырев. – Но к своему хвастливому монологу должен добавить одно обстоятельство: я в ту пору был влюблен... Смешно?

– Нет... Кстати, а где сейчас ваша любимая?

– Она уже давно вышла из девичьего возраста.

– Вы с ней встречались?

Козырев покачал головой.

– А бабушка всю жизнь ждала его... – вздохнула Мадия.

– Хорошо, что не дождалась, – сказал Козырев. – Если жив Тарханов, а я почему-то уверен в этом, то ветреча вышла бы не из приятных. Вместо молодой, полрой сиженщины встретить...

– Перестаньте. Это рядом с цинизмом...

– Нет. Время разъединяет людей. Мало ли звездолетчнков, вернувшись на Землю через двадцать – тридцать лет, оставляют старую семью и обзаводятся новой. Кого тут винить? Парадокс смещения времени... Если Ритмин Тарханов вернется, то вернется еще молодым.

– И всегда будет так?

– Пока не покорим время. – Козырев поднялся. – Мы, кажется, слишком много говорим. Может быть, потанцуем?

– Погодите... – попросила Мядия.– Я еще не пришла в себя...

Оркестр играл модный блюз. Певица покинула эстраду и закружилась по залу. Красивая, высокая, стройная, она казалась воплощением жизни, свежести и силы. Мелодичность голоса теплого, бархатного – усиливала ее обаяние, Взглянув на Козырева, Мадия не узнала его. Он весь преобразился. То есть он оставался прежним Козыревым, но оловно бы прислушивался к тому, что говорят ему воспоминания, голоса прошлого, былое, – Мадия не имела времени искать точного определения. А Козырев вспоминал... Это было здесь же, в "Женьшене", на пятом месяце его пребывания в Хабаровске после того полета. Он долго гулял по городу. Бушевал буран. Он смотрел на зимнее небо, на заснеженный город, на людей – и не видел их. У него было все: любимые занятия, любимая наука, любимые товарищи, и все-таки он был одинок. Он не мог стряхнуть с себя недавнего потрясения.

Почему он тогда избрал "Женьшень"? Наверное, потому, что этот маленький ресторанчик как бы отставал от современности. Козырев не знал, кому пришло в голову сохранить в "Женьшене" так называемый "аромат старины", – так сообщалось в городском справочнике. Здесь не было роцев, хотя существовала отлично механизированная, как и всюду, кухня. Подавали блюда милые, веселые женщины, шутя и смеясь над своими старомодными обяаанностями, – все это было очень похоже на игру. Конечно, они играли в старину, и это было не только забавно, это придавало "Женьшеню" какое-то особое очарование. Оно усиливалось еще тем, что и сами посетители то и дело принимали на себя роли официантов и официанток, благо это не представляло для них особых трудностей: кухня работала безотказно, могла удовлетворить любое желание своих посетителей и отличалась от других ресторанных кухонь разве только тем, что в ее меню было несколько больше так называемых "старинных блюд", чем в других...

Естественно, "Женьшень" отличался от других ресторанов и тем, что здесь была эстрада, и тем, что на эстраде рядом с современными песнями и мелодиями исполнялись песни и мелодии прошлых веков, по каким-то обстоятельствам не забытые человечеством. Кстати, певцами и музыкантами всегда были сами посетители. Недаром многие из них являлись сюда не только со скрипкой, а даже с рожком или гуслями, как это однажды было на памяти Козырева.

Что ж, человечество не хотело терять связи с прошлым. Любители старины не исчезают никогда, хотя их любовь вовсе не требует полного восстановления былого. Живя в настоящем и сражаясь за будущее, они порой хотят окунуться в аромат прошлого. Зачем? Это необъяснимо...

В "Женьшень" Козырев пришел тогда в девятом или десятом часу вечера. Певица исполняла арию из "Кармен". Он прошел в зал и занял место, на котором уже сидел дважды или трижды, он не так уж часто посещал этот ресторан. Певица сошла с эстрады и пошла от столика к столику, – так требовали традиции "Женьшеня". Козыреву казалось, что она стремится к нему, и он весь напрягся. В каждом ее движении, жесте, смеющихся глазах сверкала молодость. Боже мой, как она похожа на ту, что отвергла его! Но почему она тут? Может быть, это не она. а ее двойник, живущий по ту сторону нашего мира симметрии?

