Текст книги "Агенты Коминтерна. Солдаты мировой революции."

Автор книги: Михаил Пантелеев

Срок наказания А. Я. Гуральский отбывал в Иркутской области в Озерлаге (он же Особый лагерь № 7), расположенном рядом с городом Тайшетом. Находившийся вместе с ним в заключении Платон Набоков [238]238
  Когда в телефонном разговоре автор книги спросил Платона Иосифовича Набокова, помнит ли он Абрама Гуральского, тот ответил утвердительно, но тут же осведомился, а не был ли Гуральский ранее членом партии? «Да, был». – «А, тогда понятно, почему мы его сторонились…»


[Закрыть]так в своем стихотворении описал жизнь в этом лагере:

 
Подъем. Проверка. Рдеют своды.
На винторез равняя шаг,
Ползем на труд, рабы Свободы,
В мешках, в мокше, под лай собак.
Ту – кто кого! Прости, лесина,
Что станешь пайкой для меня,
Что, завалив, губой лосиной
Обгладываю зеленя.
Красна – сосна! Пойдешь на шпалы,
Терпеть придется пересуд.
Скрипеть под рельсом… А шакалы
На смену – свежих привезут.
Бьет рельс на съем. Собаководы
Выводят в сумраке собак.
Спешим, как в рай, враги Свободы,
В свой зарешеченный барак.
 
 
(Рабы свободы.  Озерлаг,  1952 г.)
 

После смерти Сталина Гуральский обратился в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС с просьбой о восстановлении его в партии. Однако эта просьба не была удовлетворена. КПК при ЦК КПСС, рассмотрев 26 августа 1955 года заявление Гуральского, не нашел «оснований к восстановлению его членом КПСС». Не помогла и ответная жалоба, посланная в КПК 26 сентября. Точно так же осталось безрезультатным обращение А. Я. Гуральского в Прокуратуру СССР с требованием реабилитации. Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР 23 июня 1956 года отклонила протест Генерального прокурора СССР по делу А. Я. Хейфеца-Гуральского. Решение мотивировалось тем, что, во-первых, Гуральский в 1926 году вступил в «контрреволюционную зиновьевскую организацию» и «состоял в руководящем центре этой организации», а во-вторых, выполняя впоследствии задания органов госбезопасности, «допускал провокацию и дезинформацию и путем фальсификации фактов добился незаконного ареста ряда лиц, обвинив их в шпионской деятельности против СССР, и, участвуя в 1941–1942 гг. на допросах арестованных, понуждал их к даче вымышленных показаний».

15 января 1958 года А. Я. Гуральский, как инвалид, все-таки добился досрочного освобождения из заключения. Умер он летом 1960 года от инфаркта. На кремации присутствовали вдова и человек пять родственников. От Института всеобщей истории Академии наук СССР пришли трое, в том числе секретарь партийного комитета Г. Н. Севостьянов. Так, почти незаметно ушел из мира человек, жизнь которого теснейшим образом сплелась с важнейшими событиями XX века.

ГЛАВА 6
«…Хочу на нелегальную работу (партии) за границу, подготовляю себя все время»

Борис Данилович Михайловродился в древнем русском городе Пскове 15 июля 1895 года в семье мелкого железнодорожного служащего. С 15 лет, изгнанный из дома за насмешки над религией отцом-фанатиком, он был вынужден добывать средства к существованию репетиторством. Еще учеником гимназии вступил в марксистский кружок, выпускавший нелегально журнал на гектографе. В 1911 году в 8-м классе Борис Михайлов был впервые арестован Псковским жандармским управлением, но через три недели выпущен [239]239
  РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 65а. Д. 11612.


[Закрыть].

Поступив на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета, Б. Михайлов активно включился в социал-демократическое движение. Кроме студенческой фракции, работал в Александро-Невском районе и на Выборгской стороне Петербурга. За выступление на студенческой сходке получил высылку в Вологодскую губернию, замененную высылкой за границу. Приговор был изменен из-за обнаружившейся у Бориса Михайлова острой формы туберкулеза, едва не приковавшей его к постели. Местом поселения был избран город Инстербург в Восточной Пруссии. Деньги на проживание и лечение дала родная старшая сестра Агнесса.

Накануне празднования 300-летия царствующего Дома Романовых Николай II объявил амнистию, которая позволила Б. Михайлову в конце 1913 года вернуться в Россию. Так как ему было запрещено проживать в университетских, портовых и промышленных городах (так называемые «57 пунктов»), он поселился на небольшой станции в Шлиссельбургском уезде Петербургской губернии. Эта достаточно распространенная среди осужденных «за политику» уловка давала возможность часто ездить в столицу.

