Текст книги "Наша компания"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Леня понимал, что он теперь должен помогать матери, быть с ней внимательным, но пока не мог ничего с собой поделать. Дом, в котором не было отца, не было человека, которого он так любил, стал для него тягостным, гнетущим своей тишиной.

Часто наведывалась Даша. Она рассказывала маме содержание новых кинофильмов или учила маму вышивать японской штопкой.

На имя отца поступали письма. Леня письма не вскрывал, а передавал матери. Она медленно распечатывала их и так же медленно прочитывала. При этом бледнела, и губы ее дрожали.

Ведь все в письмах, все слова были обращены к отцу. Леня отводил эти удары от себя, и они ранили мать.

И к телефону Леня старался не подходить: случалось, что спрашивали об отце. А Леня не хотел отвечать, и это опять делала мать.

Однажды ночью Леня проснулся. Проснулся неожиданно, как просыпаются от тревожного сна.

Дверь в комнату матери была закрыта. Щель в дверях светилась зеленым светом от настольной лампы.

Мать не спала. Она тихо плакала. Леня догадался, что мама достала фотографии отца и письма, которые хранились у нее в кожаной сумке.

И как тогда на мосту, Лене захотелось обнять мать за плечи и шепнуть ей: «Мама, не плачь. Я с тобой!»

Леня приподнялся на кровати, но в то же время зеленый свет в щели погас и наступила тишина.

Может быть, мать почувствовала, что Леня проснулся, и поэтому погасила свет и перестала плакать.

В эту ночь Леня долго лежал без сна.

4

Прошло еще несколько дней...

Все теплее становились весенние ветры, все звонче пели птицы. Развернулись на тополях свежие трубчатые листья, подсох на улицах асфальт и булыжник.

Сегодня Леня рано вернулся из школы, пообедал, помыл посуду и сел читать книгу «Юный натуралист», которую он взял в библиотеке.

Зазвонил телефон.

Леня подошел и снял трубку. Незнакомый мужской голос спросил маму.

– Она еще на фабрике, – сказал Леня.

– А это кто? Леонид, что ли? – не успокаивался голос.

Леня слегка запнулся с ответом, так непривычно прозвучало для него собственное имя Леонид.

– Да. Это я. А со мной кто говорит?

– Смольников. Доводилось от отца слышать?

– Доводилось.

Леня вспомнил, что Смольников – секретарь парткома завода. Смольников помолчал, потом медленно проговорил:

– Я вот по какому делу, Леонид, – нужно сдать отцовский партийный билет.

У Лени нырнуло сердце.

– Сдать? Кому?

– Мне, дорогой, и сдать. А я передам в райком. Придет мать, пускай возьмет билет и принесет на завод. Ну, а ты что поделываешь? Как учеба?

– Учеба ничего, – с трудом ответил Леня.

Он представил себе, как мама побледнеет и как вздрогнут у нее губы, когда она узнает, что партийный билет требуется отнести на завод. И вновь она одна. Ей надо идти, а он остается, он в стороне, он опять ждет.

И вдруг Леня тихо, но решительно сказал:

– Позвольте мне принести партийный билет отца.

– Тебе? – Смольников задумался. – Что ж, приноси. Кстати, и разговор с тобой найдется.

Леня повесил трубку, прошел в комнату к матери и нашел в тумбочке старую кожаную сумку. В ней среди фотографий и писем лежал партийный билет.

Леня взял билет, открыл обложку. Крупными красными цифрами был обозначен номер – 00253497. Дальше, под номером, было написано: «Емельянов, Андрей Власович, в партию вступил в 1936 году». Потом – личная подпись отца (тушью), подпись секретаря райкома (тоже тушью) и круглая печать, которая краешком захватывала фотографию. Отец был снят в коричневом костюме, в белой рубашке и при галстуке.

Чтобы не заплакать, Леня поскорее убрал в карман билет, громко захлопнул дверь квартиры и выбежал на улицу.

В проходной завода у Лени потребовали пропуск.

– Я к товарищу Смольникову, – сказал Леня. – Он меня вызывал.

– Емельяновым будешь, что ли? Андрея Власовича сынком?

– Да, Емельяновым.

– Было тут распоряжение о тебе. Иди в заводоуправление. Справа, двухэтажный корпус.