Певица стояла перед ним. Глаза встретились.

Потом они танцевали, и на эстраде выступали уже другие певицы, но это совершенно не интересовало тогда Козырева. В нем жило в тот вечер что-то веселое, мальчишеское или юношеское, и ему было удивительно легко с этой женщиной, и ему не хотелось ни о чем расспрашивать ее...

Над рестораном была гостиница, и Козырев, неохотно простившись с певицей, поднялся в номер. Долгая ночь, оказывается, прошла. Ему казалось, будто он стоит на берегу и студеная вода лижет его ноги. Тело обдает теплым утренним ветерком. Он бросается в воду и плывет навстречу солнцу. Он смеется и слышит тысячи звуков, звенящих в его душе. Напрасно Козырев пытается разобраться в этом хаосе звуков – кружится голова. Свободен. Свободен от мучительных переживаний, тоски. Он сам не знал, как это произошло. Ему казалось, что он вырос. Здоровая его натура одним порывом сбросила вчерашнюю оболочку, в которой он задыхался...

Он сел за рояль. Аккорд. Еще аккорд. В музыке изливал Козырев всю свою душу. Сколько же прошло? Час, а может быть, два?

На следующее утро он пошел поблагодарить певицу.

Ему ответили, что артистка уехала.

– Артистка? – растерянно спросил он.

– Да.

– Но... Куда?

– Она не сказала этого.

...И вот сейчас, как в те далекие годы, опять играл ьркестр, и певица ходила между столами, и пела она вовсе не арию Кармен, а "Звездный блюз", написанный им когда-то в далеком полете...

Козырев не заметил, как поднялась и отошла Мадия с каким-то рослым и самоуверенным молодым человеком, – кажется, очень красивым. Он смотрел только на певицу. Конечно, это... она! Однако певица не приблизилась к нему, а легко и гибко проскользнула к пианисту и что-то сказала ему. Пианист, вставая с места, поднял тонкую руку:

– Мы рады приветствовать автора "Звездного блюза" и пожелать ему счастья в жизни.

Козырев не сразу понял, что произошло. К нему подходили люди, жали руку, что-то говорили. А он стоял и улыбался, думая о том, что многое в жизни может повториться, только не эта встреча... "Кто сказал ей, что я – автор этого блюза?" думал он, и в этой мысли – он это чувствовал – было удовольствие оттого, что ей известно его авторство. Он никогда не отличался тщеславием, но сегодня был тщеславен и сам понимал это. Он, кажется, как мальчишка, собирался пойти за певицей. Она поднялась на эстраду и исчезла за портьерами, и тогда Мадия потянула его к столу.

– Дядя, познакомьтесь, Чарлз Эллиот. Мы вместе учились в Институте космонавтики. Он был на четвертом курсе, а я в ту пору только поступила.

Как все это некстати! Но Козырев сдержал себя, удивляясь, что этот странный вечер выбил его из колеи и превратил Козырева-ученого в Козырева... Он не смог найти точного определения своего сегодняшнего состояния, хотя на уме вертелись самые обидные слова.

Он не пошел за певицей... Он поднял глаза на друга Мадии. Это был тридцатилетний брюнет с правильными чертами лица и небольшой сединой на висках, которая эффектно оттеняла его смуглые щеки.

А Мадия объясняла, что Эллиот после окончания института много путешествовал, продолжая заниматься науками. Его работы о безъядерных галактиках привлекли внимание ученых. Он получил звание профессора. Год читал курс астрофизики в Гарвардском университете, его избрали членом Совета Солнца.

– Здравствуйте, мистер Козырев, – сказал Эллиот.

Козырев рассеянно кивнул головой.

– Я очень рад этой встрече, мистер Козырев, – продолжал Эллиот на английском языке. – У меня к вам письмо от матери. Разрешите вручить?

Козырев взял конверт и положил его на столик перед собой.

– Мать говорит, что она была знакома с вами, и, узнав, что я буду представлять журнал "Вселенная" при Звездном Совете, решила напомнить о себе.

