Текст книги "Наша компания"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Мост, как всегда, стерег усиленный караул. Караульные заметили, что к мосту приближается плот с костром.

Англичане почувствовали что-то неладное и захотели вплавь добраться до плота, чтобы потушить на нем костер. Но тут они увидели ящик со снарядами и испугались: ведь снаряды могут взорваться в любую секунду!

Англичане подумали: может быть, плот благополучно пройдет под мостом, и пусть потом снаряды взрываются где хотят.

Но плот не прошел благополучно под мостом: он зацепился мачтой за широкие нижние балки и остановился.

Точно рассчитал Александр Матвеев размер мачты!

Англичане решили было отпихнуть плот, да мачта уперлась под самой серединой моста. Так просто к ней не доберешься: надо лезть под мост.

А кто полезет?

Пламя костра все ближе и ближе подкрадывается к снарядам.

«Сейчас снаряды взорвутся», – думают обрадованно бойцы.

Тогда англичане побежали за ведрами, чтобы сверху залить костер, и за баграми, чтобы сбросить с плота ящики со снарядами.

Но пока они бегали, пламя костра успело добраться до снарядов, и мост от взрыва разлетелся на куски.

КОРОЛЬ СКАЗАЛ: «ДУДКИ»

С Алешей я познакомился задолго до Отечественной войны.

Пристроившись у окна, я возился с конторскими книгами, составлял балансовый отчет по колхозу.

Медленные сумерки настаивались в углах избы. Стадо уже разобрали по дворам, и на улицах деревни было пустынно. С берега реки доносилось хлопанье белья о деревянные мостки – это запоздалая хозяйка заканчивала стирку, да изредка со стороны клуба придувало ветром треньканье мандолин и потряхивание медных гремков бубна.

– Эх-вох! Эх-вох! – руководил кто-то голосистый мандолинами и бубном, чтоб они настроились, ухватили лад и не рознили бы.

Мимо окна с полным ведром молока прошла сестра. Я слышал, как она цедила молоко в крынки и относила их в подвал, где накрывала чистыми досточками: не то запрыгнет лягушка или вползет жук.

Потом сестра перебрала плотнее косы, округлила гребенкой брови и сказала:

– Пойдем в клуб – Алеша приехал!

Я прикинул на счетах последние итоговые цифры баланса, вписал их в таблицу и отправился переодеваться.

Когда мы с сестрой пришли в клуб, там собралось уже много народу, на стену натягивали полотняный экран, расставляли скамейки и стулья. Дети мельтешили под ногами, за что получали от взрослых тычки в затылок.

У крыльца потрескивал канифолью шкив движка, вращал якорь генератора.

Старики по зимней привычке уселись в глубине зала около белых изразцов голландки, обстоятельно высморкались в разноцветные платки, надели очки и приготовились.

Девушки обступили передвижку. Из-за их плеч я все же разглядел молодого механика. Это и был Алеша. Он проверял силу звука, прислонив к звуковой рамке аппарата листок бумаги. Репродуктор под экраном урчал и булькал.

Не отрываясь от своего занятия, Алеша рассказывал девчатам что-то затейливое на разные голоса. Девчата слушали, жмурясь от интереса и удерживая напряженное дыхание.

Я остановился неподалеку от Алеши, тоже невольно прислушиваясь. Он заметил меня, окликнул:

– Дружище! Помоги ленту перемотать!

Я подошел.

Так мы познакомились.

Было интересно следить, как пальцы Алеши прикасались к деталям киноаппарата, с какой быстротой он вкладывал пленку, щелкал откидными роликами барабанов и, на одно мгновение заглянув в объектив, безошибочно устанавливал рамку по кадру.

Алеша кочевал с передвижкой по всему району, из деревни в деревню, и его знали всюду.

В нашем селе он задерживался дольше обычного. Новые фильмы привозил прежде всего к нам. Причиной этому была Аннушка – темно-русая, с синими глазами, застенчивая и трепетная, как луговой мотылек.

