Текст книги "Москва и москвичи"

Автор книги: Михаил Загоскин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Влонский. Да, конечно, это была бы такая нелепая ложь…

Влонская. Подумай хорошенько, если б это была выдумка, так уж выдумали бы что-нибудь поумнее: лошади разбили, карета опрокинулась, удар сделался. Мало ли есть смертей, которые на дело походят. А то рассуди сам: съели собаки! И где же? На большой, проезжей дороге!

Влонский. Правда, правда! Точно, это никому и в голову не придет!

Слуга (растворяя дверь). Иван Иванович Сицкий.

Влонская. Сицкий?… Так он приехал?… Проси!.. Смотри, Дмитрий Кондратьич, мы ничего не знаем.

Влонский. Как ничего?

Влонская. Ну да! Может быть, и он еще ничего не знает.

Влонский. Да зачем же нам об этом секретничать?

Влонская. Ах, какой ты бестолковый! Зачем, зачем! Да разве я так его приму, как принимала прежде! Что ж ты хочешь, чтоб он подумал, что мы из интересу…

Влонский. Ох, жена, смотри не перехитри!..

Влонская. Да уж не беспокойся!.. Те!.. Идет!.. (Встает и делает несколько шагов навстречу Сицкому.) А, Иван Иванович! Какой приятный сюрприз.

Влонский. Нам сказали, что вас в Москве нет.

Сицкий. Сию минуту приехал.

Влонская. Прошу покорно садиться! (Сажает его рядом с собою на канапе. Влонский садится подле жены в креслах.)

Влонский. Так вы еще нигде не были?

Сицкий. Нигде. Я только что успел сбросить с себя дорожное платье и еду теперь к дядюшке.

Влонский. К Алексею Тихоновичу?… А он уж приехал из Петербурга?

Сицкий. Должен, кажется, приехать.

Влонский. Так вы не знаете… (Влонская толкает мужа локтем.)

Сицкий. А что?…

Влонский. Так, ничего. Я хотел только спросить вас, не знаете ли вы, приехал он или нет?

Сицкий. Право, не знаю. Дома у меня никого не оставалось. Я сейчас только приехал, ни с кем не встречался и к вам завернул потому, что не хотел проехать мимо, не узнав о вашем здоровье.

Влонская. Как вы добры, Иван Иванович!.. Впрочем, я вас за это не благодарю: вы должны любить нас, потому что мы сами любим вас, как родного сына.

Сицкий. Как, Надежда Васильевна?… Неужели в самом деле я так счастлив?… Ах, боже мой!.. А я полагал…

Влонская. Что я вас не люблю?… Ну, так!.. Я вижу, по-вашему, те только нас и любят, которые к нам ласковы?… Да вот я, например, готова за мою Глашеньку в могилу лечь, а приласкать ее не могу: такой уж у меня характер.

Влонский. Да, да, у нее такой характер. Я даже заметил, что она, чем больше кого любит, тем холоднее с ним обходится. А ведь это, мой друг, нехорошо, воля твоя, нехорошо!

Влонская. И сама знаю, да что будешь делать?… Видно, уж так создана.

Влонский. Нет, Иван Иванович, напрасно вы это думали. Мы все вас любим; да вот даже Ванюша, – вы не поверите, как он к вам привязан… Ваня, Ваня, что ж ты не подойдешь к Ивану Ивановичу? (Ваня подходит.)

Сицкий (сажает его к себе на колени и ласкает). Здравствуй, миленький!.. Здоров ли ты? (Ваня щупает у него лоб.)

Влонский. Ваня, что ты это?… Шалишь!

Ваня. Маман, что ж ты говорила, что у Ивана Ивановича медный лоб? У него такой же, как у меня.

Сицкий (с удивлением). Как медный лоб?… Что это он говорит?

Влонская. Ах, скверный мальчишка!.. Ну, скажите пожалуйста!.. Хорошо, что это с вами!.. Пошел вон, негодный!.. Няня, отведи его на антресоли!

Ваня (начинает реветь). Маман, да что ж я такое сделал?

Влонская. Пошел, пошел!

Влонский. Веди, Авдотья, веди!.. Дурак этакий! (Ваню уводят.)