– Это похвально, Чарлз, – сказал Козырев. – Но я не понимаю, почему астрофизик вдруг стал журналистом?

– Если академика Козырева интересует жизнь рядового астрофизика – я готов исповедаться перед ним.

Козырев вскрыл конверт. Писала та, которая когда-то оставила его. Она представляла ему сына. Между строками звучало: она помнит прошлое и сожалеет, что ее первая любовь внезапно оборвалась. Сын будет счастливее матери. Он не расстанется с любимой ради далекого звездного мира. Она так его воспитала.

Она не искала протеже. Она просила дать ее сыну "достойную информацию" и уверяла, что он "оправдает внимание к нему: он талантлив".

В ее просьбе не содержалось ничего худого. И все-таки глухая антипатия проснулась в Козыреве, и он не мог сразу определить ее причин. Впрочем, причин для антипатии было более чем достаточно. Чарлз – сын той женщины, которая бросила его. Чарлз оставил астрофизику для журналистики – это было непонятно. Наконец, Чарлз и Мадия помешали его встрече с женщиной, которая оказалась странно дорогой ему. Из-за сходства с той, первой? Едва ли...

О многом хотелось теперь подумать Козыреву. Он не чувствовал себя Председателем Звездного Совета, – он был просто человеком. Опять прежние мысли являлись к нему. Нет, его испытательная ракета вовсе не замедляла темпа жизни. На Земле и в его ракете время текло, в общем, почти одинаково. Он вернулся на Землю спустя девять лет. человеком, постаревшим на девять лет жизни, – не больше и не меньше, чем она. Просто он ждал, она не захотела его ждать, – в этом все дело... У него нет вины перед нею – то, что он делал, диктовалось высшими интересами человечества. Она не захотела понять этого, и он не находил для нее слов оправдания.

И все-таки она была права. Никто не требовал от нее девятилетнего ожидания. Чувство есть чувство. Оно приходит и уходит. Есть даже какая-то древняя поговорка, ее трудно припомнить... Что-то вроде: с глаз долой – из сердца вон.

Все было так. Ему нельзя было переложить чувство боли и горького разочарования в своей любви на этого молодого человека. Но он не мог не делать этого, хотя старался быть объективным.

Он попросил разрешения уйти и вышел из ресторана.

– Академик не лишен такта, – сказал Эллиот. – Во время уйти – типичная английская традиция. – Он улыбнулся. На его загорелом лице белые зубы казались еще белее. – Забавно: я совсем недавно узнал, что именно Козырев – автор "Звездного блюза". Блюз меня поражает.

– Чем? – удивилась Мадия.

– Дерзостью! Вы не забыли слов? Я не помню их в ритмической последовательности, – кстати, почему наши поэты отказались от рифм? – но помню мысль. Кажется, так: "Когда я рядом с тобой – я рядом со Вселенной. Ты знаешь, о чем говорят звезды? Вселенная создала человека, чтобы он изменил Вселенную. Человек, ты высшее чудо огромного мира, пылинка, в котором Земля..." Я не утомил вас этим нудным пересказыванием? Нет? А дальше, дальше: "Когда я рядом с тобой, я готов послать вызов Вселенной, и я покорю ее и сделаю прекрасной..." Разве это не дерзко?

– Это хорошо или плохо, Чарлз?

– Я люблю дерзость, но... не до вселенской степени... Если говорить правду, то я затеял весь этот разговор ради первых строк песни. Помните: "Когда я рядом с тобой..."

– Знаете, Чарлз, это...

– Верно, Мадия, это – объяснение в любви. Я хочу, чтобы вы стали центром моей Вселенной...

– О, как это высоко! Но вы же не сторонник завоевания Вселенной.

– Образ, Мадия... Как образ...

– А что вы предлагаете?

– Землю. Да, нашу старушку Землю и нашу Солнечную систему, не больше... Постойте, Мадия. – Эллиот поднял руку, заметив, что девушка пытается возразить ему. – Я не хочу препятствовать вашей работе в галактической связи, хотя время для нее еще не пришло. Пока, повторяю, я предлагаю вам Землю. Попокатпетль и Кукисвумчорр...

– Мексика и Мурман? – Мадия улыбнулась.