В Петербурге Борис Михайлов возобновил агитационную работу в рабочих кружках на Выборгской стороне, сочетая ее с сочинением различных листовок под руководством литературного бюро петербургского комитета большевиков. В эти годы он сотрудничал с такими известными партдеятелями, как Л. H. Старк, С. Я. Багдатьев (наст. фам. Багдатьян), С. И. Сырцов, Ф. Ф. Раскольников. В октябре 1913 года его приняли в партию большевиков [240]240
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 49711. В заведенном Отделом кадров ИККИ на Б. Д. Михайлова личном деле указана ошибочно иная дата – март 1912 года.


[Закрыть]. Наряду с политической деятельностью Борис Михайлов продолжил учебу в Петербургском университете. Еще до ареста он параллельно с естественным отделением стал посещать юридический факультет. Теперь же, не имея возможности постоянно жить в Петербурге и принимать участие в практических лабораторных занятиях, ему пришлось бросить естественные науки, сконцентрировавшись на юриспруденции.

По не очень ясной причине Борис Михайлов отказался сдавать государственные экзамены, обязательные для присуждения университетского диплома, и получил лишь выпускное свидетельство, означавшее, что он только прослушал курс юридических дисциплин.

В 1916 году у Б. Д. Михайлова обострился туберкулез, и он отправился на лечение в Крым. Деньги на жизнь пришлось зарабатывать самыми различными способами: уроками, переводами (к этому времени он выучил четыре иностранных языка), чертежами, работами по статистике. Его дважды призывали на военную службу, но оба раза после медицинского обследования освобождали по болезни.

Свержение царской власти в феврале 1917 года он встретил в Москве, стал работать в юридическом отделе Московского Совета рабочих и солдатских депутатов, а также в большевистской газете «Социал-демократ», где писал заметки, верстал.

В автобиографии, датированной 1924 годом, Борис Михайлов утверждал, что был делегатом VI съезда РСДРП(б), по окончании которого остался в Петрограде. Подтверждений тому ни в архивах, ни в мемуарах участников найти не удалось. А вот тот факт, что он активно участвовал в Октябрьском восстании: захватывал типографии, военный телеграф, занимался дневным выпуском «Правды», – известен. В редакции «Правды» он проработал до апреля 1918 года. Затем, после краткосрочного пребывания в должности комиссара Петроградского телеграфного агентства, Б. Д. Михайлова перевели в Москву, где он приступил к работе в качестве редактора журнала «Вестник жизни» и секретаря газеты «Правда».

22 июля белочехи после двухдневных боев заняли Казань. Создалась критическая ситуация: захвати они расположенный у станции Свияжск, в 50 км от Казани, мост через Волгу – и дорога на Москву была бы открыта. С целью добиться перелома в ставший передним краем обороны Свияжск 10 августа спешно прибыл народный комиссар по военным и морским делам, председатель Высшего военного совета Л. Д. Троцкий. Вскоре в Свияжске оказался и добровольцем вступивший в Красную армию Б. Д. Михайлов. Л. Д. Троцкий направил его с целью разведки в тыл противнику.

Вот как описала в своей книге этот эпизод Лариса Рейснер: «Борис Данилович Михайлов приехал несколько позже, кажется, уже из Москвы, вообще из центра. Приехал в городском пальто, с тем светлым и легко меняющимся выражением лица, которое бывает у людей, попавших на вольный воздух из тюрьмы или большого города.

Через несколько часов бешеный хмель Свияжска овладел им совершенно. Переодетый, он отправился в глубокую разведку в сторону белой Казани, вернулся через три дня, усталый, с обветренным лицом и покрытый неизбежными вшами. И, кроме того, – цельный» [241]241
  Лариса Рейснер.Фронт. 1918–1919. М.: Красная новь, 1924.


[Закрыть].

Впоследствии Б. Д. Михайлов был комиссаром десантного отряда, командиром и комиссаром левобережного участка Волги, комиссаром разведки, комиссаром штаба и членом Реввоенсовета (РВС) 5-й армии. Б. Д. Михайлов избирался делегатом с решающим голосом на VIII съезд РКП(б), проходивший в марте 1919 года. Одним из вопросов, дискутировавшихся на съезде, было «военное положение и военная политика». Делегатам были представлены тезисы Владимира Михайловича Смирнова, ратовавшего за выборность командиров и расширение прав армейских партячеек, вплоть до передачи им руководства боевыми действиями, и тезисы Л. Д. Троцкого, выражавшего официальную точку зрения ЦК. Б. Д. Михайлов участвовал в работе военной секции съезда, поддержав, как и многие другие выступавшие, тезисы В. М. Смирнова. Таким образом, он был среди тех, кто солидаризовался с лидером так называемой «военной оппозиции» в партии, впоследствии наряду с Т. Сапроновым возглавившим оппозиционное течение «демократического централизма». В итоге тезисы Л. Д. Троцкого получили в секции лишь 19 голосов, а В.М. Смирнова – 37 [242]242
  См.: «Известия ЦК КПСС». 1989. № 9.


