Текст книги "Наша компания"

Автор книги: Михаил Коршунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– Что вы мне мешаете! – заявила Женя. – Вам нравится красить забор?

– Ну, нравится...

– А мне нравится белить трубу.

Вслед за Женей на крышу вскарабкался Ушастик. Женя брызнула на него известкой, чтобы не путался под руками. Оскорбленный Ушастик тут же демонстративно удалился с крыши.

Когда труба была побелена и даже окантована синим, Леонид Аркадьевич и Гарька пригласили Женю на карьер купаться. Женя с радостью согласилась.

На карьере собралось много народу, потому что был воскресный день. Присутствовали и мальчишки-рыболовы, знакомые Леонида Аркадьевича и Гарьки. Сегодня они были без удочек и шумели громче всех.

Женя плавала и одна и с Гарькой, который держался за ее плечо. Леонид Аркадьевич не плавал, а лежал на берегу и загорал, спрятав голову от солнца в небольшую пещерку, которую ему отрыл в песчаном бугре Гарька.

Вскоре всеобщее внимание привлек толстый человек в желтой чесучовой панаме. Он накачивал насосом на берегу резиновую лодку. Лодка постепенно вспухала, делалась похожей на тюфяк.

Когда она уже достаточно вспухла, человек в панаме столкнул ее в карьер, осторожно сел на корме, где была устроена скамеечка, вытащил блестящее алюминиевое весло и, к всеобщей зависти, поплыл на глубину.

Но не успел он проплыть и пяти метров, как нос у лодки неожиданно вымахнул из воды, и лодка с громким плюхом перекувырнулась, накрыв хозяина.

Он вынырнул уже без панамы, фыркая и отплевываясь, сжимая в руке весло. На помощь поплыли услужливые мальчишки.

Лодку перевернули, но влезть в нее из воды, сколько ни пытались сам владелец и мальчишки, было невозможно: не за что ухватиться.

Тогда ее отбуксировали к берегу, и только там хозяин с сердитым и решительным видом вторично утвердился на корме. Но опять ненадолго. Едва он оттолкнулся от берега и взмахнул веслом, как лодка вновь встала на дыбы и мгновенно оказалась плавающей вверх дном.

Женя, Гарька и Леонид Аркадьевич не досмотрели до конца единоборство человека с резиновой лодкой: пора было идти обедать.

Дома Женя взялась накрывать на стол, а Гарька и Леонид Аркадьевич подхватили ведро и отправились за арбузом. Опустив ведро в колодец, начали вылавливать арбуз.

Между досками забора показалась голова Дили.

– Что это вы делаете? – спросила Диля. —Уронили ведро и ловите?

– Нет, – ответил Гарька. – Ловим мы арбуз.

– Арбуз? В колодце?

– Он там прохлаждался. Мы его сами бросили.

Диля сомнительно подняла брови – не смеются ли над ней? – и осталась ждать у забора, когда выловят арбуз, который сами бросили в колодец.

После долгих усилий Леонид Аркадьевич, красный, оттого что, перегнувшись, глядел в колодец, выпрямился, успокоительно вздохнул и начал накручивать веревку на барабан.

Из колодца поднялось ведро с арбузом. Диля покачала головой и сказала:

– И правда, арбуз.

Леонид Аркадьевич и Гарька так и понесли его домой в ведре. Пусть-ка теперь попробует Женя подтрунивать над ними! Арбуз был холодным и поэтому особенно вкусным.

Женя уехала в город поздно вечером. Гарька и Леонид Аркадьевич проводили ее на станцию.

На прощанье Женя дала свои последние наставления: сливочное масло, чтобы оно не распускалось от жары, держать в холодной воде; не кипятить молоко в кастрюле, в которой варят суп; картофель класть в холодную воду, а лапшу засыпать в горячую; не забывать поливать клубнику и удабривать ее торфом; докрасить забор и больше не соблазняться оранжевой и прочими яркими красками и в особенности не соблазняться красной, если именно ее привезут в нефтелавку.

6

Ушастик в своем поведении совершенно развинтился. Он обрывал на окнах занавески, качался на шелковом висячем абажуре, свалил в шкафу и расколол чашку, закатался в липучку для мух, и его потом еле раскатали обратно, лазил по столам, так что в дождливую погоду пятнал не только полы, но и бумажные скатерти. Приходилось его ловить и вытирать тряпкой лапы.

