Текст книги "Наша компания"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– И даже совсем ни одного пирожного не остается? – недоверчиво спросил Пашка.

– Ни одного.

– Жалко, – сказал Женя.

– Жалко, – подтвердил Пашка.

Станция метро на Арбатской площади побелела от снега. Из ее дверей вырывались густые облака пара.

Билеты ребята захотели покупать не в кассе, а в автоматах.

Доктору пришлось обшарить все свои карманы, пока он набрал мелочи на два рубля. Каждый покупал сам себе билет.

Новая станция «Курская» была залита, казалось, июльским солнцем. Много люстр с тонкими стеклянными трубками излучали этот свет.

Витя заметил в мраморной нише вазу из матового стекла. Она была укреплена на бронзовом цоколе. В ней бился, полыхал солнечный луч.

– Что это горит? – спросил Витя, прикасаясь к вазе. – Она совсем не горячая.

– Это люминесцентная лампа, – объяснил доктор – в ней светится особый газ, и получается холодный свет.

– Холодный свет? – удивился Витя. – Как это?

– Северное сияние, например, – холодный свет. И радуга. Глубоководные рыбы излучают такой же свет.

– Рыбы?

– Да. Или жуки-светляки еще. Ты их видел когда-нибудь?

– Видел.

– Так это и есть холодный свет.

Пашка и Женя захотели прокатиться на эскалаторе.

Лестницы ползли бесшумно и плавно.

Пассажиры, поднимавшиеся вместе с ребятами, вдруг начали улыбаться и показывать на соседний эскалатор. Когда ребята присмотрелись, то оказалось, что на лестнице ехал малыш и держался за перила.

Но он был такой маленький, что за эскалатором его не было видно, а только была заметна на перилах красная варежка. Так и ехала одна эта варежка.

Накатавшись вдосталь на эскалаторе, отправились на следующую станцию, которая называлась «Таганская». Станция была украшена барельефами героев войны: пехотинцев, моряков, летчиков, танкистов.

В конце станции толпился народ.

Первым полез в толпу Пашка, за ним Витя и Женя. Доктор пробирался последним.

Витя протискался к деревянному барьеру и увидел письменный стол. За столом сидела девушка в форме работника метро, в синем берете, на погонах белые нашивки.

Напротив девушки сидел военный и что-то торопливо писал в большой книге. Когда военный кончил писать и книгу закрыли, Витя прочел на ней заглавие: «Для записи впечатлений».

Потом сел старик. Он расстегнулся, прокашлялся, взял ручку и принялся неторопливо вписывать свое мнение в книгу. Окончив писать, он хлопнул по книге ладонью и поднялся.

– Кто еще, товарищи, пожалуйста, – приглашала девушка в берете. – Кто хочет еще сделать запись? Какое впечатление произвели на вас станции? Ваши пожелания, советы, пожалуйста.

– Можно мне? – набрался смелости и вышел вперед Витя.

– А ты писать умеешь?

– Я школьник, – ответил обиженно Витя.

– Ну, тогда садись. Напиши номер своей школы, в каком ты классе. А как ты учишься?

– Витя хорошо учится, – вступился Пашка за брата. – И я буду хорошо учиться.

Витя придвинул к себе книгу и стал думать.

– Ну, что ты притих? – раздался веселый голос доктора.

Доктор тоже пробрался к столу.

Витя подумал еще немного и сказал:

– Я напишу: «Нам понравилось. Ура!»

– Славно придумано, – сказал доктор. – В особенности «ура». Так и пиши.

Витя придирчиво оглядел кончик пера и начал выводить буква к букве.

– Теперь подпись, – сказал доктор, заглядывая в книгу через Витино плечо: – «Москвич Витя Демидов».

– И мы хотим, – выступили тут вперед Пашка и Женя. – Мы тоже москвичи.

Кругом засмеялись.

– Правильно!

– Пустите их, раз тоже московские!

– Так вы, наверно, писать еще не умеете? – улыбнулась девушка.

– Я нарисую, – сказал Пашка.

– А я... – грустно вздохнул Женя, – я не умею.

– Не горюй, – стали со всех сторон утешать Женю. – Он за тебя нарисует.

Кто-то протянул Пашке карандаш.

Пашка на коленках устроился на стуле, подумал и нарисовал ниже Витиной подписи серп и молот.