Леня попал на заводской двор. Прямо перед Леней по узкой колее паровоз тащил платформу. На платформе были сложены отливки больших моторов. В стеклах кузнечного цеха отражалось пламя нефтяных горнов. Пламя вздрагивало от ударов паровых молотов. У складов по эстакаде двигался кран. Он подхватывал обвязанные тросом ящики с маркой завода и грузил на пятитонки «МАЗы».

Леня пропустил паровоз с платформой и направился в заводоуправление. На втором этаже он отыскал дверь с надписью «Секретарь парткома» и постучал.

– Входите! – услышал он голос Смольникова.

Леня вошел.

– A-а, это ты, Леня, – и Смольников поднялся из-за письменного стола и пошел Лене навстречу.

Он был в сапогах, в галифе и в кожаной куртке на «молнии». Левый глаз был закрыт черной повязкой.

Смольников обнял Леню, и они начали прогуливаться по ковровой дорожке. В кабинете в кадках росли деревца лимонов. Возле окна стоял несгораемый шкаф. Рядом висел план завода, расписанный и размеченный цветными карандашами. Стол был завален образцами проволоки, слюдяными прокладками, графитовыми щетками от моторов. Это напомнило рабочий стол отца. И здесь, в незнакомом кабинете, все было близким и понятным. Леня почувствовал себя спокойнее, исчезло смущение перед секретарем.

– Ну, Леонид, расскажи о вашем житье!

– Житье ничего, – ответил Леня.

– Денег хватает?

– Хватает пока.

Слышно было, как ухали в кузнечном цехе молоты, изредка тонко свистел паровоз.

– Ну, а мать как? Как она у тебя?

Леня смутился: он впервые услышал, что мать у него, а не он у матери.

– Мать у меня ничего.

– Что ты заладил – ничего да ничего! Ты, Леонид, следи за матерью. Сам ее попусту не дергай и другим не позволяй. Она сейчас в таком состоянии, точно ей в грудь выстрелили. Ты понять это должен.

– Я понимаю, – ответил Леня.

Смольников подвел Леню к столу и усадил в кресло. Леня догадался, что наступила та минута, которой он особенно боялся. Он достал из кармана партийный билет отца и протянул Смольникову.

Смольников взял билет, раскрыл его и долго, как и Леня в квартире, смотрел на первый листок.

Потом сказал:

– Славную жизнь прожил твой отец, мальчик.

Леня сидел неподвижный и взволнованный.

Вдруг Смольников начал осторожно отклеивать фотографию с билета. Когда отклеил, протянул ее Лене.

– Возьми и храни у себя.

И Леня осторожно принял от Смольникова фотографию отца, на которой был отпечатан краешек круглой печати Компартии Советского Союза.

ВОТ ОН – СЕВКА ГУСАКОВ

1

Я и Катя спешим предупредить: не вздумайте связываться с нашим братом Севкой. Это такой хитрец и выдумщик, что с ним наплачешься. Дедушка говорит, что Севка просто замешан на потехе.

Да. Для кого потеха, а для меня и Кати совсем наоборот – одни огорчения. Только успевай следить за Севкой, а то непременно в чем-нибудь тебя обхитрит или придумает какую-нибудь веселую затею, от которой ему одному весело.

Запомните, как выглядит Севка, чтобы вы сразу смогли его узнать и спастись от хитростей. Весь он какой-то разноцветный: штаны сине-зеленые, а куртка зелено-синяя, нос и щеки в рыжих точках, будто сквозь сито на Севку что-то рыжее сыпали, башмаки коричневые, а шнурки в них почему-то белые.

Недавно у соседских ребят вот что произошло, и все из-за Севки.

Толя и Гога братья. Толя старший брат, Гога младший.

Братья остались дома одни и затеяли борьбу. Боролись они до тех пор, пока не стукнулись головами. Толе ничего, а Гога набил шишку.

Толя испугался: теперь мать догадается про борьбу и рассердятся. Когда они борются, всегда что-нибудь случается. То почему-то ваза со стола упадет, то занавески оборвутся, то вдруг все стулья опрокинутся. Вот мама и сердится.

И начали братья думать, как шишку вывести. А она очень большая и прямо посредине головы вспухла.

Прикладывали к ней медный таз для варенья, лили из чайника холодную воду. Толя пытался приложить даже ступку, правда тоже медную, но Гога заупрямился и от ступки отказался. Тогда помазали йодом. Но шишка не прошла, а сделалась еще заметнее.

Братья призадумались.