Но Ушастика, уже с чистыми лапами, снова тянуло во двор – то поохотиться за жуками, то навестить отдушину под домом, то попугать своим боевым кличем Мамая.

И, только вволю набегавшись из дома во двор и со двора в дом, Ушастик ложился отдыхать где-нибудь в самом неподходящем для этого месте: Леонид Аркадьевич или наступал на Ушастика, или что-нибудь ставил на него.

Потом Ушастик начал драть когтями материю дивана. Леонид Аркадьевич даже наказывал его за это – трепал за уши, – но ничего не помогало.

Нравилось Ушастику прятаться в темном углу в коридоре или на кухне и караулить Гарьку или Леонида Аркадьевича. И стоило кому-нибудь из них показаться, как он наскакивал и колотил лапами по ногам. В особенности ему полюбились клетчатые туфли Леонида Аркадьевича.

Пугался Ушастик только Гарькиного волчка с сиреной; и даже когда волчок не крутился и не завывал, а просто валялся на полу, Ушастик обходил его стороной.

Иногда Ушастик часами бродил по чердаку, скребя там; урчал, чихал и потом, весь в саже и паутине, вновь появлялся в доме, садился, слюнявил лапы и тер ими свой и без того лысый затылок: освежался.

В одну из ночей Ушастик и Мамай долго грозно мяукали, перекликались – испытывали характеры.

А наутро Гарька нигде не мог найти Ушастика. Он осмотрел все его любимые места – отдушину, чердак, запечье, чемодан Леонида Аркадьевича.

Нет как нет! Пропал кот...

Леонид Аркадьевич утешал племянника, хотя сам радовался, что в доме вновь наступили тишина и покой.

Однако вскоре выяснилось, что Ушастик поблизости от дома сидит на вершине сосны. Его едва удалось разглядеть среди ветвей.

Гарька стал звать Ушастика, чтобы он спустился вниз.

Кот не двигался. Он только открывал рот, но голоса слышно не было: Ушастик охрип.

Гарька помчался к Леониду Аркадьевичу, который подвязывал куст смородины, спрашивать, что делать, как снять с дерева Ушастика. А то ведь он может оборваться и убиться.

Леонид Аркадьевич взял тонкое одеяло, и они с Гарькой растянули его под сосной, как растягивают в цирке сетку «для страховки».

Потом Леонид Аркадьевич ласково окликнул кота:

– Ушастик! А, Ушастик!

– Ну, Ушастик! – не выдержал и Гарька. – Слезай с дерева. Не бойся, если сорвешься, мы тебя поймаем.

Ушастик еще попробовал помяукать, пожаловаться, но, убедившись, что окончательно охрип, начал осторожно сползать с дерева. Посыпались кусочки коры из-под его когтей. Ушастику было очень страшно, он часто останавливался и опасливо смотрел вниз.

Когда Ушастик, наконец, спустился, он весь дрожал – безголосый, несчастный, голодный. Его унесли на кухню и положили на мягкую подстилку. Сам он идти не мог – у него болели лапы.

Вскоре Ушастик уснул. А вечером, когда проснулся и попытался подняться, силы ему совершенно изменили, и он в изнеможении повалился обратно на подстилку. От еды Ушастик тоже отказался, а только пил воду.

– Он заболел, простудился, – сказал Гарька и загрустил.

Пусть Ушастик и неприглядный кот – и худой, и лапы у него тонкие, и хвост тонкий, и характер не из мягких, уступчивых, – но все-таки Гарька уже привык к нему, сдружился с ним.

– Надо Ушастику померить температуру, – предложил Гарька.

Принес из чемодана термометр и подсунул коту под переднюю лапу.

Через десять минут термометр вынули, и то, что он показывал, совершенно ошеломило и дядю и племянника: тридцать восемь градусов и пять десятых.

Ушастик лежал ко всему безучастный, изредка впадая в забытье, и тогда у него дергались усы и лапы.

Пришла Диля навестить Ушастика. Она села возле него, ласкала и приговаривала:

– Кошкин-мошкин, сам весь шерстяной, уши кожаные, а нос клеенчатый. И зачем ты заболел? И как тебя теперь лечить?