Когда на следующий день Пашка вернулся из детского сада, а Витя – из школы, с праздничного утренника, их первым вопросом было:

– А где доктор?

– Уехал, – сказала мама. – Вам он подарок оставил.

– Уже уехал? Насовсем? – спросил Пашка.

– Да, насовсем, – ответила мама.

Витя и Пашка увидели на столе записку и соломенную корзиночку с пирожными. Витя развернул записку и прочитал: «Необходимо съесть, пока свежие».

Пашка печально вздохнул. Вздохнул и Витя. Их не обрадовали даже пирожные.

Только сейчас ребята почувствовали, как за прошедшие два дня они полюбили этого большого и доброго человека.

А он как неожиданно приехал, так неожиданно и уехал.

И приедет ли он опять? И когда?..

ФРАНЯ

– Значит, порешила? – замешивая на лавке кусок глины, переспросил Макась свою внучку. – Порешила и кажешь, нету на тебя никакой узды? Вот те так. Слушай, дед, да помалкивай.

Франя в ответ только кивнула и подозрительно покосилась на деда: ох, и лукавый у нее дедусь, попробуй сразу разберись – правду он говорит или подсмеивается.

Были сумерки. В гончарной никого не было, кроме деда и внучки.

Франя сидела на краю скамьи и, уперев загорелые локти в колени, ладонями поддерживала подбородок. Из-под ее обвитых вокруг головы косиц выбилась красная ленточка и завитком спустилась на смуглый лоб.

– И тож задумала в Москву, – словно разговаривая сам с собой, продолжал Макась. – Ну, на что тебе Москва? Ну, на что? Ну, скажи-ка, балерина?

– Я певицей буду, – ответила сердито Франя. Она знала, дед путает нарочно.

– Ну певица... И в кого ты удалась такая. И мать смирная была, как родилась, так и умерла в деревне. И отец тихоней был. А тебя бес, что ли, сглядел: все тебе чего-то надо. И туда и сюда, и туда и сюда... Куда ни шло, а теперь в Москву. Ну бес, да и есть он. У-у, даром, что черная!

Макась разломал глину на две равные части и принялся мять оба куска, выкидывая из них камешки и затвердевшие комочки.

А удалась Франя в него, в Макася. И за это он особенно и любил свою маленькую внучку. Как характером неуступчивым и упорным она в него вышла, так и лицом – смуглым, худощавым, с крепким подбородком.

И частенько при споре с Франей Макась брал ее за голову и заглядывал в ее большие черные глаза, искал в них признаки слабости и уступчивости; но найдя лишь упрямство, довольный, скрывал в обвисших от старости усах незаметную улыбку.

Франя молчала. Ее коротенькие брови были нахмурены. Она почти не слушала деда, занятая своими мыслями.

Франя воображала себе детскую консерваторию, которая, конечно, есть в Москве. На то она и Москва, чтобы в ней все было! Наверное, консерватория помещается в высотном здании на каком-нибудь пятнадцатом этаже. А вокруг сады, фонтаны, и цветы, и качели. Высотные здания Франя видела в кино.

В гончарной было влажно, пахло земляной прохладой от пола и от ямы в углу, где кисла, размокала глина.

Лавку напротив занимала готовая подсыхающая посуда: миски, сложенные одна на другую, чтобы не искривились, жбаночки, цветочные вазоны, фляги.

Макась перестал месить заготовку и сел на табурет за станок, на котором вытачивают, делают посуду. Раскрутив станок, взял глину и пришлепнул на центр небольшого деревянного колеса. Обжал руками и вытянул в трубу. Потом скребком стал обтачивать бока трубы, утончая их и суживая.

– Знаешь вот, Франя, – начал снова старик, снимая с колеса уже готовый кувшин, – почитай, годков сорок, как я точу посуду. Погляди, все колесо вытерлось, блестит. Сколько я на нем верст уже понакрутил! Сколько, ну? Не то что до Москвы твоей докрутил, а куда хочешь. Так то ж, я скажу тебе, за сорок лет. А тебе требуется с одного духу – подавай консерваторию, и точка! А может, еще ты Москве и не слюбишься. Тогда как? – По голосу деда нельзя было узнать: подтрунивает он, раззадоривает внучку или говорит серьезно. – А то, может, еще и горшок-то лопнет, а, Франя?