А Севка тут как тут, разноцветный и хитрый.

Поглядел он на Гогу и сказал:

– Надо его к стенке приставить вниз головой.

– Для чего? – удивился Толя.

– Шишка обратно в голову вдавится.

– Сам такое придумал? – недоверчиво спросил Толя.

– Зачем сам, дедушка сказал, – не сморгнув, сочинил Севка. – Он видел, как вы с тазом бегали. Только постоять на голове надо подольше.

Братья взяли подушку, чтобы было мягко стоять, и положили ее на пол у стены.

Гога уткнулся в подушку головой, а Толя ухватил его за ноги и приставил к стене.

Стоит Гога на подушке вниз головой, руки растопырил, о стенку держится.

Толя нагибается и спрашивает у него:

– Ну как? Вдавливается?

И Севка тоже нагибается и спрашивает:

– Ну как? Вдавливается?

А Гога ничего ответить не может, красный, пыхтит и ногами стенку корябает, чтобы не упасть.

И Севка тоже красный. От смеха, конечно. Даже рыжие точки на носу куда-то подевались, так ему смешно и такой он красный.

2

У Севки всегда и на все готов ответ.

Жили мы летом в пионерском лагере – я, Катя и Севка.

Однажды на вечерней линейке старшая вожатая говорит:

– Сегодня три человека влезли в окно пионерской комнаты. Двери для них, очевидно, не существуют. Кто были эти трое? Пусть наберутся мужества и сделают шаг вперед.

Двое набрались мужества и сделали шаг вперед.

– Кто третий? – громче прежнего спрашивает вожатая и пристально смотрит на Севку.

Мне Севку не видно в строю, только его коричневые башмаки видны с белыми шнурками.

Сейчас, думаю, Севкины башмаки сдвинутся с места. Он сделает шаг вперед и признается.

Но Севкины башмаки стоят себе и не сдвигаются с места.

– Всеволод Гусаков! – не выдерживает пионервожатая. – Ведь третьим, кто влез в окно, был ты! Почему же не выходишь из строя? Неужели не хватает мужества?

– У меня мужества хватает.

– А в чем же дело?

– А я не влез. Я вылез.

3

Севка мастер давать всякие клятвы – глаза закроет, наморщится весь, вроде он серьезный стал и совсем не хитрый, и скажет:

– Если я еще раз съем начинку из твоей или Катиной ватрушки, то в наказание обязуюсь съесть метелку.

Не верьте! Ни за что не верьте Севкиным клятвам про метелку.

Метелка у нас в кухне всегда цела-целехонька, а вот у меня и у Кати он недавно опять съел – только не творог из ватрушек...

Наварила нам мама тарелку манной каши с вишневым вареньем и цукатами.

Мы все любим такую жидкую манную кашу, потому что она и на кашу не похожа, когда еще с вареньем перемешана и с цукатами.

Мама сказала:

– Принесите свои тарелки и поделите кашу между собой.

Я и Катя принесли свои тарелки, хотели поделить кашу, а Севка не пошел за своей.

Он сказал:

– Вовсе даже ни к чему лишние тарелки пачкать, чтобы кашу съесть. Потом бегай на кухню мой их да вытирай.

Это мама завела такой порядок, что каждый из нас должен сам за собой мыть посуду.

– А как же кашу съесть, чтобы лишние тарелки не пачкать? – спросила Катя.

– Прямо из одной, – предложил Севка. – Все сразу.

– Все сразу – не хочу, – отказалась Катя. – Ты нас объешь!

И я тоже не согласилась: Севка хитрый и проворный – мигом объест.

– Ну, не хотите все сразу, давайте по очереди. Я чуточку отмерю и съем. У меня сегодня что-то аппетит плохой.

Катя меня в бок толкает.

– Если чуточку, то пускай ест.

– Хорошо, – сказала я Севке. – Мы согласны. А как ты отмеришь?

– Очень просто. Будете свою кашу держать ложками.

Мне даже интересно сделалось.

Севка начертил ложкой на каше коротенькую полоску.

– Здесь и держите, где полоска, – сказал он. – Здесь ваша каша кончается, а моя начинается. Видите, у меня каши всего на три глотка.

Я и Катя окунули ложки в кашу, где полоска, и начали держать.

Держим, а Севка ест, косточки из вишен выплевывает и цукаты жует.

Быстро ест Севка, косточек все больше и больше становится.