На следующий день Ушастику лучше не стало. Температура продолжала оставаться угрожающей – тридцать восемь градусов и пять десятых. Гарька пожаловался молочнице на болезнь Ушастика.

– А вы б его в поликлинику снесли, – посоветовала молочница.

– В какую поликлинику?

– В ветеринарную. Там старичок доктор Терентий Артемович, очень хороший человек и знающий.

– А где эта поликлиника?

– А тут недалеко, в деревне Темрюковке.

Когда молочница ушла, Гарька пристал к Леониду Аркадьевичу, чтобы пойти с Ушастиком к доктору.

Леониду Аркадьевичу и самому было жаль Ушастика, но идти с котом в поликлинику, хоть и в ветеринарную, неловко вроде. Да и как его туда нести?

Ушастика решено было укутать в старое полотенце и так доставить к врачу. И Диля вызвалась сопровождать.

Ушастик всю дорогу молчал, иногда громко вздыхал. Диля несла банку с водой, из которой Ушастику изредка давали пить.

Ветеринарная поликлиника состояла из двух домиков. В одном принимали крупных животных: лошадей, коров, овец; в другом – мелких животных: поросят, собак, и птиц – кур, голубей. Во дворе стояла даже карета скорой помощи. У нее был не красный, а синий крест.

Леонид Аркадьевич и ребята вошли в дом для мелких животных.

– Обратитесь в регистратуру, – сказали Леониду Аркадьевичу, когда он просто хотел занять в приемной очередь к врачу.

Леонид Аркадьевич, покашливая, смущаясь, подошел к окошку регистратуры.

– У вас кто? – не поднимая головы, спросила регистраторша.

– У нас, так сказать, кот, – с запинкой ответил Леонид Аркадьевич.

Регистраторша взяла амбулаторную карту и приготовилась ее заполнять:

– Имя?

– Леонид Аркадьевич.

– Не ваше имя, а кота?

– Гм... Ушастик.

– Фамилия?

– Чья?

– Владельца, конечно.

Леонид Аркадьевич опять откашлялся и ответил:

– Лавров фамилия.

– Так... – Регистраторша по-прежнему не поднимала голову. – Ваш домашний адрес?

Леонид Аркадьевич сказал.

– Пока все. Занимайте очередь к врачу. Вам к терапевту или к хирургу?

– Очевидно, к терапевту.

– Кабинет номер семь.

Леонид Аркадьевич, Гарька и Диля нашли кабинет номер семь и сели перед ним на лавку. Ушастик беззвучно лежал в полотенце на коленях у Леонида Аркадьевича.

– А медведей здесь лечат? – толкнув Гарьку, тихо спросила Диля.

– Не знаю, – ответил Гарька.

По соседству с Леонидом Аркадьевичем сидел мальчик в картузе с новеньким козырьком, а при мальчике – дворовый пес с перевязанными шерстяным платком ушами.

Пес изредка поднимал голову и смотрел на мальчика влажными черными глазами.

Напротив сидела женщина, придерживая за ручку огромную соломенную корзину, которая стояла рядом на стуле. В корзине кто-то шебуршился и грыз солому.

Леониду Аркадьевичу понадобилось протереть очки. Он положил Ушастика на лавку и полез в карман за носовым платком.

Уголок полотенца отогнулся, и из свертка вывалился хвост Ушастика.

Дворняга как увидел кошачий хвост, немедля вскинул свою перевязанную голову, засверкал глазами и судорожно, с визгом залаял, точно закудахтал, порываясь цапнуть Ушастика за хвост.

Диля испуганно вскрикнула и убрала под лавку ноги.

Леонид Аркадьевич поспешил схватить полотенце с котом.

У соломенной корзины откинулась крышка. Из корзины с молниеносной быстротой выпрямилась длинная шея гусака.

Гусак прицелился и тюкнул в пуговицу пиджака Леонида Аркадьевича.

Леонид Аркадьевич и дворняга остолбенели от неожиданности, а гусак проворно открутил клювом пуговицу и попытался ее проглотить.

Тут дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился доктор в белом халате.

Гусак выплюнул пуговицу и юркнул к себе в корзину.

– Что, Демка, – сказал доктор мальчику в картузе, – снова Цезарь захворал?

– Да, Терентий Артемович, – ответил мальчик.