Любимое выражение Макася «лопнет горшок» означало – достанет ли у человека сил и воли на задуманное, или нет. Если глиняный горшок хорошо облит глазурью и на славу обожжен в печи, то его не так просто расколоть. А если горшок плохо обработан, то он раскалывается от самого слабого удара.

Теперь Франя поняла – дед над ней подсмеивается, не верит ей.

– Не лопнет, дедуся! – в сузившихся глазах Франи появилось упрямство. – В Москве заводы, а вы кустарная единица! – последнюю фразу Франя сказала для того, чтобы отомстить за обиду. В шутку деда Макася называли в колхозе «мелкотоварной единицей», на что он страшно оскорблялся.

Внучка вдобавок еще перепутала.

– Заводы! А я кустарная единица! Это ты деду так? Мне!

– Вам, дедуся. И никто меня не удержит. Ни вы и никто, никто!

Франя соскочила со скамьи и запрыгала на одной ноге перед самым дедовским носом. Маленькая, плотная, как грибок.

В такт с ней приплясывала на голове красная ленточка.

– Слушала я вас. Будет. Завтра от вас уеду.

– Завтра уедешь?

– Угу.

– А кто тебя держит? Я, может, держу? Тикай от меня! Тикай от меня на все стороны! – закричал дед и в сердцах ударил кулаком по только что сделанному кувшину. Кувшин промялся.

Франя строго взглянула на деда, решительно повернулась и вышла из гончарни.

Дома Франя немедленно принялась собираться в Москву. С печки она достала плетеную корзинку. Вытрясла из нее остатки шелухи от лука и выложила дно корзины чистой газетой.

Потом Франя выскочила во двор, опустила подпорку и сняла с веревки платье, которое она утром постирала. Платье было розовым, с белым воротничком и белыми пуговицами.

Вернувшись домой, Франя бросила платье на спинку стула – надо будет отгладить его.

Вот открыть здоровенный сундук не так просто. Сундук высокий, горбатый, с железными обручами и угольниками.

Подняв, наконец, увесистую крышку и придерживая ее головой, Франя быстро отыскала свои новые туфли и ленты в косы. Как можно без новых туфель в Москву! Ей же придется петь на виду у всех. А может, даже и плясать. Плясать Франя тоже мастерица.

Опустив крышку сундука, Франя потерла рукой затылок: тяжелющая крышка, голову как надавила.

Франя с сомнением посмотрела на свою кошелку. Поместятся ли в нее все вещи? С собой надо взять тетради, учебники, варежки на зиму, платок, кофту, полотенце, зубной порошок. Да, чуть не забыла – и еще маленький цветной ящик-певунчик!.. Заведешь пружину, и ящик-певунчик ну давай наигрывать, насвистывать, прищелкивать. Дед купил его еще мальчишкой на ярмарочном базаре для обучения певчих птиц.

Франя полезла в просторный старинный шкаф за бельем и за ящиком-певунчиком.

Фране нравился шкаф. Она считала его своей комнатой. Приятно забраться в него, лечь среди овчин, кусков отбеленного полотна, валенок, согреться и мечтать о чем-нибудь.

Франя прилегла в шкафу, задумалась. Кто ее завтра довезет до станции? Если даже не будет попутной телеги, Франя потребует у председателя для себя лошадь: она едет в Москву учиться, а в Москву ездят учиться не каждый день. Вот удивятся все: «Как, в Москву? В самую Москву?»

Франя нащупала в головах под узлом с лоскутами ящик-певунчик, достала его, завела ключиком пружину и стала слушать. Протяжно, ласково запели медные пластинки и деревянные пищики.

Франя закрыла глаза.

А какая Москва? Наверное, огромная и такая красивая, что и вообразить невозможно. Интересно, какого цвета Кремлевский дворец? Кто заводит часы на башне? И правда ли, что в Москве совсем нет лошадей, а слоны живые есть и зимой они ходят в валенках?

О слонах в валенках Фране прочел в газете дедушка. Слоны застаиваются в клетке зоопарка, и их выводят на улицу погулять.

И еще надо будет не забыть и обязательно разузнать про высотные дома. Как их строят?

На дворе стемнело, затихло. Летний вечер остывал в ночь.

В комнате громко треснул сундук. Франя поежилась и вздохнула.

Сквозь неприкрытые дверцы шкафа засвечивала луна. Было укромно и уютно.

