Текст книги "Духовная прародина славян"
Автор книги: Михаил Серяков
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)
Данное наблюдение вновь указывает нам на генетическое родство славянского и индийского мифов о происхождении человечества. Если в последнем Чхая-Тень оказывается матерью первого человека Ману, который в силу этого неразрывно сочетает в себе свет от своего божественного отца и тень от матери, то у славян Мара-Тень является женой первого человека, олицетворяющего собой свет и огонь. Весьма показательно, что отголосок этого представления сохранился в приводимой В.И. Далем русской пословице XIX в., где с тенью в шутку сравнивается вся женская половина человечества в ее молодом возрасте: «Девушка что тень: ты за нею, она от тебя; ты от нее, она за тобой». В обоих случаях она как мифологически, так и этимологически тесно связана с солнцем, источником света – в Индии она временная жена бога дневного светила Вивасвата, на Руси – дочь Дажьбога и жена его сына. Сочетание света и тени, навечно предопределяющее природу человеческого существа, есть чрезвычайно емкий и многоуровневый символ, свидетельствующий о том, как глубоко предки индийских ариев и славян познали сокровенную сущность человеческой природы как таковой. Сочетание солнца и тени может одновременно символизировать целый ряд ключевых идей, а именно присутствие божественного и небожественного начал в природе людей; силы и слабости или порчи; души и тела; реальности и иллюзии; омраченности или затемненности человеческого сознания; мужского и женского и, в качестве дальнейшего развития и переплетения некоторых из вышеперечисленных идей – сочетания в человеке солнечного божественного начала и затемняющей его человеческой самости, являющейся на самом деле иллюзией. На возможность последнего понимания нам указывает иранская мифология: там во время своей встречи с богом Ахурой Маздой ставший его пророком Заратуштра не видел собственной тени [598]598
598 Гаты Заратуштры. СПб., 2009, с. 23.
[Закрыть]. Естественно, зороастрийская религия объясняет это исключительно ярким светом, исходящим от божества, но вместе с тем, рассматривая этот пример в сопоставлении с индийской мифологией, мы видим, что у человека, полностью посвятившему себя служению божественному началу, полностью пропадает темная сторона его личности, символизируемая тенью, исчезающей в лучах божественного света.
Некоторые из перечисленных выше идей нам встречаются у различных индоевропейских народов на достаточно ранней стадии их развития, что косвенно указывает на их возникновение еще в эпоху общности этих народов. Идея сочетания божественного и небожественного в человеческой природе возникает впоследствии в орфической религии древних греков. Согласно их мифу Дионис, сын и преемник Зевса, был растерзан титанами, которые, не остановившись на этом, съели растерзанные куски тела Диониса. «Разгневавшись на них, – продолжает изложение орфического мифа Олимпиодор, – Зевс поразил их молнией, и из копоти испарений, поднявшихся от них (которая стала материей), произошли люди… [По Платону], мы не должны выводить себя сами [из тела], поскольку тело наше дионисийское; мы часть Диониса, коль скоро мы состоим из копоти Титанов, вкусивших его плоти» [599]599
599 Фрагменты ранних греческих философов. Ч. 1. М., 1989, с. 59.
[Закрыть]. Сокровенную сущность этого мифа поясняет выдающийся знаток истории и культуры своей страны Плутарх: «Миф о страстях Диониса и его расчленении, о дерзновенном покушении Титанов на него и об их наказании и испепелении молнией, после того как они вкусили мертвой плоти, в аллегорической форме говорит о новом рождении [палингенесии]. Иррациональную, неупорядоченную и склонную к насилию часть [нашего существа], поскольку она не божественного, а демонического происхождения, древние назвали Титанами; именно эта часть несет наказание и справедливое возмездие» [600]600
600 Там же, с. 58.
[Закрыть]. Свет и тень, божественное и титаническое – как мы видим, различные индоевропейские народы, каждый на своем языке и с помощью присущих именно им мифологических символов стремились выразить и навечно запечатлить в памяти последующих поколений одну и ту же идею, одно и то же послание потомкам.