Я смотрю, Севкина каша маленькая была, на три глотка, а он ее ест, и она не кончается. Зато наша каша в тарелке прогнулась.

И Катя тоже заметила, что прогнулась.

А Севка не останавливается, ест. Говорит только, чтобы мы свою кашу крепче держали.

Мы держим, стараемся. А каша совсем прогнулась.

Тут мы с Катей побросали ложки и закричали:

– Объел нас! Каши совсем не осталось!

Так оно и было: вместо каши на дне тарелки лежала тоненькая манная корочка с бугорками: это сквозь корочку торчали последние вишни и цукаты.

4

Всем ребятам нашей квартиры – мне, Кате, Севке, Толе и Гоге – поручено убирать коридор: подметать полы, натирать их суконкой, стряхивать пыль с чемоданов, которые сложены на шкафах аккуратной стопкой.

Прежде мы коридор убирали друг за другом, по расписанию.

Севка предложил убирать сообща.

– Так быстрее.

Катя Севку спросила:

– А сам ты будешь сообща?

– Конечно! – бодро ответил Севка.

Мы все подумали и согласились.

– Катька, возьми тряпку, – тут же начал распоряжаться Севка, – встань на стул и протри чемоданы. А ты, – повернулся он ко мне, – подметай пол. А мы будем натирать. Где суконка? Гога, найди суконку! Она в шкафу лежала, в ящике. А Толя где? Толя, помоги Катьке донести стул. Эй, команда! Шевелись, поспевай!

И мы шевелились, поспевали.

Катя обмахивала пыль с чемоданов, я подметала пол той самой метелкой, которую Севка давным-давно должен был съесть, а Толя и Гога вместе с Севкой готовились, чтобы натирать.

Способ, как быстрее натирать, опять предложил Севка.

Я вас уже предупреждала, что на выдумки он мастер.

– Суконка не годится, – забраковал он.

– Это почему? – спросил Толя.

– Маленькая очень. Гога, тащи ковер, что у дверей!

Гога притащил ковер.

– Я на него сяду для тяжести, а вы меня будете возить. Полы сразу заблестят.

– Нет, я! – заявил Гога. – Я сяду!

– Тебе нельзя, – ответил Севка.

– Почему нельзя?

– Ты легкая тяжесть. Блеска не получится. Я же знаю!

И Севка уселся на ковер, а Толя и Гога начали его возить по коридору, натирать полы.

Когда уборку кончили, мы спохватились, что во всей затее убирать сообща один Севка ничего толком не делал – кричал, руководил да ездил на ковре, как «тяжелая тяжесть».

Опять всех нас надул.

И вот с тех пор я, Катя, Толя и Гога – мы объединились.

Мы все следим за Севкой, чтобы положить конец его хитростям.

Теперь и вам известно, кто такой Севка Гусаков. Вы его сразу узнаете и не будете с ним связываться, а то наплачетесь...

КОНУРА, ЛЕСТНИЦА И КУЗЬМИЧ

1

Люк – так зовут мастера. Димка – так зовут подмастерья.

Люк и Димка сколачивают вещи самые большие на свете.

Если табуретку, то такую высокую, чтоб не взобраться. Если тележку, то такую громоздкую, чтоб не сдвинуть. Если носилки для песка, то такие тяжелые, чтоб не поднять.

Бабушка Люка купила отрывной календарь и попросила приколотить его к стене. Люк с радостью согласился.

Он взял гвоздь, самый большой конечно, и начал приколачивать к стене календарь.

В буфете испуганно тренькнули чашки. Вздрогнул, покачнулся на потолке абажур. Вскоре пришла соседка и сказала, что к ней в кухню лезет какой-то гвоздь.

Что делать? Тащить гвоздь обратно сил не хватит!

– Ну ладно, – согласилась соседка, – пусть лезет. Я на него сковороду повешу.

Люк доволен. Вот так гвоздь он забил – всем гвоздям гвоздь! В одной комнате на нем календарь висит, а в другой через стену – сковородка.

2

Люк сказал Димке:

– Давай построим конуру для твоего пса Ужика.

– Но ведь Ужик маленький и живет дома.

– Ничего. Поживет и в конуре. Двор стеречь научится.

– Я-то что, я пожалуйста, – уступил Димка. – А вот он как...

– Хватит ему дома отсиживаться, – и Люк взял лопату, а Димке велел взять длинную рейку.