Влонская. Ну, вот говори при детях!.. Представьте себе: мы сейчас, перед вашим приездом, разговаривали про Ивана Ивановича Котомкина. Вы, я думаю, его знаете?… Несносное создание: ни стыда, ни совести!.. Я, между прочим, сказала, что у этого Ивана Ивановича медный лоб; он вслушался – и вот изволите видеть!.. Ну, если б он это Котомкину сказал: ведь с ног бы нас срезал!..

Влонский. Беда с этими детьми!

Влонская. И, мой друг, что это за беда! Вот горе и беда, если детей нет.

Влонский. Да, конечно! Не приведи господи состариться одному.

Влонская. Признаюсь, я не могу видеть без грусти старого холостяка. Ну что за жизнь?… В настоящем скука, в будущем никакой надежды!.. Мы как будто оживаем в наших детях, а он что?

Влонский. Бесплодная смоковница, сирота!

Влонская. Закон бы надобно выдать, чтоб все молодые люди женились не позже тридцати лет.

Влонский. А вам сколько лет, Иван Иванович?

Сицкий. Двадцать девять.

Влонская. Так вы бы под этот закон подошли.

Сицкий. Да всегда ли это от нас зависит, Надежда Васильевна? Та, которая за меня бы пошла, мне не нравится, а ту, на которой бы я хотел жениться, за меня не выдадут.

Влонский. Почему ж вы это думаете?

Сицкий. Я беден.

Влонская. Нет, Иван Иванович, вы богаты.

Сицкий. Помилуйте, у меня всего пятьдесят душ!

Влонская. Да зато ваша-то собственная стоит тысячи.

Сицкий. Не все так думают, Надежда Васильевна.

Влонский. По крайней мере, мы с женою так думаем.

Влонская. Разумеется! Да вот если б за нашу Глашеньку посватался человек без всякого состояния, но честный, умный, благородный…

Сицкий (с живостию). Так вы бы не стали над ним смеяться?

Влонская. Смеяться?… Да разве предложение благородного человека, как бы он беден ни был, не делает чести родителям и девице, за которую он сватается?… Нет, Иван Иванович! Придись нашей Глашеньке по сердцу человек добрый и с умом, так мы на состояние не посмотрим. Я первая обеими руками благословлю.

Влонский. Почему ж и нет. Богатство – дело наживное, а ум и доброе сердце никто еще не наживал.

Влонская. Конечно, конечно! И если вы, Иван Иванович, имеете виды на какую-нибудь девицу… А!.. Покраснели!.. Вот что!.. Так вы влюблены?…

Сицкий. Ах, Надежда Васильевна! До безумия!

Влонский. Право?… Так за чем же дело стало – посватайтесь.

Сицкий. Но я не смею и надеяться…

Влонская. И, полноте, Иван Иванович! Вы слишком уж скромны… Послушайте: хотите ли, я за это возьмусь?… Если люди знакомые, я завтра же к ним поеду, если незнакомые, так познакомлюсь.

Влонский. В самом деле, мой друг! У Ивана Ивановича нет ни отца, ни матери…

Сицкий (с большим смущением). Ах, Надежда Васильевна!.. Я никогда бы не осмелился… Но вы так ко мне милостивы!.. Ваши слова… ваше почти родственное участие…

Влонская. И, полноте, Иван Иванович!.. Скажите только, куда мне ехать?…

Влонский. Да, да, скажите только нам, кто эта девица и от кого зависит…

Сицкий. Вы хотите знать, от кого это зависит?… Это зависит единственно от вас.

Влонская. Как от нас?

Сицкий. Да, Надежда Васильевна, – моя участь в ваших руках.

Влонская. Ах, боже мой! Так вы влюблены…

Сицкий. В Глафиру Дмитриевну.

Влонский. В дочь нашу?…

Сицкий. О, поверьте мне… я никогда б не решился, если б вы сами!.. Ах, Надежда Васильевна, скажите, скажите!.. Могу ли я надеяться?…

Влонская. Извините, Иван Иванович!.. Это так внезапно… так неожиданно… Мы очень вас любим, уважаем… но, рассудите сами: решиться вдруг, не подумавши на такое важное дело…

Влонский. Дайте нам хотя несколько опомниться.

Влонская. Конечно, ваше предложение делает нам честь: вы такой достойный молодой человек, что всякое семейство почтет за счастие с вами породниться…

Сицкий. Итак, я могу надеяться?…

Влонский. Иван Иванович, я вам скажу прямо: мы все вас любим и вовсе не прочь от этого, но прежде всего нам должно поговорить с дочерью.

