Текст книги "В небе Чукотки. Записки полярного летчика"

Автор книги: Михаил Каминский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ВЫХОЖУ НА ГЛУБИНУ

РЕШАТЬ НАДО СЕГОДНЯ

В конце июля 1936 года Конкин вызвал меня из экспедиции на базу. Расспросив, как идут дела у Зяблова, он протянул мне бланк радиограммы.

«МЫС СЕВЕРНЫЙ КАМИНСКОМУ ЧУКОТСКАЯ АВИАГРУППА ПРЕОБРАЗУЕТСЯ В ОТДЕЛЬНЫЙ ОТРЯД ТИХООКЕАНСКОЙ ЛИНИИ ПОД НАЧАЛЬСТВОМ КРАСИНСКОГО ТЧК ПРОШУ СОГЛАСИЯ НА ВТОРУЮ ЗИМОВКУ ДОЛЖНОСТИ КОМАНДИРА ТЧК ШЕВЕЛЕВ»

Увлекшись работой в горах, я как–то забыл, что вот–вот уезжать пора, а такого предложения и вовсе не ждал. Конкин сказал:

– Я уже докладывал Москве, что добровольцев на повторную зимовку нет, рекомендовал предложить тебе, – и добавил: – Соглашайся, сынок. Ты же сам говорил – если каждый год начинать сначала, освоению Чукотки конца не будет.

– Спасибо, Евгений Михайлович, за доверие, но одно дело рассуждать вообще, другое браться самому. Вот если бы ты остался?

– Мне надо ехать отвечать за гибель Волобуева и перевести дух на материке. А ты здоров – выдержишь! Через год, если мне доверят, я тебя сменю. Ну, как?

– Неожиданно, Евгений Михайлович! Подумать надо.

– Конечно, подумай. Вопрос для тебя серьезный, но решать его надо сегодня. Иначе я задержу ответ, и Москва не сможет подготовить смену.

Взбудораженный, я ушел разыскивать Митю. В голове клубились противоречивые мысли. Вспомнились слова Волкового: «Ваши самолеты принесли округу только мороку. Не умея летать, нечего было сюда соваться!» Такое, как удар кнута, не забывается. За всю зимовку только помощь науканским охотникам стала работой, заметной округу. Но поломку самолета в заливе Святого Лаврентия я не мог забыть. Полеты в горах возвратили! уверенность, что могу сделать что–то значительное, но это известно только геологам и Конкину. В представлении руководства округом мало что изменилось.

– Сейчас тебе дают возможность реабилитироваться, а ты раздумываешь? – прозвучал во мне голос Конкина.

– Да, но ведь все уезжают! Уже во сне видят, когда придет пароход. Я тоже устал. И от рискованных полетов, и от консервов, и от ночлегов, где придется.

– Ну, если так – никто силой не держит! – Конкин скажет это с презрением.

Митя ответил не сразу, и это было на него не похоже. Но сказал он такое, отчего мне стало стыдно.

– Решаться на вторую зимовку мне тяжелее всех. И месяца я не прожил с Машей после женитьбы, а в мое отсутствие родился Валерка. Но если ты останешься – я с тобой! Уезжать отсюда сейчас – все равно, что бежать с поля битвы. И вообще, черт возьми (Митя ужа загорелся!), грош нам цена, если мы не положим Чукотку на лопатки!

В этих высокопарных словах – весь Митя. За ними подразумевалось многое. И то, что мы должны одолеть страх перед пургой, застругами, неизведанностью. Доказать Волковому, что самолеты могут приносить Чукотке пользу, а себе – что справимся и с вокзальным нашим бытом. На меня это произвело впечатление, но Митя добавил решающий аргумент:

– В нас поверили хорошие люди, когда нам было очень плохо, когда мы усомнились сами в себе. Помнишь, что говорили Янсон и Щетинин в «Снежном»? Соглашайся!

Так было принято решение, определившее нашу судьбу. Благодаря ему мы стали профессиональными полярниками и сделали то, чем можем гордиться,

Конкин принял мое решение, как будто знал о нем заранее.