– Очередь-то сейчас твоя?

– Моя.

– Ну иди показывай своего Цезаря. Опять небось нож от мясорубки проглотил?

– Нет, Терентий Артемович, уши у него... – И Демка за ремешок потащил в кабинет к доктору Цезаря, который все удивленно оглядывался на корзину с гусаком.

После Демки с Цезарем наступила очередь гусака. Из кабинета доктора послышались шипенье, удары крыльев, уговоры хозяйки:

– Михей, да смирись ты! Открой рот, покажи доктору горло. Нервный он у меня. Вы уж извините его, Терентий Артемович... Может, вы разом капли ему или порошки от нервов пропишете?

– И порошки пропишу и капли, – ответил, доктор. – Каков боярин, а!

– Я тоже боюсь, когда мне горло смотрят, – сказала Диля.

– А я не боюсь, когда горло, – сказал Гарька. – А вот когда зубы – боюсь.

Но вот доктор вызвал:

– Лавров!

Леонид Аркадьевич, Гарька и Диля прошли в кабинет.

– Здравствуйте!

– Здравствуйте. Ну, а где больной?

Леонид Аркадьевич раскрыл полотенце.

– Кладите кота на стол, поближе к свету, – показал доктор на чистый белый стол.

Леонид Аркадьевич положил.

– Чей же это кот? – спросил доктор. – Твой, наверно? – И кивнул на Дилю.

– Кот мой, – вмешался Гарька. – А заболел он через Мамая.

– Мамай? Кто ж такой Мамай?

– А это ее кот. Он загнал Ушастика на сосну, и там Ушастик простудился. У него температура очень повышенная – тридцать восемь градусов и пять десятых.

– А ты откуда знаешь?

– Я своим градусником мерил.

Доктор улыбнулся:

– Тридцать восемь и пять – самая нормальная кошачья температура, все равно что у человека тридцать шесть и шесть.

– Что ж, по-вашему, он симулянт? – обиделся Гарька.

– Нет, не симулянт...

Терентий Артемович взял трубку и начал слушать Ушастика. Потом приподнял веки и заглянул в глаза.

– Доктор, – взволнованно спросила Диля, – он поправится?

– Поправится. Как выспится, так и поправится. Значит, Мамай твой драчун?

Доктор отошел к шкафчику, где стояли пузырьки с лекарствами.

– Да, он драчун. Его даже бабушка пугается, когда он рычит.

– А ты не пугаешься?

– Я нет, я не пугаюсь. Он только на меня рычать, а я ему щеткой в нос!

– В нос, значит, щеткой? Отважный у тебя характер! Недаром у самой-то нос в крапинках, вроде его воробьи поклевали. – Терентий Артемович наклонился к Ушастику с пузырьком и чайной ложкой. – Смотрите, вот вам лекарство для Ушастика. Будете давать чайную ложку в день.

– А как он из ложки... – растерянно сказал Гарька.

– А вот как. – Доктор наполнил лекарством ложку и влил Ушастику в угол рта, где не было зубов. – Понятно?

– Понятно.

– Дома его положите на теплую грелку, и через два-три дня он будет совершенно здоров и отколотит Мамая.

– Конечно, – подтвердил Гарька.

На прощанье Диля не утерпела и спросила у Терентия Артемовича:

– А гусь показал вам горло?

– Какой гусь?

– Ну, тот, нервный...

– A-а, Михей-то?.. Показал, как же...

– А медведей вы лечите?

– Лечим. Даже в больницу можем положить.

Диля покачала головой, но ничего не сказала.

Во дворе просигналила машина: это вернулась с вызова «Скорая помощь».

В окно видно было, как из машины вытащили носилки. На них лежал совсем еще молоденький жеребенок, покрытый марлей.

– Несите его в перевязочную, – приказал санитарам дежурный доктор.

Санитары понесли.

В регистратуре заплатили за пузырек с микстурой и отправились в обратный путь, в Черемушки.

Леонид Аркадьевич опять нес Ушастика, Гарька – пузырек с микстурой, а Диля – банку с водой.

7

Отпуск Леонида Аркадьевича близился к концу.

Хотя персидские и арабские книги так и не были переведены, но зато между дядей и племянником установились полное взаимопонимание и настоящая дружба.