[Закрыть]. В знак протеста делегаты, стоявшие на позиции ЦК, даже покинули заседание. Только после того, как на закрытом заседании съезда с развернутой речью выступил В. И. Ленин, большинством голосов (174 против 95) делегаты проголосовали за тезисы ЦК РКП(б).

Возможно, Б. Д. Михайлов поддержал на съезде В. М. Смирнова по чисто личным соображениям: оба в это время являлись членами Реввоенсовета 5-й армии (командующий Ж. К. Блюмберг, начальник штаба П. И. Ермолин).

В 1919–1920 гг. Б. Д. Михайлов последовательно являлся членом РВС 9-й армии Южного фронта, 10-й и 11-й армий Юго-Восточного фронта, причем в 11-ю армию Борис Михайлов перешел по собственной просьбе, санкционированной Г. К. Орджоникидзе [243]243
  РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 8. Д. 413. Л. 1–2.


[Закрыть].

В книге той же Ларисы Рейснер есть еще одно упоминание о Борисе Михайлове, относящееся на сей раз к осени 1919 года. После неудачной попытки штурма Царицына созывается совещание для обсуждения дальнейших действий: «Ночью кают-компанию убирают букетами из красной осенней рябины, стол залит светом, и собеседники, смыв с высоких сапог грязь окопов или масло машин, спокойно совещаются о завтрашнем дне.

Случай расположил их так: слева быстрые глаза, бас и жесткая воля Шорина. Рядом с ним его штаб-офицер, мягкий и подробный человек, никого не способный стеснить, как походная карта, старательно сложенная и повешенная через плечо.

Дальше профиль, неправильный и бледный, выгнутый, как сабля, с чуть косыми глазами и смутно улыбающимся ртом, словом, один из тех, которые могут позировать художнику для тонкого и выносливого бога мести в казацкой папахе. Бесшумная походка, легкий запах духов, которые он любит, как девушка, и на черной рубашке красный орден – это и есть Кажанов, ставший почти легендой начальник десантных отрядов Волжской флотилии.

Голландцы, достигшие совершенства в групповом портрете, любили изобразить в центре картины, среди всех этих господ в черном платье и крахмальных белых воротничках, одну сосредоченную и тонкую физиономию какого-нибудь славного молодого врача, вооруженного скальпелем, скептика и атеиста, стоящего к зрителю вполоборота со своим белым лбом и насмешливой улыбкой.

В кожаной куртке и с кончиком «Известий», торчащим из кармана, эта фигура в наше время называется – «член Реввоенсовета Михайлов»…

В этот вечер за чаем собеседники начали спор о героизме. Тема странная среди людей, давно привыкших к войне и в большинстве награжденных всеми возможными знаками отличия.

Скептик в кожаной куртке, помешивая ложечкой в своем стакане, спокойно отрицал все признаки романтики в деле революции, ставшей для него ремеслом».

Как видим, облик Бориса Михайлова к описываемому времени претерпел существенные изменения, трансформировавшись в стандартный образ военного комиссара.

Как член РВС 11-й армии и начальник ее политотдела Б. Д. Михайлов вошел в состав организованного в Баку так называемого Иранбюро коммунистических организаций, призванного координировать действия партийных и государственных органов по советизации Гилянской провинции Ирана [244]244
  РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 8. Д. 23. Л. 126.


[Закрыть].

Попытка создания очага советской власти на севере Ирана была предпринята сразу же после изгнания 18 мая 1920 года морским десантом под руководством Ф. Ф. Раскольникова англичан из каспийского порта Энзели, где они охраняли остатки деникинского флота. Советскую социалистическую персидскую республику, провозглашенную в ночь с 4 на 5 июня, возглавил лидер местных националистов Мирза Кучук-хан, который уже не первый год вел партизанскую войну в горах. Воспринимавший советских эмиссаров более чем настороженно, он скрепя сердце согласился сменить чисто антианглийские лозунги на призыв к социальной революции. В состав Революционного военного совета при правительстве были включены русские коммунисты И. К. Кожанов и Б. Л. Абуков, которым 8 июня политбюро ЦК РКП(б) разрешило перейти в подданство Персии [245]245
  Краснов В. Г., Дайнес В. О.Неизвестный Троцкий. Красный Бонапарт: Документы, мнения, размышления. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000. С. 373–377.


