Текст книги "Улыбка Мицара"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Белов Михаил Прокопьевич
Улыбка Мицара

Белов Михаил Прокопьевич

УЛЫБКА МИЦАРА

Научно-фантастический роман

Космонавту

Андриану Николаеву

посвящаю.

А в т o p

Глава Пеpвая

ИГНАТ ЛУНЬ ВЫБИРАЕТ ЗВЕЗДУ

Игнат Лунь включил автоуправление, приземлился на шоссе и вышел из машины. Сугробы по обеим сторонам дороги достигали почти двухметровой высоты. За ними ничего нельзя было разглядеть. Виднелись только снежные стены, над которыми струилось синее небо. Пахло хвоей и смолой. Лунь глубоко и с наслаждением вдохнул морозный воздух и двинулся вперед по шоссе.

В Институте космонавтики студенты добродушно посмеивались над старыми профессорами, бывшими космонавтами, которые, как дошколята, восторгались и снегом, и цветами, и прозрачной водой ручейка... И только побывав в космосе, Лунь понял их чувства. У того, кто долго бродил в космических просторах, во сто крат сильнее и живее чувство красоты и величия Земли. Он без конца будет любоваться красотой родной планеты и жадно дышать ее животворным воздухом...

Дорога круто пошла в гору. Лунь остановил машину, которая медленно двигалась за ним, и открыл дверцу. Вдруг над его головой неожиданно промелькнуло что-то и врезалось в сугроб. Лыжник. Лунь поспешил к нему и помог подняться.

– Вы не ушиблись?

– Нет.

Лицо лыжника было в снегу. По голосу Лунь догадался, что перед ним женщина.

– Так и шею можно сломать, – грубовато сказал он, стряхивая снег с голубой куртки незнакомки.

– Не сломала же, – засмеялась она.

Рядом плавно опустился ярко-красный автоплан. Молодой человек выбрался из кабины и подошел к лыжнице.

– Вы проиграли пари, Мадия, – сказал он.

На Луня он не обращал внимания.

– Странное пари, – пробормотал Лунь.

Незнакомец обернулся к нему. Лунь увидел энергичное красивое лицо, черные глаза и холодную улыбку.

– Спасибо за помощь! – звонко крикнула девушка, открывая дверцу автоплана.

Лунь сел в свою машину, резко набрал высоту. Взору открылась широкая долина Амура. Золотистый туман скользнул над голубыми торосами. Гребни сопок, покрытые снегами, темными лесами, пересекались и тянулись вдаль.

За первой грядой сопок вставала вторая, третья... И все они горели на солнце так весело, так ярко, что невозможно было оторвать взор...

Автоплан подходил к Хабаровску. Дома из белого, голубого, кремового пластика, легкие и воздушные. Кварцевые купола обсерваторий Звездного Совета... Высоко в небе над городом плыли слова из неоновых огней: "Чемпионат Планеты по хоккею с мячом".

"Неужели опоздал?" – подумал Лунь и включил телеэкран. В кабину ворвался ураганный гул людских голосов. Шла церемония подъема флага. Капитаны команд под звуки торжественного марша освободили от строп огромный прозрачный шар с красно-белым флагом чемпионата. Он медленно поднялся в синее небо и замер над стадионом. Свисток судьи – и матч начался. Сквозь многоголосый шум комментатор сообщал составы команд. Лунь, как ни вслушивался, ничего разобрать не мог. Он выключил телеэкран. Теперь уже близко, за памятником Гагарину, на амурском льду – стоянка машин.

Пятидесятиметровая скульптура Гагарина, высеченная из цельного бледно-голубого камня, стояла на пьедестале, сложенном из глыб черного диорита. Глыбы теснились в живописном беспорядке, и оттого казалось, что Первый Космонавт поднимается из глубин земли. Вся его фигура – порыв, вдохновение. В вытянутой руке – голубой шар. Звезда. Она днем и ночью мерцает, маня людей в космические просторы. Памятник олицетворял великое время, когда буйный ветер открытий гнал землян к далеким звездам, когда чужие солнца согревали звездолетчиков, когда разум человека познал очень малое – зарождение жизни и очень большое – рождение галактик.

