Текст книги "Улыбка Мицара"

Автор книги: Михаил Белов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Тарханов поморщился. Какое ему дело до какого-то английского короля?

– Что же там выгравировано?

– "Если жизнь мне не удастся, то смерть удастся наверняка!"

Тарханов взял монету, долго разглядывал ее, не ничего не мог разобрать.

– Смешно все-таки. Социальное неравенство сделало обыкновенного человека властелином, хозяином миллионов людей... Не кажется ли вам, Итон, что я рассуждаю, как лицеист первого курса? Так где же эта странная надпись?

– Видите пунктирную линию под изображением?

– Вижу...

– Вот это и есть надпись. Она читается при десятикратном увеличении. Возьмите настольную лупу.

Тарханов долго и сосредоточенно изучал монету. Потом отодвинул лупу и рассмеялся:

– В истории человечества, очевидно, это был единственный король, который в своей жизни сделал что-то полезное.

– К сожалению, мои коллеги – нумизматы Земли – не скоро узнают об этой надписи, – вздохнул астрофизик.

– Вы сожалеете, что мы отложили старт?

– Никакого сожаления, командор. – Астрофизик поднялся и прошелся по салону. – Не сожалею, командор. Я надеюсь, что пополню свою коллекцию лорианскими монетами. – Он рассмеялся. – Представляете, первые монеты инопланетной цивилизации! Вы не знаете нумизматов, командор. Когда я вернусь на Землю, они провозгласят меня не только королем, но и самим богом.

Тарханов пожал плечами:

– Не совсем понял вашу мысль. Какое отношение имеет наш кибернетик к бывшему английскому королю?

– Я думаю, самое прямое. Обитатели бледно-зеленого дворца хотят посадить нашего кибернетика на престол.

Тарханов удивленно посмотрел на астрофизика.

– Странная мысль...

– Нисколько. Мы находимся вдали от Земли, в мире, незнакомом нам. Этот мир нами не разгадан... И вы слышали, о чем говорит Юханен...

Кибернетик появился за столом на следующий день. Он был весел, ел с аппетитом, запивая каждое блюдо вином. Раньше этой привычки за ним не наблюдалось. Но вино, кажется, не действовало на него. Утром Иван Васильевич сообщил Тарханову, что он видел на рассвете кибернетика, возвращающегося откуда-то из поездки. Это встревожило командора. Такое беспрецедентное нарушение Звездного устава нельзя было оставлять безнаказанным. Тарханову не хотелось портить настроение Юханену. Но долг есть долг.

– Ян Юханен, – сурово сказал Тарханов, – вы сегодня ночью покинули звездолет. Звездный устав в таких случаях требует...

– Звездный устав потерял для меня силу закона.

– Зачем вы это сделали?

– Чтобы познать жизнь, – серьезно, даже торжественно ответил кибернетик. – Я пять часов провел в бледно-зеленом дворце. Я там учусь великой науке жизни. Я долгие десятилетия жил в узкой каюте звездолета, ел хлореллу, терпел лишения. И что же я за это получил?

– Радость познания. Самую великую радость, которую может испытывать человек в жизни.

Кибернетик с сарказмом сказал:

– Это иллюзии, командор. За все, что я сделал, я хочу жить так, как жили мои предки, – иметь власть, богатство. Я хочу повелевать людьми. Я...

Тарханов с холодным любопытством рассматривал кибернетика. Если бы ему на Земле сказали, что людей с высоты двадцать пятого века можно "спустить" до уровня девятнадцатого, он едва ли поверил бы в такую', возможность. По-видимому, долгое пребывание в космосе ослабило у кибернетика любовь к Земле. Очевидно, нельзя так долго оставлять человека в космосе.

– Он действительно хочет быть королем, – сказал Итон.

Кибернетик засмеялся:

– Черт возьми! А почему бы нет? Первый король Лории Ян Юханен! А вы мои вассалы. Приказываю тебе, Антони Итон, отчеканить монеты с моим изображением, а тебе, мой командор, повелеваю...

И вдруг осекся, встретив холодный неподвижный взгляд Тарханова.

– Юханен, – очень тихо сказал Тарханов. – Приказываю... Ты слышишь?.. Приказываю сегодня же сжечь бледно-зеленый дворец излучателем антиматерии. Ты слышишь? Приказываю!