Подружились они и с Дилей, и с Яковом Даниловичем, и с молочницей.

Только Ушастик, который успел уже выздороветь, и Мамай продолжали враждовать. Караулили друг друга, нападали из-за угла, а то сходились в открытую на дороге, лоб в лоб, и затевали «рукопашную».

Мелькают хвосты, лапы... шум, крик, пыль, пока Диля не прибежит со щеткой или Гарька с палкой и не разгонят их.

Как-то Леонид Аркадьевич и Гарька сходили на карьер. Там они застали все тех же упрямых мальчишек с ореховыми удочками, а самое главное – увидели человека в резиновой лодке. Он победоносно плавал по карьеру: на носу лодки для противовеса лежал камень.

Что ни день, то в совместной жизни Леонида Аркадьевича и Гарьки совершались все новые и новые победы, которые им были особенно дороги, потому что приходили к ним через их собственный опыт: полы научились протирать шваброй, а в воду клали мятную траву, и потом долго во всем доме было прохладно и пахло лугом; петли дверей смазывали маслом, чтобы не скрипели; насушили в духовке белых грибов на зиму; выкопали вокруг дома дождевые канавки; залили в крыше трещину варом, докрасили забор. И даже простокваши Леонид Аркадьевич готовил теперь только одну кастрюлю!

Гарька окреп, подрос, почернел на солнце. Леонид Аркадьевич тоже изменился – перестал жаловаться на поясницу, на одышку, как-то весь подтянулся, помолодел.

Многое в жизни для дяди и для племянника сделалось понятным, доступным и увлекательным: бродяжничать по лесу; есть картошку, печеную в углях, натыкая ее на палочки, чтобы не пожечь пальцы; запускать с мальчишками змея; натрудив лопатой руки, погружать их для отдыха в холодную воду; возить на тачке из леса торф для удобрения клубники; ходить на базар в деревню Темрюковку; лежать у открытого окна и слушать, как первый осенний дождь, еще теплый и не обложной, стекает с листьев деревьев в траву, как стучит он по дорожкам и по сухим стеблям цветов.

Скоро надо будет собираться и уезжать в город. Леонид Аркадьевич пойдет на работу в университет, Гарька отправится в школу.

А в сосновом домике с узорными наличниками и расписными коньками замкнут двери, закроют ставни, и останется он пустовать на всю зиму, до следующего лета.

РАССКАЗЫ О ГЕРОЯХ

ВЕДРО КАРТОШКИ

1

Каждую субботу в городе Славянске появлялись прокламации, отпечатанные на грубой бумаге.

В прокламациях от имени подполыциков-революционеров сообщалось о всех несправедливостях и беззакониях, учиняемых властями над жителями города.

Полицейские давно уже разыскивали, где скрывается типография, в которой подпольщики печатают прокламации.

Начальник полиции Лев Потапович Гримайло каждую субботу утром собирал в своем кабинете подчиненных и, размахивая перед их носами строгим указательным пальцем, говорил:

– Гэть по всем улочкам и переулочкам! Найдите, где выпускают ту печатную крамолу!

И полицейские, пугая кошек и собак, шныряли по всем улочкам и переулочкам. Они заглядывали в калитки и подворотни. Лазили по чердакам и сараям. Разбирали дрова, сложенные на зиму в поленницы. Всовывали головы в сырые колодцы и горячие дымоходы – всё искали, где выпускают ту печатную крамолу.

А вечером, усталые и отупевшие, в паутине и сухих мухах, с перепачканными сажей коленями, являлись перед начальником и рапортовали:

– Никак нет! Крамольники не обнаружены!

Лев Потапович Гримайло сидел в дубовом кресле зеленый от злости, потому что перед ним лежала свежая прокламация, которую «крамольники» уже успели отпечатать и распространить по городу.

2

В центре города, возле коновязи и водокачки, стояла сапожная мастерская.

На фанерной вывеске рукой умельца-самоучки была нарисована ворона. В кривом клюве ворона держала за матерчатое ушко черный сапог: заходи любой прохожий, и тебе здесь починят башмаки и сапоги.

В парусиновых фартуках на низеньких табуретках сидели сапожники и стучали молотками, приколачивая к башмакам кленовыми шпильками набойки и подметки.