Поставив машину, Лунь поспешил на стадион. Полные трибуны зрителей. Многотысячный говор. Автопланы окружили стадион с воздуха. В открытых настежь кабинах – сотни болельщиков. Лунь сел в удобное кресло. Два места рядом пустовали. На поле шел захватывающий поединок. Кто-то говорил Луню, что за последние пять веков мало что изменилось в правилах этой игры. Только темп так убыстрился, что судить матчи стало невероятно трудно, и эту нелегкую задачу возложили на роботов... Ну, роботы не ошибались. А болельщики все равно, как в старину, кричали: "Судью на мыло!"

Лунь весь отдался игре, едва заметив, как запоздавший зритель занял свободное кресло рядом.

Первый тайм подходил к концу. Игра обострилась. Судья-робот удалил сразу двух игроков. Мяч ушел на угловой. Бело-красные выстроились у ворот. Свисток – и мяч влетел в ворота.

Лунь откинулся на спинку кресла. На стадионе стоял невероятный гул. Автопланы, как стая гусей, покидали стадион. Лунь выдвинул перед собой столик. Бутылки с напитком.

– За победу! – раздался голос рядом.

Конечно же, это она, неудачливая лыжница! Ему вдруг стало весело.

– Везет мне. Судьба, значит, такая: быть там, где вы.

– Судьба? – Она засмеялась. – Просто случай.

Во втором тайме Лунь смотрел не столько на ледяное поле, сколько на соседку. Она оказалась азартной болельщицей и, кажется, не замечала его взглядов. Всем телом подавшись вперед, кричала:

– Чарлз, шайбу!

А Чарлз, выступающий под девятым номером, как метеор, носился по полю. Лунь узнал в нем спутника Мадии. Бомбардир делал великолепные финты. Пружинясь, перепрыгивал частокол клюшек. Верткий красный мяч словно прилип к его клюшке. Казалось, мяч вот-вот влетит в ворота и на табло вспыхнет победный красный сигнал. Но в последнюю секунду на штрафной площадке противника девятый номер потерял мяч. Этот игрок экстракласса один хотел пройти через все поле и забить гол. Но один не пройдешь...

"Марсианин", – со злостью подумал о нем Лунь. Его больше не заражало волнение зрителей. Красный мячик с реактивной скоростью метался с одного края поля на другой. Пронзительно свистел судья. Глухой голос диктора сообщал фамилии игроков, удаленных с поля.

Соседка неожиданно поднялась к пошла к выходу. Лунь догнал ее.

– Меня зовут Игнат Лунь, – сказал он. – Три дня назад срочно отозвали с Венеры.

Она внимательно посмотрела на него:

– Вы предлагаете знакомиться? Я Мадия Тарханова.

– Поедемте в новый город?

– Согласна. – Мадия кивнула головой.

На автоплане они пересекли Амур и очутились в новом городе. Здесь не было привычных улиц, что еще встречались в старой части города. Дома, открытые воздуху и свету. Площадь. Пять великолепных зданий. Самое близкое – Дворец искусств, легкий, нарядный и в то же время монументальный. Казалось, что здание плывет по равнине, едва касаясь земли стреловидными опорами. Рядом – Восточный институт космонавтики распластанное здание, которое, как мощная плита, стягивало две насыпи. Наверху купол обсерватории, огромная чаша актового зала из кварца, а позади – строгая вертикаль учебных корпусов.

Автоплан ехал по внешнему кольцу площади. Солнечные лучи скользили по лицу Мадии.

– Пообедаем? – спросил Лунь, останавливая машину на стоянке в углу площади.

– С удовольствием съела бы отбивную. Моя бабушка чудесно их готовила.

– А вы? Вы что-нибудь умеете делать?

Мадия засмеялась:

– Могу выпрыгнуть из автоплана. Вы это уже видели.

– Зачем этот риск?

– А вы боитесь риска?

– Могу рисковать только во имя большой цели. Я еще не кончил расчеты со Вселенной.

– Зачем вам Вселенная? Она хороша издали и только ночью, когда зажигаются звезды.

– Значит, вы не хотите в космос?

Она пожала плечами:

– Космос для меня слишком просторное платье, хотя очень модное за последние пять веков. А вы, звездолетчики, по-видимому, ничего не признаете, кроме звезд. Космос. Черная бездна. Галактики. Чужие солнца... Это не влечет меня. Чарлз...

