Текст книги "Духовная прародина славян"

Автор книги: Михаил Серяков

Поскольку в восточнославянском фольклоре присутствует одновременно и предание о победе бога-кузнеца над змеем, и рассмотренное выше представление о пожирающем тела умерших змее, для избежания встречи с которым и был изобретен неразрывно связанный со Сварогом обряд трупосожжения, мы можем сделать весьма важный вывод о генетической связи обоих мифологических сюжетов. Действительно, параллелиз мифа о змее, хотевшего съесть людей на земле, с представлениями о змее, пожирающем их трупы в подземном царстве, очевиден. Решающую роль в избавлении людей от этих ужасных опасностей играет Сварог: в первом случае он запрягает чудовищного змея в плуг и гонит его до реки или моря, где последний, опившись воды, лопается и гибнет, а во втором случае этот же бог вводит новый погребальный ритуал, благодаря которому душа человека вместе с языками пламени поднимается вверх к своему небесному отцу, счастливо избежав встречи с чудовищем в загробном мире. Подобное количество совпадений в обоих мифологических представлениях вряд ли может быть случайным и заставляет нас предположить наличие какой-либо связи между двумя сюжетами. После свержения власти женщин змей, как один из наиболее ярких атрибутов их правления, из защитника незамедлительно превратился в губителя, вселявшего вместо почтения ужас в сердца людей. Для избавления от этой новой смертельной опасности, подстерегавшей их уже не при жизни, а после смерти, и был изобретен новый обряд трупосожжения, благодаря которому тело умершего не доставалось змею, а душа сразу же, минуя все превратности путешествия по загробному миру, попадала на небо. Как мы видим, один мифологический сюжет плавно перетекает в другой, отчасти служащий его зеркальным отражением, а центральную роль в них обоих занимает Сварог, выступающий могущественным защитником людей, как при их жизни, так и после смерти. Как и в случае с Небесным Охотником мы видим в его облике многочисленные черты, символизирующие духовный прогресс. Если Бой олицетворял собой силу эволюции всего человеческого вида, то Сварог олицетворяет собой как наиболее важные черты материального прогресса, так и силу эволюции уже внутри человеческого общества, обуздывая скотское начало в человеческих душах, внося порядок и устроение в общественные отношения.

Глава 14. Представление о переселении душ и зарождение идеи кармы

Однако вклад Сварога в духовное развитие наших далеких предков не ограничивался перечисленными в предыдущей главе аспектами. Другими важными представлениями, связанными с образом бога-кузнеца, стали идеи о переселении душ и о посмертном определении будущей судьбы умершего в зависимости от ее деяний на Земле. Дальнейшее развитие этих идей в Индии привело к возникновению концепции кармы, однако истоки ее восходят к эпохе индоевропейской общности. К этой же эпохе восходит и представление о переселении душ, следы которого в историческую эпоху фиксируются у тех же индийцев, греков и кельтов. Отголоски идеи переселения душ мы видим в верованиях отечественных старообрядцев: «По смерти добрых и угодливых Богу людей души их преобразуются в ангелов, а иные причисляются, по мере заслуг, к лику святых… нечестивые люди… переселяются в скотов, гадов и проч. И опять из скотов, гадов переходят в души новорожденных младенцев» [479]479
  479 Барсов Н. Русский простанородный мистицизм. СПб., 1869, с. 25.


[Закрыть].0 метапсихозе говорят и русские пословицы о связи смерти с жизнью: «И из навей встают», «Родятся на смерть, а умирают на жизнь» [480]480
  480 Белецкая Н.Н. Языческая символика… М., 1976, с. 41.


[Закрыть]. А.Н. Соболев приводит древнерусское летописное выражение: «Из навей дети нас емлют».