В углу двора выбрали место для конуры.

Димка четыре раза приложил рейку к земле, а Люк четыре раза прочертил вдоль нее лопатой. На земле получился квадрат – размер будущей конуры.

– Ты сядь, посиди внутри, – сказал Люк, показывая на квадрат. – Вроде ты Ужик. Надо уточнить размеры.

Димка сел посреди квадрата. Люк отошел и поглядел со стороны.

– А теперь ляг.

Димка лег, вроде он Ужик, который лежит.

Люк опять поглядел со стороны.

– А теперь встань. Нет, не так. На четвереньки.

Димка встал на четвереньки, вроде он Ужик, который стоит.

Размеры уточнили и приступили к строительству.

Конура должна была получиться солидной, большой...

Все, что затевали строить Люк и Димка, всегда должно было получаться солидным и большим. Но почему-то не получалось, и всегда не по вине строителей, а по нехватке стройматериалов: стекла, замазки, бумаги, воды, земли, камней, деревьев.

По двору шел дворник Трофим Спиридонович. Он увидел друзей за работой.

– Что строите? – спросил Трофим Спиридонович. – Никак конюшню!

– Нет, не конюшню, – ответил Люк. – Конуру строим.

– И сколько же псов будет в ней проживать?

– Один пес. Ужик.

– Н-да, – крякнул Трофим Спиридонович. – Как бы этот самый Ужик не заблудился в конуре.

По двору шел Николай, шофер с грузовика.

– Привет рабочему классу! – крикнул он ребятам. – Подо что сарай возводите?

– Мы не сарай возводим, – отвечал Люк.

– А что же?

– Конуру.

– Капитальное сооружение! – Николай присвистнул, завел грузовик и уехал.

Шла по двору старуха Авдотья с корзиной. А в корзине баранки.

Остановилась возле ребят и сказала:

– Погреб, он в земле должен быть. А вы его сверху сколачиваете.

– Да не погреб это, – уже обиженно ответил Люк.

Старуха Авдотья немного помолчала, потом опять сказала:

– Тогда, может, курятник?

– И не курятник, а конура.

– Ну-ну, – закивала головой Авдотья, достала из корзины баранки и протянула ребятам.

– Перекусите. Наморились, верно, от такой конуры.

Люк и Димка перекусили баранками и вновь принялись строгать, пилить, сколачивать.

Тут Димка предложил:

– Давай Ужика приведем. Конуру покажем.

Люк согласился.

Димка на длинной бельевой веревке приволок маленького заспанного Ужика и подтолкнул его к конуре.

Ужик на конуру тихо зарычал, очевидно с испугу, и сел на хвост.

– Ничего, привыкнет, – сказал Люк. – Ты за него не волнуйся.

– Я-то что, – сказал Димка, – я не волнуюсь. А вот он как...

Строительство было в самом разгаре, но тут неожиданно кончился стройматериал.

К ребятам подошел дворник Трофим Спиридонович.

– Н-да, – сказал Трофим Спиридонович. – Дух вон!

– Дух у нас есть, – сказал Люк. – Доски кончились.

3

– Будем строить лестницу, – сказал Люк Димке.

– А для чего?

– Влезем на мачту.

– На самую-самую верхушку, – радостно сказал Димка.

Во дворе росла высокая сосна почти без ветвей, за что прозывалась мачтой. Она была, конечно, самой высокой сосной в округе, иначе Димка и Люк не стали бы ею интересоваться.

– А из чего будем строить?

– Из конуры.

Недостроенную конуру тут же разобрали на доски, и снова друзья принялись строгать, пилить, сколачивать и уточнять размеры.

Вскоре дворник Трофим Спиридонович, шофер Николай, старуха Авдотья и остальные жильцы дома узнали, что Люк и Димка мастерят лестницу, выше которой не будет во всем поселке. И нужна эта лестница для того, чтобы взобраться на сосну-мачту, на самую верхушку.

Со дня на день лестница увеличивалась и лезла через двор.

Когда кончилась конура, Люк деловито распорядился:

– Разберем носилки.

Носилки тут же разобрали на доски, и лестница полезла дальше.

Когда кончились носилки, Люк распорядился:

– Разберем тележку.

Тележку разобрали, и опять друзья взялись за молотки, пилу и гвозди.

