Текст книги "Духовная прародина славян"

Автор книги: Михаил Серяков

Сюжет данной сказки весьма интересен и во многом перекликается с частью рассмотренных выше тем. Очевидно, что волшебная мельница, в которую «заход был, а выходу не было», представляет собой символическое изображение загробного мира. Представление о мире мертвых как «стране без возврата» чрезвычайно древнее и встречается нам уже в месопотамских текстах. В пользу этого предположения говорит как то, что эту волшебную мельницу старик задумал построить перед своей смертью, так и то, что от мира живых в сказке она оказалась отделенной огненной рекой – типичной границей между двумя мирами в славянском фольклоре. Понятно, что сам образ мельницы вторичен и появляется лишь с развитием у славян земледелия, примерно тогда, когда вместо небесного охотника в Орионе наши далекие предки начали видеть косарей. Однако замещение одних образов в фольклоре другими, как правило, не происходит случайно, обычно оба образа связаны с какой-то лежащей в их основе глубинной идеей, что и позволяет замещать один образ другим без серьезного ущерба для внутренней логики повествования. И в данном случае это идея загробного мира. Соответственно и сам образ волшебной мельницы, и достаточно распространенный в фольклоре сюжет о том, что отец обещает некоему сверхъестественному персонажу, в данном случае черту, «то дома, о чем он не знает», оказываются поздними вставками в изначальный сюжет. Животные, которыми окружен герой сказки, – это, с одной стороны, его духи-хранители, неоднократно возвращающие его из загробного мира, а с другой стороны, они имеют легко угадываемые проекции на звездном небе. Действительно, описанию молодого охотника и его чудесных помощников на небе соответствуют созвездия Ориона, Большого и Малого Пса, Малой Медведицы и еще одного созвездия, в котором наши предки видели соловья. Последним в принципе могла быть почти любая группа звезд, однако интересно отметить, что и на современных картах звездного неба ниже созвездий Ориона и Зайца размещается созвездие Голубя. То обстоятельство, что в сказке только медведь и собаки могут войти и выйти из заколдованной мельницы, непосредственно перекликается с образом собаки как существа, тесно связанного с погребальным культом в белорусском предании. То, что в конце сказки из всех персонажей лишь один медведь остается в живых и достает живой воды для оживления хозяина и своих товарищей, находит свое объяснение в нахождении посвященного этому животному созвездия в центре неба, у самой небесной оси. В то время как все другие небесные созвездия периодически уходят за горизонт, что понималось нашими далекими предками как их уход в царство смерти, созвездие Малой Медведицы никуда не исчезает с небосвода и в силу этого не только не умирает, но и оказывается способным через какой-то промежуток времени воскресить другие созвездия. Если не учитывать астральную подоснову данного сюжета, рассматриваемый эпизод сказки окажется необъяснимым. Образ связанной с потусторонним миром собаки, спасающей своего хозяина от черта, известен и сербскому фольклору. Он использует общеславянское представление о зайце как воплощении нечистой силы, встреча с которым предвещает несчастье. Заяц, считают сербы, может принести несчастье охотнику, «так как в него может превратиться сатана и появиться перед охотником, и с охотником произойдет несчастье… Он может надеяться на счастливый исход в единственном случае – если у него в ружье есть записка с оберегом и если с ним черная собака без светлого пятна» [154]154
  154 Гура А.В. Символика зайца в славянском обрядовом и песенном фольклоре // Славянский и балканский фольклор. М., 1978, с. 177.


[Закрыть]. Понятно, что образ собаки, спасающей охотника от опасности, вполне естественен и мог возникнуть из повседневной жизни. Однако акцент именно на черный цвет собаки, указывающий на тесную связь с похоронным ритуалом и загробным миром, равно как и то, что спасает она своего хозяина не от обычного хищника, а от черта, указывает на то, что перед нами здесь «сниженный» образ изначально мифологического архетипа. Поскольку треугольник «охотник – связанная с загробным миром собака – черт» встречается нам практически на противоположных концах славянского мира, в Карелии и на берегах Адриатики, это говорит в пользу общеславянского происхождения данного мифологического сюжета. Следует отметить, что собаки не только сопровождали душу человека в загробный мир, что объясняет призыв Ставра и Гавра в белорусском ритуале поминовения предков, но и, что не менее важно, могли воскрешать человека. Весьма показательно, что этот мотив имеется именно в белорусском фольклоре, откуда происходит и легенда о князе Бое и двух его псах. В белорусской сказке «Ученик чародея» главный герой нарушает установленные учителем запреты открывать волшебную книгу и жениться. За это его преследует и убивает чародей, оживает же его ученик благодаря помощи чудесных собак [155]155
  155 Бараг Л.Г. Сюжеты и мотивы белорусских волшебных сказок (систематический указатель) // Славянский и балканский фольклор. М., 1971, с. 194.