– А я тебе сюрприз приготовил! Переговорил с Драневичем (базовый механик) и с Мишей Маловым (бортрадист Быкова) – они согласились остаться с тобой.

– А если бы я не согласился?

– Это значило бы, что я старый дурак и ничего не понимаю в людях. – И перевел разговор в деловую плоскость. – Пока я на базе, ты спокойно заканчивай работу на Зяблова, здесь не задерживайся. Но одно дело надо сделать сегодня – освоить МБР–2 {9}. Погода хорошая, и Быков тебя выпустит, а Островенко пусть принимает машину у Румянцева.

Летчики, летающие на морских машинах, казались мне людьми более высокой «пробы». Практика показала, что не все сухопутные летчики способны овладеть спецификой гидроавиации. Я опасался стать одним из них. Но эти страхи оказались беспочвенными. Три провозных полета Николай Быков посчитал достаточными, а после пяти самостоятельных поздравил с крещением в морские летчики,

При такой же мощности мотора в 600 лошадиных сил, как и на Р–5, в своей пассажирской кабине МБР–2 мог поднять восемь–десять человек, кроме экипажа.

Этот гидросамолет сыграл важную роль в подготовке кадров морских летчиков в нашей стране и дожил до 1942 года.

О «ЯБЛОКАХ РАЗДОРА»

По совету Конкина, давая согласие Шевелеву, я обговорил увеличение штата на трех мотористов и на должность прачки–уборщицы. С мотористами вопрос решился просто. На эти должности я зачислил плотников из остатков бригады, достраивавшей ангар. После демобилизации из армии они завербовались на Чукотку, чтобы заработать деньги и свет повидать. Трудолюбивые, скромные ребята – Миша Кислицын, Андрей Дендерюк и Сережа Меринов – стали отличными мотористами. Они проработали в полярной авиации по два десятка лет, оставив по себе добрую память.

Проблема прачки решалась труднее, и вот почему. Вопрос о допуске женщин на отдаленные зимовки вызывал среди полярников ожесточенные споры. Противники «равноправия» преобладали даже в руководящих сферах, и для этого в прошлом имелись основания. Редкие женщины, попадавшие в Арктику, нередко становились «яблоком раздора» среди мужчин–полярников.

С 1933 года, когда дело освоения Арктики сосредоточилось в Главном управлении Северного морского пути (ГУСМП), жизненная обстановка за Полярным кругом быстро и резко стала меняться к лучшему. С каждым годом увеличивалось количество зимовок, они стали ближе друг к другу, налаживалась регулярная радиосвязь, а самолеты полярной авиации разрушили изолированность даже самых отдаленных станций. Это я отношу к объективным факторам. Они возникли благодаря заботам руководства страной, поставившего освоение Заполярья в ряд важнейших задач. Но имел значение и фактор, который считаю субъективным и отношу его на счет руководителя Главсевморпути академика О. Ю. Шмидта.

Ученый с мировым именем, крупный организатор, обаятельный человек, О. Ю. Шмидт приобрел легендарную славу, оказавшись во главе потерпевших крушение челюскинцев. Молодежь стала бредить Арктикой, сюда рвались люди с заслугами и солидным положением. При организации новых зимовок конкурсу на свободные вакансии мог бы позавидовать самый популярный вуз 70–х годов. Личный авторитет Шмидта привлекал в соискатели людей образованных, интеллигентных из крупнейших центров страны. В 1935 году на полярных станциях, экспедициях, в хозяйственных учреждениях я повсеместно встречал москвичей, ленинградцев, киевлян, харьковчан и т. п.

Так вот, обстановка изменилась, а суждения о нежелательности допуска женщин в Арктику все еще существовали. Еще с дошмидтовских времен в штатах полярных станций предусматривалась должность служителя, на которого возлагалась и обязанность уборщицы. Такой служитель вместе с мужчиной–поваром делали все возможное, чтобы санитарное состояние нашей базы не было оценено выше двойки.