– Да. Флорида и Крым. Килиманджаро и Казбек... Бонцы и Хива... Если хотите: Марс и Венера...

– А дальше?

– Я вас не понимаю, Мадия...

– Я вас тоже, Чарлз. Пришло время, когда наша Солнечная система становится базой для дальних галактических связей. И...

– Ах, вы об этом!.. Мадия, галактическая связь – дело далекого будущего. Я пишу книгу об этом. В ней я излагаю свою точку зрения на то, следует ли нам идти в поход на Галактику... Впрочем, не только свою точку зрения... Ладно, к черту книгу. Скажите главное...

– Главное – для вас?

– Да. Я нравлюсь вам?

– Предположим...

– Вы будете моей женой?

– А вы даете срок подумать об этом?

– Мадия! – Эллиот сжал руки девушки в своих крупных ладонях. – Конечно. Только – не очень большой.

Из Хабаровска Игнат Лунь полетел в Ташкент. Там на заводе "Звездолетстрой" он провел пять месяцев. Он поднимался на строящийся звездолет, беседовал с конструкторами. Звездолеты строились по проекту академика Тарханова. Корпус корабля, обшитый звездолитовой пленкой, мог противостоять не только космическим лучам и метеорному дождю, но и излучениям и температурам атомного взрыва. Он мог спокойно войти в верхние слои Солнца, температура которых достигала шести тысяч градусов.

Один кубический сантиметр звездолита весил около тонны.

В Ташкенте Игнат встретил своего друга Александра Шагина, механика кибернетических машин, с которым три года жил на Венере. Шагин приехал в Ташкент в отпуск и поселился на восточной даче звездолетчиков. Теперь друзья сидели на веранде дачи, беседуя о будущем полете Игната на Лорию.

Александр Шагин полулежал в кресле, втиснув крупное тело между подлокотниками.

– Чем режут звездолит? – рассеянно спросил он.

– Пи-мезонными лучами.

– Слушай, Игнат, будем думать об отдыхе. Ты сейчас никакими звездолитами меня не соблазнишь. Позавчера проездом в Москву был здесь Главный ученый Сихотэ-Алиньского заповедника. Мы учились когда-то в одном лицее. Он предлагает великолепную охоту на озере Мухтель. Это не в заподведнике, где-то рядом.

Лунь поднялся и подошел к окну. Третий день лил дождь. Капли тихо стучали по бетонированной дорожке и шелестели в листве. Он вдохнул в себя сырой воздух и выставил руку под дождь.

– Завтра вылетим, Игнат, – продолжал Шагин. – Будет отличная охота.

– Отстань, Саша. – Лунь остановился перед старинной картиной, висевшей на стене между двумя окнами.

Широкая река. Плывет судно. На палубе – трое: молодая женщина с девочкой на руках, рядом – широкоплечий моряк. Он положил на плечо женщины крепкую сильную руку. Судно плывет навстречу рассвету. На лицах всех троих – ожидание счастья, а, может быть, и само счастье...

– Смотри, Саша, – сказал Лунь. – Когда я гляжу на эту картину, мне становится завидно. Идиллия.

– Если бы такое счастье было у тебя, ты бы тайком улизнул на первой же стоянке.

– Это не мешает мне им завидовать.

– Женись на Ирме Соболевой, – сказал Шагин.

– Я не раз думал об этом. – Лунь повернулся к Шагину. Но должен ли звездолетчик вообще жениться? Обрекать любимую одну на долгие годы одиночества, тосковать по ней там... Он замолк, словно что-то припоминая. – Кстати, когда я поступил в распоряжение Звездного Совета, меня первым делом спросили о семейном положении.

– Усложняешь, Игнат. В уставе Звездного Совета нет пункта, запрещающего звездолетчику жениться. Впрочем, это дело твое и только твое. Я – о нашей поездке. Главный ученый заповедника рассказал, между прочим, об интересном космическом явлении. Представляешь... – Шагин внезапно замолчал.

Лунь повернулся. В дверях стояла Ирма Соболева.

Лунь познакомился с ней на Венере. Это была высокая, стройная девушка. Ее лицо оттеняла черная рамка волос, не пышных, но густых, низко спускавшихся на виски. Прямой нос с трепещущими ноздрями. Спокойный рот и чуть близорукие глаза.

