Текст книги "Наша компания"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Михаил КОРШУНОВ

РАССКАЗЫ О ТВОИХ РОВЕСНИКАХ

СТЕПНОЕ ЛЕТО

«ГАЗЕТЧИКИ»

«ПЕРОМ ПО ЗАТЫЛКУ»

ХОЛЩОВЫЕ РУКАВИЦЫ

ДАЛЬНИЙ ПЕРЕГОН

НАША КОМПАНИЯ

МАТЬ И СЫН

ВОТ ОН – СЕВКА ГУСАКОВ

КОНУРА, ЛЕСТНИЦА И КУЗЬМИЧ

ТЕПЛЫЕ ОГНИ

ОВСЯНКА

ПОЛОСА ПРЕПЯТСТВИЙ

ГОСТЬ

ФРАНЯ

ЧУДИЩЕ ВОДЯНОЕ

ПЕС МАЛЫШ

ЕДЕТ, СПЕШИТ МАЛЬЧИК

ДОМ В ЧЕРЕМУШКАХ

РАССКАЗЫ О ГЕРОЯХ

ВЕДРО КАРТОШКИ

КРАСНАЯ РУБАШКА

АРЕСТОВАННЫЕ КНИГИ

МЕДНЫЙ КЛЮЧ

ДОПРОС КОММУНИСТОВ

ТАК НАДО!

БАЛЛАДА О РАЗВЕДЧИКЕ И ЕГО ВИНТОВКЕ

ЖЕЛЕЗНАЯ ПУГОВКА

БОЧКА КЕРОСИНА

ЧУБАШ

ОНИ ПРИШЛИ К НАМ

В ЗАРОСЛЯХ РЕКИ НИЯЗЫ

ПЛОТ С ВЫСОКОЙ МАЧТОЙ

КОРОЛЬ СКАЗАЛ: «ДУДКИ»

notes

1

Михаил КОРШУНОВ

НАША КОМПАНИЯ

Рассказы

РАССКАЗЫ О ТВОИХ РОВЕСНИКАХ

СТЕПНОЕ ЛЕТО

Все получилось неожиданно. С Украины в Москву приехала тетя Луша. Она была не просто тетей Лушей, а членом правления колхоза в селе Криницы и приехала в Москву по служебным делам.

Тетя Луша умела делать любую мужскую работу, как она говорила – майструвать. Умела и косить, и строгать, и пилить, и хату могла покрыть соломой, и прохудившееся ведро заклепать.

И вот однажды, когда тетя Луша управилась уже со всеми своими командировочными делами, она объявила маме и папе:

– Ваших ребят заберу к себе в Криницы. Пусть поглядят на колхозное житье-бытье.

Колхоз, в котором работает тетя Луша, большой и богатый. Из года в год на его полях созревают урожаи сладких сахарных бураков, гнет высокие стебли тяжелая наливная пшеница, в речных поймах и левадах, перевитые хмелем и колокольчиками, зацветают тугие травы и душистый чебрец, а вода в родниках-криницах бьет такая прозрачная, точно плещется в них само небо.

Петя и Тамара обрадовались. Колхоз! Они никогда не бывали в колхозе!

Посреди комнаты лежит раскрытый чемодан. Впервые брат и сестра едут со своим собственным чемоданом.

Мама собирает белье. Тамара и Петя приносят ей вещи, которые нужно взять с собой. Тут уж полное преимущество Тамары, хотя чемодан и общий: Тамара перешла в четвертый класс, а Петя только во второй. И вообще брата Тамара зовет Петухом.

– Дядина! – поминутно слышится ее задорный голосок. – А иголки у вас дома есть? А вязальный крючок? А мочалку мне брать?

На Украине, в деревнях, племянники иногда называют жену дяди не тетей, а дядиной. Тамара узнала об этом и тоже стала называть тетю Лушу дядиной. Уж очень ей это понравилось.

Когда мама наполнила чемодан всеми необходимыми вещами, он, конечно, не закрывался. Никакие чемоданы сразу не закрываются. Петя и Тамара знают это точно. И сейчас мама начнет перекладывать вещи, и здесь уже не зевай. Особенно настороже Петя; он, как младший, может понести большой ущерб.

На перроне вокзала было шумно и людно. На платформе ездили вагонетки-автокары. Они были нагружены пакетами с почтой, посылками, чемоданами.

На некоторых чемоданах столько было наклеено цветных ярлыков с изображениями самолетов, пароходов, паровозов и с крупными надписями различных городов, что Петя в душе позавидовал: вот люди сколько путешествовали по стране, сколько они уже всего видели и перевидели, а Петя только первый раз уезжает из дому...