В начале книги я рассказал, какую роль сыграли всего три женщины в мужском коллективе совхоза «Снежное». Я надеялся, что мне, как и Шитову, удастся добиться того же. Мотивируя свою идею, я сказал Конкину:

– Евгений Михайлович! Ты меня прости, но этот год мы жили, как медведи в берлоге. Только отчасти можем оправдаться строительными недоделками, остальное на нашей мужицкой совести. Каждый считал, что год он как–нибудь промучается, а в результате довели базу до мерзкого состояния. Мне думается, без женщин из этой коросты нам не вылезти. Как ты смотришь?

– Теперь все в твоих руках. Сам делаешь – сам и отвечаешь! Считаешь нужным – хоть весь штат заполняй одними бабами!

– Ты обиделся, Евгений Михайлович?

– А что ж ты думал – я спасибо тебе скажу? Но хорошо, что ты критикуешь не за спиной. Обычно так говорят о своих предшественниках люди, которые считают, что история начинается с них… – Помолчав, он уже другим тоном продолжил: – А вообще–то ты прав, дьявол тебя разорви! Арктику надо обживать, и без этих вертихвосток не обойтись. Вот Катюхов уже едет с женой и дочкой, и ты свою Татьяну с Сережкой выписывай, пока не поздно. Как вернешься из экспедиции, бери эмбе» рушку (МБР–2) и кати в Анадырь. Среди сезонниц поищи хороших девчат – одну поваром, другую прачкой.

Прачка представлялась мне необходимой даже больше уборщицы, хотя я намеревался обе должности совместить в одной персоне. Дело в том, что хотя баня три раза в месяц являлась обязательной, но белье редко кто стирал. Его носили по два месяца до полного истлевания. Простыни на кроватях тоже не менялись. Из положения выходили следующим образом. Покупали на фактории целую штуку полотна, в которой было не меньше двадцати метров. Отворачивали от нее кусок по длине кровати и по мере загрязнения перекатывали полотно от головы в ноги. Когда вся длина «штуки» пачкалась с одной стороны, ее переворачивали на «левую» сторону. Такого куска полотна хватало как раз на всю зимовку.

Бескультурье в быту неизбежно переносится в рабочую обстановку, что в авиации пагубно. Поэтому вопрос о прачке–уборщице для моих планов был принципиальным, и Шевелев согласился с ним.

ЗАВЕТЫ КОНКИНА

С командирской должностью получил я от Конкина некоторые советы и наставления. Приведу их, как запомнил:

– Некоторые думают, что командир может творить все, что хочет. Это неверно. Он делает не то, что его левая нога желает, а что требуют интересы службы, хотя не застрахован от ошибок…

– Отряд здесь существует для того, чтобы корабли в Чукотском море больше не зимовали и – боже упаси! – не тонули, как это случилось с «Челюскиным» – Отсюда вывод: если корабль зажали льды, сам погибай, а моряков выручай…

– Когда в море делать нечего, помогай округу. Авиация перед округом в большом долгу. В условиях бездорожья люди на Чукотке живут, как на островах. В случае несчастья только самолет может быстро прийти на помощь. Установление авторитета авиации остается на твою долю…

– И наконец, еще одно и немаловажное: необходимо помочь геологам раскрыть богатства недр Чукотки. Ты и Богданов хорошо это начали, продолжай и дальше. Без авиации Анадырский хребет геологам не взять, а в нем, чует мое сердце, есть все. Я не бабка–угадка, но, помяни мое слово, придет время, когда Московское радио станет передавать сводку погоды Чукотки.

– Ну а все остальное попутно, между этими главными задачами. А этого остального тоже будет сверх головы.

И еще сказал мне Конкин такое, что я воспринял на завет старого коммуниста ленинской гвардии:

– Учти, всякое дело начинается с человека. Командир не имеет права руководствоваться личными симпатиями или антипатиями. Неспособные работать изо всех сил стремятся ладить со своими начальниками – услуживают, льстят, никогда слова поперек не скажут. Приятно, но на этот крючок нельзя попадаться. Больше всего опасайся людей без собственного мнения. Такие и дело завалят и тебя самого утопят при первой возможности. Замечаю в последние годы спрос на личную преданность. Личная преданность – первый признак карьеризма. А карьеристы – большое зло для нашей партии.