Кибернетик поднялся. Лицо серо-свинцовое. Крупные горошины пота на нем.

– Я это предвидел, командор. Весь запас антивещества уничтожен, командор. Я ухожу, командор. – Юханен поклонился и покинул салон.

Итон кинулся в отсек, где хранились баллоны с антивеществом. Через полчаса он холодно-невозмутимым голосом доложил командору:

– Баллоны с антивеществом исчезли.

Тарханов понял, что путь на Землю отрезан.

Глава третья

"СОЛНЦЕ ИЛИ ВСЕЛЕННАЯ?"

"Мы одиноки во Вселенной" – так называлась книга Чарлза Эллиота. Написанная превосходным языком, она убеждала и доказывала, разрушая извечную веру человека в возможность встречи с инопланетной цивилизацией.

Свое исследование Эллиот начал с туманных идей древних индийских Ведов о множественности обитаемых миров; выдержками из сочинений древнегреческих философов Фалеса, Анаксимандра, Эпикура; отрывком из поэмы "О природе вещей" Лукреция: "Весь этот видимый мир вовсе не единственный в природе, и мы должны верить, что в других областях пространства имеются другие земли, и другие люди, и другие животные". Он напоминал об учении Птоломея и о мрачных столетиях господства христианской религии: Земля – центр Вселенной. Потом "атомная бомба" поляка Николая Коперника, взорвавшая Птоломееву систему; первые телескопические наблюдения Галилея; планеты похожи на Землю. Джордано Бруно. "Имеются бесчисленные солнца... Бесчисленные земли... На этих мирах существуют живые существа..." Величайшее преступление церкви: судом святейшей инквизиции Джордано Бруно признан еретиком и сожжен заживо. Но вот – капитуляция религии: она признает множественность разумных миров, она приспосабливается к новому мировоззрению... Ломоносов, Кант, Лаплас, Вольтер, Циолковский, Эйнштейн, Лангер, Ма Цзи, Тарханов...

Мадия закрыла глаза. Мысли снова и снова возвращались к эпохам, событиям, датам, фамилиям. Как долго и трудно шло человечество к пониманию простой, в сущности, истины, что Вселенная бесконечна – бесконечны и разумные миры! Поднявшись в космос, люди поняли еще одну простую истину: что им принадлежит не Земля, не Солнечная система, а бесконечный звездный мир.

В памяти Мадии возникали картины далекого прошлого. Индусы в белых одеждах, приносящие жертву божествам и поющие гимны из Ригведы... Площадь цветов в Риме. Толпы людей. Кольцо из черных одеяний инквизиторов вокруг костра. Черный столб дыма над костром. Человек, привязанный к столбу. Пламя жадно лижет его тело. Человек тихо стонет. Глаза смотрят в высокое. синее небо. Бруно... Городок в старой России. Молчание и тишина на улицах под жарким июльским солнцем. Город, застывший и тихо стареющий. На многих домах пожелтевшие от времени объявления: "Сей дом продается". На колокольнях церквей часы отмечают четверти, некоторые – минуты. Тихо умирает городок, и над ним – каждую минуту – тихий стон колокола. Еще минута прожита... На тишину, на город, на церкви наплывает худое, энергичное лицо в русской косоворотке. Константин Циолковский. В руках – объемистая тетрадь в клеенчатой обложке. Крупно: "Исследование мировых пространств реактивными приборами".

Ученый смотрит в звездное небо. Мадия видит Млечный Путь, "чечевицу", как называли студенты нашу Галактику. Сверху она похожа на спираль, а сбоку – на веретено. В центре белые точки, прижатые одна к другой. Циолковский показывает рукой на это звездное скопление. И летит туда звездолет...

Мысли Мадии бегут, как поток воды в горах; поток, который несется через долины и равнины, увлекая властным течением мелкие ручьи. Книга Чарлза увлекает властно, как поток. Вселенная. Звезды. Чужие солнца. Планеты. Еще галактики, еще туманности. И нет им конца, и нет там жизни...