Если согласно верованиям эпохи матриархата душа умершего уходила в материнское лоно Земли, а потом опять «прорастала» на поверхность, то уже в представлениях старообрядцев она, в зависимости от прожитой жизни, могла превратиться и в скотов, и в обитателей неба. Имеющиеся данные показывают на участие образа Сварога в изменении представлений о посмертной судьбе человеческой души. Так, отголосок идей о перерождении душ отразился и в широко распространенной до начала XX в. святочной игре перековывания стариков в молодых: «Парни, ряженые стариками, вносят в избу скамейку, с которой свисает до пола покрывало, а под ним прячутся подростки. Ряженые «старики» забираются под скамейку, «кузнец» бьет по ней молотом, и оттуда выскакивает подросток. Мотив «перековывания стариков в молодых» чрезвычайно распространен в фольклоре (в сказках и былинках). По наблюдению, сделанному Т. А. Бернштам (на основе широкого круга источников), слова с корнем стар– обозначали разные половозрастные категории, обладавшие двумя основными признаками: это «невозможность иметь детей и утеря трудоспособности». В данном случае нас интересует первый признак: утрата доступа к репродуктивной деятельности. Кузнец, «перековывая» старика на молодого, возращает ему возможность и право репродуктивной деятельности. Иными словами, ему приписывается некая власть – возможность менять репродуктивный статус, в первую очередь мужской» [481]481
  481 Щепанская Т.Б. Сила: коммуникативные и репродуктивные аспекты мужской магии // Мужской сборник. Вып. 1. М., 2001, с. 92.


[Закрыть]. Превращение старика в ребенка, воспринимавшееся в XIX–XX вв. просто как веселая игра и забава молодежи, изначально понималось нашими предками буквально, а ведущая роль в ней кузнеца указывает на то, что ключевую роль в этом превращении играл именно бог-кузнец Сварог. Очевиден и определенный параллелизм между перековыванием матери змеев в кобылу и перековыванием стариков в молодых – двумя действиями, приписываемыми этому божественному кузнецу.

В предыдущей главе уже была показана связь обряда трупосожжения с патриархальной революцией, символом которой у славян стал Сварог. Центральную роль в этом новом погребальном ритуале играл огонь, но не менее тесно эта стихия, считавшаяся сыном Сварога, была связана и с появлением на свет новой жизни. Как показывают многочисленные данные, с самого момента рождения душа человека у славян соотносилась с огненным началом: «Связь новорожденного с домашним очагом зафиксирована в украинской поговорке: «У печурце родився». Этим поверьям некогда соответствовали обычаи, обусловленные семантикой родильной обрядности: только что появившегося на свет младенца полагалось подержать какое-то мгновением над огнем, или поднести его к устью печи, или обойти с ним на руках (обычно это делала кормилица) вокруг домашнего очага, после чего он посвящался в члены рода и получал право наследования отцовского имущества» [482]482
  482 Криничная Н А. Русская народная мифологическая проза. Истоки и полисемантизм образов. Т. 1. СПб., 2001, с. 198.


[Закрыть].

Неразрывная связь души новорожденного с пламенем и в особенности с огнем домашнего очага фиксируется в религиозных представлениях и других индоевропейских народов. Одним из эпитетов бога огня А гни был Джатаведас, и в этом качестве он почитался как бог успешного ритуала, обеспечивающего продолжение рода. Судя по всему, один из наиболее архаичных вариантов мифа, объясняющий связь новорожденного с домашним очагом, был изложен Плутархом в рассказе о Ромуле: «Но некоторые рассказывают о его рождении совершенно невероятные вещи. У царя альбанского, Тархетия, кровожадного деспота, случилось во дворце чудо: из середины очага поднялся мужской член и оставался так несколько дней. В Этрурии есть оракул Тефии. Он дал Тархетию совет соединить его дочь с видением, предсказывая, что у ней родится славный сын, богато наделенный нравственными качествами, счастьем и телесною силой. Когда Тархетию сказали об ответе оракула, он приказал исполнить прорицание одной из своих дочерей; но она оскорбилась и послала вместо себя рабыню. (…) Когда у рабыни родилось двое близнецов, Тархетий отдал их какому-то Тератию с приказанием убить; но тот унес их и оставил на берегу реки» [483]483
  483 Плутарх. Избранный жизнеописания. Т. 1. М., 1987, с. 55.


[Закрыть]. Весьма интересен и среднеперсидский «Денкарт», повествующем о происхождении Заратуштры: «Как откровение говорит об этом: Когда Ахурамазд создал материал для Заратуста, слава затем в присутствии Ахурамазда перешла на материал для Заратуста, на этот зародыш, с этого зародыша она перешла на… от бесконечного света она перешла на Солнце; от Солнца она перешла на Луну; от Луны она перешла на звезды; от звезд она перешла на огонь в доме Зоисха, а от этого огня она перешла на жену Фрахимвана-Зоисха, когда она родила ту девочку, которая стала матерью Заратуста» [484]484
  484 Ван-дер-Варден Б. Пробуждающаяся наука II. Рождение астрономии. М., 1991, с. 161.