В шкафу пахло свежими яблоками и лежалым табаком. Пахло по-домашнему и давно привычным.

А из сада все сильнее тянул запах ночных цветов. Запах этот туманил голову. В небе плыли, качались белые звезды – кто там еще не спит?

Франя согрелась. Ей делалось все приятнее и теплее, а вокруг становилось все тише и тише. И песня ящика-певунца слабела, замедлялась.

Франя закрыла глаза, и представилась ей гончарня. Сидит дедушка за станком, крутится колесо. Крутится, крутится – быстрее, быстрее.

Нет, это уже не станок, это уже колеса вагона. А где же дедушка? A-а, вон он. Машет Фране рукой на прощание и кричит. Фране едва слышно за грохотом колес. «До Москвы докрутил!» – кричит дедушка.

Дымит паровоз. Франя сидит в вагоне, а подле стоит ее корзинка. Хорошо, что все вещи поместились.

Ой! А платье? Она же его не выгладила и сидит в мятом, стыд какой! Но нет, платье на ней отглажено, каждый рубец, каждая складочка, воротничок накрахмален. В косах новые ленты – яркие, красные. Франя смеется.

Пассажиры на Франю смотрят, думают: куда эта девочка едет? Пусть думают, а Фране некогда. Подбегает она к окну – дым мимо летит, провода, столбы, а вот река и мост. Интересно, а как в Москве на метро под рекой ездят?

Франя крепко держится. Вагон из стороны в сторону раскачивается как качели. Ничего, Фране не страшно, она любит качаться на качелях. Москву бы поскорее увидеть, вот что!

Франя приподнимается на носки. Нет, не видно еще Москвы.

Франя бежит к другому окну – нет, и здесь не видно. Франя бежит дальше.

И вдруг дедушка... И грустный такой. А жаль дедушку, один он остался. Ничего. Франя в Москве выучится только и опять в колхоз вернется. Обязательно вернется! И других тогда в колхозе учить начнет, в новом Доме культуры, который сейчас строят. А пока она дедушке по радио петь будет.

Спит дед, руки на животе сложил и храпит. Наушники как надел с вечера, так и не снял. Спит прямо в них. А в наушниках играет музыка, но деду спать она не мешает. И вдруг Франя запела. Услыхал дед, глаза открыл, улыбается. «Эх, что за Франька, что за внучка, сверчок-волчок, – довольный, крутит дед головой. – Из Москвы мне поет».

Соседи собрались, слушают. Поздравляют деда. А Франя поет в Москве. Зал такой высокий, что потолка не видно. Люди сидят вокруг и на Франю смотрят.

... Франя открыла глаза: знакомая ладонь, огрубевшая от глины, шершавая, гладила ее по волосам.

Дверцы шкафа раскрыты. Ярко горит свет.

Макась, наклонившись, ласково смотрит на внучку.

Франя села.

– Глянь-ка, Франя, – сказал Макась.

И Франя увидела на вытянутой руке деда не просушенную еще глиняную кружку. Кружка большая, с тонкой изогнутой ручкой. На кружке нарисован Кремль. Даже кирпичики видны и елки около стены.

Франя потянулась к деду, обняла его за шею и поцеловала в щеку, пахнущую табаком.

– Какая большая чашка!

– Ничего, что большая, – ответил Макась, – полную будешь пить – подрастешь скорее, а там и учиться поедешь.

ЧУДИЩЕ ВОДЯНОЕ

Ребята лежали на берегу реки, загорали.

Это были члены «промысловой артели», которая занималась рыбной ловлей.

Самым младшим из ребят был Андрей Пузик.

Он не состоял членом «артели», а числился кандидатом.

Было жарко. В лугах потрескивали кузнечики. Изредка вброд через речку, постукивая по камням колесами, проезжала телега, высоко нагруженная сеном.

Ребята кто лежал на животе, покачивая в воздухе пятками, кто дремал, накрыв затылок свернутой рубашкой.

Вдруг Андрейка, придерживая на голове маленькую кепочку, вскочил и закричал:

– Глядите! Утенок!

Ребята лениво подняли головы и посмотрели в ту сторону, куда показывал Андрейка.

В небольшой заводи плавал выводок утят.

– Чего вы там? – в недоумении спросил Андрейку «председатель артели» Митя Шкворин.

– Утенок... – растерянно повторил Андрейка. – Кто-то утащил утенка под воду.

