Текст книги "Улыбка Мицара"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Тарханов положил на стол небольшой прозрачный шар с двумя наушниками; один протянул Артему, другой взял себе.

Все происходящее Артемом воспринималось как сон. Он машинально надел наушники и услышал мелодичный шепот. Казалось, в мембрану вмонтирован микроскопический музыкой, который нежно напевает ему сны далеких детских лет. Было приятно и немного грустно слушать этот шепот, словно это был голос матери, убаюкивающей ребенка. Наконец шепот умолк, а Артем все еще ждал чего-то.

Командор, сняв наушники, с тревогой наблюдал за Артемом. Не слишком ли тяжелую ношу взвалил он на не окрепшие еще плечи юноши? Но он не мог поступить иначе.

– Что ты услышал? – спросил он, когда Артем осторожно положил наушники на стол.

– Голос женщины. Мягкий и нежный голос. Говорила она на непонятном языке. Она о чем-то просила и плакала, словно с кем-то прощалась, – смущенно сказал Артем. – Но ты говорил, что шар разговаривает по-русски?

– Со мной – да. С Антони Итоном он разговарил на английском языке. А с тобой, очевидно, на лорианском.

– А разве ты не слышал ее? – воскликнул Артем.

Командор покачал головой:

– Со мной разговаривает мужчина на русском языке. – Он надел наушники и стал повторять слова лорианина: – Собрат по разуму, я обращаюсь к тебе с великой надеждои – воспитай маленького Ара. Я должен разделить судьбу своих сородичей и скоро превращусь в Пылинку Вселенной. Мы, оставшиеся в живых после катастрофы и гибели нашей цивилизации, скрылись на острове Главной обсерватории. Здесь и родился Ар. Отсюда мы наблюдали за вашей жизнью на Лории, вслушивались в вашу речь и изучали ваш язык. Поэтому не удивляйся, что я разговариваю с тобой на твоем родном языке. На твоем родном языке я обращаюсь к тебе – увези Ара на Землю. Пусть он будет сыном Земли. Воспользуйся башней. Сообщи оттуда о себе на Землю. Прощай, землянин".

Тарханов отложил наушники.

– Мы выполнили завещание лорианина – может быть, твоего отца. Мы воспитали тебя, как и всякого юношу Объединенного Человечества. Назвали Артемом. Это хорошее русское имя. А фамилию я тебе дал свою – Тарханов. Об этом имеется запись в бортовом журнале звездолета: "Я, командор Ритмин Тарханов, усыновляю жителя Лории Артема Тарханова". Если хочешь, называй меня отцом.

Это был день великих потрясений и великих открытий. Артем потом долго бродил по тополиной роще, пытаясь разобраться в себе самом. А в звездолете, в своей каюте, он принялся разбирать свои экспедиционные экспонаты лорианской культуры. Вот удивительный прибор яйцеобразной формы. Когда долго смотришь на него, то возникает светящаяся точка. Точка, увеличиваясь, превращается в шарик. Затем на нем возникают очертания материков. Это пока как бы рисунок, состоящий из немногих штрихов. Постепенно они приобретают отчетливый характер, и перед тобой – города, долины и реки...

Артем взял аппарат в руки. "Мы полетим туда", – подумал он и засмеялся.

Командор занимался у себя в каюте.

– Это ты, Артем? Проходи. Что принес?

– Аппарат, который проецирует Землю.

– Опять шар? – прошептал Тарханов. – Смотреть надо в одну точку?

Артем кивнул.

Тарханов поправил аппарат и сосредоточился. Наконец он грустно улыбнулся:

– Я путешествовал в свою молодость. Я видел Землю не сегодняшнюю, а ту, которую оставил когда-то. Аппарат отражает твои мысли и воспоминания, и больше ничего – только твои мысли и воспоминания.

– Но как же я? Я же не был на Земле? – спросил Артем. Неужели то, что видел я, – следы прочитанных мною книг, увиденных мною фильмов?

– Да, это так.

Артем был разочарован. Тарханов слегка коснулся его руки:

– Не печалься. Впереди у нас более трудные испытания. Если отец не выдержит их, то наверняка выдержит сын.