И последнее: когда будет трудно решать тот или иной вопрос, советуйся с людьми и руководствуйся здравым смыслом. Принцип здесь простой: что полезно людям, то полезно и обществу, в широком смысле, конечно. Где начинается вред или неудобство отдельным людям, там дело обязательно обернется ущербом для всех. Я почему тебе сказал: берись за базу? Потому что «текучесть рабочей силы», как выражаются газетчики, для Арктики имеет особо разрушительное значение. Люди увозят отсюда опыт, который больше нигде не нужен, а здесь он на вес золота. Значит, надо устраивать людей по–человечески. Приезжая сюда, они лишаются многого. Это надо ценить. Сильных поощрять, слабых поддерживать, чтобы человеческое тепло оказалось сильнее арктического холода.

ОСТАЛИСЬ ОДНИ

Собрав в конце августа с точек, разбросанных по Амгуэме, своих друзей–геологов в бухту Оловянную, я распрощался с ними совсем и отправился на свою базу, чтобы окунуться в непривычные для меня хозяйственные заботы командира отряда. Конкин сказал озабоченно;

– Пока я здесь, слетай–ка ты, парень, в Анадырь, подбери там девчат, а я встречу новую смену и приму снабжение. Если же вдруг не приведется нам проститься – не поминай лихом, а главное, не подведи старика – не сробей, когда дело потребует!

Мы расцеловались и, не скрою, прослезились оба. Очень многим я обязан этому старшему товарищу.

8 сентября 1936 года на летающей лодке МБР–2 я опустился в Анадырской бухте. К моему прилету Пухов и весь состав его отряда отбыл на материк. Остался только механик Берендеев для передачи новой смене своего Р–5, Н–67 и технического имущества.

– Николай Михайлович! Может, останешься с нами еще на год? Мы с Митей будем рады!

– Если зла на сердце не держите – останусь, Михаил Николаевич.

– Что ты говоришь, Николай Михайлович, какое зло?

– Ну все–таки, когда вы с Пуховым не ладили, я в стороне держался. Вам могло показаться, что я с ним заодно!

– Выбрось из головы, Николай Михайлович! И прошу как об одолжении, называй на «ты». Не могу с тобой официально!

Так я приобрел еще одного надежного соратника, чему был очень рад. Теперь нас пятеро – сила!

Большинство сезонниц рыбных промыслов после окончания путины уехали. Мне стоило труда из оставшихся подыскать желающих зимовать. Две подруги, обе Ольги, страшась, согласились. Я обещал, что приоденутся, заработают на приданое, что никто их не обидит, а если окажутся скромны и добросовестны, то заслужат и уважение. Одна из девушек, лет двадцати, крупная, сильная, взялась за поварские обязанности. Она и уговорила свою восемнадцатилетнюю, застенчивую подругу поехать прачкой–уборщицей. Видно, нелегкая жизнь в столь молодые годы вытолкнула этих сибирячек из–под Канска на сезонную работу за тридевять земель. Я дал себе слово сделать все, чтобы они не раскаялись, доверившись мне.

Решив основную задачу, я задержался бы еще, чтобы запастись свежим мясом и рыбной продукцией, но 14 сентября получил с базы взволновавшую меня радиограмму:

«АНАДЫРЬ КАМИНСКОМУ

КОНКИН УЕХАЛ ТЧК ОСТАЛИСЬ ОДНИ ТЧК ЛАГУНА ЗАМЕРЗАЕТ ТЧК ЖДЕМ ВАС ТЧК

СУРГУЧЕВ»

ЕСТЬ ТАКОЕ СЛОВО НАД0!

Я знал, что Конкин уедет, что приедут новые люди, но все это представлялось в будущем, а оно пришло вот так – сразу. Тревожно заныло сердце. «Остались одни!» Очень точные слова нашел мой новый товарищ Сургучев. Боже мой, как же легко живется, когда старший рядом! Теперь и посоветоваться не с кем. Все надо решать самому, а дела сложные и непривычные. Особенно встревожило то, что лагуна замерзает. Значит, на северном берегу началась зима. Со своей лодкой я могу застрять здесь. Надо вылетать, и немедленно!