[Закрыть]. Полное соответствие данному сюжету, да еще и с астральной подосновой, мы видим и в русской сказке про волшебную мельницу.

История о герое-змееборце, спасенной им царевне и коварном слуге, пытающемся приписать подвиг себе, относится к числу «бродячих» сюжетов мирового фольклора и является достаточно поздней вставкой в первоначальный текст сказки. Кроме того, к первоначальному астральному сюжету был присоединен мотив инцеста брата и сестры Ивана и Марьи, достаточно распространенный в славянском фольклоре. Данный мотив нами будет подробно рассмотрен в последующих частях этой книги, а пока лишь отметим, что, согласно наблюдению В.В. Иванова и В.Н. Топорова само имя Марьи намекает на связь с водой и смертью. Персонаж с данным именем достаточно органически вписывался в посвященный загробному миру миф, одновременно объясняя исчезновение на некоторое время с небосвода небесного охотника. На наслоение на первоначальный текст о загробном мире сюжета об инцесте указывают не только имена брата и сестры, но и тот показательный факт, что царевну – жену Ивана в этой сказке точно так же зовут Марьей, как и его родную сестру. Поскольку сюжет о змееборчестве и, соответственно, о женитьбе на царевне является самым последним наслоением на первоначальный сюжет, в предпоследнем варианте сказки речь шла именно о браке между братом и сестрой.

Проведя анализ сюжета данной русской сказки, мы видим, что изначально он был посвящен небесному охотнику и его животным духам-хранителям, которые, за исключением медведя, все периодически умирали (уходили за горизонт, попадали в место, куда «заход был, а выходу не было»), а затем с помощью единственного незаходящего созвездия возвращались к жизни с тем, чтобы совершить очередной цикл своего движения по небу, разыгрывая перед человеческим взором извечную драму жизни и смерти. Затем, не позднее эпохи индоевропейской общности, в сюжет добавляется мотив инцеста брата и сестры, которая становится причиной смерти главного героя. С развитием у славян земледелия место загробного мира начинает обозначать собой волшебная мельница без выхода, давшая название самой сказке. На последнем этапе на сюжет повествования наслаиваются два «бродячих» фольклорных сюжета: об отце, обещающем черту то дома, о чем он сам не знает, – своих неродившихся детей, и о герое-змееборце, спасающем от чудовища царскую дочь и погубленном подлым слугой, но затем воскресшим. Последний сюжет, вытесняющий из общественного сознания факт инцеста между братом и сестрой, хронологически оказывается самым поздним, поскольку уже предполагает знакомство славян с царской властью. Такова в общих чертах эволюция сюжета данной сказки. Даже если принять за точку отсчета индоевропейскую общность, эта сказка указывает, что нашим далеким предкам был знаком образ умирающего и воскресающего бога за многие тысячелетия до самого возникновения христианства, не говоря уже о времени насаждения на Руси новой религии. Это обстоятельство позволяет лучше понять странное с ортодоксальной точки зрения, на первый взгляд, утверждение христианской секты духоборов, сохранившей немало полуязыческих черт. Ее приверженцы еще в начале XX в. на вопрос, знают ли они Христа, давали такой ответ: «Предки наши знали Бога прежде Христа» [156]156
  156 Животная книга духоборцев. СПб., 1909, с. 27.


[Закрыть].