"Выдающиеся ученые прошлых времен, – писал Эллиот, – заложили фундамент, на котором покоится современная наука о происхождении миров. Мы, потомки, благодарны им за великие деяния, за подвиг. Их имена вечно живут в наших сердцах, сердцах внуков, правнуков... Это они, наши великие предки, открыли последующим поколениям дорогу в звездный мир. Изумляет глубина научного предвидения ученых минувших времен. И это при столь мизерном количестве знаний о Вселенной. Априорные утверждения наших предков о множественности обитаемых миров мы приняли как аксиому. Она, как эстафета, передается из поколения в поколение. С детства мы знаем, что дважды два четыре, что скорость света постоянна, что энергия покоя равна массе на квадрат скорости света, и Земля – не единственная носительница разумной жизни во Вселенной.

В середине двадцатого века человек вышел в космос. За пять последующих веков Мы поднялись на великие вершины жизни. Человек, изучив планеты Солнечной системы, полегел за ее пределы. Фантасты были посрамлены – ни на Марсе, ни на Венере не удалось обнаружить разумную жизнь".

Эллиот не обошел молчанием и таинственный "Шар Тарханова", переданный в Музей космонавтики погибшим академиком звездолетчиком Тархановым.

"Кто может доказать, – писал далее Эллнот, – что шар прибыл из космоса, если на нем – изображение нормального человеческого тела? Если допустить множественность миров, то следует допустить и многообразие форм жизни. На других планетах невозможно повторение эволюционного пути, приведшего к происхождению человека. "Шар Тарханова", созданный неизвестно для какой цели, – дело рук землян."

Пять столетий человек скитается по неведомым звездным дорогам. Пять столетий человек простирает руки к звездам: разумная жизнь, отзовись! Звезды молчат. Молчат звезды. Пять веков Земля посылает к звездам сигналы: Вселенная, отзовись! Молчит Вселенная. Молчит..."

Откинувшись на спинку кресла. Мадия пытается привести в порядок свои мысли. Книга Эллиота действовала подобно анестезии: парализовала критические доводы разума и в то же время унифицировала мозг. Сейчас она во всем была согласна с профессором. Да, Вселенная молчит. Да, призывы Земли остаются без ответа. Мадия знала это, но, как и миллиарды землян, верила, что во Вселенной множество разумных миров и со временем человечество найдет своих далеких братьев. Эллиот ставил ее веру под сомнение.

Мадия включила телеэкран, чтобы отвлечься от книги, Хотелось музыки. Какую-нибудь старинную мелодию. Но вместо музыки она услышала английскую речь. Неужели и тут Чарлз? Экран медленно засветился, и наконец появилось изображение Эллиота.

Сильно развитый интеллект, высокая образованность всегда налагают на лицо печать резкой индивидуальности. И Мадия любила таких людей и не любила ходячую интеллигентность, сглаженные лица. Мадия, не отрываясь, смотрела на Чарлза. Очень красивое и правильное лицо. Но чем-то оно ей не нравилось сейчас.. Быть может, своей сглаженностью. Не лицо, а отражение сотен лиц, нечто неуловимое, как мерцание звезд. – "Я несправедлива к нему", – подумала Мадия.

Эллиот рассказывал о своей книге.

– Веками человечество живет мечтой о встрече с разумными существами. Но где они? Я вас спрашиваю, земляне, – где они? – Эллиот простер руки, как бы вопрошая небо. – У нас нет никаких доказательств существования разумной жизни на других планетах, и вряд ли появятся такие доказательства. Я пришел к выводу: наша планета – единственная обитель разумной жизни в Галактике. Мы одиноки во Вселенной. И не пора ли нам прекратить тратить материальные ресурсы планеты на полеты за пределы Солнечной системы и обрекать лучших людей на мучительные десятилетия одиночества...

Мадия выключила экран. Неужели Чарлз прав и мы одиноки во Вселенной? Сигналы, принятые станциями Комитета галактической связи, оказались магнитной записью старинной песни космонавтов. То, что не могли разгадать современные электронные машины, расшифровал магнитофон двадцатого века. Расшифровка расстроила Мадию. Шутку радиолюбителя она приняла за сигнал инопланетной цивилизации. Работник музея – старик с усталым лицом – порекомендовал ей обратиться в Институт математической лингвистики. А стоит ли идти?