15 сентября, ровно через год после прибытия с материка, в такой же тихий и ясный день, я стартовал с лимана. Запрос о погоде, как обычно, остался без ответа, но была надежда, что бортрадисту Малову удастся получить его в полете. Кроме экипажа, на борту находились Берендеев, радист полярки мыса Северного Радимир Медведев, застрявший на юге секретарь Чаунского райкома Наум Пугачев и две Ольги.

До залива Креста сохранялась отличная погода, но хребет оказался закрытым шапкой мощной облачности. Представьте себе дежу, через край которой перевалилось пухлое тесто. Только облачное «тесто», клубясь, переваливалось непрерывно и, опустившись до высоты 1000 метров, непостижимым образом исчезало.

Позднее я узнал, что этот процесс называется «адиабатическим» нагреванием. Воздушная масса, насыщенная водяными парами, опускаясь в более плотные слои атмосферы, сжимается и освобождает тепловую энергию, а она превращает видимый глазом водяной пар в невидимое состояние.

Добиться связи с полярной мыса Северного Малову не удалось. В погоде северного побережья ориентировало лишь сообщение из Ванкарема: «Высота облаков 50 метров, видимость два километра, температура минус три, тихо». Хотя от Ванкарема до базы двести километров, принятое сообщение давало мне важное знание: безветренная погода способствует быстрому замерзанию морской воды и возникновению тумана.

Черт возьми! Опять надо обниматься с риском! По–хорошему, надо бы сесть в бухте Оловянной и переночевать у геологов. Но за ночь, может статься, лагуна покроется льдом, и тогда самая распрекрасная погода мне будет ни к чему! Полечу – рискую, сяду у геологов – тоже рискую! Но какому–то риску надо отдать предпочтение. Проклятое «надо!»

Вспомнил прощальные слова Конкина: «Не сробей, если дело потребует!» – и решился лететь.

В этом решении выразилась не смелость, а опыт. Я уже знал некоторые особенности микроклимата в горах. В теплое время года над отдельными массивами в сплошной облачности бывают «продухи», а облачность по мере продвижения от моря постепенно приподымается. Бассейн Амгуэмы мною изучен, как собственный карман. Где бы я ни оказался, выйдя под облака, реку найду обязательно, а по ней даже «на пузе» выйду и на побережье. Ну а если мои расчеты не оправдаются – вернусь к геологам. Но расчет оказался правильным, и через час волнительных переживаний – поиска «окна» в облаках, крутого спуска «винтом», розысков реки среди хаоса сопок – я вышел в нижнее течение Амгуэмы. К счастью, тумана над побережьем не было, хотя видимость с бреющего полета не превышала километра. В знакомой местности это не пугало.

Пройдя над базой и этим дав знать о своем прилете, я сделал посадку. Лагуна с посадочной акваторией находилась в шести километрах от базы, надо набраться терпения и ждать, пока Драневич запустит трактор и прибуксирует выводные шасси. Подрулив к заберегу, я выключил мотор, а Митя бросил якорь. Без гидрокостюма на берег не перебраться, и я попросил Митю сварить кофе, чтобы в ожидании людей «отмякнуть» душой после трудного полета.

Мои пассажиры выбрались на верхнюю палубу, а попросту говоря, на плоскую спину лодки, и тут я услышал горестный плач. Увидел трогательную картину: обе Ольги, уткнувшись носами в плечи друг другу, заливались слезами:

– Мамочка родная! Да куда ж мы попали, тут и земли–то нету, вода и лед. Да что же теперь с нами будет!

Я посмотрел кругом, и самому стало муторно.

При взгляде на север глазу представлялась неширокая, припорошенная снегом галечная коса. За ней зубчатым забором громоздились торосы, выжатые на берег. Влево и вправо эта полоска земной тверди уходила в туман. Со всех других сторон нас окружала угрюмая неподвижность стынущей воды. Все это было накрыто мглой, из которой сыпался реденький снежок. Ни кустика, ни деревца, ни строения – никаких признаков жизни человека. Мертвая, безрадостная тишина. Ни плеска воды, ни шума ветра, ни птичьего крика.

Если такая картина удручает меня, что же могут думать эти материковые девчушки, первый раз в жизни поднявшиеся в небо!