Лунь долго пытался понять эту девушку, но, кажется, безуспешно.

– Не тебе, – смеясь, говорила она, – проникнуть в мою душу, звездолетчик.

Луня привлекал ее острый ум. Жесты, походка, очерк лица все было отсветом ума. В ней было что-то, беспокоившее его.

Как-то в порыве откровенности она призналась, что ей доставляет огромное наслаждение взглянуть в душу человека, найти его слабости. На вопрос – зачем? – она пожимала плечами. Не это ли любопытство толкнуло ее к Луню? Она, кажется, достаточно разгадала его, но почему-то не спешила расстаться.

– Здравствуйте, друзья, – сказала Ирма, щуря близорукие глаза.

Шагин демонстративно поднялся и, захватив кипу газет, двинулся к дверям.

– Вы по-прежнему не терпите меня? – насмешливо спросила она Шагина.

– Почему же? – ответил тот. – Терплю и даже – охотно.

– Благодарю, это мило с вашей стороны. Куда же вы?

– Я опасаюсь умных женщин, – поклонился Шагин. Ирма подошла к Луню.

– Здравствуй, Инг, – тихо произнесла она. – И ты тоже не рад мне?

Он усадил ее в кресло, а сам устроился на подлокотнике.

– Ты же знаешь: у меня нет никого, кроме тебя.

– Три дня в нашем распоряжении. Затем вновь лечу на Венеру.

– Что-нибудь серьезное?

– Нет. Обычные дела. Математика. А ты все-таки решил лететь за пределы системы?

Он кивнул головой, положил руки на ее плечи. Она прижалась к нему.

– Иногда женщине совсем немного надо. Просто вот так почувствовать сильные руки на плечах. Банально?

Он засмеялся:

– Пожалуй. Но все-таки: какова цель твоей поездки на Венеру?

На следующее утро Лунь нашел Шагина на берегу речки в траве по самые плечи.

– Купаюсь в траве, – сказал он. – Иди сюда.

Шагин родился и вырос в Оренбургских степях, на заводе спортивного коневодства, в семье ветеринара. По рассказам Шагина, коневодство на Земле возродилось лет двести назад. К тому времени на планете оставалось не так уж много лошадей. Они-то и стали предками сегодняшних великолеяных скакунов. "Самое увлекательное занятие в жизни, – говорил Шагин, – это умение объездить дикого жеребца". Парадокс – любитель лошадей стал отчаянным планетоходцем. На Венере все пользовались вездеходами, а он разъезжал на коне-роботе по кличке Кар, смонтированном из деталей списанных кибернетических машин. Человек двухметрового роста в космических доспехах на низкорослом коне – это было препотешно, и Шагин напоминал древнего благородного рыцаря Дон Кихота Ламанчского. На Венере так его и звали – "Дон Кихот".

Долина словно бы спала, затопленная потоком молочного света. И только голос горной речушки звенел в ушах Луня. Ему, привыкшему все видеть в космической перспективе, долина казалась уютной, маленькой и странно дорогой и близкой. Он с жадным любопытством приглядывался ко всему окружающему. Все занимало его: и мох на стволах деревьев, и светлые листья айвы, и стремительный бег горной ящерицы по коре древнего карагача.

– Это тебе не Венера! – Шагин стоял рядом с Лунем и причесывал волосы.

– Со временем и на Венере будет, как на Земле.

Они пошли в поселок.

– Ты вчера начал говорить о каком-то космическом явлении, – напомнил Лунь. – Может быть, продолжишь?

Они подошли к даче Шагина. Комнаты были забиты деталями машин. "Узнаю Сашу", – усмехнулся Лунь, перешагивая через полуразобранного робота.

– Вот, смотри. – Шагин протянул другу пачку цветных фотографий.

– Район Большой Медведицы. Мицар с Алькором, – вслух определял Лунь. – Планета. Что такое? – Лунь почувствовал, как заколотилось сердце. Он не мог произнести ни слова.

– Я думаю, диаграмма атмосферы и обмена веществ, – сказал Шагин.