Легко заметить достаточно большое количество совпадений между русской сказкой и приведенным выше древнеегипетским мифом об Осирисе. Очевидно, что своим возникновением они обязаны не прямому заимствованию в историческую эпоху, против чего говорит чрезвычайная территориальная и хронологическая отдаленность обеих культур, а более или менее похожим развитием единого архетипа, имеющего общую для всего человечества астрономическую подоснову, в более или менее сходных условиях хозяйствования. В обеих традициях мы видим центральный мотив смерти и воскресения главного персонажа. Общим оказывается даже мотив инцеста с сестрой, которая в русской сказке играет резко отрицательную, а в египетском мифе – исключительно положительную роль. Как русская сказка, так и конструкция пирамиды Хеопса указывают на важную роль незаходящего северного созвездия, обеспечивающего воскресение главного героя. Если у египтян это было созвездие Дракона, то на Руси вследствие прецессии, в результате которой полюс мира переместился из созвездия Дракона в созвездие Малой Медведицы, эту роль играет медведь. Если в Египте Осирис воспринимался как всеобщее животворящее начало, то в Польше вооруженный палицей охотник назывался богом жизни. Более того: определение западнославянского Живе как «верховного владыки Вселенной» находит свою аналогию в древнеегипетском определении Осириса как «владыки всего сущего» и «хозяина Вселенной». Если изначально идея смерти и последующего воскресения ассоциировалась у людей с регулярно восходящими, затем пропадающими за горизонтом и впоследствии снова восходящими созвездиями, то с возникновением земледелия у человеческого разума появилась еще одна образная аналогия на тему бессмертия: рождающееся, срезаемое, т. е. убиваемое, захораниваемое в землю, а затем снова оттуда прорастающее воскресшее зерно. На это его качество недвусмысленно указывают посвященные зерну русские народные загадки, сравнивающие его с похороненным, но воскресшим покойником:

 
«Покойник, покойник умер во вторник,
Пришел поп кадить, а он в окошко глядить»;
«Зарыли Данилку в сырую могилку,
А он полежал, полежал, да на волю побежал.
Стоит, красуется, на него люди любуются» [157]157
  157 Загадки. Л., 1968, с. 74.


[Закрыть].
 

Неудивительно, что, увидев еще один цикл воскресения, на этот раз не на небе, а на Земле, человек связал между собой оба смысловых ряда. Поскольку восход созвездия Ориона знаменовал начало наиболее благоприятного времени для обработки земли, а его заход – окончание сельскохозяйственных работ, становится понятным перенос на него черт земледельческого божества. В силу этого в Египте мы видим тесную связь Осириса с выращиваемыми человеком растениями и злаками, а у славян достаточно позднее восприятие созвездия Ориона в качестве косарей или пахарей. Все эти примеры дают нам возможность проследить логику развития этого образа в условиях развитого земледельческого общества.

Как выглядел сюжет русской сказки на ранних ее этапах, нам поможет понять сказка, записанная на Украине: «Хто уявляе сонца, як обличчя панни, той каже, що воно ходить ногами чоловiка, якого проковтнуло. Казна. Жив на свiтi один чоловiк. Цей чоловiк харчувався тiльки тим, що пiймае рибку, чи застрелить зайця, а може й утку. Полюванням вiш займався через те, що нi з чого було жить; не мав на землi нiчогiсiнько, крiм рулиницi. Один раз пiшов вiн полювати на зацiв; пiшов дак ще було темно. Ходив по зарослях, по болотах, а потiм вийшов на поле. Тшльки вийшов, зараз почала викочуватыся панна-сонце. Вперше вона грiла слабо, а як тiльки поднiматись, то рот ставов бiльшим i бiльщим i накiнець так розкрила, що не видно носа, нi очей, нi ушей. В цей мент чоловiк-охотник стояв коло caмoi панни-сонця. I вона, розкриваючи свiй рот, торкнулася чоловiка, а щоб вiн не мешав, вона взяла да й заховала до своего величезного рота» [158]158
  158 Петров В. М1тологема «сонца» в украинских народных в1руваннях та в1зан’пйско-гелл1шстичний культурный цикл // Етногрфйчний вгсник. Кн. 4. Киев, 1927, с. 100–101.


[Закрыть]. Как видим, украинская сказка рисует нам еще доземледельческий уклад жизни, когда человек жил только охотой и рыболовством. Весьма показательно, что, согласно этой сказке, охотился он ночью, еще до восхода солнца. Небесное светило, описываемое здесь в качестве госпожи-панны, как бы совершенно случайно, безо всякого мотива проглатывает охотника. Как видим, украинская сказка еще не содержит ни мотива инцеста, ни последующего воскрешения охотника. Гибель последнего здесь вообще ничем не мотивирована и становится понятной лишь в том случае, если принять во внимание, что, как мы видели выше, в русской и целом ряде других индоевропейских традиций, охотник символизирует собой созвездие Ориона. Смысл украинской сказки раскрывается лишь при учете астрального подтекста: созвездие исчезает с небосвода с восходом солнца, дневное светило как бы проглатывает его.