[Закрыть]. Этот фрагмент иранской традиции, взятый в контексте рассмотренных выше греческих, римских, славянских и индийских представлений о происхождении человеческой души от звезд и домашнего очага, а также рассмотренных представлений о ее возвращении на свою небесную прародину, дают нам основание предположить, что в период индоевропейской общности таинство происхождение жизни объяснялось нашими далекими предками так же или почти так, как это сделал автор «Денкарта».

Обращает на себя внимание та ключевая роль, которая отводится во всей этой захватывающей дух картине космического круговорота душ огню. Спускаясь на Землю из глубин космоса для вселения в тело будущей матери, душа человека должна пройти через огонь домашнего очага. Тело завершившего свой жизненный путь на этой Земле человека кладут на огонь погребального костра, и с его пламенем душа возвращается назад, на небо. Взятый в двух своих ипостасях, огонь оказывается теми воротами, пройдя через которые души людей то спускаются с небес на землю, то опять поднимаются к звездам.

Эта ключевая роль огня в ритуалах, связанных с рождением и со смертью, помогает понять нам возникновение образа огненной реки, рассмотренной нами в главе 11 и служащей границей загробного мира.

В этой связи следует привести наблюдение лингвиста О.Н. Трубачева об исконном значении славянского слова рай: «Напротив, одна исконнославянская этимология, встретившая критику Фасмера, кажется нам заслуживающей внимания: речь идет о родстве rajь и rojь, reka. Следует только уточнить отношения ближайшеродственных форм rojь и rajь; вокализм rajь обнаруживает продление, а оно указывает на производность, т. е. rajь (roj-) не «течение», а «связанный с течением», возможно, что-то в смысле «заречный», что лучше отражает существо представления» [485]485
  485 Трубачев О.Н. Этногенез и культура древнейших славян. М., 2002, с. 190.


[Закрыть]. Как мы видели в предыдущей главе, сам рай и, самое главное, способ его достижения после патриархальной революции оказался тесно связан с образом бога-кузнеца. Интересно отметить, что в самом образе рая, по всей видимости, продолжали сохраняться предшествующие черты. При описании трупосожжения руса на Волге Ибн-Фадлан отмечает, что перед своей смертью вызвавшаяся добровольно сопровождать умершего в загробный мир девушка произнесла: «Вот вижу моего господина сидящим в раю (собственно: в саду), а рай прекрасен, зелен… он зовет меня, посему ведите меня к нему» [486]486
  486 Гаркави А.Я. Сказания… СПб., 1870, с. 99.


[Закрыть]. Однако образ прекрасного зеленого сада явно соотносится с матриархальными представлениями. Как видим, образ рая был сохранен, но после патриархальной революции принципиально изменился способ его достижения. Поскольку Небесный мир в Индии назывался Свар, а рай Индры – Сварнара, мы вправе предположить возникновение этой связи уже в индоевропейский период. Поскольку душе умершего был необходим мост, чтобы перейти в рай через эту огненную реку, становится понятным, почему «Слово св. Григория о том, како первое погани суще языци кланялись идоломъ» упоминает поклонение Сварожичу вместе с упоминанием о поклонении навьям – умершим предкам: «И огневы сварожицю молятся и навьмь мъвь творять и вь тесте мосты делають… л» [487]487
  487 Аничков Е.В. Язычество и древняя Русь. СПб., 1914, с. 384–385.


[Закрыть]Очевидно, что часть представлений о связи Сварога с загробным миром перешли и на его сына. Показательно и упоминание вместе со Сварожичем мостов – в отечественной традиции они связывали между собой небо и землю. Украинская колядка описывает, как «по Калиновым мостам господар идет до милого бога»:

 
Ой через гору та через Дунай
Стоят мостоньки калинови…
Ой iшов ними господаренько…
 

Далее его встречают ангелы и спрашивают, куда он идет, —

 
… Ой я ж бо iду в рай дороженьки,
В рай дороженьки, до милог Бога [488]488
  488 Виноградова Л.Н. Зимняя календарная поэзия… М., 1982, с. 158.