В более поздний период в индийском буддизме появляется образ Мары как олицетворение негативных сторон человеческой психики, а в Греции, уже в классический период, возникает и образ тени применительно к самой человеческой сущности и способу ее восприятия окружающего ее мира. Речь идет о знаменитом философском мифе про пещеру, которым Платон начинает седьмую книгу своего «Государства». Суть его заключается в следующем: подавляющее большинство людей в своем понимании сути явлений подобны находящимся в пещере узникам, которые из-за своих оков не в состоянии повернуться и могут видеть лишь заднюю стену пещеры, на которой отражаются тени людей и проносимых ими предметов, которые движутся по верхней дороге перед этой пещерой. Нарисовав подобную необычную картину, Платон закономерно приходит к выводу, что «такие узники целиком и полностью принимали бы за истину тени проносимых мимо предметов» [601]601
601 Платон. Филеб, Государство, Тимей, Критий. М., 1999, с. 296.
[Закрыть]. В силу своей привычки созерцать одни только тени подобные узники сразу физически оказались бы не в состоянии воспринимать предметы в их истинном виде и не поверили бы тому, кто попытался бы им объяснить, что у них перед глазами находится не реальная, а иллюзорная картина мира. По Платону, отказ от чувственного созерцания мира вещей и поворот к умозрительному восприятию мира идей, этого подлинного бытия, согласно его философским воззрениям, – «это будет освобождением от оков, поворотом от теней к образам и свету, подъемом из подземелья к Солнцу» [602]602
602 Там же, с. 316.
[Закрыть]. Таким образом, и в классической Греции тень оказывается символом иллюзорности, противостоящей и заслоняющей в человеческом сознании истинное бытие.
Однако образ тени не был отвлеченным «философским мифом» и уже присутствовал в античной культуре до Платона. Родившийся почти на век раньше его древнегреческий поэт Пиндар, рассуждая о сущности человека, в своей VIII Пифийской песне воскликнул:
Точно так же и символ пещеры присутствовал в греческой философской традиции задолго до Платона. Так, например, Прокл, характеризуя воззрения части досократиков, отмечает, что древние называли космос, т. е. материальный мир, пещерой, тюрьмой и фотом. Один из них, Ферекид, ставший впоследствии учителем Пифагора, наподобие Платона связывал пещеру с состоянием человеческой души, правда, не в плане восприятия реальности, а в плане цепи перерождений: «Ферекид Сиросский говорит о «недрах», «ямах», «пещерах», «дверях» и «вратах», символизирующих рождения [= вхождения в чувственный мир] и исхождения [из него] душ… -» [604]604
604 Фрагменты… Ч. 1. М., 1989, с. 88.
[Закрыть]
Как видим, древние достаточно рано осознали тот фундаментальный факт, что природу человека образует не только душа, но и плотное материальное тело, не пропускающее через себя солнечные лучи и порождающее его тень. Тень – это как бы двойник человека, неразрывно с ним связанный, но при этом она не человек, она не настоящая, она – иллюзия. Самость человека, забвение им своей истинной сущности неизбежно приводит к тому, что он впадает в иллюзию, начиная принимать ее за реальность. Именно об этом говорит философский миф Платона о людях как находящихся в пещере узниках, созерцающих, в подавляющей своей массе, не реальные вещи, а их тени. Сочетание в человеке земного и небесного начала, отраженного в мифе о Свароге, на дальнейшем этапе самоосознания человеком самого себя превращается в сочетание в нем телесного и духовного, иллюзорного и реального, тьмы и света, демонического и божественного. Пока человек «плотен», закрыт для небесного источника света, он неизбежно порождает свою тень, однако при этом вовсе не неизбежно увлекаться ею, принимая за истину ее, а не скрытое в нем самом божественное светоносное начало. Свет вполне возможен без тени, однако тень немыслима без света. В этом отношении тень является зримым напоминанием человеку о скрытом внутри него свете. У каждого человека есть своя тень, и в этом отношении он составляет с ней двуединое существо, поскольку во многих традициях тень рассматривается как одно из воплощений души. К.Г. Юнг, понимая тень как условно низшую часть личности, дает ей такое определение: «Тень есть то, что спрятано, подавлено в большей части низменной и обремененной виной части личности, чьи основные разветвления уходят в область наших животных предков и, таким образом, включают целый исторический аспект бессознательного…» [605]605
605 Юнг К.Г. Аналитическая психология. СПб., 1994, с. 131.