[Закрыть].

Кроме Б. Д. Михайлова, в Иранбюро вошли от Кавказского краевого комитета РКП(б) Буду Мдивани, от ЦК Азербайджанской компартии Нариман Нариманов, Анастас Микоян и Виссарион Ломинадзе, от ЦК Иранской компартии Илиханов и Д. Буният-заде. Все они были настроены весьма решительно, требуя эскалации советского участия в гилянских делах. Судя по докладу, посланному 21 июля 1920 года из Баку в Реввоенсовет Кавказского фронта, Борис Михайлов был аналогичного мнения. Признавая, что «персидское революционное движение… не затронуло еще широких народных масс», он считал возможным вовлечь их в борьбу «лишь» посредством «продвижения по территории крестьянской Персии персидской Красной Армии», для чего настаивал на отправке в Персию советской «воинской части» [246]246
  РГАСПИ Ф. 85. Оп. 8. Д. 23. Л. 127–127 об.


[Закрыть].

Вскоре Б. Д. Михайлов надолго заболел малярией и отошел от персидских дел, а советская республика в Гйляне конвульсировала до ноября 1921 года [247]247
  См.: Vladimir L. Genis.Les bolcheviks au Guilan // Cahiers du Monde russe, 40/3, juillet-septembre 1999. P. 459–496.


[Закрыть].

Поправив здоровье, Б. Д. Михайлов 15 декабря 1920 года принял участие в совещании Кавказского бюро РКП(б), единогласно принявшем решение о вторжении в меньшевистскую Грузию. Оно состоялось в феврале 1921 года, когда части Красной армии перешли границу с целью оказания помощи вспыхнувшему в районе города Шулавери восстанию. 25 февраля в Тифлисе был поднят красный флаг, а правительство Ноя Жордания эвакуировалось в Батум, чтобы оттуда на французском пароходе в сопровождении итальянского миноносца отправиться в Париж.

Военную службу Б. Д. Михайлов завершил в апреле 1921 года на посту члена РВС Туркестанского фронта. Из-за нового приступа малярии и обострения туберкулеза ему предоставили отпуск, а в июне 1921 года перевели на дипломатическую работу. Сначала он был послан генеральным консулом в турецкий город Карс, но вскоре переведен в Анкару, где в качестве первого секретаря, а потом советника проработал 6 месяцев. По собственной просьбе вернулся в Россию и весной 1922 года был назначен по предложению ЦК РКП(б) секретарем Союзного Совета Закавказской Советской Федеративной Социалистической Республики. 22 апреля кандидатура Б. Д. Михайлова была формально утверждена Союзным Советом [248]248
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 34. Д. 505. Л. 72–73;
  С. В. Хармандарян.Ленин и становление Закавказской федерации. 1921–1923. Ереван: Айастан, 1969. С. 260.


[Закрыть].

Новый пост Б. Д. Михайлов воспринял без энтузиазма. Заполняя в марте 1922 года партийную анкету, он заявил напрямую: «На свою теперешнюю работу (секретарь Союзного Совета) смотрю как на временную, хочу на нелегальную работу (партии) за границу, подготовляю себя все время». И действительно, охотно публикуя в ведущей закавказской газете «Заря Востока» статьи по вопросам теории коммунизма и межимпериалистических противоречий, он старательно обходил молчанием «по должности» касавшуюся его проблему: национальный вопрос в Закавказье и строительство федеративного государства. К тому же, судя по прессе, Б. Д. Михайлов часто передоверял право подписи принимаемых Союзным Советом распоряжений своему заместителю В. Орлову-Малахову. Поэтому неудивительно, что уже в марте 1923 года его переместили на партийную работу, избрав вторым секретарем Закавказского краевого комитета РКП(б). Но и на этом посту Б. Д. Михайлов не задержался и снова перешел в аппарат Народного комиссариата иностранных дел, став сначала секретарем, а затем советником советской миссии в Риме.

Секретарь ИККИ швейцарец Жюль Эмбер-Дро, посланный в январе 1924 года в Италию с заданием изолировать сторонников Амадео Бордиги в компартии и укрепить влияние Антонио Грамши, в своих мемуарах упоминал о встречах с Михайловым, отвечавшим, видимо, в миссии за контакты с итальянскими коммунистами. Поскольку отношения между последним и руководством партии оставляли желать лучшего, Ж. Эмбер-Дро попытался их смягчить, выступив в роли посредника [249]249
  Humbert-Droz J.De Lénine á Staline. 1921 —193L Neuchátel, 1971.
  P. 201–208.