Сравнивая между собой приведенные выше предания и сказки всех восточнославянских народов, мы видим как общее, так и различное в дошедших до нас фрагментах единой традиции. В памяти всех трех народов сохранился образ охотника. То, что его сопровождают две собаки, сохранилось у русских и белорусов, но исчезло у украинцев. В разной степени у всех трех народов сохранилась связь охотника со смертью или загробным миром: в русской и украинской сказках он гибнет, у белорусов с культом умерших предков оказываются связаны две его собаки. Только в белорусской традиции сохранились такие важнейшие моменты, как имя охотника, его многоженство и то, что он был прародителем их народа. С другой стороны, в ней оказался утраченным не менее важные моменты его связи с созвездием Ориона и его гибели от женского персонажа, что в большей или меньшей степени сохранилось в русской и украинской традиции. Наконец, только в русской сказке сохранился мотив воскрешения охотника и его связи с созвездием Малой Медведицы. Таким образом, в свете сравнительного анализа с индоевропейской мифологией мы видим, что различные фрагменты восточнославянской традиции восходят к единому первообразу и взаимно дополняют друг друга. Следовательно, мы можем сделать вывод, что хоть имя Боя как родоначальника племени сохранилось лишь в Белоруссии, он также присутствовал в русской и украинской мифологии на ранней стадии развития. У каждого из восточнославянских народов до нашего времени сохранились лишь отдельные черты небесного охотника-прародителя, однако то, что утрачивалось одним народом, зачастую сохранялось у соседних братских народов, и наоборот.

Образ небесного охотника имеет огромное значение как для славянских и других индоевропейских народов, так и для всего остального человечества. Значение этого образа состоит не только в том, что он является внешним, наглядным показателем самого первого и, в силу этого, исключительно важного этапа развития человечества, но и, в еще большей степени, во внутреннем, духовном содержании данного этапа. Если обратиться ко внешнему значению данного мифа, то весьма возможно, что по развитию его сюжета и географической локализации различных вариантов мы можем проследить следы деления человечества на предков соответственно индоевропейцев и неиндоевропейцев. В Африке, Азии и Америке у различных народов неоднократно встречалось представление, когда одна или несколько звезд созвездия Ориона воспринимались как дичь, на которую охотится небесный охотник. К числу этих народов, как следует из каталога Ю.Е. Березкина, относятся готтентоты, бушмены, тсвана, каранга, тибетцы, приверженцы индуизма, калмыки, тувинцы, телеуты, алтайцы, теленгиты, хакасы, тофалары, балаганские буряты, буряты, монголы, сарси, гровантр, вичита, кауилья, купеньо, луизеньо, павиоцо, чемеуэви, южные юте (вероятно), явапай, мохаве, марикопа, кокопа (вероятно), диегеньо (типам, камиа), килива, сери, западные апачи, мескалеро, липан. Древнейший случай письменной фиксации этого сюжета мы видим в шумерской мифологии, где говорится о превращении Думузи, за которым охотятся демоны смерти, в газель. Хоть там и не упоминается астральная проекция данной метаморфозы, однако на всех только что перечисленных континентах отождествление дичи с частью созвездия Ориона неоднократно фиксировалось этнографами. У индоевропейцев подобное развитие сюжета однозначно фиксируется только в Индии, где созвездие Ориона оказалось разделенным на два созвездия: Мригаширша, буквально «голова антилопы», и преследующее ее созвездие Ардра, в котором индусы видели дикого охотника. В свете всего вышеизложенного мы вправе предположить влияние в этом вопросе туземных представлений на мифологию индоариев.