[Закрыть].
 

О том, что одним из значений этого калинового моста было небо, говорит русская загадка о звездах на небе: «Бежали овцы по калиновому мосту» [489]489
  489 Загадки. Л, 1968, с. 18.


[Закрыть]. В некоторых русских областях еще в XIX в. крестьяне на сороковой день после похорон пекли из теста мосты или лестницы, чтобы умерший по ним вошел в рай. В некоторых деревнях эти лестницы имели семь ступеней, что соотносилось с распространенным представлением о семи уровнях неба.

Однако само трупосожжение было, если можно так выразиться, лишь формально-ритуальным способом попадания в этот небесный рай, вызванным к жизни необходимостью преодоления наследия матриархата. Насколько мы можем судить, гораздо важнее были деяния человека на этой Земле и, не в последнюю очередь, соблюдение установленных тем же Сварогом общественных норм. Уже в древнерусской литературе мы видим утверждение о том, что «тамо (на небѣ) вароують дѣла» [490]490
  49 °Cрезневский И.И. Словарь древнерусского языка. Т. 1, ч. 1. М., 1989, с. 229.


[Закрыть], семантически намекающее на связь Сварога с определением посмертной судьбы человека. Память о роли этого бога в определении посмертной судьбы души оказалась устойчивой и, с насаждением христианства, перешла по наследству на Кузьму-Демьяна. Хоть оба этих святых были никак не связаны в новой религии с процессом Страшного суда, один из заговоров прямо называет его в качестве судьи, причем ставя его на первое место по сравнению с наиболее почитаемыми христианскими апостолами Петром и Павлом: «А хто суд судiу? Святый Кузьма-Дземьян и Петр и Павел» [491]491
  491 Ветухов А. Заговоры, заклинания, обереги. Вып. I – Ш. Варшава, 1907, с. 211.


[Закрыть].

В приведенной выше вставке из Ипатьевской летописи Сварог устанавливает наказание прелюбодеям в виде сожжения. В восточнославянском фольклоре имеется целый ряд сюжетов, содержащих подобные образы. В сказке «Иван Быкович» главный герой терпит поражение от неназванного демонического старика, который отправляет героя добывать ему невесту. Когда Иван Быкович справляется с этим заданием и вместе с царевной возвращается к старику, тот придумывает для него такое неожиданное испытание: «Пришли к старику. Нажег он яму уголья горячих, положил через яму жердь. Приказывает Ивану Быковичу через жердь перейти. «Ты шел с невестой дорогой, может, блуд сотворил; пройди через яму, тогда я тебя виной прощу». – «Нет, дедушко, ты сам попереди пойди, меня поучи». Старик через яму побежал, Иван Быкович жердь повернул, старик в яму в угольё и пал. Сожгли старика» [492]492
  492 Бой на калиновом мосту. Л, 1985, с. 214.


[Закрыть]. Угроза сожжения в этой сказке прямо связана с темой супружеской неверности, однако в основе своей она имеет не обычай сожжения прелюбодеев, которого на Руси не было, а веру в очищающую силу огня, способного обличать любую неправду. Генетически родственный сюжет встречается нам в белорусской сказке «Искорка Парубок Девичий сын», где герой добывает царю невесту. «Прiижжаить к етуму царю, а етый царь окружив свой дом и пьпсопав канавы и напалив огнем большим. Потом и говорить: а што Искорка Парубок, – жив ты зь естой девицыю, покуль довев сюды? – Не, каеть, ня жив. Ну, коли ня жив – положив сухую былинку – дык пярейдиш чириз былину, а коли жив, дык и ни пярейдиш! А девица узила, ды й дротину уткнула у былину, и ен ни заметив. Ен и пиряйшов. Искорка Парубок сказуить: а ты, царь, ездив на моей лошади? – Не, ня ездив. – Ну, коли ня ездив – пиряйди ты по етой былини. И пярейдишь, коли ня ездив. Ен узяв и пошов – надеитца, што ня ездив. Только уступив сиряди канавы, а девица ету дротину сморьг к сабе – былина пуполам, а ен у канаву и упав. А Искорка Парубок зь естой деви-цый и зьвинчались, и поехали у свое царство» [493]493
  493 Романов Е.Р. Белорусский сборник. Вып. 6. Витебск, 1901, с. 262.