[Закрыть].

В аппарат Коминтерна Б. Д. Михайлов пришел по постановлению политбюро ЦК РКП(б) от 19 июня 1924 года, то есть в дни, когда в Москве проходил Пятый конгресс Коминтерна. Вместе с ним в распоряжение ИККИ были откомандированы такие известные партийцы, как Б. М. Волин, П. М. Керженцев, Д. З. Мануильский, Г. Н. Мельничанский, М. П. Павлович (Вельтман), Ф. Ф. Петров (Раскольников), В. Г. Сорин, поляки В. Богуцкий, Ю. Лещинский, а также бывший бундовец М. Г. Рафес [250]250
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 444. Л. 9.


[Закрыть]. Проработав 1,5 месяца заместителем заведующего Агитпропом, Б. Д. Михайлов был послан под псевдонимом Вильямс в Вену представителем Исполкома Коминтерна при коммунистических партиях Балканских стран [251]251
  РГАСПИ. Ф. 498. On. 1. Д. 506. Л. 5–6.


[Закрыть], объединившихся в так называемую Балканскую коммунистическую федерацию (БКФ) на базе существовавшей с июля 1915 года Балканской социалистической федерации. В переписке с Москвой балканское представительство ИККИ скромно именовалось «Компания Смит». Деятельность Вильямса в Вене заслужила одобрение руководства, о чем свидетельствует направленное ему письмо от 29 октября 1924 года. В нем Вильямса информировали о создании по постановлению Секретариата ИККИ комиссии для рассмотрения важнейших балканских вопросов и заверяли, что в ходе ее работы «существенные расхождения с Вами едва ли обнаружатся» [252]252
  РГАСПИ. Ф. 498. On. 1. Д. 506. Л. 5–6.


[Закрыть].

Одним из результатов пребывания Вильямса в Вене стало его знакомство с уже довольно видным тогда болгарским коммунистом Георгием Димитровым, пользовавшимся псевдонимом Виктор. Позже их дороги вновь пересекутся.

В середине января 1925 года Б. Д. Михайлов, поменяв старый псевдоним на Бруно, приехал в Прагу, где в качестве представителя Исполкома Коминтерна развернул борьбу с течением «правых» в компартии Чехословакии. На II съезде КПЧ, состоявшемся 31 октября – 4 ноября 1924 года, им был нанесен чувствительный удар: под давлением прибывшего Д. З. Мануильского, практиковавшего метод шантажа, представители левого меньшинства получили больше мест в Центральном Комитете, чем «правые» (18 против 14). Однако последние все же сохранили сильные позиции и не собирались сдаваться. Самой активной среди «правых» была группа Йозефа Бубника (1897–1957), совмещавшего посты председателя Пражской организации КПЧ и члена Центральной контрольной комиссии партии.

Отправке Б. Д. Михайлова в Прагу предшествовал обмен мнениями на заседании политбюро ЦК ВКП(б). В адресованной Н.И. Бухарину записке Г. Е. Зиновьев делился своими соображениями: «В Чехословакию, я думаю, надо послать троих:

1) Бруно (Михайлов). Все же он всех там знает и будет очень полезен;

2) Стэна [253]253
  Стен Ян Эрнестович (1899–1937) – член партии большевиков с 1914 года, в 1924–1927 гг. – заведующий сектором пропаганды Агитационно-пропагандистского отдела ИККИ. На XIV и XV съездах партии избирался членом ЦКК ВКП(б). В 1928—19301 т. – заместитель директора Иститута К. Маркса и Ф. Энгельса. Являлся консультантом И. Сталина по философским вопросам. С 1932 года занимал пост профессора Института красной профессуры. Был близок к Н. И. Бухарину, позже примкнул к группе М. Н. Рютина, получившей название «Союз марксистов-ленинцев». В сентябре 1932 года доставил на дачу Г. Зиновьеву и Л. Каменеву экземпляр «платформы» М. Н. Рютина, за что был арестован, исключен из партии и По постановлению ОГПУ от 11 октября 1932 года отправлен в ссылку в город Акмолинск, где работал эконом истом-плановиком. В 1934 году – восстановлен в ВКП(б), работал в редакции Большой советской энциклопедии. В 1936 году – второй раз арестован, расстрелян.
  Ян Стэн был в командировке в Праге в мае – августе 1925 года.