С этим наблюдением следует сопоставить тот факт, что для индоевропейцев оказывается характерно представление об Орионе как о своем первопредке. Напрямую об этом говорит армянская, белорусская и индийская мифология (у последней в тех вариантах мифов, в которых фигурирует «господин потомства» Праджапати), заметны следы этого представления в греческой мифологии, а у скандинавов этногенез заменяется социогенезом. Хоть у некоторых неиндоевропейских народов мы также видим отголоски представлений об Орионе как о первопредке, в целом они достаточно слабы и немногочисленны. В Египте Осириса именовали «отцом и матерью человечества», а в историческую эпоху мы видим, как фараоны монополизировали миф о происхождении от этого бога. Такие же отголоски мы видим у африканского племени сонге, видевших в Поясе Ориона собаку, охотника и дичь, считая последнюю первопредком людей и всех млекопитающих; венгров, у одного японского клана и у племени американских индейцев в Андах. Последний пример показывает, что соответствующий миф уже существовал к началу заселения Америки предками будущих индейцев. О древности представлений об Орионе как прародителе свидетельствует как нанесенный на оборотной стороне его изображения календарь беременности на пластине из бивня мамонта, так и широко распространенное представление о гиперсексуальности олицетворяющего данное созвездие персонажа. Логическое развитие идеи гиперсексуальности Ориона, многократно подчеркнутое как в связанных с ним мифах, так и в описании его внешнего облика, вело к тому, что люди стали видеть в нем своего небесного предка. Все эти факты говорят о том, что некогда сюжет о происхождении людей от Ориона существовал и был распространен почти на всех континентах, что свидетельствует об общечеловеческом происхождении данной идеи, однако к моменту фиксации мифов аборигенов этнографами успел уже основательно забыться. Таким образом, мы видим, что у большинства неиндоевропейских народов образ великого первопредка со временем стерся из памяти, потихоньку вытесняемый образами более поздних родоначальников отдельных племен.

Хоть степень сохранности мифа об Орионе как о своем небесном прародителе у отдельных индоевропейских народов оказывается различной, в целом это свидетельствует о гораздо лучшей родовой памяти данной языковой семьи по сравнению со всем остальным человечеством. В то время как предки индоевропейцев в основе своей сохранили представление о небесном охотнике как своем первопредке, у остальной части человечества получает преимущественное развитие сюжет, согласно которому в данном созвездии начинают одновременно видеть и охотника, и его дичь. Сейчас трудно однозначно определить причину подобной дифференциации, однако факт остается фактом: с учетом отмеченных выше исключений водораздел между обоими сюжетами, связанными с созвездием Ориона, достаточно четко отделяет индоевропейскую и неиндоевропейскую части человечества.

Установление времени возникновения этого мифологического образа открывает нам чрезвычайно важные страницы духовной истории славян. Благодаря предпринятому исследованию белорусского предания об охотнике – прародителе своего народа, имеющего параллели не только в славянской и индоевропейской, но даже и в общечеловеческой мифологии, мы наконец узнаем о том, о чем умолчал Нестор и все следовавшие ему христианские летописцы. Проведенное исследование позволило нам восстановить представления наших далеких предков о своем собственном происхождении начиная с незапамятных времен каменного века, примерно 100-тысячелетней давности. Для сравнения отметим, что письменная история человечества насчитывает всего лишь пять тысячелетий, а библейская хронология, принятая после Крещения Руси, вела отсчет от Сотворения мира, которое, по принятому большинством древнерусских книжников так называемому мартовскому стилю, произошло в 5508 г. до н. э. по современному летоисчислению. Соответственно и Адам, первый человек в библейской традиции, был сотворен Богом около семи с половиной тысяч лет тому назад. Народная память белорусов бережно сохранила миф о своем происхождении, который оказался примерно в десять раз древнее навязанного ей библейского мифа.

Сохранившиеся у белорусов предания о прародителе своего народа князе Бое, равно как и генетически родственные ему представления восточных и западных славян, восходят к каменному веку, а то и к возникновению Homo sapiens, человека современного вида. Они красноречиво свидетельствует о непрерывности родовой памяти далеких предков славян на протяжении последних 70—100 тысячелетий. Тот факт, что предание о Великом Охотнике передавалось из уст в уста многими десятками тысяч поколений и дошло у белорусов практически до наших дней, однозначно свидетельствует о том, что люди на протяжении всего этого периода воспринимали его в качестве предка, в противном случае это предание просто не сохранилось бы. Однако эта непрерывность родовой памяти автоматически предполагает и непрерывность существования в этот период и ее носителей – далеких предков славян. Об этом говорит и сама форма белорусских преданий о Бое – несмотря на их генетическое родство с аналогичными индоевропейскими мифами, они не являются заимствованиями ни из греческой, ни из армянской, ни из скандинавской или какой-либо другой мифологии, что предполагает их самостоятельное развитие из изначального прамифа. Таким образом, вряд ли правильно рассматривать возникновение праславян как результат механического смешения носителей двух или более археологических культур в сравнительно позднюю историческую эпоху, как это делают некоторые археологи. Несмотря на все смешения, контакты и культурные влияния, несомненно имевшие место, наличие родовой памяти красноречиво говорит о существовании восходящего к каменному веку ядра, образовавшего впоследствие славянское племя.