Солнце заливало улицы Москвы. Мостовая из мягкой прупластики, словно весенняя травка, тянулась к солнцу. Но она была прохладная, эта мостовая. Под землей работали кибернетические устройства, создавая искусственную прохладу, искусственную зелень. И все-таки ей нравилась эта прохлада летнего шумного дня, мострвая, похожая на газон.

Мадия стояла у дверей Института математической лингвистики и никак не решалась войти.

– Мадия?

Она вздрогнула и повернулась. Перед ней стоял Эллиот. "Он, очевидно, прав", – подумала она.

– Что ты здесь делаешь? И почему у тебя такой удрученный вид? – Он взял ее за руки. Мадия не отодвинулась и не оттолкнула его. Он не волновал ее, как прежде. – Не надо было мне уезжать в Америку. Почему-то мне кажется, что я теряю тебя.

– Нет, Чарлз. Ты просто нашел себя.

– В чем? Я такой же.

– Да, ты не изменился, – усмехнулась Мадия.

Только сейчас она поняла, что он никогда не любил ее и никогда не будет любить. Он всегда будет любить только себя. Правда, с ним можно спокойно прожить жизнь, но...

– Ты долго пробудешь в Москве? – спросил он.

– Завтра улетаю.

Мадия рассказала, зачем прилетела в Москву. Эллиот внимательно выслушал ее.

– Сочувствую тебе. – Он пожал плечами. – Впрочем, я предполагал что-то в этом духе. – И начал довольно резко: – Я не понимаю тебя. Зачем ты пошла в Комитет галактической связи? Еще одна такая неудача – и ты совсем раскиснешь. Пока не поздно,. переходи в Совет Солнца, к Соболеву. Последние два месяца я готовил доклад Верховному Совету Планеты. Академик Соболев считает, что нужно прекратить полеты за пределы Солнечной системы.

– Я рада за тебя, Чарлз. В своей книге ты предугадал мысли академика Соболева.

– Конечно, – не без самодовольства усмехнулся Эллиот. Иначе он не пригласил бы меня к себе...

– Во что практически это выльется? Звездный Совет, звездолетчики да и молодежь едва ли согласятся с доводами Соболева. Лишиться романтики познания...

– Все решит Верховный Совет Планеты. – Эллиот взглянул на часы. – Мне пора, Мадия. Вечер у меня свободен. Проведем его вместе? – Он заглянул ей в глаза.

– Но Верховный не может запретить полеты за пределы Солнечной системы! – настаивала Мадия.

– Не будем говорить об этом. – Чарлз опять взглянул на часы. – Меня беспокоит другое. Где мы проведем сегодняшний вечер?

– Не знаю, Чарлз.

– Ты все дальше уходишь от меня, – почти утверждая, сказал Чарлз. – А ведь со мной ты была бы счастлива, Мадия.

– Сколько самоуверенности, Чарлз. Между прочим, я уже слышала это...

Ей стало скучно. "Ты окружишь меня заботами, будешь внимателен, даже ласков, будешь писать статьи, будешь восторгаться ими и заставишь восторгаться ими меня, не спрашивая, испытываю ли я такой восторг. Это не счастье, а эрзац счастья", – думала она. И, решив закончить разговор, уже тяготивший ее, протянула руку:

– Тебе, кажется, пора, Чарлз. Ты так часто смотришь на часы.

– Извини, Мадия. Я тебе позвоню вечером.

В Институте математической лингвистики Мадия продиктовала в микрофон историю появления сигналов. Потом прослушали пленку.

– Твое мнение, Филипп? – обратился директор института к молодому человеку с медлительным, почти сонным взглядом.

– Голос юноши, не совсем еще окрепший.

– Определеннее.

– Испанская фонема.

– Нет, негритянская...

– Вы нас извините. – Директор института обернулся к Мадии. – Вам придется выслушать наши несколько невразумительные разговоры. Если вас это не устраивает, можете посидеть в комнате отдыха. Хотите остаться здесь? Чудесно! – И, обращаясь к своим коллегам, продолжил: – Меня интересует не фонема исполнителя песни, – совсем другое. Что вы думаете о звуковых аккордах перед песней?

Никто не спешил высказаться. В открытые настежь окна виднелись усыпанные крупными плодами ветви яблонь. Весь сад был залит ярким светом солнца.