[Закрыть];

3) через пару недель – Семара. Мануильский по едет после – поближе к съезду.

Слабовато, но лучших нет. Согласен ли ты? Надо опросить т. Сталина.

Г. Зиновьев».

Н. И. Бухарин ответил: «Я согласен. Но предупреждаю: Стэн очень умный парень, хороший «аналитик», но не фракционный борец, не организатор».

«Михайлов – архи-драчун. Пожалуй, будет хороший «синтез», – отреагировал Г.Е. Зиновьев.

Итог обсуждения подвёл И.В. Сталин: «Я согласен на тройку (Семар, Стэн, Бруно) с непременным условием отправить Мануильского немедля. Все дело будет зависеть от того, как будет поставлено дело теперь, в самом начале (в начальной стадии) борьбы. От этого будет зависеть конец, увенчание дела к съезду. Поставить же дело сумеет только Мануильский.

Сталин» [254]254
  РГАСПИ. Ф. 324. Оп. 2. Д. 26. Л. 29.


[Закрыть].

То ли в последний момент И. В. Сталин переменил мнение, убедившись в весомости доводов Г. Е. Зиновьева, то ли Председатель ИККИ решил проигнорировать мнение генсека, но Д. З. Мануильский посетил Чехословакию лишь в мае. Задержался и Ян Стэн, так что Б. Д. Михайлову пришлось действовать самостоятельно.

Первые послания Бруно из Праги призывали Москву к осторожности и терпению. «В общем «левая» довольно слаба в ЦК, – сообщал он в письме от 20 января. – «Правая» работу не саботирует, но, несомненно, потихоньку пытается вести свою фракционную работу. Но эту работу они сейчас не форсируют: будучи политически побиты на последнем съезде, они не выступают открыто, а ведут тактику выжидания: левые, мол, скомпрометируют себя и провалятся сами… Общее впечатление: ЦК не очень-то работоспособен при нынешнем соотношении сил. Но менять это соотношение в пользу левых сейчас опасно, нельзя, пока они путем долгой систематической работы не побьют правые тенденции в толще компартии, завоюют доверие в чешских областях» [255]255
  РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 388. Л. 4–5.


[Закрыть]. Ситуация осложнялась тем, что «правые» пользовались негласной поддержкой ряда членов политбюро и оргбюро ЦК КПЧ. Им сочувствовал и фактический лидер партии, член Президиума ИККИ Богумир Шмераль (1880–1941).

Вскоре, однако, тон писем Бруно резко изменился: он получил информацию о том, что «группа Бубника, несмотря на несогласие Шмераля и других, уже подготовляет раскол. В этой (т. е. пражской. – М. П.) организации ЦК сделано мало: есть лишь решение о посылке на каждое заседание каждой ячейки представителя «ЦК, но это не полностью проводится из-за недостатка и разъездов людей. Если удастся поймать Бубника или кого-либо из его ближайших сторонников на такой работе – надо будет устроить громкий скандал и выставить его. Было бы хорошо разделаться с этой группой, отделив ее от остальных правых, и разбить ее в отдельности» [256]256
  РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 388. Л. 4–5.


[Закрыть], – сделал вывод Бруно.

В письме от 4 февраля он уточнил информацию и высказал дополнительные соображения по вопросу об исключении Бубника из КПЧ. «В ЦК поступали письма (я прилагаю Их копии) о выступлениях двух Членов ЦКК – Бубника и Шварцана партсобраниях, – сообщал Бруно, – первый выступал с явно клеветническими вещами по адресу ЦК молодежи и ЦК партии, второй использовал (до представления в ЦКК Или ЦК) материал одной партревизии для фракционного выступления против ЦК. Политбюро решило: назначить комиссию для расследования этих выступлений; до окончательного решения комиссии «суспендировать» обоих как членов КК, т. е. оставить их на текущей работе, но предложить им не выступать на собраниях в качестве членов КК. Решение было принято единогласно…