Сицкий. О, разумеется! Но если только вы согласны…

Влонская. Так Глашенька противиться не станет, я это вижу по всему… Ох, эти молодые люди!.. Уж я ли, кажется, с дочери глаз не спускала!..

Влонский. Да, усмотришь за ними!.. И то сказать: чему быть, тому не миновать… Послушай, мой друг, ну что его томить: если в самом деле Глашенька согласна…

Влонская. Ах, Дмитрий Кондратьич, да разве легко расставаться с дочерью!.. Замужество… это ужасная вещь!.. Это такой шаг!..

Сицкий. Поверьте, она будет счастлива!

Влонская. Так, Иван Иванович, так!.. Но ведь сердце-то матери!.. (Утирает платком глаза.) Конечно, на все воля божия!.. И если вы пришли по сердцу нашей дочери…

Сицкий. Так вы согласны?… (Целует руку у Влонской.) Ах, Надежда Васильевна, я не нахожу слов… я так счастлив!..

Влонский. Судьба-то, судьба, подумаешь!.. Могло ли нам прийти в голову, что сегодня…

Влонская. Ну, поверите ли, я и теперь еще не могу образумиться… Мне все кажется, что это сон!..

Влонский. Надежда Васильевна, да уж не позвать ли нам сюда Глашеньку?…

Влонская (с живостию). Нет, мой друг, нет!.. Она целые сутки промучилась зубами и только теперь заснула.

Сицкий. Так, бога ради, не беспокойте ее! А позвольте мне, Надежда Васильевна, съездить к дядюшке. Он, верно, уж приехал. Я хочу, чтоб он первый узнал о моем счастии.

Влонский. В самом деле… Ступайте, Иван Иванович, ступайте!

Сицкий. Я только объявлю ему о моем благополучии и тотчас возвращусь.

Влонская. Да, да, Иван Иванович, приезжайте скорее. (Сицкий целует руку у Влонской и уходит поспешно.)

Влонский. Ну вот. Надежда Васильевна, как все это хорошо обделалось.

Влонская. Ну да, конечно… Но только ты очень скор, мой друг.

Влонский. Я?

Влонская. Да, ты! К чему эта поспешность!.. Можно было принять благосклонно его предложение, не сказав ему ни да, ни нет. А ты, мой друг, тотчас!.. И Глашеньку хотел еще позвать…

Влонский. Так что ж?

Влонская. Как что? А если Волоколамский жив?…

Влонский (испугавшись). Жив?… Так ты думаешь, что это ложный слух?…

Влонская. Нет, я этого не думаю: слишком много доказательств… Но благоразумный человек должен быть всегда осторожен… Конечно, и теперь мы зашли так далеко, что трудно уже воротиться… По крайней мере, Глашенька ничего не знает, так мы всё еще хоть как-нибудь, а можем отделаться… Но если б мы их свели вместе да сделали формальную помолвку…

Влонский. Да, это правда!.. Эх, поторопились мы!.. Что, если в самом деле…

Влонская. Нет, быть не может, мой друг!.. Конечно, Бураковский болтушка, любит развозить вести, однако ж он не лгун и сам ничего не выдумает. Нет, на этот счет я совершенно спокойна.

Слуга (растворив дверь). Княгиня Варвара Кирилловна с сестрицею.

Влонская. Проси!.. Вот кстати!.. Она знает все московские новости и, верно, расскажет нам об этом подробнее и лучше Бураковского.

(Входят княгиня Варвара Кирилловна и княжна Ольга Кирилловна. Первая – женщина лет пятидесяти, не слишком красивой наружности, толста, с широким раздутым лицом и отвислым подбородком. Вторая – лет сорока, одета с большими претензиями, высокого роста, с бледным лицом, красным носом и томными глазами.)

Влонская (идя к ним навстречу). Ах, княгиня, здравствуйте!.. Княжна!.. (Целуются. Влонский раскланивается.)

Княгиня. Ну, Надежда Васильевна, как я устала!

Влонская. А вы откуда?

Княгиня. Ох, матушка!.. Делала визиты. Сейчас с Басманной.

Княжна. Ах, ma soeur, какая Басманная! Мы были за Разгуляем!