– Две фигуры в центре одна под другой связаны толстой белой чертой. На нижней, очевидно, основной элемент океана ядро с одним электроном; конечно же, водород, На верхней главный элемент атмосферы и дыхания: ядро с восемью электронами – кислород. Две боковые фигуры связаны стрелками. На левой – ядро с шестью электронами – углерод, на правой – ядро с семью электронами – азот. Мистификация какая-то...

Шагин пожал плечами:

– Я и говорю, что все это надо проверить на месте.

– И эти фотографии сделаны на озере Мухтель?

– Да, – сказал Шагин. – Разве это не интересно?

В дверь постучали, и вошла Ирма – ослепительная, самоуверенная.

– К вам можно? – И засмеялась, обращаясь к Шагину: – Ваша дача мне несколько напоминает склад металлолома.

– Мне тоже, – добродушно отозвался Шагин.

Лунь протянул ей фотографии.

– Так это же твоя планета, Инг, – твердо произнесла Ирма. – Ты уверен, что на Лории такая же диаграмма обмена веществ, как и на Земле?

– В этом я как раз не уверен.

Лунь рассказал историю фотографий.

– Ты хочешь сказать, что это сигнал лориан? – Ирмя пытливо вглядывалась своими близорукими глазами в лицо Игната. Невероятно... Впрочем, постойте. В лицее физики и математики мой отец был любимым учеником академика Тарханова. Примерно за десять лет до старта "Уссури" командор Тарханов писал отцу, что в районе Мицара есть планета, симметричная нашей Земле, и что там, возможно, обитают разумные существа. Отец не верит этой гипотезе. Если это сигнал... Я бы полетела с тобой, Инг, если бы не Венера...

– Ирма, покажи мне письмо Тарханова.

– Сейчас я поговорю с отцом. – Ирма взяла видеофон Шагина и уже через минуту говорила с академиком Соболевым. – Папа я, говорю из Ташкента. Прости, что пришлось разбудить тебя.

– Ничего, я успел привыкнуть к твоим чудачествам, Ирма. Голос академика Соболева был сочный и молодой. – Так о чем же ты хочешь спросить меня?

– На днях к тебе приедет звездолетчик Игнат Лунь. Я очень прошу: покажи ему письмо командора Тарханова.

– Из-за этого ты так рано разбудила старого отца?

– Ты вовсе не старый, папа!

– Хорошо, Ирма.

Ирма поставила видеофон на место и повернулась к Игнату:

– Ты доволен?

– Отлично, Ирма!

Через два дня Лунь и Шагин вылетели на озеро Мухтель. Они долго кружились, выискивая место для лагеря. Под скалой, круто уходящей вверх, виднелся крепкий, сложенный из крупных стволов лиственницы дом. Решили расположиться поблизости от него.

Лунь первым вышел из кабины. Глаза его окидывали озеро с веселым упорством искателя приключений.

– Пойдем навестим хозяина озера, – предложил он. – Быть может, что-нибудь узнаем у него.

– Пошли.

Дом они увидели сразу же за утесом, вклинившимся в озеро. Нигде никого не видно – ни во дворе, ни на берегу озера, где, задрав нос, стояла лодка из белого пластика.

Шагин постучал в ворота. Никто не отозвался.

– Дом, кажется, необитаем, – сказал он. – Это даже лучше. Будем жить до тех пор, пока не увидим "чудо".

Они вернулись к автоплану.

– Как насчет ухи? Не возражаешь? – спросил Шагин. – Откровенно говоря, мне надоели "технические" блюда на Венере. Займусь рыбной ловлей.

– А я поброжу поблизости.

Лунь двинулся вверх по склону сопки. Камни. Деревья. Нежная молодая березка. Листья ее шевелились. Не листья, а звезды. В иллюминаторах космического корабля сразу же после старта звезды качаются так же, как листья березки. Перед ним проносились звездные миры. Он бывал в этих мирах...

Добравшись до вершины, усталый, потный, он прислонился к валуну. Из долины поднялись дикие козы. Они жались друг к другу. Лунь приподнялся и свистнул. Копытца звонко застучали по камням.

Лунь перевел взгляд на озеро, опаленное вечерним солнцем. Красно-розовые тона двигались, перемещались, то густея, то бледнея вновь. Зеленая косынка тайги вокруг озера тоже зарозовела. Знакомая картина родной тайги!