Иногда сапожники стучали особенно громко, потому что в это время в подвале мастерской – там, где лежали деревянные колодки, старая обувь, мешки с обрезками кожи и войлока, – работал маленький печатный станок.

Грубая пеньковая бумага накладывалась на шрифт типографского набора, прокатывалась сверху резиновым валиком, и когда бумагу снимали с набора, это была уже не просто бумага, а прокламация. Ее читали и передавали друг другу сотни людей, прятали от полиции, за нее шли в тюрьмы и в ссылку.

Прежде чем набрать для машины текст прокламации, сапожники ждали, когда дощатая дверь мастерской, брякнув пыльным колокольцем, широко распахнется и войдет Арина в белой накрахмаленной косынке, в сарафанчике, в стеклянных бусах, с перекинутыми через плечо мужскими сапогами.

– День добрый, хлопцы-чеботарники! – говорила Арина по-украински певуче и мягко.

– Здравствуй, дивчина захожая, – отвечал старший из сапожников Филат Шатохин.

– Чеботы до ремонту возьмете?

– Возьмем.

И Шатохин принимал от Арины сапоги, разглядывал их, покачивал головой.

– Пообносились.

– Батька говорит, что еще дюже крепкие!

Филат Шатохин улыбался, весело подмигивал Арине и уходил в подвал.

Арина была связной из соседнего подпольного центра на содовом заводе. Разговор насчет батькиных сапог был условным. Он означал, что у них на содовом заводе все в порядке, «дюже крепко», а в сапогах, в промасленной вощенке, лежал шрифт. Шрифт был один и для содового завода и для сапожной мастерской, поэтому его приходилось пересылать друг другу.

3

В этот день в мастерской долго ждали Арину со старыми чеботами батьки, но она не пришла.

На следующий день Арина тоже не пришла, а явился новый связной, который рассказал, что Арину задержали полицейские.

Случилось это на мосту через Донец.

Полицейские останавливали всех, кто направлялся в город, и обыскивали. Захотели они обыскать и Арину. Тогда она сделала вид, что испугалась, и случайно уронила сапоги в воду.

Полицейские решили достать сапоги, услужить Арине: девушка она была видная, красивая.

Сапоги они достали, но вместе с сапогами достали и шрифт, который, правда, успел из сапог вывалиться.

Арина тут же заявила, что о шрифте не имеет никакого понятия – мало ли что на дне речки валяется?.. Ей про это почем известно!

Арину все-таки задержали и отправили в участок.

На свидание к Арине пришла сестра. Через сестру Арина и передала товарищам, как было дело.

Так что шрифт пропал. И теперь нужно ждать, когда из партийного центра пришлют новый. Арина же от полицейских, возможно, открутится, потому что прямых доказательств ее вины у них нет да и у администрации завода она на хорошем счету.

Филат Шатохин выслушал все это и призадумался. Призадумались и его друзья сапожники. Они понимали, что начальник полиции будет торжествовать победу: шрифт у него, и прокламации исчезнут. Тем более сегодня суббота. И Арину надо поскорее вызволить из участка. А для этого лучше всего, чтобы в городе вновь появились прокламации.

Лев Потапович Гримайло действительно торжествовал: шрифт был конфискован, и не видать теперь горожанам большевистских прокламаций. Пусть думают, что подпольщики обнаружены и заперты в тюрьму.

Но Филат Шатохин был опытным революционером. Он сказал загрустившим друзьям:

– Пусть кто-нибудь сбегает на базар и купит ведро картошки.

– А на что картошка? – не поняли друзья.

– Будем тачать шрифт.

– Шрифт?

– Да. Шрифт из картошки.

Сбегали на базар и принесли ведро картошки. Потом уселись на свои низенькие табуретки и острыми сапожными ножами принялись тачать шрифт.

Каждому Филат Шатохин поручил вырезать по нескольку букв, которые размером должны были соответствовать прежним буквам – литерам шрифта.

Все утро мастерская была занята выделкой литер из картофеля. У кого не получалось ровно, Шатохин браковал и заставлял переделывать.

Когда литеры были, наконец, вырезаны, их вынесли на солнце подсушить.

И вскоре сапожники опять особенно громко застучали молотками, потому что в подвале начала работать печатная машина.

Прокламации удались на славу – будто их печатали не картофельным шрифтом, а настоящим.