Артем вскочил. Глаза его пылали:

– Тебе по плечу любая трудность. А у меня нет опыта...

– Сила твоя в твоей молодости. Я затем и рассказал твою историю, чтобы помочь тебе стать сильным, мужественным, готовым встретить любые трудности. Мы должны дождаться прилета землян. Если я не доживу до этого, доживешь ты. А самое трудное для тебя начнется в тот день, когда я покину этот мир. Одиночество убывает волю к жизни. Я очень прошу тебя: привыкай к этой мысли, чтобы одиночество не могло побороть тебя.

– Нет, отец! Мы вместе вернемся на Землю. Я поднимусь на башню Главной обсерватории и позову на помощь землян. Я уже туда поднимался...

– Ты был на башне? – вскрикнул Тарханов.

– Да. Месяцев шесть назад.

Тарханов сокрушенно покачал головой:

– Ах, Артем, Артем! Сколько же в тебе еще легкомыслия. Ты хочешь разделить судьбу Итона? Но как ты преодолел невидимую стену и радиационный пояс? При нашем последнем посещении радиация была не так велика, – как бы размышляя, медленно говорил Тарханов. – Но это слишком рискованно. Антони Итон погиб на первой же ступеньке лестницы. Я успел только заметить, как голубая лента описала петлю вокруг головы Итона и исчезла, а он тут же рухнул на пол...

– Отец! Я не видел голубой ленты.

– Но что ты делал на башне? Опиши ее.

– Не успел я встать на первую ступеньку лестницы, – я не знал, что лестница ведет на башню, – как раздался звон, и очутился наверху. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугаться. Внезапно я словно очутился на небе: я видел под собою моря, пустыни, воздушные волны, бегущие где-то очень далеко внизу... Над головой белый купол, а у ног в громадной овальной чаше лежал белый шар...

– Продолжай, Артем...

– Нижняя часть белого шара была вся в круглых отверстиях. Я насчитал сорок семь отверстий, и под каждым – особый знак. Вот один из них. – Артем быстро нарисовал таинственный знак. – Знаки были разные. Потом я увидел что-то похожее на щит со множеством клемм. Но это были не клеммы, а палочки, сорок семь палочек. В торец каждой из них были вмонтированы такие же знаки, как и под круглыми отверстиями на шаре. У меня не было страха – было только любопытство: что произойдет, если я попытаюсь привести шар в действие? Мне казалось, что произойдет что-то необыкновенное...

– И ты?..

– Я выдернул из щита палочку вот с таким знаком, – Артем нарисовал фигуру человека, – и вставил ее в отверстие, под которым был такой же знак... Вставил, как это делает телефонистка в старинной телекартине, которую я видел на уроке истории техники.

– Это могло плохо кончиться, – покачал головой Тарханов, тут же ловя себя на мысли, что все для Артема уже позади. Что же было дальше?

– Шар на моих глазах стал ярко-голубым, потом в нем что-то щелкнуло, и в пространстве протянулся голубой пучок.

– Свет?

Артем покачал головой.

– Что же тогда?

– Не знаю.

– Продолжай.

– Меня охватило чувство восторга, что ли... Мне было радостно наблюдать за изменениями шара, за этим голубым лучом. Я не удержался и запел песню. Ты помнишь мою любимую: "На пыльных тропинках далеких планет...". Голубой луч начал пульсировать. Впечатление было такое, будто внутри мягкой резиновой трубки двигаются камни. Едва я остановился, как луч перестал пульсировать. Опять повторил. Он пульсировал снова.

– Чем же кончился твой эксперимент? – напряженно спросил Тарханов.

– Я положил палочки на место. Шар принял прежний цвет.

– И ты покинул башню?

– Нет, не сразу. Я обошел боковые помещения. В круглой комнате со сводчатыми потолками обнаружил новые шары. Я бы не обратил на них особого внимания, если бы на них не было такого же знака. – Артем показал на свой рисунок, изображающий человека. – Это было непонятно. Я взял один из шаров и случайно коснулся изображения человеческой фигуры. И я увидел Землю!

– Землю? – почти с испугом произнес Тарханов.

– Да. Точнее, огни и города Земли – Лондон. Я узнал его у нас в фильмотеке есть стереофильм об этом городе. Каким-то образом я очутился на Темзе, стоял перед Вестминстером, глядел на башню Тауэра...