– Чарлз? Кто он? – прервал ее Лунь.

– Товарищ по институту.

– Это он, очевидно, так отчаянно вызывает вас.

Мадия вынула сумку и нажала на кобальтово-синюю кнопку. На сумке засветился маленький экран и появилось изображение Чарлза.

– Мадия, где вы? – нетерпеливо спрашивал он. – Почему ушли с матча? Вы одна?

– Отвечаю по порядку. – Мадия шутливо поклонилась Чарлзу. – Нахожусь на проспекте Комарова. Матч мне не понравился. Вы играли один. А один в поле не воин. И, в-третьих, я – со спутником. Еще вопросы будут?

Лицо Чарлза омрачилось:

– Я забил два мяча. Слышите? Два... Скажите, с кем вы?

Мадия взглянула на Луня и улыбнулась:

– Не имеет значения.

– Встречаю в пять у Дворца искусств. Слышите, в пять? Вы обещали вечер провести со мной.

Настроение у Луня испортилось, хотя, казалось бы, для этого не было особых причин. Некоторое время они молча шли по тихому проспекту. В воздухе бесшумно реяли автопланы, видимо, болельщики возвращались с хоккейного матча.

В кафетерии народу было немного. Подавали роцы – роботы обслуживающего центра планеты.

– Черт бы их побрал, – пробормотал Лунь.

– Кого это вы ругаете?

– Роцев.

Мадия облокотилась на стол.

– Вы, звездолетчики, старомодны. Роцы великолепны. Смотрите, как шагают.

Конструкторы придали роцам облик старомодных ресторанных официантов. Один из них остановился перед столиком. На нем черная пара. Белоснежная накрахмаленная сорочка с манжетами. Бордовая бабочка. И безукоризненно красивое лицо. Слишком красивое, чтобы быть живым.

Лет тринадцать назад, когда ввели институт роцев, космонавты на своей подмосковной даче в первую же ночь заперепрограммировали всех роботов. Утром можно было видеть потешную сцену: роботы выстроились перед кафетерием в небольшую колонну и строем пошли к озеру – топиться. Звездолетчики демонстративно отказывались от услуг роботов. Конечно, космонавты не были в претензии к работникам обслуживающего центра. Но людям земных профессий трудно было понять звездолетчиков. Между тем их неприязнь к роботам объяснялась легко. Долгие годы скитаний в космосе со субсветовой скоростью. Звездный мир, загадочный, молчаливый, которому нет ни начала, ни конца. И общество роботов. Да, они незаменимые помощники звездолетчиков. Самое трудное, самое тяжелое ложится на плечи этих умных машин. Лунь уважал их. Но звездолетчику, вернувшемуся из полета, хочется видеть живое лицо, слышать живой человеческий голос...

– Ваш спутник недоволен обслуживанием? – вежливо спросил роц Мадию.

Лукаво глядя на Луня, Мадия с самым серьезным видом объяснила:

– Мой спутник явился с другой планеты и еще не знаком с нашими обычаями. Он считает противоестественным, что на Земле роботов сделали похожими на людей. Он недоволен, что у нас за столом обслуживают машины. Я же восхищаюсь роцами.

– Благодарю. – Роц наклонил голову с безукоризненным пробором. – Только я не машина. Передайте, пожалуйста, это вашему спутнику.

– Роц такая же машина, как и пылесос, – с раздражением сказал Лунь.

– Мы не машины, – бесстрастно ответил роц. – Мы – племя пижонов.

Лунь от души расхохотался забавной выдумке конструкторов и уже весело глядел на роца.

Обед подходил к концу,когда в кафетерий вошел Чарлэ Эллиот.

– Я за вами, – сказал он Мадии, делая вид, что не замечает Луня.

– Познакомьтесь, Чарлз. Это Лунь, космонавт. Он сегодня вытащил меня из сугроба.

– Так это вы? – довольно холодно спросил Эллиот. – Приятно познакомиться. Чарлз Эллиот – астрофизик.

– Садитесь с нами, – предложил Лунь.

– Благодарю. Я обедал.