– Как странно, – неожиданно для себя заговорила Мадия. В музее меня почти убедили, что принесенная вам запись шутка радиолюбителя. Но мне не хочется верить в это. Быть может, сейчас, когда мы слушаем тишину сада, юноша далекой планеты нуждается в нашей помощи.

Никто не откликнулся на ее слова.

– Что ж, будем играть в молчанку? – спросил директор.

– Мне бы хотелось прочитать звуковые аккорды в математических формулах, – сказал Филипп, удобнее усаживаясь в кресло и давая этим понять, что он не скажет больше ни одного слова.

Директор посмотрел на Мадию: вот, мол, работай с такими. Она усмехнулась: с такими можно работать.

– Что же, послушаем математику, – сказал он, и в ту же секунду на стене, напротив его письменново стола, вспыхнул экран. – Внимание, коллеги. Послушаем математику.

Сердце Мадии забилось – сейчас все решится. Лица лингвистов были бесстрастны и в то же время, как ей показалось, немного торжественны. Вспомнился Эллиот. Узнав, что сигнал радиошутка, он обязательно скажет:

"Я же говорил тебе". Это прозвучит в меру насмешливо, в меру значительно, в меру эффектно. Она даже представила его лицо – красивое, холеное, серьезное. Значительности у него сколько хочешь.

– Индекс 5721. Математическая формула сигналов. Сигналы приняты станциями Комитета галактической связи Звездного Совета, – отчетливо выговаривая каждую букву, произнес электронный лингвист. Далее он сообщил дату приема сигнала, название станции, фамилии операторов. Все эти данные Мадия продиктовала в микрофон полчаса назад. Лингвистам нельзя было отказать в оперативности.

На экран хлынул поток математических знаков. Без ключа понять их было трудно. Мадии наскучил этот танец знаков, и она стала смотреть на ученых, пытаясь по выражению их лиц понять, что же, в конце концов, они думают обо всем этом. Но лица лингвистов были непронииссмы, только в глазах их она читала все возрастающий интерес к уравнению. Карандаш в руках Филиппа вдруг треснул и сломался пополам. Этого никто не заметил, в том числе и сам Филипп, мгновенно доставший откуда-то новый карандаш. Директор института пошарил руками в карманах, очевидно, желая достать сигареты, но вместо сигарет вытащил клочок бумажки и сунул его в рот.

На экране продолжали плясать математические знаки. На столе жужжал небольшой записывающий аппарат. Он выталкивал исписанные листы, которые аккуратно ложились на стол директора.

Но вот экран погас. Формула была составлена. Филипп прильнул к листам. Куда только девался его флегматизм! Но его опередили другие.

– Спокойно, спокойно, – сказал директор, тоже оживляясь все более и более. – Вы же не дети. Впрочем, сейчас я в атом не уверен. Разложите формулу на столе.

Лингвисты забыли о присутствии Мадии. Спорили, доказывали, ерошили волосы, бегали по кабинету. Они говорили об однотипности некоторых знаков и звуковых аккордов. Каждый доказывал свое. Единого мнения не было. Включили какой-то другой экран, на нем появилась формула испанской фонемы, – потом негритянской. После резких и быстрых споров пришли к выводу, что формула фонемы отличается от всех существующих на Земле и что потребуется разработать новую методологию для расшифровки сигналов.

Мадия глубоко вздохнула. Только теперь молодые ученые вспомнили о ее присутствии.

Директор института вернулся на свое место за столом и спросил Мадию:

– Вы можете оставить нам запись сигналов?

– Конечно, если она вам нужна.

– Договоримся так: Комитет галактической связи обратится к нам с официальной просьбой о расшифровке сигналов, вашу заявку мы включим в план нашей работы.

– И много времени потребуется для расшифровки?

Мадия поймала взгляд Филиппа. Взгляд этот говорил – ничего определенного тебе не скажут.

– Филипп, ты можешь сейчас ответить на этот вопрос? – обратился директор института.

– Не меньше чем через месяц, – ответил Филипп, все еще не отводя своего взгляда от Мадии.

– Вашим сигналом будет заниматься Филипп Корин. Если он не разгадает, то... – Директор развел руками и вышел из-за стола. – Так не забудьте о заявке.