– Ничего не понимаю, – прошептал Тарханов.

– И я тоже, – признался Артем. – Потом я брал один шар за другим, касался изображения человека и оказывался то среди Кордильер, то в сибирских лесах, то среди льдов Арктики... Я повидал Москву и Нью-Йорк, Варшаву и Токио, Париж и Мельбурн...

И они заговорили о совместном полете на остров Главной обсерватории. Тарханов был убежден в том, что голубой луч, виденный Артемом, – средство связи с Землей.

Высоко над морем взметнулась белоснежная башня.

Планетолет опустился у ее подножия. Тарханов и Артем вышли из кабины.

Море в этот день было спокойным. Артем остановился у створчатой двери, потом решительно толкнул ее, пробежал по огромному фойе и очутился на первой ступеньке лестницы, ведущей в башню. Какая-то неведомая сила подняла его на верхнюю площадку.

Здесь ничего не изменилось со дня первого посещения. Шар. Щит с клеммами. Вот она, палочка с изображением человека. Артем взял ее и направился к шару. Сегодня он почему-то очень волновался, хотя в прошлый раз он все проделал легко, словно играючи. Шар заголубел. Голубой пучок выбросился в сторону и замер. Сердце Артема на мгновение сжалось. Потом пришло спокойствие, удивительное спокойствие. Он выпрямился и громко сказал:

– Земля! Слушай, Земля! Я – лорианин...

Глава пятая

С НАЧАЛОМ НОВОЙ ЭРЫ,

ЧЕЛОВЕЧЕСТВО!

Рауль Сантос, председатель Комитета галактической связи, второй месяц жил на Марсе.

Был вечер. В полнеба полыхал закат. Он становился то желтым, то зеленым, то оранжево-красным, вызывал какое-то тревожное чувство. Совет Солнца, очевидно, не все продумал, меняя орбиту Марса. Перемена орбиты планеты вызвала новые сочетания красок заката...

Сантос сидел в кресле перед генератором мысли. Поиски, длившиеся почти двадцать лет, наконец увенчались успехом. Завтра ровно в двенадцать он сядет в это же кресло, нажмет кнопку, и тогда...

Щелкнул видеофон. Сантос поморщился: видно, опять вызывает Земля, а ему так хотелось сегодня побыть в одиночестве, еще раз, шаг за шагом, проверяя свое изобретение... Кто может его вызвать? Вероятно, Комитет галактической связи... Видеофон опять щелкнул. Экран засветился на несколько секунд и погас. Это начало раздражать Сантоса. Что за шутки? Когда четвертый раз зажегся экран, он решил проверить волну абонента и был крайне удивлен, не обнаружив ее. Никто Сантоса не вызывал. Очевидно, видеофон был испорчен. Настроив аппарат на московскую волну, Сантос стал ждать. Экран засветился. На нем появилось изображение панорамы Москвы. Снег. Стремительно убегающие улицы. Огромное остроугольное здание передающего центра, комната, и тотчас Сантос услышал взволнованный голос:

– Говорит инженер Комитета галактической связи Мадия Тарханова.

– Я слушаю.

– Добрый вечер, доктор. Станция галактической связи только что приняла сигнал из космоса, – торопливо сообщила Тарханова.

– Что? – не веря себе, спросил Сантос, но, тут же опомнившись, живо поинтересовался: – Записали?

Сердце у него билось учащенно. Начинается нечто важное...

– Да, записала. Сейчас включу запись.

Сантос замер у видеофона. Потом раздался молодой энергичный голос:

– "Земля! Слушай, Земля! Я – лорианин Артем Тарханов. Я, лорианин Артем Тарханов, последний житель далекой планеты, зову вас на Лорию! Прилетайте! Прилетайте, земляне! Я тот, кто в прошлый раз передал вам давнюю песню космонавтов..."

Сантос вспомнил нашумевшую историю с песней. Итак, Мадия Тарханова была права в своих догадках. А тот же свежий и юный голос пел:

В дорогу, друзья. Караваны ракет

Помчат вас вперед от звезды до звезды.

На пыльных тропинках далеких планет

Останутся ваши следы...