Общими усилиями мы успокоили оробевших новобранцев отряда, а горячий кофе усилил теплоту нашего к ним внимания.

В сумерки пришел трактор, облепленный людьми, с выводными шасси на буксире. Дендерюк и Кислицин, в гидрокостюмах, вошли в воду, навесили на самолет колеса, и вскоре он стоял на берегу в полном порядке. С любовью я смотрел на него, как на живое существо, выручившее в трудную минуту. «Теперь отдыхай, друг, до следующего лета!»

Сургучовым назвался могучей комплекции парень с открытой, располагающей улыбкой на краснощеком лице. Понравились мне и другие новички, которых я рассмотрел уже в доме за ужином. Подумалось: надо, чтобы и я им понравился, тогда мы одолеем все!

НОЧНЫЕ ТРЕВОГИ

Не знаю, кто как вступает в свою командирскую должность. У меня она началась с размышлений, которые долго не давали уснуть, несмотря на усталость.

В роли подчиненного я болезненно переносил действительные или кажущиеся несправедливости своих начальников. Теперь я сам начальник, и мои действия тоже кого–то могут унизить. Как избежать этого?

Конкин сказал мудрые слова; «Всякое дело начинается с человека!» То есть зависит от его работоспособности, энтузиазма и даже настроения. Перед умственным взором проходили примеры руководства Гроховского, Шитова, Швецова, Конкина, Зяблова. У каждого из них доминировало что–то главное. Отвага, убежденность, справедливость, демократичность, увлеченность. Все эти качества – слагаемые искусства руководить людьми. Как мне овладеть этим искусством? С чего начать, чтобы завоевать авторитет?

Вспоминаю, что вызывало у меня доверие к своим командирам. Когда они советовались и убеждали, а не распоряжались, как бесчувственной пешкой. Но значит ли это, что прежде, чем приказать, надо посоветоваться? Нет, конечно! Это абсурд! Но, с другой стороны, нельзя превращать подчиненных в слепых исполнителей административной воли. Противоречие? Да! В том–то и состоит искусство, чтобы добиться единства этих противоположностей, Нельзя руководить, не прислушиваясь, не советуясь с людьми, не убеждая их, иначе обязательно наделаешь ошибок. Наверное, надо начинать с общего собрания. Надо создать атмосферу товарищеского единомыслия, а когда люди будут знать задачу, убедятся в ее необходимости, тогда можно и приказывать!

Нас всего восемнадцать! Меньше, чем на соседней–полярной станции. Но значимость того, что мы должны делать, во много раз больше. И не только для Чукотки. Если по нашей вине станут зимовать во льдах корабли – пострадает вся держава. Значит, сила не в количестве!

Но и а коллективе не все равны по своей роли в деле. В нашем «оркестре» солистами являются летчики. Их настроение определяет все. Сургучев и Катюхов уже зимовали здесь с отрядом Павленко. Они первыми поднимались в здешнее небо, и я заглазно уважал их за это. Но какие у них характеры, привычки? Может, они самоуверенные задаваки и не захотят признать во мне старшего? Штурмана Морозова и бортмеханика Мохова рекомендовал сам Шевелев. Они – типичные «люди воздуха» и ничего не желали делать на земле. А если что и делали, то из–под палки. Была у Конкина бамбуковая тросточка, которой он грозился, а порой и вытягивал пониже спины лентяев. Возраст, заслуги и личные качества позволяли Конкину и такую форму обращения. На него не обижались и относились как к отцу, которому это позволительно.

Для меня такой метод исключался. В моем распоряжении только убедительные аргументы и личный пример. А смогут ли мои аргументы пробудить у летчиков охоту делать то, что они никогда не делали на материке?

В силу своей малочисленности и сложившегося представления об исключительности летной профессии–летчики того времени, по нашему с Митей определению, были аристократами. Было много людей, которые делали всякую черную работу – мыли и заправляли машины, заботились о них на аэродроме и т. п.

Мне предстояло настроить людей на другую волну. Все должны знать, что, если мы сами чего–то не сделаем, никто за нас этого не сделает. А раз так, то нам нужно проконопатить дом, поправить печи, очистить базу от грязи и основательно, по–хозяйски подготовиться к зиме.