Однако, как бы ни важны были эти обстоятельства для изучения древнейшей истории наших предков, значение образа небесного охотника для духовного развития было еще большим. Во-первых, весьма показательно, что первобытные люди увидели источник и первопричину своего бытия именно в звездной вышине, почувствовав с ней какую-то таинственную внутреннюю связь.

Важно и то, что это восхищение и чувство внутренней сопричастности со светилами на ночном небосклоне не ограничилось одним или двумя индивидумами, а стало общим духовным достоянием всего племени, представлявшего собой тогда зародыш всего современного человечества. Весьма показательно, что из всего множества звезд первобытные люди выделили именно созвездие Ориона, в котором они увидели небесного охотника и своего прародителя, которому со временем они стали поклоняться. Создание мифа о небесном охотнике-прародителе стало, таким образом, переломным моментом, когда впервые в человеческом сознании Небо и Земля, а точнее, человек на Земле, оказались связаны между собой. Возможно, это и стало первым религиозным откровением человечества. Следует отметить, что в силу своей природы, еще во многом отягощенной животными и полуживотными инстинктами, первобытные люди восприняли его на своем уровне, в результате чего у небесного охотника и появилась тяга к сексуальному насилию и безудержному истреблению животных.

Во-вторых, как ни важна была фигура первопредка для первобытного сознания, образ Ориона ею не ограничился. Не требовалось особо много внимания, чтобы заметить, что это созвездие из года в год сначала появляется на небосводе, а затем исчезает с него. Все это естественным образом осмыслялось как рождение, смерть и последующее возрождение олицетворяющего данное созвездие мифологического персонажа. Когда благодаря своей интуиции первобытные люди осознали это великое космическое явление применительно к себе, тогда они, соединив земное и небесное, впервые в истории поставили вопрос о великой тайне жизни и смерти. Хоть это произошло, по всей видимости, не в момент создания мифа, а несколько позднее, однако вся логика внутреннего развития этого образа неуклонно вела человеческое сознание к постановке этого наиболее животрепещущего для него вопроса. Хоть отнюдь не во всех записанных этнографами мифах Орион выступает как носитель бессмертия, далеко не случайно, что в двух древнейших дошедших до нас памятниках мифологии Древнего мира, египетской и шумерской, он оказывается умирающим и воскресающим богом. Становится понятно, почему польский Живе оказывается олицетворением жизни, а Шива и Праджапати в индуизме владеют секретом просветления человеческой души и избавления ее от последующих перерождений. Отметив связь между данным созвездием и порождающим началом, первобытное сознание связало движение звезд на небе с переселением человеческих душ, установив на мифопоэтическом уровне связь между земными и небесными явлениями. В свою очередь, это привело пытливый человеческий ум к великой загадке жизни и смерти. Наиболее ярко это проявилось опять-таки в египетской религии, центральным персонажем которой стал Осирис-Орион, проложивший другим дорогу к бессмертию. То, что это не было случайностью, доказывают схожие персонажи, олицетворяющие собой данное созвездие, которые встречаются нам в таких не связанных между собой в историческую эпоху культурах, как месопотамская и русская, будучи известны соответственно как Думузи и Ваня из сказки про волшебную мельницу. Все эти примеры показывают, что именно Орион был изначальным архитипом умирающего и воскресающего бога, известного в религии многих народов.

В-третьих, даже в тех культурах, где фигура умирающего и воскресающего бога не играла заметной роли, мы видим, что олицетворяющие данное созвездие божества занимали подчас главенствующее положение в соответствующих пантеонах. Таков был скандинавский Один, индийский Рудра-Шива, польский Живе, Нанабуш североамериканских индейцев. Все это опять ставит вопрос о древности культа Ориона у человечества. Насколько мы сейчас можем судить о древнейших религиозных верованиях человеческого рода, представление о боге как таковом не является изначальным и возникло у человечества в результате более или менее длительного развития. Наука пока не в состоянии дать окончательного ответа о побудительных причинах и времени возникновения образа бога в сознании человечества, и поэтому мы лишь перечислим основные теории, высказанные по этому поводу. Братья Гримм и их последователи по мифологической школе полагали, что в образах богов древние люди олицетворили такие явления природы, как солнце и луну, небо, тучи, гром и т. п. Г. Спенсер считал, что образ бога возник из культа предков, а сам бог являлся как бы обобщенным предком.