Лестница уже перелезла через кучу песка, через поваленное дерево, через крышку подземного колодца и перегородила весь двор. Она путалась у жильцов под ногами, а шофер Николай чуть не передавил ее грузовиком.

Трофим Спиридонович взглянул на лестницу, потом прикинул размер сосны и сказал:

– Ну что? Опять дух вон?

– Нет, – ответил Люк. – Еще табуретка есть!

Но закончить лестницу было не суждено: не хватило все-таки стройматериала.

Люк и Димка даже обрадовались. Они втайне уже решили бросить затею с лестницей, потому что поднять ее с земли не было никакой возможности: она угрожающе изгибалась, громко скрипела, трещала.

Но Трофим Спиридонович каждый раз донимал друзей вопросами:

– Ну что? Когда на мачту полезете?

– Мы не полезем, – сказал однажды Люк. – Лестницу поднять нечем.

– Понимаю, – оказал Трофим Спиридонович. – Хорошо бы лебедку или подъемный кран.

– Да, да! Кран! Лебедку! – обрадованно воскликнули Димка и Люк.

Они хотели, чтобы Трофим Спиридонович оставил их в покое.

Но Трофим Спиридонович не оставлял их в покое.

– Мы вам поможем. Все жильцы выйдут помогут.

– Она короткая еще, до верхушки не достанет, – отговаривались Люк и Димка.

– Не беда. Все равно большая. В поселке другой такой не сыщешь. Надо попробовать поднять, примерить. А вдруг и до верхушки достанет? Эй, Николай! Иди подсоби рабочему классу! И ты, Авдотья, и еще кто там в доме есть, пускай все идут!

Жильцы пришли, подхватили лестницу, самую большую в поселке, и попытались поднять. Лестница изогнулась, заскрипела, затрещала. Вот-вот переломится надвое.

Бросили тогда жильцы лестницу, засмеялись и разошлись.

Так и осталась лестница на месте, длинная и бесполезная.

Только Трофим Спиридонович не ушел. Он достал кисет с табаком, свернул папироску и сказал Димке и Люку:

– Вы – что Кузьмич. Был у меня один такой земляк...

– Он тоже, как мы, лестницу строил? – спросил Люк.

– Нет, не лестницу.

– Может, конуру? – спросил тогда Димка.

– Нет, и не конуру. А служил он капитаном на речном катере. И был тот катер с обыкновенным нормальным гудком. А Кузьмичу этого мало. Захотел он раздобыть гудок, чтоб самый большой и самый голосистый на всю реку.

Трофим Спиридонович зажег спичку и прикурил папироску.

– Ну и вот, раздобыл он такой гудок и приладил его на свой катер. Развел пары и собрался в путь-дорогу. На прощание приказал погудеть и отчаливать. Погудел катер басом, погудел на всю реку, но не отчалил.

– Почему? – удивился Люк.

– Весь пар в гудок вышел, вот почему.

– Дух вон! – сказал Димка.

– Именно, – кивнул Трофим Спиридонович.

ТЕПЛЫЕ ОГНИ

1

К новогоднему празднику в городе многое меняется: плотники строят елочные базары, садоводы из оранжерей привозят как можно больше свежих цветов, шоколадные повара на шоколадных фабриках варят как можно больше шоколада, кондитеры на бисквитных пекут как можно больше бисквитов. В «Гастрономах» на кульках, на коробках печенья и просто на оберточной бумаге появляются поздравительные надписи: «С Новым годом!»

А вот через весь город едет высокий грузовик, да еще с прицепом в восемь колес, и везет он ель-громадину, многолетнюю, сильную, закаленную в лесу вьюжным снегом и белым огнем мороза.

На крутых поворотах грузовик замедляет ход. Москвичи кричат шоферу, спрашивают:

– Что за важный груз?

– Куда такую великаншу везете?

– В Кремль, – отвечает шофер. – На ребячий карнавал.

Милиционеры стараются не задерживать грузовик с этим важным грузом, поскорее переключают на перекрестках светофоры. Зеленый свет – зеленой елке!..

2

Нельзя сказать, чтобы Степа был особенно внимателен к своей младшей сестре Гуле. Но с тех пор как он стал школьником, его отношение к Гуле изменилось. А как же иначе? Мало того, что он теперь школьник, он еще и форму надел: гимнастерку с желтыми пуговицами, брюки навыпуск, лаковый ремень с бляхой. Вот только обидно – козырять не приходится.

А что Гуля? Она до сих пор не обходится без своих «няньков и горшков».