Они вышли из кафетерия. Падал снег. Было тихо. Сигнал "внимание. Земля" остановил их на площади Космонавтов. Станция "Прощание" передавала сообщение Звездного Совета: "Сегодня в тринадцать часов по московскому времени Земля приняла горестную весть. Квантовая ракета "Уссури" в районе Большой Медведицы подверглась нападению белых шаров. Сквозь черную бездну звездного мира командор звездолета Тарханов шлет землянам прощальный привет. Слушай, Земля! Спустить флаги Объединенного Человечества..."

Лунь снял шапку. Белые снежинки серебрили его голову. Мадия ошеломленно прислушивалась к грому пятикратного артиллерийского салюта – Земля не отказалась от этой давней и славной традиции. В ней было что-то суровое и величественное.

– Прощайте, товарищи, – прошептал Лунь и молча двинулся вперед.

– Красивая смерть, – вздохнул Эллиот. – Но нужна ли она человечеству?

Лунь промолчал. Вокруг было все, как прежде: белые хлопья снега, силуэты домов, толпы людей на площадях. Как будто и не было сообщения о трагедии в космосе, как будто там, в черной бездне, не погиб Ритмин Тарханов. Тот самый Тарханов, который жил мечтой о перестройке Вселенной, о воздушном океане над безжизненными планетами, о благодатных ливневых дождях с громом и молнией над иссушенными песками, о новых искусственных солнцах и их жарких лучах, пронизывающих извечный мрак космоса... И погиб на неизведанной звездной дороге...

– Странно, – сказал Лунь. – Тарханов улетел на Порию задолго до моего рождения. Точнее, старт был дан сорок семь лет назад. По расчетам, звездолет. "Уссури" должен обернуться за двадцать два года.

– Да, я тоже помню это, – согласился Эллиот.

Мадия шла молчаливая, подавленная. Лунь повторил:

– Странно...

– Почему странно? – Мадия подняла мокрые от слез глаза на Луня. – Мой дедушка...

– Тарханов ваш дедушка?

Мадия молча кивнула.

– Хорошо, должно быть, звездолетчикам, – сказал Эллиот, пытаясь сменить тему разговора. – Всю жизнь можно остаться молодым. – Он усмехнулся. – На даче космонавтов отдыхает астробиолог. Ей шестьдесят два года, а мужу двадцать семь. И она любит его. Смешно или нет?

– Не очень удачная тема для шуток, – ответил Лунь. – Это скорее печально.

– Почему? Она же не виновата, что в мире существует парадокс времени. И она молода на вид... – Чарлз пожал плечами.

– Я нисколько не хочу обвинять ее в чем бы то ни было, раздумчиво заговорил Лунь. – Мне думается, у человека есть инстинктивная любовь ко всему тому, что ему нравится. Живет – хочет жить вечно. Влюбился – хочет любить всю жизнь, как в первую минуту признания. В пятьдесят лет жалуется, что нет той свежести чувств, как в двадцать. Мечтает о космосе, чтобы вечно остаться молодым... А это противоречит духу жизни.

Мадия внимательно посмотрела на Луня, сказала мягко:

– По-моему, во все времена человек хотел остаться молодым и красивым. Что же в этом плохого? Объясните.

– Человек, как и всякая живая материя, должен пройти свой жизненный цикл... Вечно жить нельзя и не нужно.

– Вы разве против мечты? Зачем же тогда избрали профессию звездолетчика?

– У вас чисто женская логика, – отбивался Лунь.

– Что поделаешь, если я действительно женщина и, конечно, дитя своей эпохи.

– Пожалуй. – Лунь кивнул головой. – Вы самое настоящее дитя эпохи. А что такое эпоха? Я не смогу дать определения. Эпоха полна жизни и красоты. Она по-своему замкнута, как и всякий год с весной и летом, с зимой и осенью, с бурями и хорошей погодой. Каждая эпоха посвоему нова, свежа, исполнена своих надежд сама, в себе носит свое благо и свою скорбь... Зачем мне, например, лететь в звездные дали, чтобы вернуться на Землю через тысячу лет?

– Вот именно, зачем? – оживился Эллиот. – Я, например, запретил бы полеты за пределы Солнечной системы.

Лунь покачал головой.