Если комиссия полностью подтвердит материал о Бубнике – его придется снять из КК. О нем есть также сведения, что во время конференции окружных секретарей Бубник устроил фракционное совещание, на котором было 8—10 секретарей, с письменным порядком дня, где значились не только вопросы: «отношение к ЦК и возможность самостоятельной работы», но и вопросы: «наше отношение к государству Чехословакии» и «наши задачи в период до социальной революции». Самая постановка таких вопросов уже говорит о серьезном и опасном оппортунистическом уклоне. Если удастся ЦК получить данные, которые могли бы ясно доказать перед партийной массой подобные вещи, то встанет вопрос об исключении Бубника. Мое мнение: отсечь эту крайне правую группу было бы полезно, ибо: 1) люди вроде Бубника – конченые люди для партии; 2) вероятно, что они сейчас сами организационно подготовляют раскол, и 3) отколоть от остальных правых и побить в одиночку ослабило бы всю правую. Но сделать это можно лишь; 1) когда факты и материалы, доказывающие антипартийную работу Бубника или его ближайших сторонников, будут ясно доказывать широкой партийной массе их антипартийность и 2) когда эти факты и материалы будут столь доказательны, что остальные правые (Шмераль, Муна [257]257
  Муна, Алоис (1886–1943) – один из первых руководителей КП Чехословакии, исключен из партии в 1929 году.


[Закрыть]и др.) не решатся открыто выступать в защиту Бубника» [258]258
  РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 388. Л. 8–9.


[Закрыть].

Секретариат пражской организации КПЧ большинством голосов постановил не выполнять решение политбюро о временном «суспендировании» Й. Бубника. В ответ политбюро ЦК КП Чехословакии 16 февраля созвало делегатское собрание пражской организации коммунистов, на котором выступил и Бруно. 250 голосами против 6 была принята резолюция, осуждающая Й. Бубника и выражающая ему политическое недоверие.

На другой день, когда в политбюро решался вопрос о снятии Й. Бубника с поста председателя пражской организации КПЧ, активный член фракции «левых» Йозеф Гакен огласил имевшиеся в его распоряжении сведения об организованном «правыми» фракционном собрании. Практически одновременно от секретаря партийной организации в Таборе в ЦК поступило письмо с подробностями на эту тему. Речь шла о недвусмысленной подготовке Й. Бубником раскола в КПЧ и разрыве, если «нужно», с Москвой. Присутствовавшие на заседании политбюро «правые» и сочувствовавшие им растерялись. Б. Шмераль не нашел ничего лучшего, как заявить, что из-за накопившейся в последнее время усталости он не в состоянии ориентироваться в рассматриваемых вопросах, а потому просит при любых голосованиях на политбюро считать его воздержавшимся. Затем он покинул заседание.

На следующий день, 18 февраля, в отсутствие уехавшего за город Б. Шмераля политбюро продолжило обсуждение фракционной деятельности Й. Бубника, частично признавшего после первоначального запирательства справедливость выдвинутых против него обвинений. Он подтвердил факт раскольнических разговоров с секретарем парторганизации города Табора и свои попытки организовать фракционное собрание, которое якобы так и не состоялось. Когда дело дошло до голосования, А. Муна внезапно исчез из зала заседания. Однако такого рода трюки уже не могли спасти Й. Бубника – он был исключен из партии.

Тотчас по получении известия Президиум Исполкома Коминтерна обратился «к членам пражской организации компартии с призывом объединиться вокруг Центрального комитета и дать решительный отпор всяким попыткам оппортунистических элементов подготовить и организовать раскол в компартии». Текст завершался словами: «Людям, тянущим партию к социал-демократии, нарушающим все постановления международных конгрессов, не место в рядах компартии». Обращение было написано лично Г. Е. Зиновьевым, педантично зафиксировавшим время окончания работы над документом: «20 февраля 1925 года, 17 ч[асов] 30 м[инут]» [259]259
  РГАСПИ. Ф. 324. On. 1. Д. 546. Л. 182.


[Закрыть].

Изгнанный из КПЧ Й. Бубник попытался взять реванш, напечатав и разослав по почте открытое письмо ко всем членам партии. Под его воздействием собрание ответственных партработников города Брюнна (ныне город Брно) большинством в 21 голос против 17 при 3 воздержавшихся приняло резолюцию, где выразило свое несогласие с решением политбюро. Предварительно эта резолюция была одобрена подавляющим большинством членов секретариата брюннской организации КПЧ. Ситуация была настолько серьезной, что пришлось вновь напрямую вмешаться председателю ИККИ. Он обратился к брюннским коммунистам с заявлением, в котором, выразив свое изумление новостью о том, что часть брюннских руководителей «в трудный и ответственный для партии момент не только колеблется, но чуть ли не поддерживает изменника Бубника», призвал сплотиться вокруг большевистского ядра КПЧ [260]260
  РГАСПИ. Ф. 324. On. 1. Д. 546. Л. 10.


[Закрыть].