– Да ну тебя! – отмахнулись ребята.

– Не верите, да? – обиделся Андрейка, и его скуластое лицо заострилось от упорства. – Он только нырь... Щука, наверное.

– Ну, в нашей Быстрянке щука давно не ловилась, – снисходительно ответил Митя. Он был самый старший, обо всем знал лучше всех.

С речки домой Андрейка возвращался молчаливый: обдумывал план. Он поймает эту щуку. Тогда и в «артель» примут. Еще упрашивать будут.

Вечером Андрейка приготовил две удочки. Одну – коротенькую, с тонкой леской и маленьким крючком. Другую – толстую, длинную, с плотной леской и большим крючком. Потом сходил к колхозной конюшне, накопал червей и сложил в банку.

Рано утром, как только рассвело, Андрейка вскочил с кровати, завернул в бумагу лепешку и кусок творога, взял удочки, банку с червями, травяной садок и подхватил стул, который тоже нужен был ему для охоты на щуку.

Хотел выбраться незаметно, но проснулся отец:

– Ты куда это чуть свет?

– Да так, – нехотя ответил Андрейка. – Пойду к речке.

– А стул на что?

– Стул?.. Посижу на нем, отдохну.

– На стуле-то у речки? – удивился отец.

– Сыро утром – ну, и на стуле.

Отец больше не допытывался, а махнул только рукой.

Андрейка натянул свою кепочку и вышел из дому. Перевернул стул вверх ножками и, положив сверху завтрак, садок, банку с червями и удочки, приставил его к голове и, придерживая за спинку, отправился к Быстрянке.

В деревне было тихо: все спали. Иногда в какой-нибудь конуре протяжно зевал пес, а потом начинал чесаться, стукая лапой по стенке конуры.

Проходил Андрейка, пес с недоумением высовывался из будки – кого это несет в этакую рань? – и долго глядел вслед непонятному стулу, который передвигался на двух босых мальчишеских ногах.

На кольях забора сидели сонные петухи. Они вздергивали чуткие головы и дивились раннему путнику. Один молоденький петушок даже кукарекнул. Он подумал: если этот серьезный человек уже встал и куда-то держит путь, может, и всем людям в деревне пора уже вставать.

Ку-ка-ре-ку!

И при этом петушок вспорхнул с забора, сел прямо на перекладину Андрейкиного стула и клюнул сверток с завтраком.

– Кыш! – крикнул разгневанный Андрейка. – Кыш!

Вот и речка.

Из воды выползла на берег жаба. Она выгнула свою бородавчатую спину и задрала голову к выходящему из-за леса солнцу, так что было видно, как у нее пульсирует горло.

Над речкой стлался прозрачный, точно самоварный дымок, туман.

Прибрежный песок, пропитанный ночной сыростью, был холодным и темным.

Андрейка поставил в воду стул подальше от берега, подложил под ножки голыши, чтобы ножки не вязли в песке, и взобрался на стул с ногами.

Теперь-то он уже достанет до щучьего логова!

Нацепив червяка на крючок маленькой удочки, он закинул ее – прежде всего надо поймать пескарика или карася для наживки.

Вскоре поплавок дрогнул и пустил на воде круг.

Андрейка подсек. На крючке трепыхался пескарик. Андрейке положительно везло.

Он осторожно вынул изо рта пескарика крючок и наживил им большую удочку. Забросил ее на щучье место и стал ждать.

Щука с клевом что-то медлила.

Постояв на стуле минут двадцать, Андрейка вспомнил, что ничего еще с утра не ел.

Тогда он привязал удилище к стулу, а сам присел, развернул завтрак и начал закусывать.

Поплавок, как исправный солдат, стоял в воде ровно и не двигался.

Лепешка и творог были съедены, а щука все не клевала.

Андрейка обнял руками колени и застыл.

Солнце только еще светило, но не грело, и Андрейке было холодно.

По другому берегу реки прошли косари. Они постояли, посмотрели на Андрейку, на стул, посмеялись и пошли дальше.

«Пусть смеются! – утешал себя Андрейка. – А вот когда эту самую щуку вытащу, тогда от зависти все лопнут».

Андрейка продолжал сидеть. Вокруг ножек стула тихо завивалась вода. На светлом мелководье играли мальки и уклейки.

Андрейка все больше цепенел от холода, сморкался, постукивал коленями. Он поднялся, помахал руками и опять сел.