Он так и сказал: "ваши", словно опять приглашая к себе, на пыльные тропинки безвестной Лории.

– Я прошу вас, – сказал Сантос, стараясь не выдавать своего волнения, – поставьте в известность Председателя Звездного Совета. Я возвращаюсь завтра сразу же после сеанса. Сеанс ровно в двенадцать ноль-ноль московского времени.

– Я помню, доктор.

– До встречи.

Мадия переключила видеофон на московскую волну. Сантос долго не мог успокоиться. Десятки вопросов требовали ответа, а ответа не было. Почему последний лорианин? Почему он носит фамилию командора Тарханова? Как наладить постоянную связь с Лорией? Одиннадцать световых лет!..

Сантос подошел к видеофону, чтобы выключить его, – мешал думать. Но он не сделал этого. Белокурая девушка, дружелюбно глядя на Сантоса, объявила:

– Продолжаем дискуссию "Солнце или Вселенная?". Сейчас мы послушаем мнение автора популярного горельефа "Встреча" звездолетчика Игната Луня. Включаю восточный звездный город Горный покой.

"Это любопытно", – подумал Сантос, устраиваясь напротив экрана.

Он увидел молодое улыбающееся лицо.

– Нужны ли полеты за пределы Солнечной системы? – энергично спрашивал Лунь. – Такой вопрос был задан мне организаторами сегодняшней дискуссии. Отвечаю: безусловно нужны! Передо мной только что выступал автор книги "Мы одиноки во Вселенной" Чарлз Эллиот.

Экран чуть потемнел. Комната, в которой сидел Лунь, чуть продвинулась вправо, слева появилась еще одна комната, где сидел профессор Эллиот. Он улыбнулся и дружелюбно спросил:

– Вы читали книгу?

– Конечно. Вы, профессор, неверно оцениваете поступательный ход человечества, пытаясь ограничить его, ввести в какие-то строгие рамки. Я ценю отточенность, остроту вашей мысли, но желал бы и широты мышления...

Сантос не заметил, как в комнату вошли инженеры марсианской радиостанции. Он неохотно оторвался от экрана и вопросительно взглянул на вошедших. Он знал их обоих: это были талантливые радиоинженеры, которые первыми обнаружили пояс непрохождения радиоволн в районе Большой Медведицы.

– Что-нибудь срочное? – спросил Сантос.

– Наша станция приняла сигналы из космоса...

– "Земля! Слушай, Земля!.." Это?

Инженеры переглянулись.

– Мне сообщили об этом. Земля приняла сигнал.

– Но вы не знаете самого удивительного, – сказал юноша с подвижным лицом. – Сигналы приняли и звукоуловители, самые обыкновенные звукоуловители!

– Вот запись звуковой установки, – вступил в разговор второй инженер. – Сигналы приняли все уловители Марса. Мы это выяснили. Записи завтра к утру будут здесь. Видеофоны и те фиксировали сигналы. Я как раз в это время смотрел Москву.

– Это были щелчки? – живо спросил Сантос.

– Щелчки и мгновенные вспышки.

– И что же вы думаете об этом?

Инженеры опять переглянулись.

– Какие-то звуковые бомбы, – не совсем уверенно ответил юноша. – Мы думаем...

– Пока ничего не можем сказать, – решительно прервал юношу его товарищ.

Сантос рассмеялся:

– Секрет?

– Да нет. Просто мы хотим проделать один опыт.

Инженеры распрощались. Некоторое время Сантос сидел без движения. Надо было обдумать все происшедшее. В генераторной все еще светился экран. Говорил Лунь. Профессора Эллиота рядом с ним уже не было.

– Объединенное Человечество примерно одну десятую суммарного планетарного продукта тратит на межзвездные полеты. Это очень много. Но я не считаю эту цифру слишком большой и уже благоприятствующей дальнейшему освоению Галактики. Мы с вами живем в такой период истории человечества, когда поступили первые сигналы инопланетной цивилизации.