Д. Фрейзер и близкие к нему исследователи видели в богах своего рода олицетворенные колдовские акты, к признанию существования и мощи которых древний человек пришел, когда разуверился в своей собственной способности магически действовать на мир. Католический кардинал В. Шмидт попытался обосновать теорию «прамонотеизма», в основе которой лежала опять-таки библейская концепция «божественного откровения». Согласно ей вера в Верховное Существо была свойственна всем народам. 3. Фрейд с точки зрения своего психоанализа видел в боге отражение подавленного образа отца. Э. Дюркгейм и его последователи трактовали бога как олицетворение непонятных человеку социальных сил, действующих на него. И.М. Дьяконов предположил, что понятие бога появилось, когда человек осознал закономерность и ритмичность явлений природы. Некоторые современные исследователи полагают, что одним из истоков образа бога был дух – учредитель и покровитель возрастных инициаций. Мы видим, что в образе Ориона сочетается большинство ключевых признаков, которые, с точки зрения создателей соответствующих теорий, и привели к созданию образа бога. Это было заметным природным явлением, быть может, не таким заметным, как солнце и луна, но, как свидетельствует календарь из Германии, первобытный человек явно обращал на него внимание. Оно ритмично появлалось и исчезало на небосводе. Как было показано, представление о небесном охотнике как о прародителе зафиксировано на всех континентах, кроме Австралии. Нельзя исключать, что на этот миф наложился и подавленный образ отца. Охота с древнейших времен была тесно связана с магией. Что касается Ориона как олицетворения даже не столько социальных, сколько эволюционных сил, то речь об этом пойдет ниже, а пока лишь отметим, что в двух древнейших ближневосточных религиях соответствующие божества были непосредственно связаны с царской властью и высокий социальный статус присущ некоторым их собратьям как в индоевропейском ареале, так и в неиндоевропейском. Имеющийся материал не дает оснований говорить об особой связи Ориона с инициациями, исключение составляет разве что фигура скандинавского Одина, бывшего, по мнению специалистов, покровителем воинских союзов и воинских инициаций. Понятно, что из одновременного присутствия в образе Ориона большинства черт, которые, по мнению авторов различных теорий, и привели к возникновению идеи бога как таковой, не следует делать прямолинейный вывод о том, что рассматриваемый персонаж и был богом у первобытного человечества до начала расселения его со своей изначальной прародины.