[Закрыть]Действительно, в русской традиции тень составляет подлинную сущность колдунов-оборотней, поскольку поразить их можно, лишь нанеся удар по тени. Сюда же относится и рассмотренная выше сербская легенда о длаке-маре, отсылающая нас к животному подсознанию вурдалаков, стремящемуся вырваться на поверхность во время сна и подавить человеческую личность. В этом отношении становится понятным, почему матерью первого человека в индийской традиции становится Чхая-Тень. Относительно потомства собственно Саранью мифы умалчивают, была ли у них тень, однако они составляют две пары близнецов из плоти и крови – Яма и Ями и братья Ашвины. У Ману нет близнеца, но взамен этого у него, как и у всех происходящих от него людей, присутствует тень, неразрывно связанная с человеческим телом. Наличие тени не только у человека, но и у всех предметов материального мира – зримое указание на их двойственность, дуальность, но дуальность не равновеликую, где один член равен другому. В данном случае мы имеем дело с ассиметричной дуальностью, где тело отнюдь не равно отбрасываемой ею тени.
Тень – это верхняя оболочка, прикрывающая животное бессознательное в человеке. Исследовавший этот образ человеческой психики К.Г. Юнг пришел к следующему выводу: «Тень совпадает с «личным» бессознательным… Фигура Тени персонифицирует все, что субѣект не признает и что ему все же постоянно – прямо или косвенно – навязывается (к примеру, недостойные черты характера и прочие несовместимые тенденции)» [606]606
606 Юнг К.Г. Бог и бессознательное. М., 1998, с. 447.
[Закрыть]. В другом своем исследовании он отмечал, что тень – это «сумма всех личностных и коллективных психических элементов, которые из-за их несовместимости с избранной сознательной установкой не допускаются к жизненному проявлению и в результате объединяются в относительно автономную, «фрагментарную» личность с противоположными тенденциями в бессознательном. Тень выступает компенсаторно по отношению к сознанию; следовательно, ее эффект может быть как позитивным, так и негативным» [607]607
607 Юнг К.Г. Аналитическая психология. СПб., 1994, с. 131.
[Закрыть].
Изучая психологию переноса – проецирование архаичных, инфантильных фантазий, направленных первоначально на членов семьи – К.Г. Юнг особо подчеркивал: «Медицинское лечение переноса дает пациенту бесценный повод для устранения проекций, возмещение своих потерь и интеграции личности. Стоящие за всем этим импульсы, конечно, поначалу демонстрируют свои темные стороны, как бы мы ни стремились обелить их; ибо неотъемлемой частью делания является umbre solis (тень солнца) или sol niger (черное солнце) алхимиков, черная тень, которую каждый носит с собой, низший, а потому – скрываемый аспект личности, слабость, сопутствующая всякой силе, ночь, следующая за всяким днем, зло, присутствующее в добре. Осознание этого факта, естественно, сопряжено с опасностью стать жертвой тени, но такая опасность также несет с собой и возможность принять сознательное решение не становиться ее жертвой» [608]608
608 Юнг К.Г. Психология переноса. М., 1997, с. 163–164.
[Закрыть]. Анализируя европейскую алхимическую традицию, этот выдающийся психолог отметил то исключительно важное обстоятельство, что без осознания и последующей ассимиляции собственной тени человеческая личность неизбежно будет неполной. «Признание существования тени – достаточный повод для скромности по причине прирожденного страха перед пропастью внутри человека. Предосторожность подобного рода весьма полезна, ибо человек без тени считает себя безобидным именно потому, что он о ней не ведает. Человек же, распознавший свою тень, прекрасно знает, что он не безобиден, поскольку тень вводит в контакт с сознанием целый мир архетипов, архаическую психе и наполняет сознание архаическим воздействиями» [609]609
609 Там же, с. 186.
[Закрыть].
Вместе с тем это абсолютно необходимый шаг на пути собственного развития, и, объясняя скрытый смысл очередного алхимического рисунка, К.Г. Юнг подчеркивает: «Тень теперь перешла вверх, в сознание, и интегрировалась с эго, – что означает шаг в направлении целостности. Ибо целостность представляет собой не столько совершенство, сколько полноту. Ассимилирование тени как бы наделяет человека телом: животная сфера инстинктов, а также первобытная или архаическая психе возникает в поле зрения сознания и уже не может подавляться фикциями и иллюзиями. Так человек становится для самого себя той сложной проблемой, каковой он и является на самом деле» [610]610
610 Там же, с. 184.
[Закрыть].