Почему мы должны расходовать значительную долю наших людских и материальных ресурсов на исследование Вселенной, хотя и не можем точно оценить, сколь полезными окажутся результаты этих исследований? Да потому, что великие космические открытия приводят к постепенным, но радикальным изменениям в образе наших мыслей. Они оказывают самое благотворное влияние на методику и технологию науки, изменяя всю человеческую практику. Профессор Эллиот утверждает, что полеты за пределы Солнечной системы не нацелены на решение конкретных практических задач сегодняшнего дня. Но отсюда не следует, что звездные полеты надо отложить на будущее. Трудно оценить общую отдачу от вложений людских и материальных ресурсов в прошлые звездные экспедиции, но смею вас уверить, что она очень и очень высока. Срок, отделяющий открытия в космосе от их практического применения, меняется в невероятно широких масштабах. Мне вспоминается женщина из древней притчи о Бенжамине Франклине. Она присутствовала при демонстрации нового открытия ученого в физике и спросила: "Но, профессор Франклин, какое же этому применение?" Франклин ответил: "Мадам, а какое применение новорожденному?" Очевидная выгода галактических полетов имеет совсем другой порядок величины, чем исследование на Венере или Марсе. Результаты первых требуют гораздо большего времени для своего "вызревания".

Я глубоко убежден, что полеты за пределы Солнечной системы сыграют огромную роль в выработке нами более глубоких представлений о материальном мире и строении Вселенной. И мы обязаны летать и будем летать. Я за Вселенную!

Сантос улыбнулся:

– Что же, так оно и должно быть.

За последнее время Мадия не переставала думать об Игнате Луне. Вот и сейчас, сидя перед генератором мысли, или мыслетроном, как назвал Сантос свой аппарат, она вспомнила последнюю встречу с ним. Он был сдержан или старался казаться сдержанным, она не поняла. Впрочем, не следовало отвлекаться: до пробной передачи остались считанные секунды. Так и есть...

"Я – Рауль Сантос, я – Рауль Сантос", – услышала она. Мадия оглянулась и увидела членов наблюдательной комиссии по приему мысли с Марса. – "Я – Рауль Сантос, я – Рауль Сантос, – продолжал шептать председатель Комитета галактической связи. – Сейчас московское время двенадцать часов. Работает мыслетрон "Марс", работает мыслетрон "Марс". В эти минуты я думаю о сигналах, поступивших с далекой планеты. Извечная мечта человечества о встрече с инопланетным существом близка к осуществлению. Отныне земляне начинают новую эру – вру контактов с разумными мирами Вселенной. Мы, кубинские ученые, верим, что наш мыслетрон послужит благородным целям связи с далекими братьями по разуму. Мы надеемся, что наш опыт по передаче мысли на большие расстояния пройдет успешно, и заранее благодарим всех, кто принимал в нем участие. Если же опыт не удастся, – Мадии показалось, что Рауль Сантос вздохнул, – мы продолжим наши поиски во имя Науки и Человека. Спасибо вам, Мадия Тарханова, за помощь, которую вы оказали нам. Благодарю вас, коллеги, за участие в экспериментальной передаче мысли на расстояние".

– Как самочувствие? – спросил Мадию председатель наблюдательной комиссии, как только та поднялась со специального кресла после медицинского обследования.

– Нормальное, – ответила вместо Мадии женщина-врач.

Председатель комиссии, известный парапсихолог, вынул из машины памяти кассету с записью мысли Сантоса и запер в ящик стола.

– Вы можете припомнить, о чем думали до начала сеанса? спросил он Мадию.

Она смутилась.

– Забыли? Это очень важно...

Она подняла глаза:

– Я припомнила последнюю встречу с одним знакомым эвездолетчиком.

Ей задали еще несколько вопросов. Что она почувствовала, как только восприняла чужую мысль? Не было ли болезненным это ощущение? Не появлялись ли во время сеанса посторонние мысли?

Ясные и исчерпывающие ответы Мадии вполне удовлетворили ученых.

На следующее утро, когда прилетел Сантос, комиссия сначала вскрыла кассету, привезенную с Марса, переписала и прослушала текст, потом при торжественном молчании была прослушана запись мысли, принятая на Земле. Тексты были идентичны.

...Как сложилась бы судьба бабушки, если бы на "Уссури" работал мыслетрон? Об этом думала Мадия, перелистывая дневник Натальи Тархановой. Сколько лет этому дневнику? Бумага его пожелтела, выцвели чернила. Но какая свежесть чувств. Мадия перевернула страницу дневника, легко читая четкий почерк своей бабушки.