ЕСЛИ САМИ НЕ СДЕЛАЕМ, ТО КТО ЖЕ?

Утром состоялось собрание. Ничего не утаивая, я рассказал, какой ценой достался нам год жизни на Чукотке, рассказал о драматической судьбе экипажа Волобуева. Подчеркнул, что округ пользы от нас еще не видел, а одна из главных задач отряда – помогать жизни местных людей. Сказав в заключение, что успех зависит от каждого вплоть до повара, я призвал к созданию на базе условий для хорошей и дружной жизни.

Первым выступил базовый механик Михаил Францевич Драневич:

– Сейчас еще не зима, а в нашем доме гуляет ветер, Если мы не заткнем все дыры, то будем мерзнуть, как и в прошлую зиму. Для успешной работы необходимо построить балок–мастерскую при ангаре, пока не запуржило. У нас один хозяйственный рабочий, а остальные, если не считать повара и уборщицу, летно–технический состав. На зимовке все должны быть равны, иначе Арктику не завоюешь!

– Не мастер я выступать, в мой прежний командир и вовсе приучил меня помалкивать, – поднялся со своего места Берендеев. – Но не могу не добавить к тому, кто сказал Михаил Францевич. Увидев «порядки» на этой базе, можно подумать, что люди бежали от землетрясения. Между домами всякие отбросы, у крыльца помойка. Тут и разбитая бочка с квашеной капустой, и старый матрас, и рваные ватники. В таких условиях жить по–человечески нельзя, и никто за нас этого безобразия не ликвидирует!

Митя Островенко завелся «с первого оборота», яростно жестикулируя своими кулачищами.

– Это что же получается? Одни узнают, почем здесь фунт лиха, и уезжают, а мы узнавай все сначала! Мы остались здесь на второй год не потому, что нам здесь очень нравится. Скорее наоборот. Я попал сюда в марте и поразился: как же так можно? В доме чуть ли не круглые сутки топятся печи, а люди спят в верхней одежде. В стенах щели, и в комнаты надувает сугробы. Не раздеваются от бани до бани. В столовую ходят в комбинезонах и шапках, пока обедают, иней примораживает тарелки к столу. Мы должны жить иначе, и дом сделать теплым, и мастерскую построить, и уничтожить то безобразие, о котором говорил Николай Михайлович!

Пока Митя произносил свой страстный монолог, я всматривался в лица. В таком маленьком сообществе даже один человек может, как говорится, испортить обедню. Кто им окажется? Прилетевшие вчера девчушки, две Ольги, смотрят испуганно, жмутся друг к другу. Им все непривычно и страшно. Сургучев перебрасывается взглядами с Морозовым и чему–то усмехается. Наверное, Митиной пылкости. Павел Стрежнев, новый завхоз, спокоен и доброжелателен. Мохов глядит на оратора чересчур серьезными глазами. О чем он думает? На лице Катюхова сознание собственного достоинства, слушает так, будто хочет возразить. Вот скажет сейчас, как сказал бы Быков: «Я приехал сюда летать, а не дворником или плотником работать – и все!» Ничего с ним не сделаешь. Но Катюхов сказал другое:

– Арктика нам немного знакома. Дама серьезная, и шутить с ней не следует. Агитировать нас не надо, белоручками не будем. Я думаю так. Верно, Володя?

– Мы работы не боимся – был бы харч! – шутливой поговоркой отозвался на слова Катюхова Сургучев. – У меня аж руки зачесались – где эти трудности, которыми нас тут пугают?

И Мохов высказался с места репликой Сургучеву;

– Шестнадцать лет по этому делу у Зингера работал, мне не привыкать! – Его серьезное лицо осветилось неожиданной улыбкой. Улыбался и Морозов, сочувственно глядя на приехавших с ним новичков. И я почувствовал, что зря опасался этих ребят.