Андрейка вглядывался в зеленую толщу воды. Ему все представлялось, что там, в глубине, между стеблями стрелолиста, затаилась большая полосатая щука с вытянутым и сплющенным рылом. Затаилась, добычу подстерегает.

Андрейка даже заглянул к себе под стул: всякое бывает, может, щука подплыла под него и спряталась там.

– Ик! – тихонько икнул от холода Андрейка.

– Ик!

Он встал и принялся осторожно отплясывать на стуле.

Между тем деревня наполнилась движением. Загоготали, потянулись к реке гуси. У колодцев загремели пустыми ведрами хозяйки. По дороге проехала рессорная двуколка – это председатель колхоза Илья Степанович направился в поле.

Андрейка вытащил из воды крючок. Пескарик был жив. Значит, все в порядке. И Андрейка опять погрузил крючок в воду.

Прошло уже больше часа, а щука по-прежнему не клевала.

«Надо собираться домой», – подумал Андрейка. Но тут кто-то рванул крючок, да с такой свирепой силой, что Андрейка слетел в воду.

Что-то огромное, черное ударило хвостом – взметнулись высокие брызги – и вильнуло куда-то в глухую глубину заводи.

Отплевываясь и дрожа от страха и холода, Андрейка поднялся из воды.

Рядом плавали стул, удилище и помятая кепочка.

В кустах на берегу раздался смех. Это была девочка-малолетка Ира. Она уже давно подглядывала за Андрейкой.

– Андрюшка-рыбак.

Пришел на Быстряк,

Со стула скувыркнулся

И в речку бултыхнулся! —

пропела Ира.

Разгневанный Андрейка выскочил на берег, но Ира скрылась за кустами.

«Всем теперь разболтает, как я окунулся, – подумал Андрейка. – Да еще приврет с три короба!»

Когда Андрейка вытащил на берег удилище, то на нем не было ни пескарика, ни крючка, а остался лишь огрызок лески.

«Надо бежать к Митьке Шкворину и все ему рассказать, – решил Андрейка. – Может, это даже не щука, а какое-нибудь водяное чудовище!»

Андрейка обжал на себе мокрую рубаху и штаны, собрал рыболовные снасти, вскинул на плечи стул и заторопился в деревню.

Только Андрейка подступил к крайнему на селе дому, как из-за плетня раздалось хором:

– Андрюшка-рыбак

Пришел на Быстряк...

Среди ребячьих голосов выделялся особенно въедливый голосок Иры-малолетки:

– Со стула скувыркнулся

И в речку бултыхнулся!

Андрейка не обратил на ребят внимания: ему было сейчас не до них.

Митька Шкворин еще спал. Андрейку встретила на дворе его мать, которая кормила поросят.

– Что это ты какой мокрый? – спросила она.

– А это я умывался и еще не высох, – сказал Андрейка, быстро сгрузил на землю свое имущество и прошел в дом.

«Председатель артели» лежал на диване, укрытый байковым одеялом, и протяжно похрапывал.

– Мить! – позвал Андрейка. – Митя!

Митя привскочил, перевернулся и открыл глаза:

– А? Что?

– Ка-ак она клюнет! – взволнованно заговорил Андрейка. – Я брык в воду. А она хвостом ка-ак лупанет – брызги до неба!

Митя непонимающе глядел на Андрейку, вокруг которого на полу уже натекла лужица воды.

– А где ты был? – спросил он.

– Я? Удил.

– Удил? Свою щуку?

– Ну да. Но это, наверное, не щука. Вся, знаешь, черная. Цап крючок – и откусила! А может, и щука.

– Тю-ю! Повез... – вздохнул Митя и равнодушно закрыл глаза. – То щука, то не щука. Цап, нырь, брык...

– Не веришь, да? Не веришь? – запальчиво проговорил Андрейка. – Сижу я в Быстрянке на стуле...

– Чего? – опять открыл глаза Митя. – Где сидишь на стуле?

– В Быстрянке сижу. Это чтоб удобнее. В воде на стуле...

– Ага, понятно.

И на лице Мити скользнула усмешка:

– Ты сидишь, а щука высунулась из воды и глядит удивляется: что это за индюк посреди речки на стуле сидит и удочкой размахивает?

– Коли так – ладно, – сказал Андрейка, надвинул на лоб кепочку и вышел во двор.