"Ты очень далек от меня, так далек, что я не предоставляю этого. Я смотрю на звезды, и они как бы заново открываются мне. Я разговариваю с ними, и мне кажется, что я разговариваю с тобой.

Улетая, ты сказал: жди меня. Но разве я могу вычеркнуть тебя из сердца? Окружающие не замечают во мне никаких перемен. Я такая же, какой была, и стараюсь держаться так, словно ничего не изменилось в моей жизни. И однако боль разлуки живет в моем сердце. Она позже поставит свою печать на моем лице.

Я живу в том домике у космодрома, в котором мы провели последние дни перед твоим отлетом. Я ничего там не переменила. И, возвращаясь с гастролей, с волнением открываю нашу комнату: а вдруг?.. Я отдала бы все на свете, чтобы хоть пять минут видеть тебя. Мне кажется, после этого станет легче.

У нас растет сын. Я назвала его Иваном. Он походит на тебя, мой Ивашка, и это радует меня. Думается, я приобретаю спокойствие.

Перед сном мы с Ивашкой выходим на балкон и смотрим на звезды. Смотрю я, и он тоже таращит глазенки, улыбается, тянется ко мне. В эти секунды мой мир – передо мной, детская улыбка как бы ограждает меня от одиночества, тоски и горя.

Успокоенная, счастливая, возвращаюсь к себе и закрашиваю квадратик в календаре – еще на один день ты стал ближе к дому. Календарь я составила сама на все долгие годы твоего путешествия. И перед сном подхожу к календарю и считаю дни, недели, годы.

Опять осень. Звонкая ясность кругом. В блеклом небе, как и тысячу лет назад, курлычут журавли. Я кричу им:

"Вперед, отставшие, вперед! Последний первым долетит". И машу рукой. Ивашка смотрит снизу вверх и крепко держит меня за руку. Завтра мы расстанемся с ним – он поступает в первый класс лицея.

Он похож на тебя, наш Ивашка. Сходство не только внешнее, – оно проявляется мимолетно то в одном, то в другом. Он создал твой образ в своем воображении с помощью фотографий и рассказов о тебе. И сегодня мы отправились с ним на космодром в Зал звездолетчиков.

Молча входим в зал. Сколько тут каменных изваяний! Я слежу за Ивашкой. У него очень озабоченное лицо; он ищет тебя среди множества других чужих пап. Живых пап тут нет. Живые в космосе.

– Мама, вот наш папа! – во все горло кричит Ивашка и дергает меня sa руку. – Ну все, мама...

Я смеюсь. И тут же меня охватывает гнев. Почему я должна видеть не живого, а каменного мужа?..

– Мама, ты почему плачешь? – спрашивает Ивашка. – Вот же он, папа, смотри.

Я улыбаюсь сквозь слезы. Конечно же, папа рядом.

– С тобой никуда нельзя ходить. Ты всегда плачешь, мама, – насупившись, говорит Ивашка. – Смотри, какой у папы шлем, настоящий. Вырасту – и я буду такой, как папа. И буду стоять рядом с ним.

Это было выше моих сил. Я не хочу, не желаю, чтобы мой каменный сын стоял рядом с каменным отцом!"

Дальше несколько страниц дневника были исписаны цифрами. Наталья Андреевна подсчитывала, сколько ей придется ждать возвращения Тарханова, сколько лет тогда будет сыну, ей самой.

Мадия изучала каждую цифру, стараясь прочесть мысли бабушки. Колонки цифр были холодны. Они неумолимо доказывали: ждать придется долго. Наталья Андреевна, конечно, знала это, но все-таки еще и еще раз складывала, делила, умножала, вычитала, зачеркивала написанное и начинала сначала. Зачем? Мадия могла только догадываться – бабушке было невыносимо тяжело. Последнюю страницу, исписанную цифрами, заключала короткая надпись:

"Я верю!"

"Жизнь моя прошла в ожидании. Я верила, что ты вернешься. Десятилетия я делаю одно и то же – жду. Ты не представляешь, что такое – ждать всю жизнь. Я выжила потому, что любила тебя, любила людей, жила среди людей и трудилась.