Влонская. Скажите пожалуйста! Да ведь это верст восемь! (Садятся.)

Княгиня. Что, Надежда Васильевна, слышали ли вы?

Влонская. А что такое?

Княгиня. Вот, матушка, история-то!

Влонский. Какой-нибудь вздор. Ведь у нас в Москве беспрестанно сочиняют.

Княгиня. Нет, сударь, не вздор! Алексея Тихоновича Волоколамского на большой Петербургской дороге съели собаки.

Влонская. Помилуйте! Как съели собаки? Может ли это быть?

Княгиня. Видно, может, когда съели.

Влонский. Разве искусали?

Княгиня. Съели, батюшка, съели!

Княжна. То есть до смерти заели.

Влонская. Неужели в самом деле?… Я что-то слышала, да так мимо ушей и пропустила. Думаю: не может быть, это кто-нибудь сочинил, а Москва и рада – подхватила, да и ну трезвонить в колокола!

Княгиня. Нет, Надежда Васильевна, истинная правда; и следствие уж наряжено. Мне называли по именам чиновников, которых послали на эту станцию: Ивана Яковлевича Сальянова – вот что служит в канцелярии генерал-губернатора, да какого-то частного пристава – фамилию забыла.

Влонский. Ах, боже мой! Так это в самом деле справедливо?

Влонская. Да ведь с ним, кажется, была жена?

Княгиня. Как же! Говорят, бедная не могла вынести этого удара…

Влонская. Неужели умерла?

Княгиня. Умерла.

Влонский. Вот истинно трагическое приключение!

Княжна. О, не говорите!.. Ужасно!.. Боже мой, какая смерть!..

Влонская. Не знаете ли, кто первый привез об этом известие в Москву?

Княгиня. Одни говорят – граф Петр Сергеевич Сборский, другие – Федор Николаевич Башлыков…

Княжна. Нет, ma soeur. Я слышала, что об этом отправлен был эстафет к главнокомандующему. А так как он получил его в приемный день, так вовсе не удивительно, что вся Москва узнала…

Княгиня. Нет, ma chere! Первое известие получено от приезжих. Я это наверно знаю. Да впрочем, от кого бы ни получено, а только это правда. Вот, Надежда Васильевна, до чего мы дожили: на больших дорогах едят живых людей собаки! Видно, хороша земская полиция!..

Влонская. Ну, я думаю, исправнику за это достанется.

Княгиня. И, матушка! Оправдается как-нибудь!.. Да что и говорить, все так распущено, что я удивляюсь, как до сих пор волки не бегают по московским улицам, как нас не грабят в полдень на Красной площади…

Влонский. Конечно, княгиня, это весьма несчастный случай, но ведь всего и правительство предвидеть не может.

Княгиня. Должно, сударь, должно все предвидеть! На то оно правительство… Нет, в старину не так бывало!.. Когда покойный мой батюшка князь Кирилл Андреевич был губернатором, то у него дела шли другим образом. Случилось однажды, что какая-то дворняжка загрызла матушкину болонку, так он приказал и цепных-то собак перебить во всем городе.

(Входит Мардарий Степанович Шарапов, небольшого роста пожилой человек с рябым широким лицом, в зеленых очках и во фраке стариковского покроя.)

Влонский. А, Мардарий Степанович!.. Здравствуйте!

Шарапов. Как ваше здоровье?… Надежда Васильевна!.. Ваше сиятельство! (Раскланивается.)

Влонская. Прошу покорно садиться.

Шарапов (садясь). Как я входил, мне послышалось, что вы изволите говорить о собаках. Верно, у вас шла речь об этом удивительном происшествии?…

Княгиня. Да, мы говорили о смерти Алексея Тихоновича.

Шарапов. Чудный случай!.. Живого и здорового человека заели собачонки!.. Вот если бы, я вам доложу, хоть у меня меделянские собаки, так это другое дело: быка растянут, а то, помилуйте, дворняжки!

Влонский. Ну, каковы дворняжки!

Шарапов. Да ведь, я вам доложу, не то, что заели, а растерзали на части.

Княгиня. Как на части?

Шарапов. Да-с! Мне это рассказывал верный человек. Я вам доложу, такая жалость, что и сказать нельзя! Где рука, где нога…

Княгиня. Ах, ужас какой… Что ж, собрали как-нибудь?