[Закрыть]. В белорусской сказке это испытание распространяется не только на соблюдение сексуальных, но и имущественных отношений, что является уже дальнейшим логическим развитием данного ритуала. Поскольку сюжет испытанием перехода через огненную яму встречается нам дважды, и оба раза вместе с сюжетом перековывания змеи в кобылу, неразрывно связанного со Сварогом, то можно констатировать, что и обряд определения невиновности путем перехода через огненный ров точно так же связан с богом-кузнецом.

Очень сходный сюжет нам встречается в одном из вариантов сказки о волке, съевшем козлят (№ 53 в сборнике А.Н. Афанасьева): «Как узнала коза о своей беде, села она на лавку, зачала горько плакать и припевать: «Ох вы, детушки мои, козлятушки! На что отпиралися-отворялися, злому волку доставалися? Он вас всех поел и меня, козу, со великим горем, со кручиной сделал». Услышал это волк, входит в избушку и говорит козе: «Ах ты, кума, кума! Что ты на меня грешишь? Неужли-таки я сделаю это! Пойдем в лес погуляем». – «Нет, кум, не до гулянья». – «Пойдем!» – уговаривает волк.

Пошли они в лес, нашли яму, а в этой яме разбойники кашицу недавно варили, и оставалось в ней еще довольно-таки огня. Коза говорит волку: «Кум, давай попробуем, кто перепрыгнет через эту яму?» Стали прыгать. Волк прыгнул, да и ввалился в горячую яму; брюхо у него от огня лопнуло, и козлятки выбежали оттуда да прыг к матери» [494]494
  494 Народные русские сказки А.Н. Афанасьева. Т. 1. М., 1984, с. 64–65.


[Закрыть]. Возможно, в действиях волка, уговаривавшего козу пойти с ним в лес, также присутствует эротический момент, однако не он здесь главный. Главное в этом сюжете – ложь волка, ставшая причиной его смерти при прыжке через огненную яму (кстати говоря, в данном контексте совершенно не мотивированном и понятном лишь в контексте предыдущей сказки). Последняя сказка, в свою очередь, позволяет нам понять истоки и время возникновения этого загадочного испытания. Огненная яма на поверку оказывается обыкновенным костром, на котором разбойники варили себе пищу. Она расположена не в деревне, не около дома козы, а в лесу, связанном с противостоящей культуре сфере дикости, что позволяет нам отнести время возникновения этого архаичного испытания к эпохе первобытного общества, живущего среди дикой природы и только что овладевшего огнем. О связи Сварога с огнем-сварожичем и вареной пищей было сказано выше, а данная сказка указывает, что огонь для приготовления пищи начал использоваться в качестве средства Божьего суда уже в тот период, и данная традиция продолжается вплоть до Средних веков, когда она была зафиксирована письменными источниками. Волк, съевший козлят сырыми (возможно, речь здесь первоначально шла о людоедстве), да при этом еще солгавший их матери, не в силах перепрыгнуть через средство изготовления новой культурной пищи в силу чисто физических причин – он отяжелел – и гибнет. Уместно здесь вспомнить, что и в первом приведенном сюжете огненная яма используется для того, чтобы определить, вступал ли герой в интимные отношения с добытой им для старика царевной или нет. Однако в свое время еще В.Я. Пропп при анализе образа змея в сказочном фольклоре совершенно справедливо отметил, что инстинкт голода древнее сексуального, и поэтому мы вправе рассматривать как наиболее древний сюжет о сожравшем козлят волке. Попутно отметим, что, возможно, именно в этом «отяжелении» совершившего недозволенный поступок персонажа, первоначально понимаемом чисто физически, лежат индоевропейские истоки тех идей, которые впоследствии на индийской почве развились в понятие кармы, а на иранской – в образ Страшного суда, заимствованный впоследствии христианством, представляемого в виде перехода через огненную реку. Хоть христианство частично уничтожило, а частично исказило древние представления, подспудно они продолжали существовать и при господстве новой религии, что отразилось уже в христианском выражении о «тяжком» грехе и «тяжести грехов». Мы видим, что восходящий к первобытной древности прыжок через огненную яму, связанный с представлениями о Божьем суде, неразрывно связан со Сварогом, а в основе этого ритуала подспудно лежит конфликт культуры, символизируемой сваренной на огне пищей, с дикостью, доходящей в крайних своих проявлениях до людоедства и пожирания самых слабых и беззащитных членов человеческой стаи – маленьких детей. О том, что подобная практика когда-то была присуща и предкам индоевропейцев, красноречиво свидетельствует греческий миф о Кроносе, пожиравшем собственных детей.