Дело обстоит сложнее, чем может показаться на первый взгляд. С одной стороны, мифологический образ Ориона объединяет большинство черт, которые различные исследователи считали ключевыми для появления у человечества образа бога, что, в сочетании с широчайшей распространенностью мифа о нем, делает его почти идеальной кандидатурой на роль первого бога человечества. К этим чертам следует добавить и то, что благодаря мифу о небесном охотнике в сознании первобытного человечества оказались объединены такие подчас противоположные начала, как земное и небесное, мир людей и мир мертвых, жизнь и смерть, охотник и жертва, пространство небес, которое пересекает это созвездие, и время, которое ему для этого требуется. В образе Ориона все эти важные для человека дуальные позиции объединяются и существующие между ним противоречия исчезают. Это тем более повышало значимость мифа о нем. С другой стороны, у нас нет никаких данных о существовании образа бога ни в самом начале становления человечества современного вида, ни к началу его расселения с его первоначальной прародины. Кроме того, во многих сохранившихся традициях это созвездие фигурирует как небесный охотник, первопредок, культурный герой, но не бог в собственном смысле этого слова. В ряде случаев, безусловно, имело место оттеснение на второй план этого персонажа более поздними богами, однако это объяснение может не подойти для мифологии тех живших в условиях каменного века народов, у которых еще не сформировался достаточно развитый пантеон. К тому же мы видим, что Осирис и Думузи, первые известные нам по письменным источникам божества, отождествляемые с созвездием Ориона, уже достаточно отошли от образа небесного охотника, известного нам по мифам многих других народов, сохранив при этом целый ряд ключевых черт, объединяющих их с этим персонажем. Это свидетельствует о заметной эволюции, пройденной этим образом в условиях перехода от охоты к скотоводству, а затем и к земледелию, равно как и сложению классового общества и образованию государства. Все эти соображения приводят нас к выводу, что в момент возникновения мифа о небесном охотнике Орион богом в собственном смысле этого слова еще не был. Судя по всему, идея бога появилась у человечества в более позднюю эпоху. Однако мы смело можем утверждать, что образ Ориона сыграл в его возникновении весьма значительную роль. Как было показано в этой книге, есть все основания считать, что первобытные люди увидели в этом созвездии фигуру небесного охотника еще до начала расселения со своей прародины, что делает этот мифологический образ одним из древнейших, если вообще не самым древним в религиозном сознании. Поскольку нет более ранних или более распространенных в мировом масштабе мифов о происхождении человечества, мы с достаточной степенью уверенности можем утверждать, что это древнейший миф на данную тему, который возник у наших далеких предков еще до начала разделения человечества. После заселения человеком современного вида всех обитаемых им континентов этот образ распространился по всей Земле, став, в буквальном смысле этого слова, общечеловеческим. Впоследствии, под влиянием победившего матриархата, образ небесного охотника-прародителя был оттеснен на второй план, что нашло свое отражение в рассмотренных мифах о его гибели по вине женщины, сохранившихся у разных народов. Однако, что принципиально, образ Ориона был оттеснен, но не исчез полностью в общественном сознании. Наконец, когда человечество созрело до появления у него образа бога, в его коллективном бессознательном, благодаря мифу о небесном охотнике, уже существовал готовый архетип для этого нового и исключительно важного для него образа. Можно выделить следующие ключевые черты этого архетипа, легшие в основу последующих представлений о боге у большинства народов земного шара: обитающее на небе антропоморфное существо, наделенное огромной силой и сверхъестественными способностями, имеющее прямое отношение к великой тайне жизни и смерти. Все эти черты небесного охотника унаследовали от него огромное множество богов, которые открыли для себя различные народы во всех уголках нашей планеты. Следует отметить, что весь набор этих черт в комплексе впервые появляется у человечества именно в связи с мифом об Орионе, который гораздо древнее мифов о богах тех или иных культур. К этим базовым чертам данного архетипа следует добавить и отмеченное выше одновременное присутствие в образе Ориона большинства черт, которые, согласно различным теориям, и привели к возникновению идеи бога как таковой. Обладая огромной животворящей, в первую очередь сексуальной, силой, небесный охотник стал образцом для возникновения образа бога-предка. Периодические появления и исчезновения на небосводе этого созвездия, как отмечалось выше, естественным образом способствовали возникновению образа умирающего и воскресающего бога, древнейшие примеры чего мы видим в Египте и Междуречье. Дальнейшее развитие этого образа логическим образом вело к появлению образа бога-судьи загробного царства, охраняемого его собаками, который судил человека за его земные дела и, в соответствии с ними, его наказывал или вознаграждал. Все эти обстоятельства позволяют нам предположить, что отождествленный с созвездием Ориона мифологический образ небесного охотника стал архетипом бога как такового если не для всего человечества, то по крайней мере для большей его части. Именно на эту уже существующую единую архетипическую основу и стали накладываться новые представления о тех или иных богах, когда поклонение им стало возникать независимо друг от друга у разных народов земного шара. Таким образом, идущий из глубин десятков тысяч лет миф о небесном охотнике сыграл огромную роль в развитии религиозных представлений человечества на раннем этапе его истории, создав сначала представление о небесном предке-прародителе, а затем способствуя возникновению понятия о боге как таковом. Если предложенная схема возникновения мифа об Орионе, ставшем впоследствии архетипом бога для последующих эпох, верна, то она позволяет существенно уточнить процесс возникновения образа бога у человечества. Мы видим, что он протекал в три этапа. На первом этапе возник миф о небесном охотнике-прародителе, далее, под влиянием матриархата, он оказался оттеснен на второй план, став архетипом антропоморфного небесного сверхъестественного существа как такового, и, наконец, на третьем этапе, когда для этого сложились все необходимые предпосылки, он в существенной степени повлиял на возникновение образа бога у различных народов, который формировался у них в разные эпохи, формально независимо друг от друга.