V расширенный пленум ИККИ, проходивший в марте – апреле 1925 года, вновь квалифицировал деятельность Й. Бубника как «политическую измену», одобрив решение ЦК КП Чехословакии о его исключении. Он предложил «Центральному Комитету чехословацкой компартии в течение 4 месяцев подготовить и созвать очередной съезд партии, который должен окончательно ликвидировать элементы кризиса в ней». Причины активизации «правых» ИККИ усмотрел в решении партии вывести массы на улицы, а также в живучести социал-демократических предрассудков и национальных противоречий в партийных рядах.

Приехавший на пленум Б. Шмераль попытался сначала отстоять свою позицию, за что был подвергнут И. Сталиным и Г. Зиновьевым жесткой критике. В выступлении 30 марта Сталин не без оснований заявил, что «тов. Шмераль боится борьбы с правыми. Он вообще боится всякой борьбы внутри партии, опасаясь осложнений и раскола. Но он не хочет понять, что партия может развиваться лишь путем противоречий, путем внутренней борьбы с некоммунистическими элементами и, прежде всего, правыми течениями… Большевизация чехословацкой партии не может пройти без борьбы и внутренних столкновений. Она не может протекать гладко и чинно, как мечтает об этом т. Шмераль».

Речь И. Сталина завершилась поистине лицемерным пассажем: «Говорят против механических методов в партии, против исключения из партии и проч[ее]. Я не поклонник метода репрессий. Я думаю, что идейная борьба и идейная победа над правыми является решающим моментом. Но я против того, чтобы репрессии были исключены из нашего арсенала» [261]261
  Кризис в чехословацкой партии // Коммунистический Интернационал. Апрель 1925. № 4. С. 46–47.


[Закрыть].

Пройдет совсем немного времени, и все убедятся, какой на самом деле аргумент в политической борьбе генеральный секретарь ЦК РКП(б) считает «решающим»: тюрьму и пулю в затылок в подвалах НКВД.

В итоге Б. Шмераль бесславно капитулировал, превратившись из сочувствующего «правым» в скрупулезно выполняющего указания Москвы ортодокса. «Я увидел, что Зиновьев и Сталин действительно хотят честного блока со мною, и теперь, когда мне ясно, что Коминтерн вновь доверчиво начал относиться ко мне, я могу активно работать» [262]262
  РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 18. Д. 388. Л. 38.


[Закрыть], – заявил он, вернувшись в Прагу.

Исключенный Й. Бубник стал издавать ежедневную газету «Глас правды», на страницах которой 23 мая опубликовал призыв к созданию партии «независимых коммунистов». Эта партия просуществовала всего несколько месяцев и была распущена. В конце 1925 года Й. Бубник вступил в социал-демократическую партию, пройдя, таким образом, маршрут подавляющего числа «ренегатов». В самом деле, отказываясь от ориентации на Москву и провозглашая самостоятельность, еретики от коммунизма немедленно превращались в худосочных сектантов, что не соответствовало их амбициям. Лишь немногие были способны найти оригинальный, соблазнительный для масс лозунг, большинству оставалось искать сближения с традиционными антикоммунистическими силами.

После завершения своей миссии в Праге Б. Д. Михайлов, вопреки мнению Д. З. Мануильского, предлагавшего отправить его на работу в Лондон, был внезапно командирован в Голландию. Побывавший здесь в середине мая на съезде КП Голландии Жюль Эмбер-Дро счел ситуацию крайне опасной, на грани раскола, о чем и сообщил в Москву.

В Страну тюльпанов, очаровавшую Б. Д. Михайлова, он приехал, минуя пять стран, в июле. К этому времени положение еще более ухудшилось: голландская компартия фактически распалась на три группы. Сформировавшаяся на базе так называемого Национального рабочего секретариата (NAS) фракция «левых» не желала иметь ничего общего с «правыми», во главе с Давидом Вайнкопом и В. Равенстейном, а те, в свою очередь, отказывались подчиняться решениям Центрального комитета, ядро которого заняло центристские позиции. Негативно оценивая дезорганизаторскую деятельность «левых» и особенно «правых», Б. Д. Михайлов тем не менее счел необходимым подвергнуть критике и «центр». «ЦК… слабоват по своему составу. Большинство ЦК могло бы быть составлено лучше, опытнее и работоспособнее. В частности, совершенно непонятно, как в роли секретаря партии и главного редактора могла всплыть такая фигура, как А. Винц, весьма молодой и весьма неустойчивый товарищ, без политической подготовки и политической линии. При всех своих деловых недостатках он весьма подвержен чисто случайным, личным влияниям справа и часто идет вразрез и наперекор линии большинства ЦК в угоду правым противникам нынешнего ЦК», – утверждал он в письме от 21 июля.