С этими данными славянского фольклора следует сопоставить материалы из восточной половины индоевропейского мира. В Ригведе упоминается бог Вишвакарман (буквально «Творец всего»), характеризующийся как тот, «кто один-единственный дает имена богам», а также воспевается мудрецами-ришами как «наш отец, родитель», «наделитель», «знающий все состояния (и) существа» (РВ X, 82,3). В предшествующем гимне (РВ X, 81,3–4) описывается, как этот бог создал Вселенную:

 
Имея повсюду глаза и повсюду лицо,
Повсюду – руки и повсюду – ноги,
Он сплавляет (все) вместе (своими) руками,
(своими) крыльями,
Порождая небо и землю, единый бог.
Что эта была за древесина и что за дерево,
Из чего вытесали небо и землю?
О вы, способные думать, спросите же мыслью (своей) о том,
На чем стоял он, укрепляя миры?
 

Глаза в этом гимне, возможно, символизируют звездное небо, а под крыльями, по мнению исследователей, имеются в виду кузнечные мехи, о которых речь идет и в другом месте (РВ IX, 112,2). Как мы видим, в этом космогоническом гимне Вишвакарман описывается то как кузнец, сплавляющий мироздание мехами-крыльями, то как плотник, вытесывающий его из дерева. С другой стороны, в диалоге Платона «Кратил» мудрец-законодатель, установивший имена, последовательно сравнивается с художником, кузнецом и плотником. Анализируя такое поразительное совпадение перечня профессий, с которыми соотносится установитель имен, и истоки этого мифологического представления, В.В. Иванов приходит к выводу, что «речь идет здесь… о доисторическом индоевропейском наследии того периода, к которому восходят и древние греко-индоиранские лексические и фразеологические совпадения, относящиеся к сфере религиозной терминологии» [495]495
  495 Иванов В.В. Древнеиндийский миф об установлении имен и его параллели в греческой традиции // Индия в древности. М., 1964, с. 90.


[Закрыть]. Данная греко-индийская параллель показывает, что образ божественного кузнеца-творца Вселенной восходит к временам индоевропейской общности.

Особый интерес представляет и вторая половина имени Вишва-кармана. Этимологически оно родственно слову karmara, которым в РВ обозначались кузнецы. Оба они происходят от глагола каг-«делать». Т.Я. Елизаренкова и В.Н. Топоров отмечают глубокий семнатический пласт производных от этого корня понятий: «Во-вторых, вещь как «сделанная» (krta-, от kar– «делать») отсылает к деланию, делу – karman-, которое в РВ практически всегда и в отличие от более поздних текстов обозначает или ритуал жертвоприношения или сакрально отмеченное ритуализированное деяние, действительно воспроизводимое, вспоминаемое или, по меньшей мере, имеющееся в виду в ритуале, или отчетливо осознаваемое космологическое действие. В этом отношении употребление karman-в РВ не вызывает сомнений, как и то, что глубинный смысл слова всегда один и подтверждается примерами других образований с этим же корнем. Прежде всего речь идет о kartar – «жрец, совершающий ритуал» (I,139,7; VI, 19,1; VII, 62,1), но и, как указывает Грассман, «творец», «деятель», «делатель» (I, 100, 6; III, 31, 2; IV, 17,4) – значения, которые обнаруживают тот же глубинный смысл, кодирующий в РВ лишь определенный тип «деятеля» в определенной ситуации» [496]496
  496 Елизаренкова Т.Я., Топоров В.Н. Мир вещей по данным Ригведы // Ригведа. Мандалы V–VIII. М., 1995, с. 496–497.