Однажды, когда до Нового года оставалось не так уж много дней, Гуля спросила у брата:

– Степа, а ты теперь все можешь?

Степа призадумался: все ли он может? И на всякий случай ответил:

– Почти все могу.

– Тогда принеси мне билет на елку в Кремль.

– Ладно, – сказал Степа. – Принесу.

Классная руководительница Людмила Михайловна говорила о билетах в Кремлевский дворец. Прежде всего их получат достойные ученики.

Когда в этот день Степа собрался в школу, Гуля схватила в коридоре со стула его ушанку и подала ему. Степа надел ушанку.

– Ой! Не так! – сказала Гуля. Она приподнялась на носки, чтобы поправить шапку. Степа снисходительно разрешил.

Всю дорогу в школу Степа думал о билете. Он должен во что бы то ни стало достать его Гуле. Она маленькая, пусть пойдет в Кремль первой. Ему, конечно, тоже хотелось бы пойти, но он может потерпеть и до следующего года.

3

Прежде Степа занимался в школе так себе, как говорила мама, безответственно, потому что он иногда умудрялся забывать самые простейшие истины. Как-то на уроке чтения Людмила Михайловна спросила его: «Что стоит в конце вопросительного предложения, какой знак?» И он забыл, какой знак.

Но теперь он решил постараться и в чтении, и в письме, и в рисовании: он должен получить билет для Гули!

Закончилась большая перемена. Следующим уроком было письмо. На парте стояла кружка с чаем. Это Степина соседка по парте Чижикова пила чай и не допила. Степа повздорил с Чижиковой – почему кружка стоит на его стороне парты? Они начали толкать друг друга локтями, и Степа случайно зацепил кружку. Чай плеснул на Степину тетрадь и альбом для рисования. Буквы в тетради и рисунки в альбоме мигом расползлись. Степа промокнул их ладонью – получилось еще хуже. Степа хотел было расправиться с Чижиковой по-настоящему, но тут в класс вошла Людмила Михайловна и объявила, что будет проверять домашние задания. Увидя Степины тетрадь и альбом, она сказала:

– Плохо. Грязь, помарки.

Степа опустил голову.

– Ну, что же ты, Смирнов, молчишь? Объясни мне, почему у тебя такая неопрятная тетрадь?

Но Степа молчал. О чем он мог сказать? О том, что подрался?..

Когда он пришел домой, Гуля встретила его на пороге и тут же спросила:

– Билет принес?

– Нет, – сердито буркнул Степа.

4

Все последующие дни Степа трудился над уроками молча и самоотверженно. Мама удивлялась его молчанию и выдержке. Если Людмила Михайловна задавала на дом написать десять слов, он писал двадцать. Если надо было нарисовать одно дерево, он рисовал два и еще верблюда в придачу. Если в классе во время физкультурной минутки надо было встать и помахать руками пять раз, он махал шесть. Но Людмила Михайловна ничего не замечала. А Гуля каждый день спрашивала:

– Принес билет?

И Степа каждый раз сердито отвечал:

– Нет! Не принес!

Гуля огорченно вздыхала и говорила:

– Ну во-от, а я учусь одеваться...

По утрам Гуля теперь пыталась сама одеваться. Она мучилась с пуговицами, со шнурками, застревала в рукавах платья. Ей хотелось на елку в Кремль одеться самой. У каждого к Новому году были свои мечты. И у Гули была своя мечта, пусть и маленькая!

– Степа, – не унималась Гуля, – а мне Валя (это ее подруга по детскому саду) рассказывала про зеркало в Кремле. Она в прошлом году была. Зеркало там до самого пола. И его совсем не видно, а в нем все видно. Валя бегала по всему-всему Кремлю и чуть в это зеркало не вбежала!

– Отстань от меня! – оборвал Гулю Степа.

Гуля часто заморгала, чтобы совладать со слезами.

Мама сказала:

– Ты и в школе такой грубый?

– Я не грубый, – буркнул Степа.

– Он, наверное, опять вопросительный знак забыл, – сказала Гуля.

Перед самым праздником Людмила Михайловна вызвала Степу к доске, посмотрела у него тетрадь и альбом и похвалила за опрятность в работе. А после уроков она раздавала билеты в Кремль. Степа до того разволновался, что даже вспотел весь, И только когда Людмила Михайловна и ему дала билет, он успокоился.