4

В субботу вечером Лев Потапович Гримайло сидел в дубовом кресле опять зеленый от злости, а передним на столе лежала свежая прокламация.

Растерянные подчиненные застыли в кабинете.

– A-а! – рычал Лев Потапович. – Это что? Что такое?! – И он сунул под нос полицейским прокламацию.. – Привели ко мне какую-то девчонку со старыми сапогами и решили, что крамольники обнаружены!

Полицейские от страха побледнели, а Лев Потапович позеленел от злости еще больше.

КРАСНАЯ РУБАШКА

Частенько по вечерам, оставшись одна в хате, старуха мать разбирала вещи в своей укладке. Среди старых, потускневших газет, кацавеек, шитых цветной шерстью, и лубяных картинок хранилась красная сатиновая рубашка-косоворотка в пятнах от мазута, с темными обгоревшими по краям дырочками – следами от пуль.

Еще совсем недавно эту сатиновую рубашку разыскивали царские конники. Они врывались в хаты, перетряхивали сундуки и укладки, вспарывали саблями матрацы и подушки, гремели в подвалах крынками и чугунами – всё искали ее.

Принадлежала та рубашка шахтеру Ермоше. Работал он рукоятчиком, управлял клетью – подъемником шахты.

Каждое утро клеть, при которой дежурил Ермоша, опускала в шахту рабочих, и поэтому не было в поселке человека, который не знал бы Ермошу.

Ходил он в кепке, черной от мазута, в красной сатиновой рубашке и с плоским ящиком на веревке через плечо, тоже черным от мазута. В ящике у Ермоши лежали инструменты – большой гаечный ключ, молоток, зубило. Но летом в нем среди инструментов появлялись ромашки.

Когда утром Ермоша шел на работу, он собирал их в поле и прятал в ящик, чтобы никто не видел.

В поселке, среди прочих калиток, была одна узенькая, собранная из неспруганых досок, с петлями из кожицы, с деревянным, на гвозде, воротком-запором. А возле калитки стояла зеленая скамеечка на двух столбцах.

Вот на этой зеленой скамеечке Ермоша незаметно от всех оставлял свои ромашки.

За калиткой в подбеленной синькой хате жила девушка. Она и забирала Ермошины ромашки, которые тоже были черными от мазута, но милыми для ее сердца.

Однажды случилась на шахте забастовка. Давно уже среди шахтеров возникло недовольство: продукты в лавках по рабочим книжкам выдавали недоброкачественные, в забоях случались обвалы, потому что лес для креплений подрядчики продавали гнилой, плохо работала вентиляция, и люди отравлялись угольными газами.

И вспыхнула накипевшая за долгие годы обида; «Хватит! Терпели! Последнюю нитку с плеч срывают!»

Шахтеры окружили здание конторы и потребовали, чтобы к ним на переговоры вышел главный инженер. Но главный инженер отказался вести переговоры и вызвал по телефону из уездного гарнизона царских конников.

Они прискакали в поселок при саблях, карабинах и с подсумками, полными патронов.

Впереди – офицер в башлыке с кистями и в длинной тяжелой бурке. Он приказал с ходу атаковать бунтовщиков и разогнать их.

Шахтеры начали вооружаться рудокопными ломиками, обрезками газовых труб, кирками, лопатами.

Ермоша крикнул:

– Флаг! Нужен красный флаг!

Но флага не было.

Тогда Ермоша снял свою красную сатиновую рубашку, привязал за рукава к высокой палке и поднял над головой как флаг.

Конники теснили шахтеров лошадьми, били плашмя саблями и прикладами карабинов.

Но шахтеры плотным кольцом закрыли Ермошу с флагом и решили не сдаваться.

В конников полетели гайки, болты, шахтерские лампы, булыжники мостовой.

Рухнул во дворе фонарный столб. Со звоном посыпались стекла в здании конторы, где спрятался главный инженер.

Ермоша, без кепки, голый но пояс, мускулистый, в одной руке держал древко флага, а в другой – большой гаечный ключ. Через плечо у Ермоши болтался ящик с инструментами.

Флаг обстреливали из карабинов, к нему пробирались конники.

Но Ермоша и рабочие отбивались от конников и флаг не уступали.

Стоять и не сдаваться!