И вдруг он увидел, как внезапно над озером возникла огромная ультрамариновая стена. Она уходила в небо и терялась там. За нею угадывалась новая стена, только черная, как тушь. Между ними повисли белые точки.

Лунь, потрясенный зрелищем, замер на месте, вцепившись пальцами в теплый бок валуна. Все это он видел на фотографиях, которые привез Шагину Главный ученый Сихотэ-Алиньского заповедника. "Сигнал далеких миров. Схема Млечного Пути. Наша Галактика... Такую бы схему иметь в полете. Да тут и лицеист разберется, где и что. Солнце со своими спутниками. Даже Луну различишь. Вон Процион... Эридан. Тау Кита. Вдали просматривается туманность Андромеды".

Он был захвачен красотой и величественностью небывалого зрелища. Какой же огромный разум, какая удивительная по своей мощи техника нужна была для того, чтобы передать эти изображения из дальних космических пространств на Землю. От мысли о всесилии разума захватывало дух.

Внезапно изображения изменились. Большая Медведица? Да, она. Вот и Мицар, вторая звезда ручки ковша. Рядом Алькор. Между ними белая точка. Увеличиваясь, она постепенно заполнила весь экран. Наконец появилась уже знакомая диаграмма атмосферы и обмена веществ. Лунь не мог оторваться от нее. Планета рассказывала о себе. Как она схожа с Землей!

Экран погас. Лунь опустился на валун и долго еще сидел здесь, обдумывая увиденное. Он никак не мог прийти в себя. Багровый диск солнца коснулся горизонта. Над озером легли тени. Три ракеты прочертили небо зелеными полосками и, падая, погасли над тайгой: это Шагин приглашал к ужину.

– Где ты пропадаешь? Я соорудил такую великолепную уху! встретил Луня Шагин, колдуя у костра.

Столб дыма поднимался в небо. Где-то рядом бежал ручеек, звон его струй казался Луню праздничной музыкой. Пахло дымом и смолой, и все это перебивал аппетитный запах ухи.

Шагин устроился домовито. Лагерь оборудован повеем правилам. Возле палатки – грубо сколоченный из жердей столик. Две коряги – кресла по сторонам. На столе – котелок с ухой. Крупными ломтями нарезан хлеб.

– Ты тоже видел все это? – спросил Лунь, показывая вверх, в уже потемневшее небо.

– Формулы Лории? – отозвалс,я Шагин. – Да, конечно. И знаешь, о чем я подумал? – Шагин неторопливо достал из рюкзака ложки, потом появилась плоская фляга с яркой этикеткой "Русская водка". – Тебе полный?

– Половину, – сказал Лунь. – Так о чем ты хотел сказать?

Шагин молча налил ровно столько, сколько просил Лунь. Лунь взял в руки граненый стакан из простого стекла. Из этого же стакана они пили на Венере. Стакан, который побывал почти на всех планетах Солнечной системы. Настоящий музейный экспонат.

– Мы выпьем еще из него на Лории, – сказал Шагин. – Так вот я о чем. Изображения, которое мы видели и которые запечатлены на наших фотографиях, не могут передаваться из космоса... Если бы они шли из космоса, то, вероятно, разумные существа, направляющие их к нам, избрали бы другой район для их воспроизведения. Например, крупный город...

– Я тоже склоняюсь к этой мысли.

– И не один ты. Этим явлением уже заинтересовались многие ученые... Они полагают, что в районе озера находится какой-то источник излучения. Он включается точно в определенный час – ты засек время?

– Да. В половине шестого. Сеанс, если это можно назвать сеансом, продолжается десять минут.

– Совершенно точно. Значит, завтра мы начнем поиски источника излучения. За твое здоровье, Игнат. – Шагин поднял стакан.

– За твое здоровье, Саша. – Лунь принялся за уху. Поужинав, Лунь собрал посуду и пошел к ручью. Тишина. Он замедлил шаги и прислушался. Неясные шорохи. Плеск воды. Луна тихо смотрела на бескрайние просторы Земли. И, слушая мелодию ночи, Лунь, кажется, понял, почему Шагин не хочет расставаться со стаканом. Там, в космических далях, обыкновенный граненый стакан, очевидно, напоминает ему о родной Земле, о матери, о лунной ночи с таинственными шорохами.