И еще подумал: все, что я сейчас скажу в виде приказа, эти люди приняли бы к исполнению и без собрания. Но как хорошо, что оно состоялось. Они наэлектризованы сейчас общностью порыва и собственными словами–обязательствами. Какая же это сила – коллектив. И, поняв, что ситуация слов не требует, я перешел к распоряжениям:

– Работы в ангаре и у самолетов временно прекращаем. Всеми силами готовим базу к зиме. Бригаде Островенко с трактором перевозить имущество с места разгрузки парохода. Кислицину и Дендерюку готовить место и материал для постройки мастерской. Стрежневу с Мериновым заняться внутренним благоустройством дома: подгонкой дверей, уплотнением окон и т. п. На вас, Дуся, – обратился я к жене Катюхова, – возлагаю надежды, что вместе с девчатами займетесь чистотой и уютом нашего жилища. А мы, летчики, выполним задачу «особого назначения». Пусть каждый на своем участке сделает все, что сможет, без нянек и погонялок. Все, товарищи! По работам!

Наглядным символом старого быта, о котором говорил Берендеев и который требовалось сокрушить, явилась наша зимняя уборная. Оставленная в наследство старой сменой, она служила немалым укором людской чистоплотности. Я мог бы приказать хозяйственному рабочему привести ее в надлежащий вид, это и входило в его обязанности, но меня интересовал не практический результат этой акции, а предполагаемый сдвиг в психологии зимовщиков. Поэтому еще с вечера задумал самую неприятную работу провести самому, вместе с летчиками.

Когда все разошлись, я остался сидеть на месте. Летчики смотрят выжидательно, а я не решаюсь назвать задачу «особого назначения». Наконец говорю, обращаясь к Катюхову, который показался мне лидером новой смены.

– Георгий Иванович! Вы командир отряда. Вы еще никого не знаете, и вас тоже видят первый день, У вас нет командирского опыта, но есть здравый смысл. Вы приняли запущенное хозяйство, и мне интересно: с чего бы вы начали? Что сочли бы главным?

Катюхов встал; серьезный и спокойный. Не желая, чтобы он стоял передо мной, встал и я. Недоумевая, поднялся и Сургучев. Катюхов улыбнулся, на щеках ямочки, в глазах смешинка:

– Я начал бы с организации на базе порядка.

– Каким образом?

– С очистки уборной и двора! Что это? Всерьез или…

– А вы, Владимир Михайлович, с чего бы чали вы?

– С того же, что сказал Жора!

– Почему?

– Угадываю ваше желание! Чувствую, что сейчас задохнусь от волнения. Стало жарко. Не смею верить, что это всерьез.

– Не похожи вы, Володя, на жертву чужих желаний!

– Не темните, Михаил Николаевич! Только идиот не понял бы, о чем вы все здесь говорили. Нас агитировать не нужно. Посмотрите на эти руки? – он раскрыл ладони величиной с детскую лопатку. – Бухта Провидения нас научила кое–чему.

Приходилось ли вам, читатель, падать, толкая дверь, которую вы считали туго закрытой? Все происшедшее было радостным открытием незапертой двери. И, наверное, мои нервы стали ни к черту. В горле запершило, а глаза защипало. Нет надобности передавать дальнейшие подробности.

Через час уборная блестела чистотой, и мы занялись двором. Подошел трактор с первой кладью, его сопровождал штурман Морозов. С усмешливым любопытством подошел к нам, орудующим ломами и кирками. Сургучев распрямился, смахивая пот со лба, сказал:

– Отойди, Дима, поле битвы не место для посторонних!

Приведенный эпизод не образец для подражания. В нем важна не форма, а сама суть поиска взаимопонимания. В тот момент только максимальное напряжение сил каждого могло изменить к лучшему нашу жизненную обстановку. Личный пример товарищеского равенства, поданный наиболее авторитетными членами коллектива, оказался убедительнее слов. Описанный факт стал началом традиции, которую я выразил бы словами: «Кто больше может – тот больше должен!» С великой благодарностью и уважением я вспоминаю полярных летчиков Георгия Катюхова и Владимира Сур–гучева, мужественных моих товарищей, основателей замечательной традиции зимовки 1936/37 года.

ИСПЫТАНИЕ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Дней через десять, в конце сентября, в наладившийся трудовой ритм ворвалась внезапность. Поступила срочная радиограмма.