Шарапов. Да-с, кой-как. А головы-то не нашли.

Княгиня. Что вы говорите?

Шарапов. Истинно так! Приказано искать по всему уезду. Да-с, ужасное происшествие, ужасное! Говорят, вышнее начальство очень горячо за это взялось!.. Я вам доложу, исправник – человек мне знакомый. Жаль мне его, очень жаль! Погиб!

Княгиня. Туда ему и дорога!

Шарапов. Конечно, оплошность!.. А истинно жаль! Человек небогатый, жена, дети… Ведь уж Алексея Тихоновича не воскресишь.

Княгиня. Ах, батюшка, так и смотреть сквозь пальцы? Сегодня собаки заели его, а завтра заедят меня!.. Покорнейше благодарю!

Влонская. Что слышно об его жене?…

Шарапов. Говорят, что она от испуга умерла. Обоих вместе хоронили.

Княгиня. Бедный, бедный Алексей Тихонович!.. Подумаешь, какая смерть!.. А пожил бы еще!.. Ведь он был человек нестарый.

Шарапов. Да-с! Ему было этак под шестьдесят.

Княгиня. Что вы, что вы!.. Много-много пятьдесят два. Да он еще был молодец… Как теперь смотрю на него!.. (Двери отворяются.) Господи!.. Что это?… (Входят Алексей Тихонович Волоколамский и Сицкий. Все вскакивают.)

Влонская (с ужасом). Алексей Тихонович!..

Волоколамский (улыбаясь). Да, это я.

Княгиня. Вы живы, здоровы?…

Волоколамский. Слава богу!

Княгиня. Скажите пожалуйста!.. Что ж это вся Москва говорила…

Волоколамский. Что меня заели собаки?

Княгиня. Так это выдумка?

Волоколамский. Не совсем. Я точно, на четвертой станции отсюда пошел один пешком по шоссе, на меня точно напали собаки и точно загрызли до смерти, но только не меня, а моего пуделя.

Княгиня. Так из этого-то сочинили… Ну, уж нечего сказать, – ай да матушка Москва!

Влонская (тихо мужу). Ну вот… что мы наделали!

Влонский (также тихо). Да уж молчи! (Громко.) Ну, слава богу!.. А мы было так перепугались!.. Да что ж мы стоим?… Прошу покорно! (Садятся.)

Волоколамский. Я ехал к вам, Надежда Васильевна, и повстречался с племянником… Ну что, здоровы ли вы?… (Влонская молчит.) Да вы что-то очень расстроены?

Влонская. Ах, боже мой!.. Да как же не быть расстроенной, когда…

Волоколамский. Так и вы также поверили?…

Влонская. Ох, не говорите!.. Я и теперь еще не могу опомниться… И что за глупость на меня напала?… Поверить такому вздору!..

Княгиня. Да, признаюсь!.. Нельзя надивиться, как мог такой нелепый слух распространиться по всей Москве?

Влонская (с жаром). И, помилуйте, княгиня, чему тут дивиться, когда есть люди, которые всю жизнь свою проводят в том, что развозят по городу всякие глупые новости; скачут от одного конца Москвы до другого для того только, чтоб пересказать какой-нибудь вздор, перемутить, перетревожить, и для чего? Спросите!

Княжна (тихо княгине). Ma soeur, да уж это, кажется, на наш счет?…

Княгиня. Что вы, что вы, Надежда Васильевна?… Да разве всякий не волен рассказывать, что слышит?

Влонская. Я не о вас говорю, княгиня, а об этих вестовщиках, которые, по мне, хуже всякой язвы и чумы, которые или переносят чужое лганье из дома в дом, или сами сочиняют, но только уж не могут жить без того, чтоб не плести и не распускать всякие нелепые слухи…

Княгиня (вспыльчиво). Да что вы, в самом деле, так разгневались, Надежда Васильевна?

Влонская. Я говорю не на ваш счет, княгиня! А есть люди, которых бы надобно именным указом засадить дома, чтоб они не таскались по Москве да не развозили дурацкие вести, в которых нет ни на волос здравого смысла. Не мешало бы также пугнуть их порядком за то, что они лгут на правительство, выдумывают какие-то небывалые следствия…

Княгиня (вставая). О, это уже слишком!.. Это личности!.. Поедем, ma soeur! (Все встают.)