Лунь вернулся в лагерь и подбросил в костер несколько сухих коряг. Пламя взметнулось и озарило крупную фигуру Шагина. Лежа на постели из мягких веток пихты, он смотрел на Венеру.

– О чем задумался, Саша?

– Я думаю о том же, что и ты. Итак, мы видели над озером сигнал инопланетной цивилизации?

– Конечно.

Шагин внезапно сел, обернулся к Игнату. Багровые блики огня играли на его крупном лице.

– А вдруг это – сигналы Тарханова? – выпалил он, ожидая, какое впечатление произведут его слова на Игната.

Игнат потер лоб:

– Все может быть, Саша!.. Но ведь приняты известия о гибели его звездолета...

Они еще долго говорили у костра, не в силах уснуть. Оба склонялись к мысли, что на озеро Мухтель должны в ближайшие дни прибыть целые отряды ученых. Они прилетят сюда с техникой, которая позволит быстро отыскать источник излучения, и надо ли заниматься завтра кустарничеством?..

Почти весь следующий день они провели в поисках излучателя, не очень надеясь на успех. Автоплан на самой малой скорости пролетал над озером, над его извилистыми берегами, над густой зеленью тайги.

– Подождем до вечера, – наконец предложил Игнат. – Вылетим, едва появятся изображения...

Шагин скептически пожал плечами и направил автоплан к лагерю.

– Кто-то пожаловал к нам, – сказал он, когда автоплан оказался возле знакомой скалы. – Видишь вьючных лошадей?

– Явно несовременный транспорт, – буркнул Игнат. Посадив автоплан, товарищи разошлись: Шагин пошел к дому, а Игнат направился к палатке.

– Симпатичная женщина, – весело докладывал Саша, вернувшись. – Биолог. А лошади, если бы ты видел... Она говорит, что в ясные вечера трижды, а то и четырежды появляются эти космические картинки. В плохую погоду никаких изображений не возникает. Нет, она и вправду симпатичная женщина!

Они еле дождались пяти часов вечера – на этот срок товарищи назначили повторный полет над озером. Их автоплан находился в воздухе, когда наконец точно в срок над озером вновь возникли гигантские стены экранов. Потом они слились, в один. Со всех сторон экран просматривался одинаково, очевидно, он имел форму шара.

– А как хоть выглядит излучатель? – сердито спрашивал Саша. – Может быть, он похож на камень, а камнем завалены все берега озера.

– Экран возникает в западной части озера, – осторожно размышлял Лунь. – Значит, излучатель может находиться только там...

– Почему только там? Он с одинаковым успехом может находиться и на восточном берегу.

– Нет. Западный берег гол и пуст. Лучи, направленные сииау, с Земли, не встретят никакого препятствия. А взгляни на скалы и ущелья восточного берега, на лес, подступивший к самой воде... Стой! Давай внимательно осмотрим этот островок!..

Экран погас. Они долго кружились у небольшого островка, пока Шагин не обратил внимание на скопление прозрачных шаров на песке.

– Забавно, – сказал он. – Что-то похожее на футбольные мячи.

– Где?

– Смотри, правее большого камня... Пять шариков.

– Действительно, мячи... Но их цвет... Мне кажется, он как бы переливается...

– Опускаемся?

– Да.

– Не опасно?

– Послание мирное, – возразил Лунь.

Автолет парил над шарами на высоте всего пяти или шести метров. Шары едва ли превышали своими размерами футбольный мяч. Лежали они плотно друг к другу, расположенные с непонятной симметричностью. Они светились ровным голубоватым сиянием, то почти угасавшим, то возникавшим вновь. Вдруг товарищи услышали тихий, но отчетливый щелчок, и в то же мгновение над озером зажегся экран. Один из шаров, что лежал ближе к воде, вспрыгнул на "спинку" других и замер. На экране появилась схема Галактики. Через минуту, как только первый шар уступил свое место второму, она погасла. Теперь на экране появилось изображение Большой Медведицы, Потом были Мицар, Лория, формула жизни на ней – и опять легкий щелчок, извещающий об окончании "представления".