Когда поздними вечерами их встречали вдвоем где-нибудь на сторонних тропках или у дальних речных затонов, полных лунного шелеста воды, Аннушка стеснялась, укрывала глаза. Ей казалось, что она и сердце от людей укрывает, а в нем свою любовь – юную и доверчивую.

Алеша тоже смущался, потому что густая синь Аннушкиных глаз давно уже околдовала его волю и независимость.

У Алеши всегда было много заказов на городские товары. Как только он приезжал, к нему, спотыкаясь и отшибая друг другу пятки, устремлялись ребята, придерживая юбки, спешили девушки.

– Чернильницы привез? Непроливайки?

– Ниппель для велосипеда?

– Примус?

– Фотобумагу?

– Пакетик с гвоздикой не позабыл?

– А полтора метра клеенки?

И Алеша, точно коробейник, раздавал чернильницы, фотобумагу, плитки столярного клея, пуговицы, запонки, наперстки.

Аннушкин дед Евстигней молча подходил к Алеше, и Алеша молча вручал ему красный огнетушитель, который по указанию деда возил в город на профилактику. Дед Евстигней клал огнетушитель на плечо, будто полено, и торжественно шествовал с ним по деревне к своей избе. Этот старый огнетушитель подарил ему какой-то родственник-пожарник, и с тех пор дед Евстигней лишился от гордости всякого покоя.

В пору жатвы Алеша подвозил кинопередвижку к стану и запускал фонограмму с песнями. Около аппарата оставлял ребят, а сам шел или к косарям, или на ток подавать снопы в молотилку, или к автомашинам носить мешки с зерном.

– На что тебе трудодни? – интересовались девушки. – У тебя ж оклад!

– Я тоже гордый, – отвечал Алеша. – Дед Евстигней огнетушитель имеет, а я колокол для пожарки отлить желаю, и чтобы из бронзы!

* * *

О том, что немцы захватили районный город Покровск, мы узнали в конце октября.

С поздних осенних деревьев уже сыпались только отмершие кусочки коры и шерстинки мха. Мокли крыши изб и над ними – пустые скворечни. Черные прогорклые лужи залили канавы и овраги. Дождь распустил дороги и тропки.

Алеша жил в нашем селе вторую неделю. Передвижка стояла в читальне под столом, завернутая в матерчатые плакаты.

Как-то мы с Алешей сидели в кладовой клуба, где он поселился.

Дождь мелкими злыми брызгами скреб стекла, висел над землей желтым туманом.

В нагретой духовке парилась репа, закипала кастрюлька с чаем. Иногда в трубу врывался ветер и беспокоил в топке угли. Тогда по стенам и потолку перебегали суетливые отблески пламени. Пахло теплой печной известью и сухими дровами.

Неожиданно в кладовую вбежала Аннушка, задохнулась, взялась за грудь.

– Ты что? – вскочил испуганный Алеша. – Что с тобой?

– Немцы в городе, – прошептала Аннушка, опустилась на колени, закрыла лицо руками и заплакала.

* * *

Деревни под снегом. Над окнами частоколом нависли сосульки – не сбивает их детвора. На завалинках и крылечках не притоптан снег. У колодцев наплыли ледяные бугры – никто их не скалывает. Не видно полозниц дороги. Люди почти безвыходно сидят в избах: деревни полонили немцы. Но Алеша по-прежнему разъезжал с кинопередвижкой, показывал советские кинофильмы. Вместе с ним ездила и Аннушка.

В той деревне, куда они держали путь, знали об их приезде, готовились к встрече. Связь между деревнями велась через ходоков. Неизвестно, кто их назначал. Народ сам заботился об охране своих любимцев.

С приездом кинопередвижки окна помещения плотно завешивались матрацами и одеялами, чтобы ни свет, ни звук не проникали наружу. За околицу высылались дозорные.

Алеша, в жестком с мороза кожушке, в заячьей ушанке, выходил перед сеансом к экрану. Он рассказывал колхозникам о фронте, о немецких порядках, о насилиях. Алеша приспособил усилитель киноаппарата и хотя примитивно, но оборудовал приемную радиостанцию, по которой Аннушка записывала передачи из Москвы.