Влонская. Вы напрасно это берете на свой счет, княгиня. Я говорю вообще.

Княгиня. Нет, уж извините!..

Влонская. Впрочем, как угодно. Я не смею вас удерживать.

Княгиня (своей сестре). Partons, ma chere, partons! (Уходят.)

Шарапов. Я вам доложу, Надежда Васильевна, вы напрасно изволите гневаться.

Влонская. Хороши и вы, сударь. «От верного человека слышал – растерзали на части! Головы не найдут!..» Ну, не стыдно ли в ваши лета?

Шарапов. Позвольте, позвольте!.. Я вам доложу, я тут ни в чем не виноват… Вся Москва говорила…

Влонская. Москва говорила!.. А кто это Москва… Это вы… вы сами сочинили!

Шарапов. Кто? Я-с?… Да я вам доложу, что я от роду моего ничего не сочинял.

Влонская. Вы?… Да вы только этим и занимаетесь!

Шарапов. Нет-с, извините, у меня есть и другие занятия.

Влонский. Надежда Васильевна!..

Влонская. Ах, мой друг!.. Да что ж, в самом деле?… Нас огорчили, перепугали, а ты прикажешь за это благодарить?… Я вас прошу, Мардарий Степанович, и прошу серьезно, не приезжать к нам вперед с такими новостями.

Шарапов (обидясъ). Как вам угодно-с! Как вам угодно-с!

Влонский. И, полноте, Мардарий Степанович!

Шарапов. Да помилуйте! Что ж я, бессловесный, что ль, какой? Сам слышишь, а другим не смей пересказывать!

Влонская. Никто вас об этом не просит.

Шарапов. Как вам угодно-с!.. Прощайте, Дмитрий Кондратьич!.. Признаюсь, я никак не ожидал таких неприятностей!.. Никак не ожидал! (Уходит.)

Волоколамский. Что это, в самом деле. Надежда Васильевна, вы так разгневались?… Я этому смеюсь, смейтесь и вы.

Влонская. Признаюсь, для меня очень странно, Алексей Тихонович, что когда ваши друзья принимают к сердцу…

Волоколамский. И, Надежда Васильевна! Да ведь, несмотря на это вранье, я жив и здоров, жена моя также…

Влонская. Вам, конечно, это ничего. Вас не могли уверить, что вы умерли, но я желала бы, чтоб вы были на нашем месте…

Волоколамский. О, я никогда не сомневался в вашей дружбе! Я уверен, вы очень испугались и огорчились, да ведь, слава богу, все это вздор, так о чем же и говорить?… Поговоримте-ка лучше о другом. Племянник объявил мне, что вы приняли благосклонно его предложение…

Влонская. Да-с!.. Иван Иванович сделал нам честь… Мы, конечно, отдаем всю полную справедливость достоинствам Ивана Ивановича… Но вы сами знаете, Алексей Тихонович, что это не такое дело, чтоб можно было его кончить в двух словах… Во-первых, для этого необходимо согласие нашей дочери…

Волоколамский (улыбаясь). Да если верить словам племянника, так, кажется, с этой стороны больших затруднений не будет.

Влонская (вспыхнув). А разве Иван Иванович позволил себе сказать, что Глашенька к нему неравнодушна?…

Волоколамский. О нет!.. Он думает только… надеется…

Влонская. Надежда нас часто обманывает, Алексей Тихонович!..

Сицкий (тихо дяде). Боже мой!.. Что ж это?

Волоколамский (также тихо). Успокойся!.. (Громко.) Конечно, ваша Глафира Дмитриевна такая милая, такая достойная девица… Я не спорю, она имеет полное право быть разборчивой невестой. Но я скажу при моем племяннике, что и он также отличный молодой человек, и хоть у него только семьсот душ…

Влонский и Влонская. Семьсот душ!..

Волоколамский. Да! Я продал ему мое рязанское именье. Вот и купчая.

Сицкий. Ах, дядюшка!

Волоколамский. И, полно, мой друг, не благодари! (Улыбаясь.) Я и так отнял у тебя с лишком две тысячи душ…

Сицкий. Можете ли вы думать, дядюшка!..

Волоколамский. Нет, мой друг, не думаю! (Обнимает его.)