И только он вышел, как со стороны улицы, через приоткрытую калитку, опять зазвучали голоса:

– Андрюшка-рыбак...

«Ну, погодите!» И Андрейка взвалил на плечи весь свой багаж и решительно устремился на улицу.

Вышел – нигде никого. Только курица-хохлатка гребет посреди дороги пыль.

Миновала неделя. Ребята уже перестали вышучивать Андрейку «дедом Щукарем», как вдруг по деревне пошли слухи о неведомом звере, который поселился в Быстрянке и почем зря губит выводки гусят и утят. И все это происходило на том самом месте, где Андрейка ловил щуку.

Птичница бабушка Евдокия рассказывала, как посреди реки видела «огромадную чертяку», которая грелась на солнце кверху брюхом.

И вот ребята порешили выследить неизвестного хищника.

Однажды, когда вся «артель» сидела в прибрежных кустах в очередной засаде, вдоль речки на двуколке проезжал Илья Степанович.

– Что за маскировка? – спросил он ребят.

О неизвестном хищнике Илья Степанович ничего еще не знал.

– Они речку стерегут, – раздался вдруг голос Иры-малолетки из-под соседнего куста.

– Речку стерегут? Это что же значит?

Ребята хотели тут же прогнать Иру – везде она встрянет.

– Не трогайте ее, – остановил ребят председатель. – Она ведь маленькая.

– Они чертяку караулят, – не показываясь из-за куста, доложила Ира.

– Чертяку? – удивился председатель.

– Да это бабушка Евдокия... – начали объяснять смущенные ребята.

– Рыба неизвестная в Быстрянке завелась.

– Она у меня у первого клюнула, – с гордостью сказал Андрейка, – да только сорвалась!

– Врашки-завирашки! – опять не утерпела Ира. – Ты сам в речку клюнул. Я видела.

– Ну и вздую я тебя! – и Андрейка хотел уже броситься в кусты, где сидела Ира.

– Да обожди ты, – удержал Андрейку Илья Степанович. – Кто у тебя там клевал?

Илья Степанович славился как рыболов, и ему стоило рассказать все в подробностях.

Это он смастерил коротенькую удочку из можжевельника, у которой вместо поплавка висела на кончике капля воды. Схватит рыба крючок – капля упадет. И еще всякое другое придумывал.

Выслушав ребят, Илья Степанович сказал:

– Это сом. Известно вам, что такое сом?

– Известно, – ответил за всех Валерий Филатов. – Сом – это рыба...

– Ну? – сделал изумленное лицо председатель.

Ребята засмеялись.

– Чего смеетесь? Я ведь не досказал.

– A-а... Ну, доскажи.

– Сом – это рыба очень хищная и усатая. Живет в пресной воде и питается другими рыбами.

– Сдаемся! – весело проговорил Илья Степанович. – Все правильно.

– А откуда он в нашей Быстрянке взялся? – спросил Митя Шкворин. – У нас щук-то никогда не бывало, не то что сомов.

– С низовья поднялся. Надо его обязательно выловить, а то он нам много бед натворит.

– Это мы сделаем, – кивнул Митя. – Наша артель. Только чем его ловить?

– Вот что, артель, – улыбнулся Илья Степанович, – сегодня вечером мы поставим с вами на этого гостя перемет. Решено?

– Решено, – ответили ребята.

Илья Степанович уехал.

Перемет – это длинный шнур, вдоль которого на коротких бечевках-поводках висят пятнадцать-двадцать крючков.

Вечером ребята вместе с Ильей Степановичем поставили на Быстрянке такой перемет. На каждый крючок насадили по лягушке.

Один конец перемета укрепили на берегу, а к другому привязали тяжелый камень, подвезли его на лодке к заводи и сбросили на дно.

Увидит сом на дне заводи одну из лягушек, схватит ее, а тут и вопьется ему в пасть крючок.

Утром на речке было оживленно: весть о том, что ночью на Быстрянке попался огромный сом и теперь сидит на перемете, быстро разнеслась по деревне.

Кружок юных рыболовов собрался полностью. Пришли и малыши. Они тесным рядком уселись на берегу и принялись наблюдать за происходящим. Шуметь запрещалось, поэтому все казалось еще таинственнее и опаснее.