В гостиницу Мадия вернулась в хорошем настроении. Переодеваясь к обеду, она думала, что у Чарлза надолго испортится настроение, когда Корин расшифрует сигнал. Она засмеялась. Засмеялся и ее двойник в зеркале. Она погрозила ему пальцем и вышла из спальни.

Звездный Совет ответил быстро.

– Кого вам угодно?

– Соедините меня с Председателем Звездного Совета.

– Кто будет говорить?

– Мадия Тарханова.

На экране появился Председатель Звездного Совета. Козырев сидел за столом, разбираясь в бумагах. Вид у него был озабоченный.

– Это я, Мадия.

– Да, да, – рассеянно ответил он, оставляя бумаги. Рассказывай, как твои дела.

Выслушав ее, как всегда, внимательно, он заговорил сам:

– Все сделанное одобряю. Ты просила разузнать о Луне. Неделю назад он был в горах Сихотэ-Алиня, оттуда северной трассой вылетел в Москву. Послезавтра на Рижском взморье мы собираемся проводить испытание шаров. Лунь должен быть там. В Москве его позывные...

Мадия хотела сказать еще что-то, но Козырев, извинившись, выключился. "Теперь можно пообедать", – подумала Мадия, но прежде, чем выйти из номера, решила позвонить Луню. Все, что связано с экспедицией Тарханова, очень интересовало ее, а Лунь, пожалуй, больше, чем кто-либо другой, знает об этой экспедиции.

Мадия набрала позывные звездолетчика. Поистине, сегодня счастливый день! Лунь отозвался почти немедленно и с веселым недоумением несколько секунд разглядывал Мадию. Но вот широкая улыбка тронула его губы:

– Узнаю, узнаю, Мадия! Я вам нужен?

– Да, Игнат.

– Что ж, я как раз собираюсь обедать. Приходите в "Русскую закуску", хорошее кафе. – Он назвал адрес.

Лунь опередил ее. Он сразу заметил, как она вошла и как остановилась у входа, оглядывая и посетителей, и простенькую обстановку кафе. Она не замечала его, хотя он и Шагин сидели в десяти шагах от нее. Шагин придвинул к себе тарелку с ростбифом, проследил за взглядом Луня и спросил друга:

– Нечто новое?

– Внучка Ритмина Тарханова, – оглушил его Лунь.

Шагин чуть не поперхнулся куском ростбифа и удивленно уставился на Игната:

– Уж не собираешься ли ты включить ее в состав экспедиции?

– Думаю, – неопределенно отозвался Лунь, поднимаясь с места. Но она уже сама шла к ним, легко лавируя между столиками.

– Знакомьтесь. – Лунь представил ей Шагина. – И извините его аппетит, – пошутил он. – Люди его роста плохо переносят даже ничтожные порции недоедания...

Мадия улыбнулась. С Лунем и этим крупным, рослым, неповоротливым Шагиным она чувствовала себя просто и непринужденно. Она нажала кнопку вызовов и сделала заказ.

Шагин недолго сидел вместе с ними. Вспомнив о каком-то срочном деле, он встал из-за стола, неловко поклонился Мадии и вышел.

Некоторое время Лунь и Мадия сидели молча. Мадия помешивала ложечкой густой чай, с интересом приглядываясь к космонавту. Он тоже не сводил с нее улыбающихся синих глаз, и это не было неприятно ей.

"А она чем-то похожа на своего деда, – думал Лунь. – Может быть, этим женственно-округлым, но все-таки волевым подбородком? Или твердыми очертаниями губ? Или..."

– Я не картина и не статуэтка, – наконец промолвила Мадия. И добавила не без лукавства: – Или вы с кем-то сравниваете меня?

– Н-нет, – чуточку смешался Лунь. – Не то... Я думал о вашем деде и, кажется, даже пытался найти какоето сходство между вами и ним.

– Постойте, – прервала она. – Если говорить правду, то я согласилась на ваше предложение приехать сюда не только потому, что вы – как бы прямой наследник Ритмина Тарханова... Мне хотелось бы узнать от вас кое-какие подробности оего экспедиции.

– От меня? – изумился Лунь. – А я полагал, что вы должны знать о ней гораздо больше, чем я... – И предложил: – Может, нам лучше выйти отсюда и посидеть в сквере?

На улице было сумрачно. По еще недавно ясному небу плыли темные тучи.