Влонский. Рязанское именье?… Так это Хотиловка?…

Волоколамский. Ну да! Он теперь ваш сосед, и если Глафира Дмитриевна…

Влонская. Да, это решительно от нее зависит. (В сторону.) У!.. Слава богу, полегче!..

Влонский. Что ж касается до нас… (Глядит на свою жену)

Влонская. Так я и муж мой – мы оба согласны… Уж одно то, что мы породнимся с вами, Алексей Тихонович…

Волоколамский. Все это прекрасно, да если Глафира Дмитриевна…

Влонский. Ах, Алексей Тихонович, что вы слушаете жены?… Ведь эти барыни всегда так: надобно поломаться, потомить… А я так вам скажу напрямки…

Влонская. Дмитрий Кондратьич!..

Влонский. Да полно, матушка, что тут хитрить!.. Алексей Тихонович, мы согласны, и Глашенька будет согласна.

Волоколамский. Так за чем же дело стало? Попросите Глафиру Дмитриевну сюда.

Влонская. А вот позвольте… я сама… Надобно ее немного приготовить… Вы, мужчины, этого не понимаете: это такая страшная минута для девицы… даже и тогда, когда она любит…

Влонский. Ступай же, мой друг! (Влонская уходит.)

Волоколамский. Ну что, племянник?

Сицкий. Ах, дядюшка!

Волоколамский. А что, сердце бьется?

Влонский. Да уж, верно, не от страха!.. Ох вы, молодые люди!.. И как успеют все спроворить!..

Волоколамский. Да так же, как мы в старину проворили, Дмитрий Кондратьич.

Влонский. Правда, правда!..

Волоколамский. Извините!.. Мне нужно сказать слова два племяннику…

Влонский. Сделайте милость!..

(Волоколамский и Сицкий подходят к окну и говорят меж собой вполголоса, а Влонский садится подле канапе; в эту самую минуту двери растворяются и вбегает Бураковский.)

Бураковский (не замечая Волоколамского и Сицкого). Все узнал, Дмитрий Кондратьич!.. Все узнал!.. Я отыскал этого приезжего из Петербурга, расспросил его, – все точно так. Алексея Тихоновича заели собаки, жена его умерла от испуга. Об этом послан курьер в Петербург, наряжено следствие…

Влонский (вставая). Полно, так ли, Василий Игнатьич?.

Бураковский. Помилуйте! Да уж это не пересказы какие-нибудь – очевидный свидетель!.. При нем хоронили и мужа и жену, – он был в церкви, когда их отпевали.

Волоколамский (подходя к Бураковскому). И очень усердно молился, – я сам это видел.

Бураковский (с ужасом). Господи!.. Что это?… Алексей Тихонович! Это вы?…

Волоколамский. Я.

Бураковский. Вы живы?

Влонский. А вот как видите: жив и здоров.

Волоколамский (улыбаясь). А впредь уповаю на власть божию.

Бураковский. Что ж это такое?… Да как же можно этак лгать и с такими подробностями?

Волоколамский. В них-то, Василий Игнатьич, вся и сила. Что ж это за лгун, который просто уморит живого человека, а не расскажет вам, как он умирал, что говорил перед смертию, сколько было духовенства на его похоронах и в какой именно церкви его отпевали? Да это, батюшка, не лгун, а лгунишка, самый пошлый, обыкновенный прозаист, а вы, видно, попали на поэта.

Бураковский. Так это все выдумки?… Ну, слава богу!

Волоколамский. Вы большой охотник до новостей, Василий Игнатьич, так я вас потешу, скажу вам такую новость, о которой вы можете смело всем рассказывать. Сейчас будет помолвка племянника моего Сицкого с Глафирой Дмитриевной.

Бураковский. Что вы говорите?… Как я рад!.. Честь имею поздравить!

Горничная девушка (растворив двери). Барыня приказала вас просить к себе в диванную.

Бураковский. Теперь вам, Дмитрий Кондратьич, не до гостей. Итак, прощайте, – я еду…

Волоколамский. И, верно, домой?

Бураковский. Нет. Надобно кой-куда заехать… Честь имею кланяться! (Уходит.)

Влонский. Что вы это наделали!..

Волоколамский. А что?

Влонский. Да ведь это все равно, что объявить на площади…

Волоколамский. Тем лучше! Не нужно будет карточек посылать. Пойдем. (Уходят.)