Ты не вернулся. Время и Пространство отняли тебя у меня. Я знаю: кто-то должен прокладывать дорогу в будущее. Эта доля досталась тебе. Я горжусь тобой и все еще верю, что ты вернешься.

Много лет назад, когда мы впервые побывали с Ивашкой в Зале звездолетчиков, он сказал, что будет космонавтом. Он стал астробиологом, женился, у него трое детей: двое воспитываются в пансионате, а младшая, Мадия, при мне. Я сама буду воспитывать ее. Я живу ею, моей внучкой, и я хочу, чтобы она была счастливее меня.

Пришла еще одна разлука. Иван с семьей на днях переезжает на Марс. Марс сейчас совсем рядом, он благоустроен, в него вдохнули земную жизнь. Я не могу покидать Землю. Я хочу дождаться тебя здесь.

На балкон выходит сын и присаживается рядом. Мы смотрим на повисшую над нами Большую Медведицу. Нам улыбается Мицар. Мне хочется верить, что это – улыбка добрая, ясная, улыбка надежды.

– Папа, наверное, летит обратно, – тихо говорит сын и осторожно гладит мою руку.

– Наверное, – отвечаю я. – Пора.

Моя жизнь клонился к закату. Я могла уснуть на долгие годы в Пантеоне Бессмертия и встретить тебя такой же молодой, как и в день нашего расставания. Я не могла и не хотела этого делать. Лес красив весной, в пору пробуждения, красив он и летом, в пору пышного листостояния, красив и осенью, в пору увядания. Но и осенью бывает весна. Она пришла ко мне, когда появился на свет Ивашка, с ним мы пережили мое лето. а теперь, поздней осенью, у меня третья весна – внучка.

Прости меня. Я не могла уснуть в Пантеоне. Я думала о людях и не хотела огорчать их. Они любили меня. Я отдала им весь свой талант. Я хотела быть достойной тебя.

Сейчас у меня тихая грусть на сердце. Оглядываясь на прошлое, я думаю о будущем, о тебе, о твоем возвращении. В жизни всегда надо смотреть вперед, иначе нельзя жить. Я верю, что ты привезешь и подаришь людям неизвестные им миры, новые горизонты познания, новые родники счастья. Иначе зачем же мне было столько страдать?

Возвращайся скорей. Я хочу еще раз взглянуть на тебя, чтобы со спокойным сердцем... уснуть. Я могу обновиться, снова стать молодой; сейчас это делают. Но я боюсь обновления. Обновленная, я буду другою, могу забыть тебя. А я не хочу забывать, я хочу, чтобы ты всегда жил в моем сердце, до последнего моего вздоха.

Сегодня день моего рождения и день первой нашей встречи. С утра отдалась во власть воспоминаний, ворошу прошлое. Гляжу на свои портреты в сегодняшних номерах газет. В газетах я не та Наташа, которую ты давным-давно оставил на Земле. Время изменило ее облик. Только в душе она прежняя, молодая и любящая.

У меня посетители. Одни молча преподносят цветы и уходят. Другие говорят, говорят, ужасно много говорят. Говорят, что я хорошо сохранилась и что я – героическая женщина (о, какая банальность!). Я благодарна тем, кто молча дарит мне цветы. Они понимают меня, понимают, что словами не всегда скажешь то, что хочется сказать, Иногда даже маленькая улыбка стоит тысячи слов.

Меня мучает вчерашний поступок. Я сказала Мадии, что она не должна полюбить звездолетчика. Зачем, зачем я это сделала? Неужели я стала жестокой? Неужели ожидание и тоска, которые брали меня иногда в железные тиски, превратили сердце в камень? Я вслушиваюсь в себя, пытаюсь добраться до глубины самой себя – и не могу. Чувствую бесконечную боль в душе, от которой некуда деться и некуда спрятаться. Прости меня. Мадия. Я неизлечимо больна усталостью".

На этом обрывался дневник Натальи Тархановой. В спальне было тихо. За окном шел дождь. Струйки воды бежали по стеклу. Мадия воскрешала в памяти вечера, проведенные с бабушкой, их совместные прогулки. Сказки по ночам... "А могу ли я любить, как она?" – спрашивала она себя и, так и не ответив на собственный вопрос, уснула...