– Нельзя запрещать. Долг человечества – найти разумную жизнь на других планетах. Если сегодня мне скажут: звездолетчик, отправляйся в центр Галактики, – я полечу. Да разве я один? Мы вернемся молодыми, и мы будем чужими среди своих сородичей не потому, что они не примут нас. Примут. И хорошо примут. Но все равно мы будем чувствовать себя чужими. Другая эпоха. Другие нравы...

– Зачем же тогда вы стремитесь к звездам? – спросила Мадия. – Я не понимаю вас...

– Зачем? Боюсь показаться банальным, но отвечю прописной истиной. Мы сегодня должны проложить звездные дороги...

Снегопад кончился. Улицы, дома, деревья окутались снегом. Лунь глядел на Мадию и почему-то вспомнил другую девушку, совсем не похожую на Мадию, – Ирму. Они разные – Ирма и Мадия.

– Нам пора, Мадия, – сказал Эллиот, когда они подошли к стоянке автопланов.

– Что ж, – вздохнула она.

Эллиот скрылся в кабине. Мадия не спешила. Она вдруг показалась Луню ужасно одинокой и беспомощной в этом мире субсветовых скоростей, кибернетических машин, покоренных термоядерных реакций. Ему захотелось сказать ей что-то мягкое и доброе. Он припомнил то, о чем думал, слушая сообщение Звездного Совета, и проговорил угеренно:

– Все будет хорошо, Мадия. Тарханов жив. В этом я убежден. Но нужна новая экспедиция...

Белоснежное стоэтажное здание Звездного Совета поднималось к небу на двух огромных выгнутых опорах, сложенных из мерцающего бледно-синего камня. Они образовывали над Амуром гигантскую дугу.

Мадия стояла в обширном круглом фойе зала заседаний Звездного Совета. Ей казалось, что все это величественное здание летит к звездам. Это ощущение не покидало ее, быть может, оттого, что вокруг ничего земного не было. Диковинные растения, привезенные с далеких планет, лишенных, однако, разумной жизни. Темно-синий купол над головой – словно чужое звездное небо.

Фойе наполнялось людьми. Негры, арабы, русские, китайцы, американцы... Между ними было много общего. И в то же время они были разными. Народы сохранили свое примечательное своеобразие – более всего, вероятно, в определенных психологических чертах.

Раздался мелодичный звон. Мадия поправила прическу и медленно двинулась мимо пышных цветов с метровыми белыми лепестками. Они чем-то привлекли внимание девушки, даже растрогали ее, – может быть, тем, что неуловимо напоминали своей снежной белизной лебедей. Она взглянула на пластиковую дощечку, поблескивавшую на стене возле неведомых цветов, и прочитала с горестным и одновременно горделивым, изумлением:

"Элолия. Семена найдены командором Р. Тархановым в 2398 г. на Эридане"

В глубокой задумчивости девушка остановилась возле находки деда.

– Вы не Мадия Тарханова? – спросила подошедшая к ней седая женщина.

– Да, – прошептала Мадия. – Но, простите, я плохо себя чувствую.

Женщина бросила взгляд на название цветка и поняла все.

– Проходите сюда, успокойтесь, – предложила она, положив на плечо девушки свою теплую руку.

Мадня вошла в просторную светлую комнату, села а кресло и закрыла глаза. Ее не оставляла мысль о Ритмине Тарханове, ее деде. Она знала его по рассказам бабушки. Он был, конечно, самый красивый, самый сильный и самый умный – так говорила девочке бабушка. Мадия рассматривала фотографии. На них дед был самый обыкновенный. Курносый. Веселый. С улыбающимися глазами... Летом Мадия любила играть в саду. Бабушка устраивалась в качалке, а она ловила ночных бабочек, лазила по деревьям, ползала по траве. Испачканная, исцарапанная, возбужденная, подбегала к бабушке, долго тормошила ее, а та сидела не шелохнувшись, словно каменное изваяние. Мадия начинала плакать. Бабушка усаживала ее на колени, молча обнимала и все смотрела, смотрела в звездное небо. Мадия утихала и тоже начинала смотреть на звезды. Белые крупные шарики. Будто все одинаковые. А когда присмотришься – разные, совсем разные.