– Ты заслужил право на билет, – сказала учительница. – И можешь смело идти в Кремль.

– Я не для себя хотел, – ответил Степа. – Я для сестренки. Она еще маленькая и совсем нигде не была.

– Вы пройдете в Кремль по одному билету, если твоя сестра маленькая.

– А пустят? – недоверчиво спросил Степа.

– Пустят, – кивнула Людмила Михайловна.

5

Гуля обошла всех подруг в доме и каждой показала билет. Он был особенный, этот билет с картонными обложками: когда раскроешь, то из него поднималась елка в ледяных хрусталях и звездчатых самоцветах; рядом с ней поднимались звери – медведь, белки-орешницы, лисенята, еж-коробейник и дочь Зимы Снежинка – в бобровом капоре, в тулупчике на жемчужных пуговках, в шубяных рукавичках.

С вечера у Степы и Гули все было готово к походу в Кремль: на стульях была развешана Степина форма, вычищенная, отглаженная, и висело платье Гули, тоже отглаженное, красное, легкое, будто маковый лепесток. На тумбочке лежал раскрытый билет, а посреди билета стояла елка.

Когда Степа и Гуля легли спать и мама погасила в комнате свет, Гуля в темноте долго смотрела на билет.

За окном летел синий ночной снег. Мороз приколачивал сосульки к дому, остужал дыханием стекла, а Гуля все думала, как она завтра пойдет в Кремль, во дворец. На крыше дворца – холодный снег, а в окнах – теплые огни. Все ребята бегают по Кремлю, радуются. Зеркала везде до пола. И Гуля бегает, радуется. Но она не вбежит, как Валя, в зеркало: она хитрая, она все знает...

ОВСЯНКА

Толя проснулся и поглядел на Симку. Симка еще спал. Толя приподнялся, достал с пола тапку и швырнул в брата. Тапка, пролетев над самым ухом Симки, шлепнулась о прибитую к стене бумагу: «Давать витамины два раза в день». Это мама написала, чтобы не забывать поить ими Симку. Витамины ему прописал врач.

Симка давно уже не спал. Он тотчас с криком «A-а!.. Бей!» откинул ногами одеяло, вскочил на постели и метнул в Толю подушку. Подушка не долетела и плюхнулась на пол. В этот момент открылась дверь, и показался отец.

– Завтрак давно готов, а кто за вас умываться будет?

Покончив с одеванием и умывшись, Симка и Толя сели завтракать. Перед Толей стояла глубокая тарелка и лежала большая ложка. «Значит, на завтрак каша, – подумал Толя. – Лишь бы не овсянка!» Толе сразу расхотелось есть. Вот счастливчика Симку уже неделю как не заставляют давиться кашей. У Симки что-то болит. Правда, врач сказал, чтобы Симку кормили всеми кашами, давали ему протертые овощи, варили кисели. Но Симка признал только кисели и стал каждое утро требовать себе то клюквенный, то черничный, то вишневый. Мама ему уступала, говорила отцу, что больной может и покапризничать. Но Толя придерживался своего мнения: Симка надул врача, а теперь над всеми посмеивается. Толя не был завистливым, но все же кисель есть кисель. «А может быть, сегодня мама сварила его для всех?» Но надежда была такой слабой, что Толя сам в нее почти не верил и, конечно, правильно делал. Мама внесла синюю кастрюлю. В этой кастрюле варили только каши. Овсяный запах разошелся по столовой.

Толя не мог сдержать досады:

– У-у... Опять овсянка! Не хочу! – он надулся, дернул носом, и у него пропало всякое приличное настроение.

– Кто это сказал, что не хочет каши? – спросил отец.

Толя молчал.

– Или мне послышалось?

– Я сказал, – негромко ответил, наконец, Толя.

Симка завтракал сегодня молочным киселем. Толя даже не повернул голову в его сторону, когда Симка потянулся за сахарницей, чтобы еще подсластить кисель.

– Не знал я, – помолчав, сказал отец, – что мой старший сын такой разборчивый. Я воевал и думал: растет он настоящим крепким парнем. В армию служить пойдет. В армии все солдаты равны. Едят из одного котла, курят один табак, когда придется – одной шинелью вдвоем укрываются. И вся их сила в дружбе, в коллективе. Симка, а ну пойди принеси мне из кухни котелок, с которым я с фронта приехал. Такой зеленый, высокий, с крышкой.