Как мы можем увидеть, это же принципиальное положение и, что особенно показательно, в тех же самых образах индийская и славянская традиции осознала за тысячелетия даже не до возникновения современной психологии, но еще до возникновения европейской средневековой алхимии. С психологической точки зрения славянский миф о браке первого человека Ивана с Тенью-Марой есть образное описание процесса обретения целостности личности, восприятия в самом себе не только светоносного божественного начала, но и темного животного начала, с которым надо что-то делать. Подобно тому, как в Индии миф о Вритре был, как показал Ф.Б.Я. Кейпер, одним из способов выражения пренатального сознания на уровне «взрослой» психики, так и на Руси миф об Иване-да-Марье был одним из способов обретения собственности целостности человеческой душой. Другой этап этого великого делания в отечественной традиции оказался связан со Сварогом, который, как было показано в предыдущей части, помог человеку обуздать скотское начало его личности.
Определив истинное значение Тени в славянской традиции, нам остается понять, что же значила эта многозначительная фигура в индийской традиции, где она приходилась не женой, а матерью первому человеку. Понять смысл ведийского мифа нам позволяет последовательность изложенных в нем событий. Саранья, родив сначала, по всей видимости, в антропоморфном облике Вивасвату близнецов Яму и Ями, не выдержав солнечного жара, подменяет себя Тенью-Чхаей, ставшей матерью Ману, принимает зооморфный облик кобылицы, в котором, после примирения с мужем, она рождает Ашвинов. На психологическом уровне жар солнца, вероятно, означает мощь божественного сверхсознания, которую не каждый способен выдержать и от которого женская половина души бежит в животное подсознание. В связи с этим стоит вспомнить другое определение К.Г. Юнга, подчеркивавшего, что «тень—некий поверхностный слой бессознательного» [611]611
611 Юнг КГ. Психология переноса. М., 1997, с. 59.
[Закрыть]. Таким образом, индийский миф весьма точно определил людей как существ, которые по своей психической природе изначально находятся на самой грани, причем грани достаточно тонкой, между божественным сверхсознанием, олицетворяемым в данном случае солнечным жаром, и животным бессознательным, олицетворяемым Саранью в облике кобылицы, и грань эта может сдвигаться как в одну, так и в другую сторону. Стоит отметить и весьма ограниченное животворящее начало этой грани – в то время как от одного и того же отца собственно Саранья, будь она в антропоморфном или зооморфном облике, каждый раз рождает пару близнецов, то замещающая ее Чхая-Тень оказалась способна породить только одного Ману.
Завершая сравнительное рассмотрение обоих мифов, остается отметить, что славянская и индийская традиции констатируют наличие у сына солнца тени – воплощение темной или омраченной стороны его души. Однако несмотря на это, он является светоносным божественным потомком – вот в чем главный смысл этого замечательного символа. В человеке есть темное начало, но оно может и должно быть им преодолено, и это никоим образом не влияет на его потенциальную святость или светоносность. В этом заключается коренное отличие индоевропейского мифа от библейского учения о первородном грехе.
Глава 18. Славяне – дети солнца, или основной миф славянского язычества
Уже на примере «Слова о полку Игореве» мы видели идею, согласно которой русичи являются потомками бога солнца, коллективным Дажбожьим внуком. Разительной параллелью этому представлению является чешская сказка «Три золотых волоска Деда-Всеведа». Сказка начинается с того, что некий король, случайно остановившийся на ночь в хижине углежога, оказался свидетелем того, как три старушки-Судьбички определили только что родившемуся сыну углежога жениться на его дочери. Чтобы избежать столь неравного и позорного в его глазах брака, король тщетно пытается погубить сына углежога, а когда все его старания заканчиваются неудачей и бедняк все равно женится на его дочери, дает зятю невыполнимое задание: принести в качестве вена три золотых волоска Деда-Всеведа. Сын углежога отправляется в путь, и дорога его лежит через водную преграду и два королевства, где находятся чудесные предметы. На каждом из трех этапов пути люди просят сына углежога узнать у Деда-Всеведа ответ на важнейшие для них вопросы: перевозчик, перевозя героя через море, просит спросить, когда же наступит конец его работе, в первом королевстве люди хотят узнать, почему перестала нестись яблоня, дающая молодильные яблоки, а во втором королевстве почему перестал бить источник с живой водой, оживлявшей не только умирающих, но и уже умерших. Когда же сын углежога наконец дошел до владений Деда-Всеведа, там его встретила Судьбичка, раскрывшая как герою, так и слушателям сущность этого таинственного персонажа:
«Старушка улыбнулась и промолвила:
– Дед-Всевед – сын мой, ясное Солнышко: утром – дитя малое, днем – мужчина, а вечером – старый дед. Три волоска с его головы я тебе добуду, я ж как-никак крестная.