Поезд был составлен из цельнометаллических вагонов. Стояли они один в один и такие длинные и массивные, на больших рессорах, с широкими раструбами вентиляторов, что казалось, в них нужно ехать куда-нибудь очень далеко, много-много дней. Ехать и в дождь и в холод, пересекать широкие реки, жаркие пустыни, густые леса.

Внутри вагоны полированные. Подуешь на стенку – появится мутное пятно, как на стекле. Появится и пропадет.

День в пути прошел незаметно, а утром поезд прибыл уже на полустанок Конопляновка, где надо было выходить.

В Конопляновке тетя Луша отправилась в кассу компостировать билеты на новый поезд. Он должен был довезти до разъезда Жбирь, от которого неподалеку находилось и село Криницы.

Пока тетя Луша ходила в кассу, Петя и Тамара разглядывали на полустанке людей.

Багаж у них совсем не был похож на тот, который ребята видели в Москве на вокзале. Были тут корзины, полные вишен и абрикосов, обшитые сверху мелкой рыболовной сетью, торбы с фасолью, духовки для печек, кошелки с голубоватыми утиными яичками, пересыпанные половой, чтобы не побились, волосяные сита.

Пробежала маленькая девочка, зажав что-то в ладонях.

– Ой, ненько? – кричала радостно девочка. – Я метелика поймала.

И в тот же миг девочка споткнулась о чей-то узел, и из ее ладоней выпорхнула помятая бабочка.

Подле водокачки из деревянной колоды не спеша тянули воду грузные серые волы, а около волов купались, брызгались бесстрашные воробьи.

Вдоль дороги пылила ватага босых мальчишек с граблями и вилами.

Для Пети и Тамары с полустанка Конопляновка начиналась совсем необычная жизнь: новые места, новые люди.

На разъезд Жбирь приехали поздним вечером. Тетя Луша сложила на земле пожитки и сказала:

– Вы посидите, а я пойду искать попутных лошадей.

На разъезде было тихо и безлюдно. В будке около семафора, точно искра степного костра, тлел желтый огонек, шелестели под насыпью сухие будяки. Где-то в бескрайном ночном пространстве натруженно поскрипывала одинокая телега.

Петя вздохнул, поежился от ночной прохлады, и ему сделалось грустно. Вспомнил он Москву, вспомнил горящие красным светом буквы «М» на станциях метро, теплый асфальт улиц, каменный грот в Александровском саду около Кремля, где он больше всего любил играть, вспомнил и маму – ее молодое красивое лицо с оспинкой над бровью.

Но длинный синий вагон далеко увез Петю от Москвы и от мамы. И Тамара, всегда такая бойкая и дотошная, тоже почему-то молчит и смотрит на уходящие в темноту рельсы.

Послышался шум мотора. Из-за поворота выскользнули яркие огни автомобильных фар.

Тетя Луша отыскала не попутных лошадей, а целый попутный «ЗИС-150».

Кабина у «ЗИСа» была просторная, но седоков набралось много. Одна тетя Луша чего стоила. Дверца еле затворилась.

Петя сидел у тети Луши на коленях, и ему все хорошо было видно. Но смотреть-то было не на что, Свет фар изредка выхватывал из темноты то дерево, то крышу хаты, то бежал вдоль сплошных посевов ржи и пшеницы.

Ветром к переднему стеклу прижало жука, и он долго не мог отцепиться и улететь. Иногда через дорогу что-то быстро перебегало, или это просто устали глаза, и так казалось.

Машина была тяжелая и ехала плавно, без тряски. Ее большие колеса с хрустом давили комки сухой грязи.

Однотонный гул мотора, запах бензина и кожи, близость тети Луши – где бы ни была тетя Луша, везде с ней как бы присутствовала частица домашнего тепла и уюта, – все это располагало ко сну.

Петя и Тамара задремали. Сквозь сон они едва помнили, как доехали до села, а потом долго шли темным садом, натыкаясь на ветви деревьев с холодными вишнями, как на пороге дома жгли спички, отпирали замок.

Потом тетя Луша взбила подушки, приготовила мягкую постель, от которой почему-то пахло укропом, и ребята уснули.

* * *

Утром Тамара будила брата:

– Петух, вставай! Ну же, Петух Петухович!

Но Петя закатился куда-то за подушку, навернул на себя простыню и не хотел просыпаться.

Было еще рано. Ребята спали в отдельной комнате, в глубокой, точно лодка, кровати.