В семь лет Мадия знала все созвездия Северного полушария. Особенно часто взгляд ее останавливался на Мицаре – второй двойной звезде ручки ковша Большой Медведицы – туда улетел Ритмин Тарханов и не вернулся. В телескоп звезда выглядела яркой, нарядной и красивой. Чуть заметный черный кружочек в середине. Это же дырка в звезде, такая же, как у бублика. Бабушку сердила слова девочки. А однажды старушка позвала Мадию в сад. Они сели на скамью. Был поздний вечер. Мерцали звезды. Изредка метеор прочерчивал небо огненной линией. Облака наползали на звезды. Ветер гнал облака к горизонту, и небо оставалось таким же огромным, загадочным, величественным... Бабушка взяла Мадию за руку:

– Повторяй за мною, Мадия.

Тогда Мадии едва исполнилось двенадцать лет. Она с веселым недоумением поглядела на бабушку.

– Что повторять?

– Я скажу. Boт я, Мадия Тарханова, никогда не полюблю звездолетчнка.

– Бабушка, не надо. Я всегда буду любить тебя, бабушка... – Девочке стало страшно. А бабушка, положив сухие руки на плечи Мадии, требовала почти исступленно:

– Повторяй же... Повторяй же за мною. Мадия...

Все это теперь припомнилось девушке. Когда произошла эта странная сцена? Ну да, в год смерти бабушки... И вдруг с неожиданной яркостью Мадия увидела рядом с собой Луня. Он улыбался и что-то говорил. Она почему-то никак не могла понять его...

Мадия открыла глаза. Седая женщина, улыбаясь, склонилась над ней:

– Отдохнули?

– Да.

– Ну что ж, пойдемте...

Зал заседаний представлял собой огромное полуовальное помещение. Передняя часть его была срезана по прямой линии, образуя широкую террасу со сферической картой звездного неба. В центре стоял стол председателя. От террасы амфитеатром шли многочисленные ложи с телеэкранами и видеофонами – главных теоретиков, референтов, советников. В центре зала – столы и кресла членов Звездного Совета, Верхний ярус был отведен представителям прессы. Не выходя из ложи, они могли передавать сообщения во все концы Земли, на Марс, Венеру, искусственные спутники.

Мадия подошла к своей ложе. На дверях висела табличка: "Мадия Тарханова, инженер-референт галактической связи". В ложе было уютно и тихо. Сверху падал мягкий дневной свет, освещая небольшой секретер, стул, кресло, полочку. Мадия устроилась в кресле у барьера. Взглянула вниз. К председательскому столу подошли двое. Один из них поднял руку.

– Верховный Совет Планеты, – сказал он, – утвердил наше решение об избрании Председателем Звездного Совета академика Русской Академии наук Бориса Козырева, звездолетчика, выдающегося физика и композитора.

Все зааплодировали. Козырев вышел на трибуну и поклонился присутствующим. Кто из сидящих в зале не знал его, астролетчика, автора учебника космогонии? С того дня, как Мадия переступила порог Института космонавтики, Козырев стал для нее путеводителем в большой науке.

– Благодарю членов Совета за высокое доверие. Я приложу все силы, чтобы оправдать ваши надежды, – сказал он. – Сегодня председательское кресло должен был занять академик Ритмин Тарханов. Его нет среди нас. Вчера станция "Прощание" передала скорбную весть о гибели звездолета "Уссури". Звездолет должен был вернуться на Землю пятнадцать лет назад. Он не вернулся. Сигнал о гибели "Уссури" мы получили с запозданием на сорок семь лет. Почему? Что произошло? Есть два предположения. Первое. Командор Тарханов в силу каких-то обстоятельств изменил курс звездолета и отправился на более отдаленную планету, чем Лория. Второе. Звездолет шел курсом, проложенным на Земле, но на подступах к Лории подвергся нападению белых шаров. Возможно, Тарханов оказался в их плену. Я допускаю мысль, что это были разумные существа. Много лет спустя после захвата звездолета они решили отправить радиограмму на Землю... У меня нет уверенности, что мои предположения удовлетворят вас. Но другого объяснения я не могу дать. Будем ждать дальнейших событий. Мне очень хочется верить, что Тарханов вернется на Землю и привезет нам новые миры. Я вношу предложение избрать академика Ритмина Тарханова Почетным Председателем Звездного Совета...