Они устроились на скамейке в Александровском сквере.

– Что же вы хотите узнать о Тарханове? И почему вас интересует экспедиция на Лорию?

Мадия рассказала.

– Вы очень хорошо делаете, что решили собрать все материалы о Тарханове. Когда-то я сам мечтал об этом. Но многолетняя отлучка из дома... – Он неожиданно оживился. – Знаете, я нашел нечто очень важное: миниатюрную планету, куда улетел Тарханов.

Мадия недоверчиво выслушала его рассказ о находке на озере Мухтель и спросила почти недовольно:

– Шутка?

– Нет. Я даже предполагаю, что мои шары и "Шар Тарханова" с изображением загадочного человека присланы оттуда. – Лунь поднял руку к небу.

Мадия вскинула голову, сказала с досадой:

– Сейчас пойдет дождь.

Совсем рядом ударил гром. Порыв ветра зашуршал в листве. Они укрылись в нише Кремлевской стены. Обрушился проливной дождь. Крупные капли застучали по асфальту.

Мадия вытянула руки под дождь. Крохотное озеро мгновенно заплескалось в ее ладонях.

– Как хорошо! – воскликнула она и тут же чуть устыдилась этого восклицания. Только что они говорили о далеких экспедициях и загадочных шарах, и вдруг у нее вырвалось это совершенно девчоночье "хорошо".

"Да, хорошо стоять рядом с тобой и слушать дождь", – думал между тем Лунь. Он радовался тому, что косые струи его загнали их в эту прохладную нишу, радовался нечаянному прикосновению к плечам Мадии. Но тут же к нему пришло чувство какой-то вины перед Ирмой. Испытывал ли он с ней вот такое же чувство радости, как с этой девушкой? Лунь едва ли смог бы ответить на этот вопрос. Ирма если не вернулась, то вот-вот должна была вернуться с Венеры, куда ее вызвали для консультации сложных инженерных расчетов. Расчеты эти были составлены в математическом центре Совета Солнца три года назад. Три года работы шли нормально – Венера укладывалась в строгие математические формулы. Полгода назад она вдруг взбунтовалась. Очевидно, в расчетах были допущены неточности, и эти неточности пришлись не по душе планете.

"Что ж, Ирма укротит тебя. Она и не таких укрощала", усмехнулся Лунь и посмотрел на Мадию.

Та, улыбаясь каким-то своим мыслям, призналась:

– Пришла в голову какая-то нелепица, но нелепица веселая. Представьте себе дождь в космосе. – Она засмеялась. – Мокрые звездолетчики на мокром звездолете смотрят на радугу, протянувшуюся от одной планеты к другой. – И спросила: – А вам не кажется, что слово "радуга" соседствует со словами "радовать", "радость"?

Дождь скоро прошел. Они вышли из своего укрытия. Омытая дождем листва отливала глянцем. В листве сверкали крупные красные ягоды. Вишни. Они были такие же, как и до дождя, и не такие. Все дело, очевидно, в листьях. Понурые, серые, изможденные жарой, сейчас они вытянулись и словно помолодели. Лунь засмеялся, Мадия с удивлением посмотрела на него. Он объяснил, почему смеется.

– Рубины в малахитовой оправе. Вы это сравнение искали?

– Я вам прощаю, вы женщина, – сказал он. – Рубины и малахиты – всего-навсего камни, мертвые камни. А камень – всегда камень. Камень тот же космос... А тут все живое, трепетное...

Они остановились. Листья жили. Жил каждый лист в отдельности. Вот он плавно поворачивается к солнцу ..Капли сверкающего дождя скатываются к стебельку, листочек выпрямляется: смотри я какой, а ты что? И сосед тоже вдруг встряхивается и, улыбаясь солнцу свежей зеленью, отвечает: и я такой же. А в таинственной глубине, в переплетении темных ветвей искрятся ожерелья из капель. Они падают с тихим шорохом и исчезают в прелой земле. Крупные красные ягоды в зеленой оправе, свисающие на ветвях в глубине кустов, звали и манили, будто говорили: сорвите нас, сорвите.

Мадия сорвала горсть вишен и протянула Луню. Он клал ягодки в рот и далеко выплевывал косточки. Описывая крутую траекторию, они шлепались на землю и замирали.