[Закрыть]. Как видим, первоначально само делание вещей восходило к священному мифу первотворения, повторяемом в ритуале, в связи с чем стоит вспомнить давнее утверждение В.В. Иванова и В.Н. Топорова о кузнечном деле: «Исходя из некоторых текстов о сути данного ремесла… можно предположить, что на некотором этапе, более близком к начальному, хозяйственно-производственные функции, ставшие потом единственными или явно преобладающими, были не основными или даже вовсе второстепенными. В этот период позднейшие ремесла входили в иную систему, связывающуюся прежде всего с сакральными представлениями, и были соотнесены с общей космологической схемой» [497]497
  497 Иванов В.В., Топоров В.Н. Проблема функций кузнеца в свете семиотической типологии культур // Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам, 1(5), Тарту, 1974, с. 87.


[Закрыть]. Стоит также отметить, что из этого же семантического поля впоследствии родилось и обозначение одного из ключевых понятий всей индийской философии, а именно – кармы (буквально «деяние», «действие», «плод действия»), как общей суммы совершенных любым живым существом поступков, последствия которых предопределяют характер его нового рождения на этой Земле. Здесь мы вновь сталкиваемся с идеей космического круговорота человеческих душ, на сей раз ярко этически окрашенной, но подспудно все так же связанной с образом бога-кузнеца (не будем забывать, что тот же корень присутствует и в имени Вишвакармана), являющегося одновременно и звездным небом, и прародителем человечества.

О возникновении данного комплекса идей во время если не индоевропейской общности, то, во всяком случае, во время единства ее восточной половины, говорят и данные иранской мифологии. Хоть в ней и отсутствует образ божественного кузнеца, однако во время Страшного суда, согласно зороастрийской религии, людей ждет испытание потоком расплавленного металла, который сожжет грешников, а для праведных он будет не горячее парного молока. Расплавленный металл явно относится к кругу образов, связанных с кузнечным делом, а само это событие называется в «Авесте» Фрашо-кэрэти, что на русский язык переводится как «Чудо-делание» [498]498
  498 Гаты Заратуштры. СПб., 2009, с. 178.


[Закрыть]. Очевидно, что связь решающего испытания для душ, определяющего их посмертное воздаяние, одновременно как с кузнечным делом, так и с корнем кар/кэр не является случайным и указывает на возникновение всего комплекса идей как минимум в эпоху индоиранской общности. Материал славянской традиции позволяет заключить, что идея испытания огнем, отнесенная в конечном итоге к посмертной судьбе человека, возникла еще в эпоху первобытного общества и была изначально связана с использованием огня для приготовления пищи. Как данные этимологии, так и данные фольклора однозначно указывают на связь Сварога с вареной пищей и, следовательно, с образом этого бога следует соотнести как самое первое пищевое табу, так и возникшее впоследствии табу сексуальное, введение которого прямо приписывается ему переводом Иоанна Мал алы. За нарушение этих запретов общество устанавливало наказание как при жизни человека, так и грозило посмертной карой его душе после смерти.

В развитие последней идеи в мифах появляется образ огненной реки, а в Иране и Индии оно получает дальнейшее развитие как в идее Страшного суда, так и в концепции кармы.

Наша характеристика вклада образа Сварога в духовное развитие наших предков была бы неполной, если бы мы не отметили, что под его воздействием в религиозном сознании праславян произошли кардинальные изменения, обусловившие их отличие по нескольким ключевым моментам от остальных индоевропейских народов. Как уже отмечалось, патриархальная революция не повлекла за собой уничтожение культа богинь – они лишь оказались оттеснены на второй план и, что наиболее важно, были очищены от негативных и опасных для человека черт. В свое время К.Г. Юнг на обширном материале показал, что архетип Матери содержит в себе три аспекта: лелеющая и питающая доброта, оргиастическая эмоциональность и глубины Стикса. Наряду с безусловно положительными качествами, такими как материнская забота и симпатия, его оборотной стороной является все тайное, скрытое, темное; бездна и царство мертвых; все, что пожирает, обольщает, отравляет; все, что ужасно и неизбежно, как судьба. Когда противоположности, совмещенные в этом образе, разделяются, мы видим добрую фею и злую колдунью, благосклонную богиню и злобное и опасное божество. Независимо от швейцарского психолога к аналогичным выводам пришел и английский исследователь Р. Грейвс. В свете этого чрезвычайно важное значение приобретает тот факт, что в отечественной традиции данный архетип не имеет тех Негативных черт, которые полагали его неотъемлемой стороной указанные западные исследователи. А.П. Забияко в этой связи пишет: «Славянский архетип матери существенно отличается от архетипических образов Матери, выведенных в работах К.Г. Юнга. Отрицательные нуминозные признаки, присутствовавшие в древнейшем образе хтонической Матери, в содержании славянского архетипа не закрепились и поэтому не были задействованы русской духовностью» [499]499
  499 Забияко А.П. Категория святости. Сравнительное исследование лингво-религиозных традиций. М., 1998, с. 131.