Когда Ирма вместе с отцом вышла из ракетоплана, Олимпийская планета предстала перед ней во всем великолепии. Небо густо-голубое, без единого облачка, словно нарисованное детской рукой. И под этим небом сверкал олимпийский стадион. С западной трибуны он уходил к озеру. Оно было пустынным, только у берега покачивалось несколько яхт с желтыми и красными парусами.

В другой раз Ирма отдала бы дань глубокого уважения коллегам – математикам, инженерам, соорудившим уютную планету для отдыха. Сейчас ее мало что интересовало. Инг, ее Инг отказался сопровождать ее на регату! А до начала соревнования целая неделя. Какие восхитительные дни они могли бы провести здесь.

Академик Соболев обеими руками сжимал руль автокара, что-то говорил недовольно; только немного погодя она начала вникать в смысл его слов.

– Я бы изменил орбиту этой планеты, – услышала она. Слишком близко к Земле и много неудобств для участников регаты. Что стоит поднять планету еще на несколько километров над Землей? Теперь извольте подниматься на старт на неудобных летательных аппаратах.

Ирма откинулась назад.

– Разве я не прав? – спрашивал отец.

Навстречу шли юноша и девушка. Он в зеленом, струящемся спортивном комбинезоне, она в красной короткой юбке и белой кофточке. Они подняли руки, приветствуя машину. Ирма с завистью смотрела на них и думала о себе. Ей было грустно и одиноко, но ясный аналитический ум Ирмы был бессилен понять и разложить по полочкам эти чувства, – это было выше ее сил.

Ветер доносил с озера запах цветущих лотосов. Здесь все как на Земле. Озера и реки, города и стадионы. Только в недрах планеты нет ископаемых, потому что ее построили люди.

– Мы редко задумываемся над тем, что окружает нас. А вдумаешься – понимаешь, насколько гениален человек, – говорил Соболев. – Пришел он в это пустое пространство и сказал: я построю себе новое жилище. И построил. А здесь ведь космос, абсолютный нуль, смертельные космические лучи, невесомость. Когда человечество проголосует за "Солнце", мы всю нашу планетную систему превратим в цветущий сад. Ты меня слышишь?

О чем это он? Ничего не различая от слез, Ирма достала носовой платок. Соболев прервал фразу:

– Ты плачешь? Тебя ждет звание абсолютной чемпионки, а ты плачешь? Не понимаю тебя, Ирма. У тебя нет никаких причин для слез. Может, ты скажешь старому отцу, что тебя огорчает?

– Да ничего меня не огорчает.

– Но я ни разу не видел, чтобы ты плакала. Это в прошлом люди плакали от обид, неудач, зависти. В наш век, на мой взгляд, слезы – глупейший анахронизм. И вдруг моя дочь, один из лучших математиков Планеты, ревет, как пятилетняя девочка. Объясни, в чем дело? Я не только твой отец, но и друг. Я, кажется, сделал все возможное, чтобы ты была счастлива.

"Очевидно, не все", – хотелось сказать Ирме, но она промолчала. До сих пор она рассуждала точно так же, как отец, и возражать ему было нечего, пока...

Встреча с Лунем на ракетодроме была короткой и неожиданной. Она заметила его среди пассажиров рейсового планетолета. Встретившись с ней глазами, он стал пробиваться к ней сквозь толпу. Лунь встретил ее улыбкой, но, вглядевшись в лицо звездолетчика, Ирма поняла, что он улыбается просто из вежливости. Она почувствовала это как-то сразу, и что-то оборвалось в душе ее. Может быть, Лунь связывает ее имя с именем "друга дома" профессора Эллиота? Она держала Луня за руку и что-то говорила ему, а сама пыталась разобраться, что с ней происходит. Лунь посмотрел на нее и чуть шевельнул губами, но она поняла: "Не надо". А что – "не надо"? Сердце у нее упало. Они скоро простились, и Ирма понимала – навсегда.

– Вытри слезы, – грубовато посоветовал отец, когда автокар выезжал, на посадочную площадку отеля. – Вот так-то лучше.