Посреди заводи в лодке были Митя, Сеня Рогачев и Илья Степанович. Ребята сидели на веслах, а Илья Степанович в старой армейской фуражке с приспущенным на глаза козырьком, чтобы не слепило солнце, возбужденный не менее ребят, стоял на корме лодки и за шнур перемета, от которого уже отцепили камень, выводил сома на песчаную отмель.

Тем временем на берегу во главе с Валерием Филатовым и Андрейкой в полной боевой готовности застыли остальные участники ловли. У них в руках была сеть.

Но сом не сдавался. Он то уходил глубоко под воду, и тогда Илья Степанович вслед ему отпускал шнур, то всплывал на поверхность реки и тянул за собой лодку кормой вперед, несмотря на все старания Мити и Сени, которые гребли в противоположную сторону, к берегу.

На телеге с сеном подъехали косари и начали давать советы:

– Илья Степанович, ткните вы его острогой.

– Да нет, лучше веревочную петлю на него накиньте и тащите в лодку.

После долгой и упорной борьбы сом, наконец, устал, и его удалось подтянуть на мелководье.

– А ну! – махнул рукой Илья Степанович береговой команде. – Вперед, только осторожно, на собственные крючки не попадитесь.

Ребята, растягивая сеть, вступили в реку.

– Заводите, – показывал Илья Степанович. – Круче сеть заводите.

Косари отправились ребятам на подмогу.

Широкая морда сома то показывалась из воды, то вновь исчезала.

Когда хищника окружили сетью, Илья Степанович приказал:

– Тяни! Выгребай!

И тут вода в заводи забурлила, закипела... Это сом метался в сети.

По реке поплыли обрывки водорослей и клочья пены. Казалось, в заливе работал винт парохода.

– Попался! Не уйдет! – торжествующе прыгали на берегу ребята.

Рыболовы, облепленные песком и тиной, мокрые, всклокоченные, пыхтели в речке.

Сом хлестнул хвостом, и сразу несколько ребят отлетело прочь от сети.

– Вот это бацнул!

Сеть за концы выбирали на берег. Вода в заводи пузырилась, клокотала.

– Близко не подходите, – предупредил Илья Степанович. – Зашибить может.

Наконец всю сеть выбрали на берег. В ней билась большущая рыбина, чуть поменьше оглобли. Никто из ребят никогда о такой и слышать не слышал и видеть не видел.

Илья Степанович и один из косарей вынули из уключин весла и оглушили ими хищника.

Спина у сома была черная, на боках – зеленые с желтым пятна. От широкой пасти отходили четыре уса – два белых и два красноватых.

– Ну вот! – сказал Валерий Филатов. – Я же говорил, что он усатый!

– А зубы у него какие острые! – заметила Ира. – И много-много...

– Ой, глядите! – воскликнул вдруг Федя Дудкин. – У него во рту крючок!

Ребята пригляделись:

– И правда, крючок.

– Это, наверное, твой, Андрейка!

– Мой, – важно сказал Андрейка. – Вот мой крючок у него.

– Значит, сом у тебя первого клюнул, – проговорил Илья Степанович.

– И верно, – поддержали председателя ребята, – это Андрейка его приметил, когда утенок-то нырь...

– Героический рыбак, – потрепал Андрейку по плечу Илья Степанович.

Андрейка для солидности нахмурился.

– Принять его в артель! – сказал Митя.

– Принять! – хором подтвердили ребята.

Андрейка еще больше нахмурился, застеснялся и от удовольствия даже покраснел.

ПЕС МАЛЫШ

Пришла ко мне почтальон Оля и говорит:

– Иван Григорьевич, вам щенок не нужен? – И из своей почтарской сумки, нагруженной газетами и журналами, вытащила рыжего маленького пса.

Пес тут же ухватил рукав моей рубашки.

– Откуда он взялся, такой прыткий? – спросил я Олю, стараясь освободить рукав.

– Не знаю, – сказала Оля. – Прихожу я утром в контору колхоза, а он на ступеньках сидит. Может, его кто подбросил, или сам он приблудился... Совсем еще глупый малыш, все бы ему только кусаться.

– Эй ты, глупый пес Малыш, – сказал я, – отдай рубашку!

Не тут-то было! Пес замотал головой и плотнее сжал челюсти.

– Да ты, я вижу, упрямый... Ну ладно, так и быть – оставайся жить у меня. Только рубашку отдай.

Но пес рубашку не отдал, пришлось отнимать.