(…) Тут поднялся сильный ветер, и через западное окно горницы влетело Солнце – старичок с золотой головой» [612]612
612 Чешские и словацкие народные сказки. М., 1990, с. 21.
[Закрыть]. Перед сном Дед-Всевед ответил матери на три вопроса, узнать ответы на которые героя просили люди на его пути, а когда ее сын уснул, Судьбичка выдернула у него из головы три золотых волоска и отдала их сыну углежога. «Утром поднялся сильный ветер, и на коленях старой матушки вместо старичка проснулось красивое золотоволосое дитя, божье Солнышко, простилось с матушкой и вылетело через восточное окно» [613]613
613 Там же, с. 22.
[Закрыть]. Описание пути главного героя к Деду-Всеведу указывает на то, что его владения располагались в потустороннем мире, поскольку, чтобы попасть туда, необходимо было пересечь водную преграду – море, через которое сына углежога перевозит некий перевозчик, напоминающий нам греческого Харона. На потусторонний мир указывают нам и чудесные предметы, находящиеся в двух заморских королевствах, – молодильные яблоки и живая вода, оживляющая даже умерших. О причастности двух этих королевств к дневному светилу красноречиво говорит тот факт, что в благодарность за ответы, благодаря которым эти чудесные предметы вновь обретают свои животворящие свойства, в первом королевстве герою дарят двенадцать белых коней, а во втором – двенадцать черных, явно символизирующих собой двенадцать часов дня и ночи. Но если это так, то и Дед-Всевед оказывается связан с источником вечной жизни и молодости, олицетворяемыми молодильными яблоками и живой водой. Все это позволяет сопоставить два этих королевства чешской сказки с вырием украинской традиции – находящейся за морем и тесно связанной с солнцем чудесной страной, где имеются волшебные источники, дающие исцеление от всех болезней. Также в этой сказке отразилось и представление о троичной природе солнца, напрямую перекликающиеся с упоминанием «трисветлого солнца» в «Слове о полку Игореве».
Наконец, возникает вполне закономерный вопрос: а чьим же дедом являлось дневное светило в представлении этого западнославянского племени? Ответ напрашивается сам собой – дедом, т. е. предком самих чехов, поскольку в противном случае сказка упомянула бы потомков солнца, не будь они людьми. Стоит отметить, что с чисто лингвистической точки зрения слово дед в ряде славянских языков означает не только деда, т. е. непосредственного родителя отца, но предка вообще: польск. dziad – «дед», «прародитель», др. – русск. дѣдъ – «дед», дѣди и отци – «предки», русск. деды – «предки» [614]614
614 ЭССЯ. Вып. 4. М., 1977, с. 227.
[Закрыть]. В пользу того, что Дед-Всевед являлся предком данного западнославянского народа, свидетельствует и этимология самого племенного названия чех, чехи. Следует сразу оговориться, что единства по поводу него среди исследователей нет, однако все предлагаемые версии представляют явный интерес с точки зрения рассматриваемой нами темы. Средневековый чешский летописец Козьма Пражский записал народное предание, что страна и народ получили свое название от имени племенного вождя Чеха, под предводительством которого эта часть славян переселилась на свою новую родину. М. Фасмер полагал, что данное название представляет собой уменьшенную форму от cetьnikъ: ceta – «отряд, толпа», или от celjadinъ [615]615
615 Фасмер М. Этимологический словарь… Т. 4. М., 1973, с. 353.
[Закрыть]. О.Н. Трубачев допускал связь названия чехов с названием жившего до славян на этой территории кельтского племени бойев (лат. Boii, отсюда Богемия, принятое в латиноязычных источниках другое название Чехии) и сближал его со славянским глаголом cesat/cexati, обозначающим рывок, резкое движение, удар. В этом случае племенное название чехов могло обозначать «бойцы». Другие исследователи связывали возникновение данного слова со ст. – слав, чадо, чадъ – «дети, люди, народ». На первый взгляд все эти различные объяснения значения слова чех никак не связаны между собой и даже противопостоят друг другу. Однако ситуация коренным образом изменится, если мы рассмотрим все предложенные толкования с точки зрения солнечной генеалогии славян как таковых и чехов в частности. В этом свете наиболее ранним пластом оказывается связь их племенного названия со словом чадо: чехи как дети, потомки златовласого Деда-Всеведа-Солнца, впоследствии люди как таковые, народ. Народ этот движется вперед, отсюда у интересующего нас термина появляется значение «толпа, отряд». Таким образом, различные этимологии названия чехов оказываются различными этапами осмысления данного слова в свете мифа о солнечном происхождении славянства. Наличие образа солнца в качестве Деда-Всеведа у этого западнославянского народа свидетельствует об общеславянском происхождении данного мифа.