[Закрыть]. Аналогичным образом обстояло дело и с третьим, сексуально-оргиастическим аспектом архетипа Матери: «Признак материнствав образе святой землине получает в религии восточных славян дополнения со стороны восприятия сексуальности как любовного пыла. Славянская Земля-мать всегда только мать и никогда – возлюбившая женщина. Иначе дело обстояло в греческом культе Великой Матери» [500]500
  500 Там же, с. 118.


[Закрыть]. Между тем, по мнению К.Г. Юнга, архетип Матери является самым первым архетипом, который начинает формировать сознание ребенка, в связи с чем сам факт наличия в славянской традиции этого святого, очищенного от всего негативного и сексуально-оргиастического, приобретает исключительное значение. Аналогичное разительное отличие древнейшей славянской духовной традиции от общеевропейской мы видим и в восприятии ада и рая, подмеченном О.Н. Трубачевым. «Но самым важным, на мой взгляд, – констатирует этот видный исследователь, – остаются дальнейшие типологические различия. На одной стороне мы констатируем эту славянскую ситуацию с наличием собственного названия «рая» rajb, отсутствием заимствования из греч. παραδεισοζ и с заимствованными названиями «ада» ( адъ, пькълъ).Совершенно противоположную ситуацию мы наблюдаем на другой стороне – у большинства неславянских народов Европы и в их языках. Лат. infemum и его продолжения во всех романских языках, нем. Holle, англ. hell и т. д. «ад» показывают нам, что в западном языковом и культурном ареале туземными и дохристианскими были как раз названия «ада, преисподней», в то время как понятие и название «рай» там оказалось импортированным извне вместе с христианизацией» [501]501
  501 Трубачев О.Н. Этногенез… М., 2002, с. 421.


[Закрыть]. Понятно, что на основании только двух этих фактов, как бы важны они ни были, нельзя делать окончательный вывод о большей просветленности коллективного сознания русского народа по сравнению с другими индоевропейцами, – для этого необходимо последовательно провести сопоставление всех важнейших мирообразующих представлений этих народов. Вместе с тем два этих примера, по сути дела, охватывают начало и конец земной жизни каждого человека и отклонение в высшую сторону представлений о них у наших далеких предков от родственных им других индоевропейских племен, независимо друг от друга отмеченные двумя учеными, что в высшей степени показательно и не может быть расценено как случайность. Оба эти представления об архетипе Матери и посмертном бытии души находятся в самой непосредственной связи с образом Сварога, в мифах о котором отразилась духовная эволюция славян. Все эти столь значимые факты, рассмотренные вместе, в принципе не могут быть результатом случайного совпадения и в своей совокупности свидетельствуют о грандиозном духовном развитии наших далеких предков, частично искаженном, частично прерванном насильственной христианизацией. Особенно важно то, что все эти факты принадлежат не отдельному мудрецу или святому, достигшему значительных высот в своем индивидуальном духовном развитии и соприкоснувшемуся с высшими сакральными началами в гораздо большей степени, чем остальные его современники, и даже не группе таких людей, объединенных, к примеру, в жреческое сословие. Нет, все эти уникальные свершения принадлежат всему народу, достигшему такого уровня духовной эволюции, что кардинально измененным оказался один из важнейших архетипов коллективного сознания всей общности людей, связанной воедино узами крови и языка. Нам мой взгляд, именно коллективный духовный прорыв целого народа в осознании космической сущности человеческой души и победы над зверочеловеком в самых ее глубинах и явился истинной причиной возникновения безусловной ориентации на всеобъемлющую святость всех сторон земной жизни на Святой Руси и рай после смерти, равно как и исчезновение негативных черт из архетипа Матери.