Мадия засмеялась:

– Кто дальше, да?

Он улыбнулся синими глазами, как бы приглашая ее принять участие в детской игре. Мадия покачала головой, притянула к себе ветку, усыпанную ягодами. Потом они пошли дальше. Лунь опять заговорил о шарах.

– Лучше покажите, – предложила Мадия.

– А вы готовы пойти со мной?

– А вы сомневаетесь?

Луню показалось, что в эти слова она внесла какой-то иной, дополнительный смысл, но он не стал раздумывать над ними.

– Пойдемте! – Он поднес к глазам часы. – Сейчас самое время.

Шагина в гостинице не оказалось. Лунь взял чемодан с шарами.

– Сейчас вы увидите планету Тарханова, – сказал он. Пойдемте.

Никого не встретив, они поднялись на крышу гостиницы, в солярий. Лунь поставил открытый чемодан в угол площадки, а сам с Мадией отошел в противоположную сторону. Ждали они недолго. Началось волшебное представление. Кто-то невидимой рукой натянул над Москвой сдвоенный экран – ультрамариновый и черный. В узком пространстве между ними появились белые точки.

– Схема Млечного Пути! – воскликнула Мадия. Лунь улыбнулся, но промолчал. Экран угасал и вновь вспыхивал. Кто-то будто говорил: "В нашей Галактике много созвездий, и среди них Большая Медведица. В этом созвездии двойная звезда Мицар и Алькор. У этой двойной звезды планета с тремя спутниками..."

– Лория, – сказал Лунь.

– Почему все-таки Лория?

– Так назвал ее Тарханов.

На небе все погасло.

– Что же дальше? – Мадия посмотрела на Луня.

– Все повторится. – И заговорил задумчиво, укладывая шары в чемодан: – Странно, как меняется, если так можно выразиться, образ Вселенной, когда ты находишься в космосе. Тот образ, который ты создал на Земле из туманных представлений и фантазий, разорван в клочья и вмиг развеян. И начинай все сначала, трудолюбиво лепи из случайных находок, встреч, дрожания космических лучей иной, быть может, более точный образ. Но на какое время точный? Какая же она, Вселенная? Узнаю ли я это вообще? Иногда кажется – узнаю. Но она тут же ошарашивает тебя чем-то непредвиденным; в ней раскрывается новое фантастическое бездонье. И опять меняй образ, лепи заново, шлифуй... Где же она цельная? Как она поведет себя при новой встрече?..

Мадия слушала его негромкий голос, а перед глазами ее еще светились только что увиденные картины. Она была не только изумлена. Она чувствовала нечто большее. Как будто какой-то огромный и могучий разум указывал людям на цель, которой им необходимо достигнуть. "И все-таки адрес этой цели не полон, – вздохнула она. – Кому писать ответ? И как?"

Она сказала об этом Луню.

– Кому? – Он не удивился вопросу. – Мне тоже приходила в голову эта мысль. Ответ надо писать человеку, чье изображение запечатлено в "Шаре Тарханова".

– И для этого вы едете на Рижское взморье? Мне сообщил о будущих испытаниях академик Козырев.

– Да. Академик собирается соединить эти шары с "Шаром Тарханова".

– Любопытно!..

– Очень. Вы когда улетаете?

– Завтра.

– А сегодняшний вечер мы проведем вместе, – решительно сказал Лунь. – Вы согласны?

– Но... что мы будем делать? – вспомнив об Эллиоте, спросила Мадия.

– Танцевать.

Она засмеялась:

– Звездолетчики умеют танцевать?

– Иногда пытаются, – в тон ответил Лунь. – Решено?

Ровно в девять часов вечера Мадия в сопровождении Луня поднялась на крышу Дворца Чайковского. Здесь была, пожалуй, лучшая летняя танцевальная площадка города. Впрочем, едва ли это можно было назвать площадкой. В мягком рассеянном свете она казалась площадью, громадной и гладкой, как зеркало. Оркестр играл алькони, один из самых красивых и темпераментных танцев, созданных из гармонического сочетания мелодий и танцев многих народов Земли. В алькони каждый землянин чувствовал сердце своего народа и огромное сердце гигантского коллектива Земли, которое уже давно называлось Объединенным Человечеством.