Тамара едва из нее выбралась. Нагнулась, чтобы надеть туфли, но, к удивлению, заметила свои тапочки. Значит, тетя Луша уже распаковала чемодан.

Тамара быстро накинула сарафан, сунула ноги в тапочки и вышла на кухню.

Тетя Луша в простой ситцевой юбке, в кофте с короткими рукавами возилась около печи. Длинным рогачом она подхватила казанок и поставила его в печку. Ее полные руки были розовыми от огня.

– Спи еще. Я разбужу, когда завтрак сварится, – сказала тетя Луша.

– А я уже выспалась.

– Ну, иди тогда в садок, погуляй.

В саду было прохладно. Цветы, налитые росой, склонились вдоль дорожки. В глубине сада, в гуще вишневых деревьев, возились птицы – клевали ягоды. Под широкими листьями мальвы, где было сухо, спали цыплята. За садом поднималось солнце, а на небе еще догорал, бледнел месяц.

Густая трава захлестывала росой ноги. У высокой раскидистой шелковицы Тамара остановилась, подумала и полезла на нее.

Ягоды шелковицы были такими мягкими, что не успеешь поднести ко рту, как они раздавливались в пальцах.

Петя проснулся и тоже вышел во двор.

– Тамара! – закричал он. – Где ты?

Тамара спряталась в листьях.

– Ну, Тамарка! – Петя загляделся и наткнулся на крапиву.

Тамара не выдержала и прыснула. Петя, почесывая на ногах ожоги от крапивы, подошел к дереву. Попытался залезть – не смог.

– Тамара, брось ягод!

Пока Петя, медлительный и еще сонный, разыскивал в траве ягоду, подбежал цыпленок, быстро нашел ее и сглотнул.

– Тамарка, ты видела?

– А ты зевай больше, он и тебя проглотит.

Когда наелись ягод, тетя Луша позвала мыться. А потом сели завтракать.

На столе стоял кувшин с ряженкой, мед, яички, банка с вишневым вареньем, на тарелке – домашние булочки – балабухи.

Тетя Луша разлила ряженку по чашкам, Тамара попробовала и сказала:

– Очень вкусно, как сметана.

Пете тоже понравилась ряженка.

– Ну и хорошо. На здоровье, миленькие, поправляйтесь. Сейчас я еще варенички погляжу – может, готовы.

И тетя Луша взяла рогач, открыла заслонку и вытащила из печки казанок.

Вареники выложили в миску. Они были огромные, шевелили от пара белыми боками – вот-вот захрюкают.

– Ну, отведайте, – сказала тетя Луша. – Мамка вам таких не делала, я знаю.

Тамара хотела наколоть вареник вилкой.

– Сок выпустишь, – заметила тетя Луша.

– А как же?

– Руками бери.

Тамара укусила вареник, и из него полился густой сироп.

– Ой, дядина, до чего ж сладкие! – сказала Тамара. – С чем они?

– С крыжовником. Ешь, ешь, потом нахваливать будешь.

Тетя Луша выбрала вареник покрупнее и положила Пете на тарелку. Петя покосился на вареник, подул на него и взял.

Одолел Петя половину вареника и чувствует – больше не может, наелся уже. А тетя Луша все угощает, приговаривает:

– Ешь, Петро, ешь, пока не засмеешься.

Петя подождал, чтобы тетя Луша отвернулась, и толкнул под столом сестру.

– Тамара, – прошептал Петя.

– Ну, чего тебе?

– Не могу я...

– Что случилось? – спросила тетя Луша.

– Петух вареник не может доесть, – объяснила Тамара.

– Вот так казак – и одного вареника не осилил! – засмеялась тетя Луша.

Петя надулся.

– Ты, Петюшка, не серчай на меня, я ведь пошутила.

В это время тихо постучали в дверь.

– Да заходите, кто там? – откликнулась тетя Луша.

Дверь отворилась, и боком вошла девочка в пестром платье и матерчатых сандалетах.

– A-а, Нюра, – сказала тетя Луша. – Как шелкопряды? Ничего не случилось?

– Ох, тетечка Гликерия! – взмахнула руками Нюра и затараторила, при этом краешком глаз из-под тонкой черной бровки поглядывая на гостей. А глаза у нее до чего ж были юркие да любопытные! – Ох, случилась, тетечка Гликерия! Шелкопряды задыхаются. Лето душное, они совсем-совсем задыхаются. – И Нюра прикрыла глаза своими темными густыми ресницами и показала, как гусеницы «совсем-совсем задыхаются».

– Погоди ты охать, – остановила ее тетя Луша и встала из-за стола. – Много гусениц-то погибло?

Нюра подняла ресницы.

– Нет, еще немного. Трохи-трошечки даже. Варя говорит: может, они желтухой заболели. А Маша уже плачет.

– Ну, а так в колхозе все в порядке?

– Все в порядке, только вот гусеницы наши...

– Пошли к вашим гусеницам.

– Дядина, и я с вами, – сказала Тамара.

– И я тоже, – сказал Петя и с облегчением отодвинул тарелку с недоеденным вареником.

Вышли на улицу. Впереди шла тетя Луша, за ней – ребята.

Встречные первые здоровались с тетей Лушей, поздравляли с приездом. На селе тетю Лушу любили.

Тамара и Петя разглядывали село.

На высоком яру были разбросаны мазанки с глубоко сидящими в стенах чистыми оконцами. Почти над каждой хатой возвышалась мачта антенны. Возле хат кое-где, прислоненные к плетням, стояли велосипеды. За хатами – сады и огороды, которые спускались вниз, к небольшому пруду.

Нюра шла вприпрыжку и рассказывала Тамаре и Пете о колхозе и шелкопрядах. Молчать Нюра, очевидно, не умела.

– А шелкопряды эти наши. Мы, пионеры, за ними ухаживаем. Государство за коконы большие деньги платит. Мы тогда для школы библиотеку купим. Все-все самые новые книжки достанем. У вас в Москве в школе много книжек?

– Много, – сказал Петя.

– И у нас будет много. А тетечка Гликерия нам помогает. Она всем в колхозе помогает.

– А чем вы гусениц кормите? – поинтересовалась Тамара.

– Тутовником. Они были маленькими, а теперь выросли. Скоро коконы вить будут, только б не подохли.

– А тутовник – это дерево такое, да?

– Дерево, да. Шелковицу знаете?

– Мы сегодня утром ели, – объявил Петя.

– Вы ягоды ели, а гусеницы листья едят.

– Чудно! – удивился Петя. – Ягоды куда слаще.

– Ой, пожар! – воскликнула Тамара. – Смотрите скорее! – и показала рукой в поле, где стояла спелая пшеница.

Над пшеницей курилось белесое марево, а в одном месте пробивалось облачко дыма.

– Это не пожар, – успокоила Нюра, закрываясь от солнца ладошкой, – это молотилки работают. От зерна всегда пыль идет, вроде дыма.

Гусеницы помещались в отдельном доме. Над входом в дом была прибита вывеска с надписью:

Питомник тутового шелкопряда.

Пионерское звено № 2.

Звеньевая Маша Прокофьева.

Сама звеньевая сидела на траве в тени от крыльца и заплетала косичку. При виде тети Луши звеньевая вскочила и побежала навстречу.

– Тетя Луша! – закричала она радостно, но тут же, прижавшись к тете Луше, беззвучно заплакала.

Видно было только, как у нее на спине дергалась недоплетенная косичка.

– Ну-ка, Машутка, – сказала тетя Луша и кончиком косы вытерла ей со щек слезы, – прекрати панику.

Маша перестала плакать.

– Не буду больше. – Серые глаза Маши посветлели, на щеке задержалась и поблескивала слезинка.

В доме стояли широкие трехэтажные полки, сплетенные из камыша. На полках лежали ветки с листьями, густо покрытые большими беловато-желтыми гусеницами. На стене висели список звена и расписание дежурных по питомнику. Рядом – градусник.

Тетя Луша сняла с ветки несколько гусениц, оглядела их и положила на место.

Гусеницы были точно в оцепенении, поджали свои высокие рога, скорчились или, свалившись с ветвей тутовника, лежали кучками на полках.

– Вот что, Маша, – сказала тетя Луша. – Надо немедленно заклеить стекла. Это раз.

– Как заклеить? – не поняла Маша.

– Белой бумагой, чтобы не пробивалась солнце. А то вы всех гусениц уморите. И потом необходимо намочить пол. Это два. Понятно?

– Очень даже понятно, – в один голос ответили Маша и Нюра. – И тогда они оживут?

– Должны ожить. А теперь за работу.

– Нюрка, – быстро сказала Маша, – сбегай в школу и попроси бумаги и клея.

Нюрка на радостях покружилась на одной ноге и только тогда побежала к дверям.

– Погоди, – остановила ее Маша. – Если встретишь кого-нибудь из наших, зови на подмогу.

– А тож! – сверкнула Нюрка ровными зубками и исчезла.

– Можно, я буду вам помогать? – спросила Тамара.

– Можно, – кивнула Маша.

– И я тоже буду помогать, – заявил Петя.

Тетя Луша доставала из колодца воду. Тамара, Петя и Маша разбрызгивали ее чашками по полу. Воду еще налили в несколько тазов и поставили по углам комнаты.

Вернулась Нюра. С ней прибежали две девочки – Зина и Варя, одинаково белокурые, с выгоревшими ресницами и бровями.

Вскоре окна в доме были заклеены изнутри белой бумагой, а на дверях прибили марлю, чтобы двери могли оставаться открытыми и не залетали мухи.

* * *

Ужинали в саду под высокой грушей.

Тетя Луша вынесла из дому керосиновую лампу с железным абажуром и подвесила на проволочном крючке за ветку дерева.

На селе было тихо. Только в полях гудели моторы и блуждали беспокойные огни – шла уборка.

Дул теплый ветерок, согретый спелой пшеницей. Раздвигая звезды, взошла большая луна.

И вдруг в поле зазвучала песня, и тут же откликнулась на эту песню другая, только в другом конце, потом где-то за ставками взвилась третья, потом где-то уже за садом подключилась и четвертая.

И потянулись со всех сторон к селу голоса, постепенно все приближаясь и усиливаясь.

Особенно выделялся один голос, грудной и низкий. Он был такой сильный и протяжный, что казалось, и вовсе ни на секунду не умолкает, а звучит все время. И хотелось, чтобы песня, которую вел этот голос, поскорее приблизилась к селу, стала слышнее.

А она, как нарочно, то вспыхивала с силой, то затухала, будто ветер сорвал с чьих-то девичьих кос легкую цветную косынку, и носит по просторам полей, и то сомнет ее, то расправит.

– Хорошо как! – оказала Тамара. – Кто это поет?

– Дивчатки поют, – ответила тетя Луша. – Со жнивов домой возвращаются. Чуешь, как Аленка голосом водит?

– А кто это Аленка?

– Вязальщица. Снопы вяжет.

Утомившись за целый день, Петя как сел, так и задремал с куском булки в руках.

Вдруг он почувствовал, что кто-то осторожно вытаскивает у него из рук булку. Открыл глаза – перед ним что-то большое мохнатое и дышит прямо в лицо.

– Кто здесь? – испуганно крикнул Петя. Спросонья он не понял, что это просто собака.

– Не пугайся, – сказала тетя Луша. – Варяг у нас смирный, не тронет.

– А чей он? – спросила Тамара.

– Соседский.

Варяг подбежал к Тамаре и, поднявшись, положил ей лапы на колени. Он был такой тяжелый, что едва не опрокинул Тамару вместе со стулом.

– Ну-ну! – строго сказала тетя Луша. – А где кнут?

Варяг отошел. Петя кинул ему вслед недоеденную булку. Варяг подобрал ее, махнул хвостом и ушел в темноту.

Вскоре на дороге застучала телега. Это ехали с поля девушки и пели.

Возле дома тети Луши песня на полуслове оборвалась, одна за другой спрыгнули с телеги вязальщицы.

– Гликерия Матвеевна!

– Тетечка Луша!

– Приехала!

Тетя Луша радостно заулыбалась и поднялась навстречу.

– Приехала, милые. Цела-целехонька.

Девушки гурьбой обступили тетю Лушу.

– А это чьи же такие будут? – спросили они, показывая на Тамару и Петю.

– А мои и будут.

– Племянники, значит, из Москвы?

– Да, племянники. Поглядеть на колхоз приехали. А ну-ка, Тамара и Петро, выносите из дому все стулья и табуреты начисто, будем гостей принимать.

Ребята помчались в дом.

«Какая же из них Алена? – соображала Тамара, вынося на двор стулья. – Может, вон та, в расшитом красными петушками платье, с темными бровями? Или вон другая – с зашпиленной вокруг головы косой, в белой кофточке и с маленькими сережками в ушах?»

Тамаре казалось, что Алена должна быть самой красивой, раз у нее такой красивый голос.

Пока расставляли стулья и табуреты, подъехала еще телега с народом.

– Не знаю, чем вас получше и угостить, – суетилась тетя Луша. – Садитесь пока кому где приглянется. А ты, Тамара, лезь на чердак и достань ведро с вишнями. А ты, Петрушка, отправляйся в погреб – там у меня бутылек с наливкой припрятан.

– Эге, – засмеялся старый дед в соломенной шляпе-бриле с огромными полями, – бачите, а у титки Гликерьи и наливка водится!

– А как же так можно, Онуфрий Куприянович, чтоб принимать дорогих гостей да без сладкой наливки?

– Оно верно, Гликерия Матвеевна, никак невозможно.

Тамара едва донесла ведро с вишнями. Петя достал из погреба наливку. А тетя Луша вынесла еще две коробки конфет.

Гости разместились кто на стульях, кто на табуретках, а кто подтащил себе березовые поленца, которые были сложены возле сарая.

– Пейте, товарищи, ешьте, – угощала тетя Луша.

– А конфеты, видно, московские.

– Московские.

На дороге послышался рокот мотоцикла, и вскоре яркий луч света коснулся забора. Мотоцикл подъехал к раскрытым воротам и завернул во двор.

– Бригада, встать! – шутливо скомандовала одна из девушек. – Равнение на бригадира!

«Она!» – узнала Тамара.

Это у Алены была уложена вокруг головы коса.

– Александр Борисович, присаживайтесь к нам. – И девушки с шумом потеснились на табуретах.

– Нет, к нам! – запротестовали сидевшие на стульях.

Бригадир был совсем еще молодой, хотя девушки и звали его по имени-отчеству. Был он в брезентовых сапогах и коротком пиджаке.

– А доложи-ка, Сашко, своей бригаде, – сказал дед, – какие у нее производственные показатели на сегодняшний день.

– Хорошие показатели, Онуфрий Куприянович, – ответил бригадир, подсаживаясь на скамейку возле старика. – Зоя, Тася и Алена по шестьсот снопов навязали.

– Ну, тогда о чем может быть разговор!

– Да, но только наши показатели уже перекрыли.

– Это кто же? – взволновались девушки. – Неужели бригада Пархитько?

– Она самая.

– А может, Пархитько прибрехнул малость? – усомнился старик. – На задор нас берет? Он ведь такой – ему сбрехать нипочем.

– Да нет, правда это.

Все замолкли.

– Эх, Гликерия Матвеевна, вы их наливкой чествуете, – кивнул старик на девчат, – а им в соревновании нос наставили.

Тетя Луша сказала:

– А ну, дивчатки, чего загрустили? Завтра вы им тоже нос наставите. А сейчас, Алена, запевай песню.

– А какую запевать? – спросила Алена.

Тамара, застеснявшись, попросила:

– Про калину.

– А тебе хочется? – негромко спросила Алена и усадила Тамару подле себя.

– Хочется, – шепотом ответила Тамара. – Моя мама очень любит эту песню.

– Ну, давай тогда вместе про калину, – тоже шепотом ответила Алена, притянула к себе голову Тамары, сощурила свои карие глаза, помолчала и потом не спеша запела:

Ой, цветет калина в поле у ручья...

Тамара подождала немного и тоже начала подпевать – сначала робко, тихонько, а потом все громче и смелее.

Постепенно включились в песню и все остальные, даже дед Онуфрий Куприянович. Запел он басом и невпопад. На него сердито замахали руками, зашикали.

– А что? – нарочно удивился дед.

– Сбиваете, дедусь. Да и басите очень.

– Разве ж я виноват, если голос у меня такой не внутренний, а весь снаружи, зараз оглушает!

В ставках изредка плескалась рыба. Из сада уже тянуло запахом росы и прохладой ночной зелени.

В ушах Алены поблескивали в лунном свете маленькие сережки, точно две росинки.

К Алене подошел Саша и, наклонившись, тихо сказал:

– Смотри, простудишься.

Алена ему не ответила, только глаза ее ласково посветлели, будто в них заглянули низкие летние звезды. Тогда Саша снял пиджак и накрыл плечи Алены и прижавшуюся к ней Тамару.

Пиджак был теплый и уютный. В наружном боковом кармане видны были колоски пшеницы, увеличительное стекло, складной железный метр.

Алена допела куплет, потом сказала:

– Да ты сядь, чего стоишь.

Саша сел.

Петя устроился возле деда Онуфрия Куприяновича. Они завели секретную беседу, и вскоре соломенный бриль с головы деда перекочевал на голову Пети.

Сменялись чередой песни – то задушевные, грустные, то удалые, веселые.

В одной из песен рассказывалось, как в старое время богатый казак сватал бедную казачку и упрекал ее, что у нее нет денег. Казачка ему на это ответила:

Ой, коли б я, казаченько,

Трохи волю знала,

Я б такими женихами

Хату подметала.

Когда пели «Вечерний звон», дед Онуфрий опять попытался подтянуть, но ему доверили изображать одни колокола. И он в течение всей песни монотонно гудел: «Бом! Бом! Бом!»

Пришла Нюра звать деда Онуфрия домой: она оказалась его внучкой.

– Не мешай, – ответил дед. – Видишь, я спиваю. Без меня вся песня может разладиться.

– А ну вас, дедусь! – передернула плечиками Нюра. – Вы хору только помеха, все поперек поете.

– Да ты это, жужелица, на кого так? —рассердился дед. – На меня?.. Да я, ей-ей, отшлепаю!

Нюра рассмеялась, потому что давно прошло то время, когда дед шлепал ее за провинности. Да и то после каждого наказания позволял дергать себя за усы и в лоб щелкать под веселый напев:

С первого щелчка прыгнул поп до потолка...

Тамаре больше всего понравилась забавная песня про комарика, который полетел в зеленую дубраву, сел на дубок и свесил ножки. Но откуда-то взялась шуря-буря и того комарика с дуба сдула. Комарик упал, поломал ребра-кости и умер.

Когда луна поднялась выше тополей, девушки спели прощальную песню «Час до дому, час», поблагодарили тетю Лушу за угощенье и собрались домой.

Прощаясь с Тамарой, Алена сказала:

– Ты приходи к нам в бригаду, я тебя научу снопы вязать.

– А чего вы все про снопы да про снопы говорите? – спросила Тамара. – Разве у вас нет комбайнов?

– Приходи, – ответила Алена. – Все увидишь – и комбайны и жатки.

– Хорошо, я приду, – пообещала Тамара. Ей очень хотелось еще встретиться с Аленой.

Все стали расходиться.

Саша завел мотоцикл, сел сам, сзади села Алена.

Саша обернулся и что-то сказал Алене. Та в ответ рассмеялась и обняла тогда Сашу за плечи.

Мотоцикл рванулся и вскоре исчез за воротами дома, унося с собой смеющуюся Алену.

* * *

На другое утро Тамара встала пораньше, наскоро перекусила и побежала в питомник.

– Ну как? – еще издали крикнула она Зине, которая тащила из сарайчика охапку тутовых веток. – Ожили?

– Ожили! – весело отозвалась Зина. – Ползают.

– А ты сегодня дежурная?

– Я.

– А где Маша?

– Она скоро придет.

Тамара и Зина разложили гусеницам листья. Гусеницы залезали на них и начинали грызть своими клювиками. От этого вся комната наполнилась шорохом.

Вскоре пришла Маша. Тамара поздоровалась и сказала:

– Маша, запиши меня в звено. Я тоже хочу ухаживать за шелкопрядами.

– По-настоящему или так? – спросила Маша.

– Конечно, по-настоящему.

– И дежурить будешь?

– Буду.

– Мы ведь и ночью дежурим. Гусениц все время кормить надо. Не испугаешься ночью?

– Нет, – твердо ответила Тамара, – не испугаюсь.

И Маша внесла Тамару в список звена №2 и в расписание дежурств.

С тех пор Тамара все дни пропадала около гусениц.

То она уходила с девочками в лес за молодыми ветками шелковицы. То, когда наступало похолодание и температура в питомнике понижалась, топила печки, чтобы гусеницы не замерзли. То обмазывала стены дома и потолок дезинфицирующим составом. В общем хлопот было много.

* * *

Как-то на дороге повстречала Тамара Зою.

– Ты что же это к нам в бригаду не показываешься? – спросила Зоя Тамару, придерживая волов.

Зоя везла бочку с горючим для комбайна.

– Да все некогда было... – замялась Тамара.

Ей и самой стало неудобно, что до сих пор не побывала в бригаде у Алены. Но кто же мог знать, что она так будет занята в питомнике!

– Садись, да и поедем, – предложила Зоя.

Тамара не стала раздумывать. Зоя помогла ей взобраться на высокий передок воза, потом крикнула на волов: «Га! Пошли!» – и воз не спеша покатился по мягкой от пыли дороге.

Никогда прежде Тамара не ездила на волах. Волы, опустив к земле могучие головы с длинными рогами, равномерно ступали широкими раздвоенными копытами.

Когда свернули на проселок, дорога начала петлять и то резко устремлялась под уклон, то взбиралась на бугор. Но волы шли и шли, не убыстряя и не замедляя шага. Казалось, им было безразлично, в гору ли тянуть или с горы.

И такими большими и сильными животными Зоя управляла лишь тонкой хворостинкой да время от времени покрикивала: «Га! Лабуряки!»

Насколько хватал глаз, повсюду были поля, а на полях – жаркая от солнца пшеница, белая, напитанная нектаром гречиха, малиновые косяки клевера.

Кое-где поля пересекали ряды невысоких зеленых кустиков. Зоя объяснила Тамаре, что это вовсе не кустики, а лесозащитные полосы – молодые деревца: дубки, ясени, акации.

Бригада помещалась возле ветряной мельницы. Рядом с мельницей был устроен брезентовый навес. Под навесом стояли стол, лавки, бачок с питьевой водой, аптечка, на фанерном щите висела стенгазета.

– Ты обожди тут, наши скоро подойдут, – сказала Зоя.

Тамара спрыгнула с воза, а Зоя поехала в поле, к комбайну.

Побродив возле мельницы, Тамара подошла к стенгазете.

Стенгазета называлась «Перчик». В углу листа был нарисован стручок красного перца в виде человечка с веселыми глазами и зеленым хохолком. На плече перчик держал толстую автоматическую ручку и кисточку для рисования.

Были в газете и юмористические картинки и всякие карикатуры.

Вот, например, три рисунка. На первом изображен комбайн, возле него в холодке дремлет комбайнер, а над ним стоит – и кто же? Да тетя Луша стоит! Ну конечно, она – высокая, крепкая и руки уставила в бока так, как она это часто делает.

Под рисунком написано:

«– Ерохин, чего ж ты не косишь?

– Дождь был, и пшеница мокрая».

На второй картинке, с пометкой «На следующий день», – тот же комбайнер, и опять он дремлет, а тетя Луша опять у него спрашивает:

«– Ерохин, чего же ты не косишь?

– А сегодня пшеница уже пересохла».

На третьей картинке почти ничего не нарисовано, только летают по воздуху пух и всякие разноцветные перья. А подпись под рисунком такая:

«Гликерия Матвеевна балакает с Ерохиным».

В самых различных уголках колхоза – на складе или в кузне, в сельпо или в детском саду – повсюду успевала бывать тетя Луша.

И там, где что-нибудь не ладилось, всегда появлялась она, уверенная и спокойная.

Когда председателя колхоза вызывают куда-нибудь на совещание – в МТС или на элеватор, – сколько различных людей перебывает у тети Луши за один только день!

Кто приходит за советом – где лучше сложить удобрение. Кто торопится с жалобой – на базе задерживают горючее, и вот надо «отрегулировать» этот вопрос. Или бухгалтер на семенном пункте не подписывает наряд. А то прибегает счетовод – у него в городском банке какие-то «волокитчики» не оформляют счет.

И смотришь – уже на другое утро к дому подъезжают легкие «бегунки», запряженные парой лошадей, и всем уже в колхозе становится понятно, что тетя Луша отправляется в город или на базу «наводить ясность по всем статьям».

И всегда тетя Луша в хорошем настроении, всегда ласковая, внимательная, и всегда у нее все бывает «отрегулировано», «оформлено», «подписано».

... Тамара все еще разглядывала стенгазету, когда за спиной услыхала знакомый голос:

– Да у нас никак гостья!

Тамара обернулась. Перед ней стоял Онуфрий Куприянович.

– А где Алена? – спросила Тамара.

– Видишь, вон жатки? – Дед махнул рукой в поле.

Тамара присмотрелась и действительно вскоре различила сквозь блеск солнца, как по полю двигались жатки.

– Ну, а возле жаток наши дивчата снопы вяжут. Как жатки сюда подъедут, так и дивчата следом подоспеют.

– А вон там что, самоходный комбайн? – спросила Тамара, показывая на полосатый зонт, который вдалеке медленно полз над стеной пшеницы.

– Да, то комбайн. А откуда ты знаешь, что он самоходный? – поинтересовался дед.

– В кино видела. У них у всех, у самоходных, зонты от солнца сделаны.

– Чудеса! – покрутил дед головой. – Ну и народ, до чего ж все грамотный пошел!

– А управляет им кто? Ерохин?

– Да, Дмитро Ерохин. Передовой хлопец.

– Какой же он передовой, когда «Перчик» про него нарисовал, что он все лежит у комбайна и отдыхает?

– А это он сперва капризничал да раскачивался, пока титка Гликерья малость его не взбодрила.

– А почему здесь комбайна нет? – продолжала расспрашивать Тамара.

– Это где же здесь?

– Ну, где Алена.

– Поле маленькое, да и в придачу холмистое. А комбайну размах нужен, чтобы было где развернуться... Эй, мукомол! – позвал Онуфрий мальчика, который выглянул из мельницы. – А поди-ка сюда, представься.