Затем Козырев представил членам Звездного Совета руководителей комитетов. Мадия невольно приподнялась; председателем Комитета галактической связи Козырев назвал кубинца Рауля Сантоса. Мадия узнала его.

Это было три года назад, в Америке, во время летних каникул. Она плыла по Миссисипи на маленьком пароходике, точной копии старинных речных судов. Он мягко стучал колесами по сонной реке. В каюте среди немногих приумолкших пассажиров рядом с молодой индианкой сидел слепец. Лицо его врезалось в память Мадии, может быть, потому, что это было лицо человека, у которого вея жизнь как бы ушла в глубину. Слепцы приноравливаются к мраку, в котором они живут...

– Кто это? – спросила она своего спутника, студента-однокурсника.

– Сантос...

– А подробнее?

– Неужели не знаешь кубинца Рауля Сантоса? Мы учимся по его работам...

– Так это он?..

И вот сегодня неожиданная встреча здесь, в зале Звездного Совета! "Прошло три года, – подумала Мадия. – Я кончила институт, я вижу звезды и вижу солнце, а он видит только ночь, бесконечную ночь". Девушка знала многие работы этого крупного ученого.

Сантос стоял на трибуне-крупный, с выразительными, резкими чертами лица. Он свободно говорил по-русски.

Но вот Козырев кончил представлять руководителей комитетов Звездного Совета. Откуда-то сбоку в белой парадной форме вышел Игнат Лунь и остановился у стола Козырева. Мадия с любопытством глядела на космонавта, хотя уже не раз присутствовала на подобной церемонии.

– Игнат Лунь, отвечай, – с некоторой торжественностью заговорил Козырев. – Ты сознательно выбираешь свой звездный путь?

– Да!

– Дай клятву, Игнат Лунь.

– Я, Игнат Лунь, именем Объединенного Человечества клянусь хранить в бескрайних просторах Вселенной верность Земле.

– Какую звезду ты избрал, Игнат Лунь?

– Мицар.

"Он прав, – с благодарностью и неожиданным чувством симпатии к звездолетчику подумала Мадия. – Надо выяснить все обстоятельства гибели звездолета, "Уссури". Это сделает Лунь".

А Лунь, оказывается, думал не только о таинственной гибели звездолета. Он стремился к большему.

– Игнат Лунь, почему ты выбрал Мицар? – спросил Козырев.

– Я верю в теорию Тарханова о существовании цивилизации на Лории.

Свет в зале погас. Во всю стену засветился экран. Комментатор объявил:

– Планетарные маршруты Игната Луня. Прошу обратить внимание на посадку космоплана на Меркурий. Управлял кораблем Игнат Лунь. По десятибалльной системе оценок он получил наивысший балл – десять. Картины штурма Полюса недоступности Венеры. Жизнь на Венере. Экспедиция на Юпитер. Управляет кораблем Игнат Лунь. Сорок восемь полетов за три года. Средний балл – девять и семь десятых...

Козырев махнул рукой, и экран погас.

– Я предлагаю утвердить Игната Луня командором галактического звездолета, – сказал он, обращаясь к членам Звездного Совета. – У кого есть возражения? Вопросы? Нет. – Ученый протянул руку космонавту. – Итак, Игнат Лунь, твоя планета Лория. Звездный Совет надеется, что ты в течение года представишь обоснованный проект организации экспедиции на Лорию...

Козырев поджидал Мадию у главного подъезда Звездного Совета.

– Где мы ужинаем, дядя?

– В "Женьшене", – ответил Козырев, открывая дверцу кабины.

Через несколько минут они уже поднимались в этот небольшой ресторанчик. Козырев заказал ужин и, постукивая по столу черенком ножа, заговорил об Игнате Луне:

– Мне понравился этот человек. Он может сделать многое... Очень многое.

Мадия обрадованно прислушивалась к словам ученого. Ей почему-то вспомнился давний рассказ Козырева о себе.

Было это много лет назад. Козырев любил девушку. "Я буду тебя ждать", – сказала она, провожая его в полет. Он летел один на новом звездолете собственной конструкции. В этом испытательном полете проверялась новая аппаратура.