Об общеславянском его характере красноречиво говорят и теснейшие чешско-восточнославянские параллели образов, неразрывно связанных с Дедом-Всеведом-Солнцем. Это и украинское представление о вырии, генетически связанное с двумя заморскими королевствами, которые пересекает по пути к солнцу герой чешской сказки, и образ солнцевой матери, фигурирующей как в чешской сказке, так и в русской поговорке «дожидайся солнцевой матери Божья Суда» [616]616
616 Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения… Т. 2. М., 1868, с. 475–476.
[Закрыть]. Нельзя обойти молчанием и тот исключительно важный факт, что чехи в качестве чад своего Деда-Всеведа-Солнца представляют собой разительную параллель образу «Дажбожьего внука» «Слова о полку Игореве». Солнце, как Дед чехов и русичи, как внуки все того же Дажьбога-Солнца, явно представляет собой две взаимодополняющие половинки единого мирочувствования, свойственного всем славянам и запечатленного в разное время независимо друг от друга у западных и восточных потомков дневного светила.
Однако это далеко не единственные свидетельства существования у славян их основного мифа о собственном происхождении. Следы этого представления в наибольшей степени сохранились в детском фольклоре, который, как неоднократно отмечалось специалистами, во многих случаях сохранял практически до нашего времени весьма архаические языческие представления, но, разумеется, уже в «сниженном» виде. Одним из первых интересующий нас аспект отечественного детского фольклора описал И.П. Сахаров еще в первой половине XIX в.: «В первый день Святой недели (недели после Пасхи. —М.С.) поселяне Тульской губернии выходят смотреть на играные солнца.Взрослые мужчины выходят смотреть на колокольни, как будет играть солнце, а женщины и дети наблюдают появление его на пригорках и крышах домов. При появлии солнца дети поют:
Солнышко, ведрышко,
Выгляни в окошечко!
Твои детки плачут,
Сыр колупают,
Собакам бросают;
Собаки-то не едят,
А куры-то не клюют.
Солнышко, покажись,
Красное, снарядись!
Едут господа бояре К тебе в гости во двор,
На пиры пировать,
Во столы столовать.
По замечаниям поселян, появление солнца на чистом небе и его играние предвещает хорошее лето, благополучный урожай и счастливые свадьбы» [617]617
617 Сахаров И.П. Сказания русского народа. Т. 2, кн. 7. СПб., 1849, с. 75–76.
[Закрыть]. Как видно из этого описания, детская песня – вызывание дневного светила являлась частью связанного с поверьем об игрании солнца взрослого ритуала, в котором участвовало практически все население. Это обстоятельство лишний раз подтверждает, что первоначально запечатленное в этой песне представление о людях как детях солнца не было простой детской фантазией, а принадлежало к обрядовому фольклору целой общины. Поскольку для его передачи от поколения к поколению было необходимо, чтобы его восприняло и запомнило в первую очередь подрастающее поколение, становится понятно, почему данную песню поручали петь именно детям. Обращает на себя внимание, что вызывание дневного светила мотивируется неблагополучием его детей на Земле, а его появление на небосводе оборачивается торжественным пиром. Данная песня на Руси была зафиксирована не только в Тульской губернии, и А.Н. Афанасьев в своем исследовании приводит ее другой вариант:
Как видим, момент неблагополучия детей солнца здесь еще более усиливается: ребята не просто колупают сыр, который не едят ни собаки, ни куры, а уже сами просят есть и пить. Прекращение бедственного положения данный вариант связывает уже не с приездом знатных гостей на обрядовый пир, а с пением петуха – посвященной солнцу птицы, – после чего обед для детей оказывается готов. Наконец, третий вариант данной песни опубликовал Н.М. Гальковский, сопроводив его следующим замечанием: «Одна детская песенка подтверждает, что в народе сохранялось смутное представление о людях, как детях солнца:
Ареал распространения данной песни не ограничивается одной лишь Русью, и по крайней мере один ее вариант был зафиксирован на территории Белоруссии:
Данное обстоятельство еще раз показывает, что эта песня возникла как минимум в эпоху восточнославянского единства. Обращает на себя внимание, что во всех приведенных ее вариантах славянские ребята называт себя детьми дневного светила, что свидетельствует о существовании мифа о славянах как потомках бога солнца. В двух из четырех вариантах речь идет о недостатке у детей еды и питья, в двух других – что в отсутствие солнца ребята не хотят есть сыр, который также отказываются есть и домашние животные. В любом случае отсутствие дневного светила в этой песне перекликается с темой пищи, причем вариант ее отсутствия следует признать более архаичным. Слезы его потомков на Земле побуждает Солнце «выглянуть» на небе, после чего к людям возвращается радость и, судя по всему, изобилие. Поскольку в результате обрядового, приуроченного к определенной календарной дате, вызывания дневного светила преодолевается ситуация недостачи у людей в масштабе всей общины, это говорит о том, что первоначально эта песня предназначалась не для забавы детей, а для магического обеспечения благополучия всего коллектива и явно относилась к сфере взрослого фольклора. Однако этот вывод предполагает то, что и представление о людях как детях солнца первоначально было свойственно не только ребятам, но и вполне взрослым членам племени.
С этими детскими вызываниями солнца следут сопоставить записаную на Волге казацкую песню из так называемого «разинского фольклора»:
Ах туманы вы, туманушки,
Вы туманы мои, непроглядные,
Как печаль, тоска ненавистны!
Изсушили туманушки молодцов,
Сокрушили удалых до крайности!
Ты взойди, взойди, солнце красное!
Над горою ты взойди, над высокою,
Над дубравою ты взойди, над зеленою,
Над урочищем доброго молодца,
Что Степана свет Тимофеевича,
По прозванью Стеньки Разина.
Ты взойди, взойди, красно солнышко,
Обогрей ты нас, людей бедных:
Мы не воры и не разбойнички,
Стеньки Разина мы работнички;
Мы веслом махнем – корабль возьмем,
Кистенем махнем – караван собьем.
Мы рукой махнем – девицу возьмем [621]621
621 Сахаров И.П. Сказания русского народа. Т. 1. СПб., 1841, с. 227.
[Закрыть].
В начале этой песни констатируется исходная ситуация: тоска-туман, одним словом, тьма физическая и духовная, которая придавила казаков. В связи с тем, что солнце является хранителем и защитником праведности на Земле, далее констатируется, что обращающиеся к нему люди отнюдь не преступники, а сподвижники Степана Разина. Не будем забывать то, что в народном сознании князь, царь или вождь является представителем солнца на Земле. Хотя в отечественном фольклоре Разин непосредственно не соотносится с дневным светилом, однако то обстоятельство, что в данной песне он особо именуется «Степан свет Тимофеевич», сразу вызывает в нашей памяти полный титул князя Владимира в былинах – «Свет Владимир, красное солнышко». Отмечая в песне, что они «работнички» Стеньки Разина, казаки подчеркивали, что они отнюдь не чужие небесному светилу и в силу этого вправе расчитывать на его благосклонное внимание и покровительство. Далее идет просьба к солнцу обогреть их, представляющая собой несомненный отголосок языческого солнечного культа. Наконец, песня завершается описанием того, что сделают казаки, согретые его лучами, наполненные его животворящей энергией и избавленные солнцем от тьмы – утвердят свою власть на воде и земле и окажутся после этого способными продолжить свой род. Хотя по своему содержанию этот выдающийся образец взрослого фольклора не имеет ничего общего с детскими вызываниями солнца, тем не менее внутренняя структура обоих типов памятников русского народного творчества едина – сначала яркими красками рисуется картина недостачи, которую люди, Дажбожьи внуки, преодолевают с помощью своего божественного прародителя. Это наблюдение опять говорит нам о весьма древних истоках языческого мирочувствования, которое спустя столетия нашло свое отражение в детском и взрослом фольклоре, описывающим по единому канону не имеющие между собой ничего общего принципиально различные ситуации из мира детей и взрослых, причем не просто взрослых, а восставших против несправедливой угнетавшей их власти казаков.
Основной миф славянского язычества отразился и в «Повести о Петре и Февронии Муромских», написанной Ермолаем-Еразмом.