– Посмотрите картину о Ленине, – говорил Алеша. – И пусть каждый поразмыслит наедине со своей совестью, что ему нужно теперь делать, как жить!

Немцы начали охотиться за Алешей. Хотели уничтожить передвижку. Они задабривали старост, подкупали полицаев, били колхозников.

Но после очередных немецких облав где-нибудь на дощатом заборе или на железных воротах появлялась задорная Алешина надпись, наведенная мелом или смолянистым варом: «Король сказал: «Дудки!» Алеша запомнил эту фразу из кинофильма «Новый Гулливер».

В нашем селе немцы часто устраивали обыски.

После одного из них угнали Аннушкиного деда Евстигнея, а избу спалили.

Сам я в это время был в партизанском отряде «Зеленые братья», куда Алеша являлся за новыми кинофильмами.

* * *

Однажды ночью к нам в отряд крестьяне привезли Аннушку – одинокую, застывшую от холода, с полными горя глазами. Никто ни о чем ее не спросил. Я тоже.

Вскоре она ушла в зимнюю степь: унесла от людей слезы и примолкшее от боли сердце. Долго ее не было. Потом она вернулась и потребовала от командира партизанского отряда, чтобы он достал новую передвижку. Командир отряда дал слово радировать о передвижке в центральный штаб.

Только после этого Аннушка немного успокоилась и смогла рассказать, что случилось тогда, в ту ночь.

– Мы выехали с Алешей в Лихово в самый темный час. Я побаивалась, чтоб плутаться не начали. Где дорога, а где степь – никак понять нельзя. Ветер встречный дует, лицо морозит, дышать не дает. Алеша рядом с санями шел, путь высматривал. Он на всех дорогах свои приметы имел. А я в розвальнях сидела. Не разрешал он мне вставать. «Застудишься, – говорит. – Тяжело. Сугробы за день выпали, ноги вязнут». Оберегал он меня. Укутал овчиной, соломы настелил, вдобавок сверху снегом присыпало – согрелась я. Только б не уснуть, старалась. А немцы уже нас поджидали. Засаду устроили. Алеша первый недоброе почувствовал. Меня схватил: «Молчи, Анка!» – сбросил с саней в снег и подхлестнул лошадь. Отъехал немного, там и наскочили на него немцы. Сколько – не знаю. Алеша отстреливаться начал. А ветер вьюжит, в ушах воет. Когда поднялась, выстрелы уже смолкли. Один ветер в поле да я.

Аннушка сжала ладонями виски. Щеки ее побледнели. Она заговорила горячим, торопливым шепотом:

– Я сидела подле Алеши. Изуродовали его немцы и бросили. Не дался он живым. В снегу рытвины я приметила и кровь. Алеша тоже не одного немца убил. С собой они их увезли. А он теплый лежит. И я легла возле него в снег. Потом пришли люди из Лихова. Догадались по саням, что Алеша ехал, выстрелы слышали. Было это совсем близко от села. Вырыли Алеше могилу тут же у дороги и похоронили. Памятью мне его заячья ушанка осталась.

Вскоре к нам в отряд из центрального штаба прислали новую кинопередвижку, и закочевала она по деревням, как и в былое время.

Теперь немцы гонялись за Аннушкой, хотели взять ее живой, а передвижку уничтожить. Но Аннушка писала им мелом, чернилами, карандашом на заборах, на стенах, на столбах: «Король сказал: «Дудки!» Писала сажей, смолой, дегтем на шлагбаумах, на дорожных указателях, на афишных тумбах, на товарных вагонах, на мостовой, на оконных ставнях: «Дудки!», «Дудки!»

Пятнадцатого января сорок третьего года в наше село вошли передовые части Советской Армии. Я видел Аннушку в этот день. Она стояла в шубейке, подпоясанной широким солдатским поясом, в резиновых ботиках, тоненькая такая, и махала проезжавшим на машинах бойцам старой заячьей ушанкой.

notes

Примечания

1

Кяфиры – так басмачи называли воинов Красной Армии.