Из поселка на подмогу к шахтерам прибежали женщины с острыми кольями и кусками породы и антрацита.

Вскоре из гарнизона прибыл дополнительный отряд конников, и только тогда удалось сломить сопротивление рабочих.

В бою погиб Ермоша. Офицер в длинной тяжелой бурке зарубил Ермошу саблей. Лошади растоптали его ящик с инструментами, а в ящике и ромашки, которые Ермоша не успел оставить утром на зеленой скамеечке у калитки.

Но флаг царские конники не захватили. Он исчез!

Когда они перестали его искать, к матери Ермоши пришла девушка и отдала ей красную сатиновую рубашку – в пятнах от мазута, с темными обгоревшими по краям дырочками, следами от пуль.

– Откуда она у тебя? – спросила мать, прижимая к груди рубаху сына.

– Я ее прятала, – ответила девушка, поцеловала старуху и тихо ушла.

А старуха долго еще стояла у порога хаты, держала рубаху и плакала.

АРЕСТОВАННЫЕ КНИГИ

На полу в жандармерии лежала стопка политических книг. Их отобрали при обыске у шахтеров-коммунистов.

Жандармы не знали, как поступить с книгами: переслать по начальству или сразу уничтожить, чтобы от них не распространялись революционные идеи.

Думали, думали и, пока суд да дело, решили арестовать: этак и книги в сохранности останутся, и революционные идеи от них распространяться не будут.

Книги обвязали стальной цепью, а цепь замкнули на замок.

Но правда революции, правда народа, которая была в этих книгах и в сотнях им подобных, все равно победила. Победила в дни Красного Октября. Не сдержали ее никакие стальные цепи и замки.

МЕДНЫЙ КЛЮЧ

1

Филька в подтянутой веревочной опояской шубейке, в поношенной ушанке, насунутой на глаза, вбежал в надворье барака и закричал:

– Терешка! А! Терешка!

Сильный ветер со снегом бил в грудь, относил крик в сторону.

Фильку схватили за руки и втолкнули в барак. Был ранний час, и в бараке стояла тьма, едва разбавленная утренней морозной синью.

Кто-то зажег масляный каганец, и тонкая струйка копоти взметнулась к потолку.

В свете каганца Филька увидел своего приятеля, босого, в ватных штанах и ватной куртке.

– Чего разорался? – спросил Терешка недовольным голосом. – Из-за тебя на мороз босым выскакивай!

Филька вытер рукавом шубейки мокрое от снега лицо и, убедившись, что в бараке все еще крепко спят, взволнованно заговорил:

– Лямин какие-то запрещенные книжки нашел, политические!

– Да ну? – удивился Терешка. – А где нашел?

– Не знаю. В сундук их запрятал. Мать видела, как он прятал. – И при этом Филька, сын кухарки Лямина, утвердительно качнул головой, отчего ушанка еще глубже насунулась ему на глаза. – А на сундук во какой замок навесил, – и Филька широко расставил красные с мороза ладони. – И ключ у этого замка тоже во какой, медный, – и Филька немного сузил ладони.

– Неужто такой здоровый? – усомнился Терешка.

– Угу. Хочешь, забожусь?

Терешка махнул рукой – не надо, верю.

– А матери сказал, что пойдет в Соболевку в полицию заявлять. Как метель утихнет, так и пойдет. И еще сказал, что теперь его шапка на столе, а большевиков под столом.

Терешка начал поспешно накручивать портянки и натягивать валенки.

– Надо скорее предупредить.

– А кого ты будешь предупреждать?

– Найдется кого, – ответил Терешка.

2

Лямин был церковным старостой. Про книги он узнал случайно, когда подслушал в церкви разговор двух старух. Одна рассказывала другой, как она пошла в лесок, что за пожарной будкой, подсобрать гнилушек на растопку, да ковырнула там трухлявый пенек. А под ним, господи прости, утайка в земле выкопана, и в ней короб, полный книжек, лежит.

Лямин вечером в метель вытащил из-под гнилого пня цинковый ящик с книжками и убедился, что книжки принадлежат смутьянам, которые против царской власти. Тогда он перенес их в дом и спрятал в сундук до той поры, пока метель спадет, и тогда можно будет добраться до города и обо всем доложить полицейской управе.