Потом Земля дала еще одно задание. На исследовательской станции случилась авария, и жизнь людей была в опасности. Козырев полетел к станции, находившейся на краю Солнечной системы. Шли дни, недели, месяцы... Электромагнитные бури затруднили, а потом сделали невозможной радиосвязь с Землей. Козырев оказался в полном одиночестве. Он не мог свыкнуться с ним. Чтобы бороться с одиночеством, он учился музыке и поэзии, которые казались ему самыми далекими от его профессии. Если говорить правду, он любил и то и другое с детства, но подавлял в себе это влечение: космос требовал от него всей жизни; он не имел права отвлекаться. Только теперь, в полете, он понял свою ошибку. Оказалось, гармония музыки была созвучна гармонии математики: и музыка и математика требовали глубины мысли, а часто отрешенности, абстракции, или, точнее, отвлеченности от привычного. Нет, музыка при этом не отрывалась от своей основы – жизни. Просто она воплощала жизнь в каких-то иных образах. В поэзии было другое. Поэзия, наоборот, возвращала его к самому точному восприятию всего того, что им было покинуто на Земле, и всего того, что окружало его сейчас...

Потом была работа на станции. Вернулся он на Землю только через девять лет. Любимая не дождалась его: она предпочла другого.

Припоминая историю Козырева, Мадия, видимо, пропустила многое из того, что говорил ей Председатель Звездного Совета. А он вспоминал Сантоса:

– Ты, Мадия, будешь работать с ним. Твоя теория расшифровки космических сигналов очень заинтересовала его.

– Постойте, – сказала Мадия, поднимая руку. – Я не совсем понимаю, как он, слепой от рождения, будет руководить Комитетом галактической связи?..

– Слепой? – Козырев улыбнулся. – Мадия, ты просто не следишь за новым в науке, увлекшись галактическими проблемами. Сантос с помощью своего изобретения видит.

– То есть?

– Он с помощью системы мельчайших электродов, подключенных к зрительным нервам и прикрепленных к системе миниатюрных зеркал, может видеть. И видеть больше, чем мы, – его кругозор является действительно кругозором: он может видеть и то, что происходит позади него. Это довольно просто. Даже зрячие могут воспользоваться его изобретением, хотя, – он улыбнулся, – кажется, у нас пока не возникала необходимость иметь глаза на затылке. Но это не главное. Главное – Сантос успешно разработал теорию восприимчивости импульсов.

– Я не совсем понимаю... – Недоуменный взгляд Мадии встретился с добрым взглядом Козырева. – Чтение мыслей на расстоянии?..

– Совершенно верно. Он может, нацелив созданную им аппаратуру, – кстати, с нашей точки зрения, совершенно несложную, – читать мысли человека...

– Мысли?! Но ведь это ужасно! – запротестовала Мадия. Это значит, любой из нас обнажает перед Сантосом все свои мысли, даже самые случайные, нелепо ассоциативные!..

– Ну, Мадия, не так громко, – засмеялся Козырев. – Ему вовсе не хочется читать мысли молодых женщин, хотя, – он с нарочитой шутливостью подмигнул девушке, – это и представляет интерес для некоторых молодых представителей мужского пола. – И перешел на серьезный тон. – Нет, Мадия, он полагает, что биотоки человека, усиленные соответствующей аппаратурой, могут пронзать пространство...

– Быстрее, чем свет? – Мадия откинулась в кресле, пораженная этой мыслью.

– Да.

– Но это же... Невероятно! – вырвалось у Мадии.

– Сегодня – да. А завтра?..

Они замолчали. Потрясенная Мадия невидящими глазами уставилась в зал. В ресторане все места были заняты. Оркестр играл какой-то вальс; она ничего не слышала. Козырев попытался отвлечь девушку:

– Мадия, а ты знаешь мой "Звездный блюз"?

– Послушайте, – вместо ответа сказала она, – но ведь Сантос тогда сможет связаться с каждым звездолетчиком... Без радио...

– Совершенно верно. Только не теперь... Все находится еще в работе, Мадия... Так ты знаешь мой "Звездный блюз"?

Мадия с трудом оторвалась от своих мыслей и кивнула ученому: