Текст книги "Наша компания"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

– Не трогай ты его. Пускай сидит, – попробовала мама удержать Симку. – Я сама принесу.

Но Симка заупрямился, захныкал:

– Нет я, нет я. Я знаю котелок. – Он торопливо съехал со стула, побежал и принес.

– Вот когда я служил в армии, я полный этот котелок съедал каши и был здоровый и сильный.

– Не верим, не верим! – захлопал ложкой по киселю Симка и засунул ложку в рот. – Ты сейчас съешь.

– Сейчас каши не хватит. А завтра съем.

Толя размешивал свою кашу. Надутое выражение у него на лице сменилось сосредоточенной серьезностью.

– На фронте очень важно, чтобы бойцы были сыты. И ничего им не надо, была бы добрая каша. Повара у нас в полку говорили: «Ел солдат щи с овсянкой долго; положил ложку, распоясался, перевел дух, да и начал снова». Хорошие были повара, гвардейцы. Медалями их наградили.

– Боевыми медалями? – недоверчиво переспросил Толя.

– Да. Боевыми медалями.

– Как это?

– А очень просто. Варили они кашу недалеко от передовой линии, где шел бой. Немцы укрепления построили, залезли в них, и никак их оттуда не выцарапать. Много дней бойцы всухомятку ели, некогда было обедами заниматься. Но тут выдалось короткое затишье, и решил командир полка угостить солдат горячей кашей.

Братья с увлечением слушали отца.

– А к немцам подошло подкрепление. Навалились они на нас после затишья, и удалось им подобраться к нашей кухне. Начали они ее из автоматов обстреливать. А повара и отбиваются и обед варят. Один из них присел у котла с топором. И как пуля пробивала котел, он в дырку деревянный колышек вгонял, чтобы каша не вытекала. Торопились повара бойцов накормить, и ничего им помешать не могло. Вот какие отважные люди! Конечно, такие люди в детстве не лакомились одними киселями.

Симка обиженно заморгал и осторожно попробовал потянуть к себе Толину тарелку, стараясь вместо нее подставить ему кисель. Но Толя, крепко ухватившись за свою кашу, спросил у отца:

– А дальше?

– Дальше подоспели мы на помощь, отогнали немцев. Кашевары нам улыбаются: «В самый раз вы, – говорят, – помогли. А то через немцев кашу нельзя было помешать. Боялись – подгорит». А потом разбили мы немцев...

– На все корки! Да, па? – закричал Симка и вытащил изо рта ложку.

– Да! На все корки разбили и сели за обед. Ели и лихих поваров похваливали. Вкусная у них вышла каша, геройская.

– Хочу каши, – коротко сказал Симка.

Мама засмеялась:

– Симка, ты же раньше не хотел.

– Нет, хотел. Я после киселя хотел, чуть-чуть, – и Симка упрямо закрутил головой и забарабанил пятками по стулу.

Мама положила ему в блюдце немного каши.

На следующий день, когда папа пришел с работы на обед, в квартире было шумно.

– Дозорные ловят диверсантов, – объяснила отцу мама.

Толя был с автоматом, а Симка в шлеме, свернутом из маминого плаката: «Давать витамины два раза в день».

За обедом братья едва не перессорились. Оба хотели обедать из папиного котелка. И, наверное бы, перессорились, если бы Симка неожиданно не вспомнил:

– Папа, ты вчера обещал съесть полный котелок каши. Покажи!

Папа начал было отпираться, но Симку и Толю не проведешь. Весь огонь своей ссоры они перенесли на отца, и он согласился. За папу не заступилась даже мама.

ПОЛОСА ПРЕПЯТСТВИЙ

Долгое время я не мог сочинить для стенгазеты фельетон, придумать карикатуру или, как говорит наш главный редактор Толя Смирнов, «вскрыть в ком-нибудь пережиток прошлого и пристыдить юмором». Что такое «пережиток прошлого», я сейчас объясню. Вот, к примеру, взять жадность, или там зазнайство, или еще что-нибудь в этом роде – все это и будут эти самые пережитки прошлого.

Ну и вот, разыскиваю это я по лагерю кого-нибудь с пережитками для очередного номера, как вдруг выясняется, что в члене нашего же звена, в Тимке Клюковкине, сразу засело их несколько.

Однажды на вечерней линейке старшая пионервожатая Лена объявляет, что к Всесоюзному дню физкультурника будет проведен кросс с полосой препятствий. А Тимка Клюковкин стоит в строю и раздумывает примерно так: «Вот если бы в шашки с кем сыграть, а то полоса препятствий – бревно, забор, через канавы там перепрыгивать. А я, может, совсем и не способный к этой полосе препятствий! У меня и ноги короткие, и руки короткие, и сам я весь короткий. Заставят бежать – прибегу последним, и ладно...» Если бы вы когда-нибудь видели Тимку Клюковкина и его вечно постный нос, вы бы тоже были уверены, что Тимка только так и мог подумать.

Лена разъяснила, что победителем кросса будет не кто-нибудь один, а целое звено. А время на финише будет засекаться не по первому бегуну из звена, а по последнему и что на протяжении всего кросса можно будет оказывать друг другу помощь. Услышав все это, Тимка испугался. Но испугался он по-хорошему, можно сказать как патриот, без всяких еще пережитков. Ведь если он, Тимка Клюковкин, прибежит самым последним, то и все его звено тоже очутится на самом последнем месте! И Тимка принял тайное решение: тренироваться к кроссу в одиночку. В этом выразился первый Тимкин пережиток, а именно – индивидуализм.

Самым сложным на полосе препятствий Тимка считал для себя забор. Ну как через него перебраться, если он метра в два высотой и собран из плотно подогнанных досок? Для Тимки перелезть через такой забор, конечно, сложно, а остальным ребятам, которые много тренировались, «взять» эту преграду не составляло особого труда. Да и по бревну Тимка тоже не мог как следует пройти: доберется до середины бревна, и тут в ногах у него начинается дрожание и весь он как-то вихляет, болтает руками – и кувырк на землю.

Итак, принял Тимка решение тренироваться в одиночку. Встал он рано утром и пошел на спортплощадку. Сперва взобрался Тимка на бревно. Попытался по нему пройти – ничего не выходит, валится с бревна, да и только. Разозлился Тимка, плюнул на бревно и пошел примеряться к забору. Примерялся он к забору, примерялся, пробовал перелезть через него и спереди и сзади – ну, никак не получается!

Тем временем проходил по площадке наш доктор Павел Артамонович.

– Что это ты, Клюковкин, делаешь? – спрашивает он Тимку.

– А это я упражняюсь, – неохотно отвечает Тимка.

– Н-да... – проговорил Павел Артамонович.

А Тимка стоит злой, на лбу шишка, колени ободраны.

– Ну вот что, – продолжает Павел Артамонович, – мне кажется, Клюковкин, что тебе уже пора закончить упражнения и перейти к водным процедурам. А потом загляни ко мне, и я тебе смажу колени йодом.

Тимка врача послушался и отправился умываться. И здесь у Тимки неожиданно выявился еще один пережиток, и довольно-таки постыдный: Тимка решил схитрить. Он подумал: «Дай-ка я притворюсь больным, и тогда врач освободит меня от кросса».

Взял Тимка кружку, налил в нее чаю и зашагал к доктору. Вошел осторожно в кабинет, присел на край табуретки, а кружку с чаем незаметно пристроил позади себя.

Павел Артамонович сидел за письменным столом и что-то писал. На Тимку он только мельком взглянул и спросил:

– Что? Йод нужен?

И тут я, словно живого, вижу перед собой Тимку, как он грустно опускает свой «постный» нос, вздыхает и говорит:

– Нет, колени у меня уже подживают.

– А для чего ж ты пришел?

– Заболел я.

– Что ж у тебя болит?

– Голова у меня болит и температура повышенная.

– Температура, говоришь, повышенная? Нуте-ка, встань.

Тимка струхнул, что придется от табуретки отойти, встал и мнется. Но Павел Артамонович через стол протянул руку, потрогал ладонью Тимкины щеки, пощупал пульс и сказал:

– Н-да... Посиди пока, обожди.

Проходит пять минут, десять, пятнадцать. Тимка все ждет, а доктор все пишет.

«Неужели градусник не даст?» – в унынии подумал Тимка. Но в этот момент доктор вынул из стаканчика, который был у него на столе, градусник и протянул его Тимке, а сам опять уткнулся в бумаги. Тимка обрадовался, незаметно повернулся боком к доктору и сунул термометр в кружку с чаем подогреваться. А вот что случилось дальше, так это просто смех. Прошло немного времени, как вдруг доктор перестал писать, поднялся из-за стола и направился – куда бы вы думали? А направился он прямехонько к Тимке, достал из кружки градусник да с таким серьезным видом, вроде градуснику там самое место, поглядел на него и сказал:

– Перелил ты заварки, Клюковкин!

Тимка, совершенно растерявшись, машинально спросил:

– Какой заварки?

– Обыкновенной. Кипятку в кружке было мало, а заварки много, вот чай быстро и остыл, и получилось, Клюковкин, что температура у тебя совсем не повышенная, а даже очень пониженная, прямо как у рыбы.

Тимка только и мог ответить:

– Это не я... Это на кухне заварку льют.

Уж как Павел Артамонович про кружку с чаем узнал, Тимка сам потом удивлялся, когда мы на сборе звена обсуждали вопрос о его поведении. И еще осталось для всех неизвестным, правда для всех, кроме Тимки, – это разговор, который произошел между Тимкой и доктором. Но так или иначе, а только Тимка в тот же день обратился к нашему звеньевому Владику Еремину с просьбой созвать экстренный сбор звена, на котором он, Тимка Клюковкин, хочет поставить вопрос о своем собственном неправильном поведении.

Созвали мы звено, и Тимка все о себе рассказал. Уж тут без всяких пережитков и предрассудков. Но когда Тимка начал жаловаться на то, что ему вовек не преодолеть полосу препятствий, тут выступил Толя Смирнов и напустился на Тимку, что-де он, Клюковкин, наверно, забыл о своих товарищах, которые всегда готовы помочь другу в беде, и что вообще нельзя пасовать перед трудностями, что это малодушие.

В заключение сбора мы приняли решение держаться на кроссе дружно, единым коллективом, и в отношении полосы препятствий тоже выработали кое-какой план.

И вот наступил день кросса. Из города к нам на физкультурный праздник приехали родители и другие гости. Бежали мы в полной походной форме: со скатками одеял, у пояса – лопатка или топорик, через плечо – сумка, в которой полотенце и плащ-палатка, а Тимка, кроме всего прочего, бежал даже с чайником. Когда кто-нибудь из слабых выдыхался, то сильный брал у него скатку и сумку и надевал на себя. Тимка долго упорствовал и никому ничего не хотел отдавать. В конце концов у него тоже все отобрали, но когда он взмолился, чтоб ему оставили хоть «какую-нибудь нагрузку», то ему оставили пустой чайник, с которым Тимка и штурмовал полосу препятствий.

А штурмовали мы эту полосу строго по плану, который выработали на сборе звена. А именно, когда все добежали до забора, то Владик Еремин и Толя Смирнов сцепили руки и сделали «скамейку». Каждый становился на эту «скамейку», и Владик с Толей подкидывали его, после чего оставалось только покрепче ухватиться за забор, перелезть через него и спрыгнуть. Подкинули таким способом и Тимку с чайником. По бревну мы шли, держась друг за друга. Преодолели мы и канаву, и мячом в цель почти все попали.

В общем кросс прошел очень оживленно и весело. Хотя наше звено и не заняло первого места, но и последними мы не оказались.

... А в Тимке с тех пор больше ни одного пережитка пока не проявилось.

ГОСТЬ

1

Зазвонил звонок.

Кот Мурмыш побежал к дверям. За ним побежал Пашка. Пашке нравится открывать двери. Для этого у него в коридоре спрятаны два кирпича. Он подставляет их, чтобы удобнее управляться с замком.

Звонил кто-то неизвестный – долго и настойчиво. Пашка, наконец, установил кирпичи и открыл дверь.

На пороге стоял большой, высокий человек в мохнатом полушубке и мохнатой пыжиковой шапке. На курчавых усах незнакомца белел иней. В руках был чемодан.

– Кто ты? Чей ты? – спросил незнакомец Пашку.

Голос у него был раскатистый, басовитый и немного как бы рассерженный.

– Ну, здравствуй!

– Не хочу! – обиделся Пашка. – Сами вы кто такой?

– Я Тарас Михайлович Антонов, доктор. Слыхал о таком?

– Слыхал. От папы.

– Ну, хоп, и не сердись. Здравствуй.

– Здравствуйте. А я Пашка Демидов. Слыхали о таком?

– Нет, Пашка, о тебе я еще не слыхал. Погоди-ка, а сколько тебе лет?

– Вите семь с половиной, и мне тоже скоро будет.

– А сейчас-то сколько?

– Сейчас? Ну... пя-ать... Через два календаря в школу пойду.

– Когда пойдешь? – удивился доктор.

– Через два календаря. Я заведующий.

– Какой такой заведующий? – больше прежнего удивился доктор.

– А что? Я календарем в доме заведующий. Листки отрываю.

– Ага, теперь понятно. Ну, а где старший Демидов?

– Кто, Витя?

– Нет, батька.

– Он высотный дом строит на Смоленской площади. Двадцать семь этажей, во!

– Павлуша, ты с кем там разговариваешь? – окликнула Пашку мама.

– Да тут к нам доктор один, папу спрашивает.

Мама поспешила в переднюю.

– Галина Владимировна, прошу прощения, – сказал доктор и по-военному приложил к ушанке руку. – Честь имею представиться, а стыда... гм... не имею, пожалуй, никакого: нагрянул без приглашения, да еще под самый Новый год.

– Тарас Михайлович, вы! – радостно воскликнула мама. – Вот так новогодний сюрприз! Да проходите, чего вы в дверях стоите... Павлуша, да убери ты с дороги кирпичи!.. Витя! Витя! Иди скорее сюда, посмотри, кто к нам приехал!

Доктор вошел в коридор и опустил на пол чемодан. Кот Мурмыш взвыл и отбежал на трех лапах: он давно уже принюхивался к чемодану.

Доктор снял свой капелюх величиной с доброе ведерко и нахлобучил на Пашку. Капелюх покрыл Пашку до самых плеч.

– Я в Москве проездом, – сказал доктор. – Ну, и решил – надо и к старым друзьям понаведаться, узнать, как они живут-поживают.

– Давно пора! – засмеялась мама. – Вы к нам после войны ни разу не приезжали. Куда это годится! Все где-то путешествуете. А у нас тем временем уже второй сын подрастает, Павлушка.

– Да-a, время, время... – проговорил доктор. – Вот вы, Галина Владимировна, о путешествиях. Что делать, такой уж у меня характер!

– Знаю, знаю, – улыбнулась мама. – Сейчас скажете – дорожный.

– Да, именно что дорожный, – улыбнулся и доктор. – Люблю ездить, от старости удирать. Последние два года проработал в Туркмении.

– Ну, а теперь куда направляетесь?

– Теперь в Заполярье. Соскучился я по Северу, по снегам, по оленьим упряжкам. Как-никак, а Север родное мое становище.

Подошел Витя, засопел и подал доктору руку.

– A-а, с тобой-то я знаком, – сказал доктор, оглядывая Витю. – Скажи на милость, в длинных брюках, куртка с карманами, в плечах вершка два... Все чин по чину. Скоро и в студенты выйдешь.

Мурмыш уже на четырех лапах вернулся донюхивать чемодан. От любопытства и нетерпения у него дергался кончик хвоста.

Доктор был в бурках, в кителе и при орденах.

Витя внимательно рассмотрел ордена и сказал:

– Ничего!

– Гм!.. Значит, устраивают? – сказал доктор, обтирая платком усы. – Отрадно слышать.

Перетащить чемодан в столовую вызвались Витя и Пашка. По пятам за ним шел Мурмыш, Очевидно, он, как и братья, тоже имел кое-какие виды на содержимое чемодана.

И в самом деле, доктор раскрыл чемодан и вывалил из него на стол груду соблазнительных вещей: сладкую сушеную дыню, сахаристую курагу, земляные орехи, изюм, урюк, вязкие мучные ягоды, которые назывались джюда. Ну, а главное – доктор выложил стопку тюбетеек. Хватило всем: и Пашке, и Вите, и маме, и папе.

Пашка выбрал себе остроконечную, ковровую, с кисточкой. Витя – из черного бархата, четырехугольную, с серебряными полумесяцами. Он сложил свою тюбетейку – она оказалась у него складной – и убрал в карман. Пашка тюбетейку тотчас надел и выпросился пойти в гости к приятелю Жене, который жил в соседней квартире.

Мама насыпала в кулек кураги и урюка, чтобы Пашка угостил Женю.

Пашка вытащил свои кирпичи на лестницу и, сложив у соседских дверей, дотянулся до звонка.

Дверь открыла бабушка.

– Тебе Женю? – голос у нее был сердитый. – Сядь обожди.

Пашка сел. Ждал он долго, потому что успел наесться урюка из кулька. Косточки Пашка закидывал в чью-то большую калошу.

Наконец появился Женя. Лицо у него было заплаканное и грязное, как оконное стекло осенью.

– Ты чего? – участливо спросил Пашка.

– В угол поставили. У сестры с киселя пенку съел, а другая не натянулась.

– А много еще стоять?

– Много. Сейчас у меня перерыв.

– А потом опять в угол?

– Да. В другой.

– А чего в другой?

– В одном стоять скучно.

Пашка протянул Жене кулек:

– Вот тебе от меня.

Женя повеселел, сунул свой крепкий вздернутый нос в кулек и набил полный рот курагой.

Пашка показал Жене тюбетейку и сказал:

– Ты приходи, как из угла выпустят.

Женя вздохнул, кивнул головой и положил в рот еще горсть кураги.

Пашка вернулся домой.

Витя сидел и чинил цветные карандаши. Рядом сидел Мурмыш.

Кот Мурмыш был настоящим городским котом – он не пугался, когда гудел пылесос, знал, что когда включают радиоприемник, то на нем будет тепло сидеть. Живот и лапы у Мурмыша были желтыми от мастики, которой мажут паркетные полы.

После обеда дружно украшали елку. Доктор вешал игрушки. Мама обвязывала нитками конфеты, вафли, яблоки и подавала их Пашке и Жене, которого уже выпустили из угла. Женя что повкуснее вещал так, чтобы сам мог достать, когда предложат угощаться. Витя натягивал мишуру, золотой дождь, мастерил из ваты снег.

– А Дед Мороз – красный нос? – вспомнил Пашка. – Деда Мороза нету!

– Да, – подумав, ответила мама, – Деда Мороза у нас нет.

– Я принесу, – сказал Женя, – у нас есть. Только не Дед Мороз, а этот... как его... пингвин.

– Пингвин? – удивился доктор.

– Да. Мы его всегда вместо Деда Мороза под елку ставим. Он большой. У него и нос красный и лапы красные.

– Сойдет, – сказал доктор. – Неси пингвина.

Женя сбегал и принес. Пингвина поставили под елкой.

– Э-э, а это что за оборвыш? – доктор вертел в руках картонную куклу – мальчугана в заплатанных брюках и больших башмаках.

– Мальчик с пальчик, – объяснил Пашка.

– Какой это мальчик с пальчик! – возмутился доктор. – Разве это он? Я с ним в отряде Ковпака в сорок третьем году встречался. Разведчиком он был. Ростом невелик, но ладно сбитый паренек, крепыш.

– Как разведчиком? – засмеялся Пашка. – Мальчик с пальчик – это же сказка.

– Ну так что же! Мы воевали с фашистами, и он воевал. Переоденется в их форму и разъезжает в автомобиле. Немецких офицеров подстреливает, как куропаток.

Доктор мечтательно затянулся сигаретой. Видимо, он с удовольствием вспоминал об отважном разведчике.

– Неправда все это, – усомнился Женя.

– Какая там неправда! – Доктор сердито пыхнул дымом. – Старшим сержантом он был.

– А доктор Айболит? – поинтересовался Пашка. – Тоже хорошо воевал?

– Тоже славно воевал. В одном госпитале с ним под Севастополем работали. Сам он с моряками в атаку ходил. В тельняшке, в белом халате, с гранатами. Очки он, кажется, носил, доктор Айболит.

– У него были большие очки, – сказал Женя.

– Н-да... Где бомба упадет, пожар случится – он первый там с носилками. В противогазе, сверху противогаза очки, а на груди автомат. Что ни говори, отчаянный старик!

– А про Золушку вы что-нибудь слыхали? – спросил Женя.

– Слыхал. Регулировщицей была. Только ее бойцы не Золушкой звали, а Зорюшкой. Какая же она Золушка, когда ее в комсомол приняли! Она подросла, загорела, нос у нее в конопинках, как у тебя, сыроежка.

И доктор тихонько щелкнул Женю по носу.

Женя грыз вафлю.

– Ну и ну!.. – недоверчиво покачал Женя головой.

Елка была почти вся уже украшена. На ветвях пристроили свечки.

Кот Мурмыш утащил с елки кусок печенья.

– Что за кот! – сказал доктор. – Сплошное хулиганство, а не кот! Он у вас хоть мышей ловит?

– Ловит, – сказал Витя, усаживаясь за стол к цветным карандашам. – Но он больше любит сосиски.

– Тарас Михайлович, – сказал Пашка, – хотите, высотный дом покажу, где папа?

– Изволь, показывай.

– Павлуша, ну что ты такой беспокойный! Тарас Михайлович устал с дороги.

– Пустяки... Что вы, Галина Владимировна! Я совсем не устал.

– Ну ма-а... Чего ты мешаешь...

Пашка отворял уже первую раму окна.

На стеклах второй рамы намерз мутный лед.

Пашка, Женя и доктор подышали на лед и прогрели в нем глазок.

– Трубу вон видите? – спросил Пашка.

– Нет, не вижу никакой трубы.

– Ну почему?.. Я ведь вижу. Ну, вон она.

– Павлик, да оставь ты!

– Ну мамка!..

– Так. Нашел трубу.

– Нашли? А за трубой высотный дом.

– Теперь вижу.

Большой металлический каркас поднимался высоко в небо над остальными домами. На вершине каркаса горел прожектор. И в стороне Ленинских гор, разрывая густые морозные сумерки, тоже светил сильный луч прожектора.

– Ишь, какие маяки над городом зажглись!.. – задумчиво проговорил доктор. – Московские маяки... н-да... Высотные дома строим, гиганты-электростанции. А там, глядишь, и финики заставим на севере созревать, в стеклянных городах поселимся – прозрачных и солнечных. И по всей стране сирень зацветет, белая черемуха...

Витя подозвал доктора.

– Вот это я понимаю! – сказал доктор. – Таких и на елку не стыдно вешать.

Золушке и Айболиту Витя нарисовал медали. Мальчику с пальчик он отрезал башмаки, выкроил из бумаги и наклеил ему шинель и сапоги.

Перед новогодним ужином Витя и Пашка ни за что не хотели лечь и немного поспать, но мама сказала, что если они будут упрямиться, то она запретит им сидеть вечером и ждать Нового года.

На выручку маме подоспел доктор, он сказал, что, пожалуй, отдохнет.

Братья подумали, посовещались и тоже согласились.

Пошел спать и Женя.

В квартире наступила тишина. Мурмыш побродил один, поскучал и тоже уснул.

Ни Витя, ни Пашка не слышали, когда вернулся с работы папа: они спали.

Обычно Витя и Пашка поджидают папу, подают ему свежие газеты и комнатные туфли, после чего затевается борьба. Особенно азартные состязания по борьбе между отцом и сыновьями происходят в те дни, когда у отца на стройке «с бетоном в порядке, с кабелем в порядке, с облицовкой в порядке и даже с бюрократом Суховым тоже в порядке», потому что тогда папа приезжает домой рано и такой помолодевший, что с ним можно хоть до утра бороться, устраивать «кучу малу», воздвигать из старых книг крепости.

В такие дни даже мама не может управиться с папой и уложить его вовремя спать.

Пашка услышал чьи-то тихие шаги и проснулся. Это был папа. Он искал комнатные туфли, которые Пашка запрятал к себе под кровать, чтобы раньше Вити принести их отцу.

– Витя, папка приехал! – обрадованно закричал Пашка.

Витя тотчас вскочил на кровати и тоже обрадованно закричал:

– Папа! Папа приехал!

– А ну-ка, – засмеялся отец и зажег в комнате свет, – полно спать! Поднимайтесь бороться!

Пашка первый прыгнул на шею к отцу:

– Бей! Налетай!

Витя тотчас последовал за братом.

Боролись на ковре. Отец хотя и пытался сопротивляться, но был в конце концов повержен на лопатки.

Пашка, запрокинув голову, заливался таким победоносным смехом, сидя у папы на груди, что из кухни с солонкой в руках прибежала мама.

Витя, устроившись на ногах отца, потихоньку связывал вместе шнурки его ботинок.

– Что у вас такое происходит? – сказала мама. – Отправляйтесь-ка умываться.

... Что может быть лучше и увлекательнее, когда дом охвачен праздничной суетой! Беспрерывно бегаешь из кухни к буфету и обратно, несешь маме то пакетик с перцем, то разливную ложку, то блюдце. Повсюду в комнатах горит свет. Почтальон приносит сразу по пять, по шесть телеграмм, и в каждой телеграмме только самые веселые и счастливые слова.

Со скрипом раздвигают старый обеденный стол, и он неожиданно делается каким-то торжественным и солидным, а вокруг него выстраиваются разнокалиберные стулья, собранные со всех комнат, и даже где-нибудь, пытаясь быть как можно менее заметной, скромно жмется маленькая табуреточка, принесенная из ванной комнаты. В квартире часто звонит телефон, и каждый раз кто-нибудь, путая Витю с Пашкой и Пашку с Витей, требует позвать к телефону маму или папу. А телефонная трубка давно уже испачкана мукой. Это ее мама испачкала. Мама стряпает, и руки у нее в муке.

Если по телефону разговаривает папа, то он, насколько позволяет шнур от аппарата, расхаживает взад и вперед по коридору, разговаривает громко, а то вдруг возьмет и даже присвистнет. Если же по телефону разговаривает мама, то среди разговора она иногда испуганно замолкает и показывает папе знаками, что в кухне на плите что-то надо помешать или совсем снять с огня. Но ни папа и никто не понимают, что надо помешать, а что совсем снять. И тогда мама безнадежно машет рукой – какая вы, мол, бестолковая публика! – извиняется в телефон и бежит на кухню сама, после чего возвращается и снова продолжает разговор.

В такой вечер ни на минуту не затихает радиоприемник и на всю квартиру звучит музыка. Играет приемник и у соседей в квартире, и этажом ниже, и этажом выше, и кажется, что весь дом, вся улица – вся огромная Москва пронизана этой радостной, веселой музыкой.

А на лестнице то и дело гулко хлопает парадная дверь, входят люди. Топот ног, смех, говор. Слышно, как стряхивают с шапок, с воротников пальто снег.

В такой вечер знакомые, которые прежде часто бывали в доме и к которым давно уже все привыкли, вдруг перестают быть обычными знакомыми и превращаются в нарядных, красивых гостей.

Часы Кремля пробили полночь. Это значило, что миллионы людей пожелали сейчас друг другу успеха в труде и счастья в жизни.

Кто-то из гостей предложил:

– Новый год только народился. Кто тут самый маленький?

– Павлик самый маленький, – сказала Женина мама.

– Ну вот, тогда пусть он первый всех и поздравит.

Витя, Пашка и Женя, приподняв край скатерти, искали что-то под столом.

– Павлуша, – позвал отец, – где ты там? Покажись.

Пашка вынырнул из-под стола и поспешно сказал:

– Спокойной ночи!

Заигравшись, он забыл, что сегодня праздник и мама разрешила пойти спать поздно.

Все засмеялись:

– Вот так новогодний тост!

Пашка сразу понял, что сказал не то.

– Да чего вы! – покрыл всех своим басом доктор. – Человек пошутил, понимать надо!

– Ну ясно, пошутил, – заговорили все и еще громче засмеялись. – С Новым годом, Павлик!

– С Новым годом! – ответил Пашка и тоже засмеялся.

2

Раньше всех в новом году проснулись братья.

Витя помог Пашке быстро одеться, и они, крадучись, чтобы не скрипнула дверь или паркет, пробрались в столовую.

По пятам за братьями пробрался в столовую и вечно бдительный кот Мурмыш. Его так просто не проведешь. Он всегда должен знать, что там такое затевается втайне от всех.

Витя и Пашка еще вчера кое о чем договорились.

В столовой было полутемно от спущенной шторы. Мурмыш спрятался за эту штору, выставил оттуда свои длинные любопытные усы и начал подглядывать за Витей и Пашкой.

Доктор спал на диване. Из-под одеяла торчали только его растрепанные густые волосы. Дышал он громко и протяжно.

– Витя, Вить... А мне сон какой интересный снился! – зашептал Пашка, стараясь дотянуться до Витиного уха. – Ну и интересный! Лучше кино. Никогда такого не снилось.

– Шш-шш!.. – оборвал Витя брата, осторожно подходя к кителю доктора.

Китель висел на спинке стула.

Бац! – Пашка опрокинул бурки доктора.

Ребята на миг застыли.

– У-у!.. – погрозил Витя брату.

– Я нечаянно, – вздохнул Пашка, поднимая бурки и стараясь их надеть.

– Да тише ты! – замахал на него руками Витя. – Брось бурки! Тебе говорят – брось!

Пашка неохотно оставил бурки и подошел к Вите. Вдвоем они бережно сняли со стула китель и, выбравшись с ним в коридор, проскочили в ванную комнату.

Мурмыш в ванную комнату проскочить не успел, поэтому он вернулся в столовую.

– Я буду чистить ордена, а ты пуговицы, – сказал Витя.

С полки он достал коробку с зубным порошком.

– И я хочу ордена чистить, – упрямо ответил Пашка.

– Ладно, – сказал Витя. – Я почищу те, которые на левой стороне, а ты – которые на правой.

Только устроились и начали тереть порошком ордена, как Витя задумал примерить китель. Он натянул его прямо на свою куртку, нахмурился, напыжился и прошелся туда-сюда перед зеркалом.

Когда ордена и пуговицы были натерты до блеска, ребята вернулись обратно в столовую.

Пашка тотчас влез ногами в бурки и попробовал в них шагнуть, но чуть не упал.

– Ну к чему ты их надел? – сердито зашептал Витя, пристраивая на место китель. – Кто тебя просил?

– Ты китель мерил, а я бурки хочу. – И Пашка еще раз попытался шагнуть, но не удержался и свалился на ковер.

– Уже колдуете? – неожиданно прозвучал голос доктора.

– Мы... – начал было Витя, пытаясь спрятать китель за спину. – Мы вот... это...

– А ну, подойдите ко мне... Оба, оба. Вся шайка-лейка.

Пашка скинул бурки, и братья подошли. Мурмыш на всякий случай ускользнул в коридор.

– Покажите, что с кителем сотворили?.. Ого, живым огнем горят! – Доктор повернул к свету ордена.

– А пуговицы? – спросил Пашка.

– И пуговицы хороши. Хоть сейчас на караул к знамени... Эх, что за богатыри! Ну-ка, встаньте как положено. Ровнее. Головы выше. Руки прижмите. Та-ак-с... А теперь слушай мою команду. Смир-рно! Объявляю благодарность всему удалому воинству.

– Ура! – закричали ребята.

– Сильно кричать не надо, – остановил их доктор. – Отец и мать спят, и пусть себе спят. А мы с вами наскоро закусим – и шагом марш гулять.

Все вместе привели в порядок кровати и сели за стол. Сытного есть ничего не хотелось, поэтому, как предложил Пашка, начали прямо с пирожных, которые остались от вчерашнего торжества.

– Уже зачерствели, – сказал доктор.

– Кто? – спросил Пашка.

– Пирожные зачерствели. Уже не такие свежие, как в магазине.

– А в магазине они тоже засыхают?

– Должно быть, засыхают. Только сухие пирожные не продают.

– А кто же их там доедает?

– Хм!.. Вот так вопрос – кто их там доедает! – повторил доктор. – Придется зайти в кондитерскую и узнать.

Когда позавтракали, Пашка спросил у доктора разрешения пригласить погулять Женю.

– Нас трое, а хата о четырех углах, – ответил доктор. – Приглашай.

Узнав, что его зовут гулять, Женя обрадовался и быстро натянул пальто.

На улице было ветрено и морозно. Фонари в снежных шапках, увязнув по колени в сугробы, выстроились вдоль тротуаров. Сверху падали тонкие ледяные иглы, наполняя воздух тихим звоном и блеском.

– Вот что, – сказал доктор, – для дальних прогулок сегодня слишком холодно. Надо поберечь носы. А посему поедем кататься по новой линии метро, которую на днях открыли.

– А в кондитерскую когда? – спросил Пашка.

– В кондитерскую? Ах, да... Ну, пойдемте сперва в кондитерскую.

Отыскали ближайшую кондитерскую и подошли к продавщице в белой крахмальной наколке, отчего продавщица была похожа на боярышню.

– Гм... видите ли, товарищ продавец, – начал доктор, – у нас к вам один вопрос.

– Вопрос? Пожалуйста!..

– Вопрос от всего нашего общества, – показал доктор на себя и ребят. – Вот у вас, так сказать, имеются свежие пирожные. Ну, а если вы их не продадите и они начнут засыхать, что вы с ними делаете?

– Кто их у вас доедает? – приподнявшись на носки, громко спросил Пашка.

Девушка засмеялась. Засмеялись и другие продавщицы.

– А у нас такого не бывает, чтобы пирожные засыхали. Мы работаем по плану. Сколько пирожных выпекаем, столько и продаем.