Текст книги "Духовная прародина славян"
Автор книги: Михаил Серяков
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)
Помимо функций супруга Матери-Земли и хранителя ее чрева змей в мифологии многих народов обладал целым рядом других черт, в первую очередь мудростью и бессмертием. Змеи обитали у воды, а эта стихия традиционно ассоциировалась с миром мертвых. Этих пресмыкающихся человек традиционно изображал волнистой линией, точно так же, как он изображал воду. В результате этого у целого ряда народов возникло представление, что умершие предки принимают форму змей. Это поверье было широко распространено на Африканском континенте, а у индоевропейских народов зафиксировано у литовцев, греков и римлян, которые изображали своих ларов одновременно и в человеческом, и в змеином облике. К ним примыкает и осетинское поверье, согласно которому мясо змеи обновляет стареющие души умерших. Аналогичные верования встречаются и у части восточных славян: «Белорус не только представляет себе домового в образе змеи, но даже и по происхождению считает его едва ли не змеей» [260]260
260 Демидович П. Из области верований и сказаний белорусов // ЭО, 1896, № 1, с. 118.
[Закрыть]. В пограничной с Белоруссией Смоленской губернии считалось, что в каждом доме есть домовая змея и без такой змеи дом существовать не может. В белорусских поверьях XIX в. домовой в облике змея-цмока носит своему хозяину деньги, делает его нивы плодородными, коров дойными и наблюдает за порядком в доме. С другой стороны, археологические раскопки в Новгороде показывают, что головы драконов в этом городе достаточно часто украшают собой ручки ковшей, кровли домов и ритуальные жезлы. Касаясь причин помещения этого символа на сосуды для воды, В.М. Василенко отмечает: «Мы не знаем точно значения змия-дракона, но можем догадываться о том, что оно было положительным, иначе не стали бы держать его в своем доме новгородцы, не стали бы украшать его изображениями предметы своего быта – ковши, сосуды для воды, браги и меда. <…> Изображение змиев-драконов не сразу ушло из быта новгородцев, где они, конечно, были не только украшением, но и своеобразным оберегом: охраняли от зла, способствовали благополучию» [261]261
261 Василенко В.М. Образ дракона-змия в новгородских деревянных ковшах // Древности славян и Руси. М., 1978, с. 330.
[Закрыть]. Все это указывает на то, что в эпоху матриархата змей оказывался подателем благосостояния земледельцам и скотоводам. Анализируя мифологические представления о змее балканских славян, Н.Н. Велецкая отмечает: «Из сложных представлений о нем для нас важно выделить такие качества: связь с миром предков, с космическим “тем светом”; сверхъестественные способности, особенно такие, как становиться и человеком, и змеем, внешние атрибуты того и другого… Основная функция змея – мифического предка, согласно славяно-балканской фольклорной традиции, состоит в защите покровительствуемой им общины от стихийных бедствий, охране посевов и ниспослании на них благодетельной влаги, а также в поддержании здорового, крепкого, чистого духом потомства. Распространенный у разных славянских народов мотив особой благосклонности змея к красивым женщинам, явление им в образе красавца, возникающего из пламени в очаге, у южных славян приобрел наиболее яркое проявление в эпическом мотиве происхождении самых могущественных юнаков от змея – любовника земной женщины» [262]262
262 Велецкая Н.Н. Языческая символика… М., 1976, с. 35.
[Закрыть]. Уже с моральной оценкой данные представления встречаются в верованиях русских старообрядцев, согласно которым после смерти нечестивых людей их души переселяются в «скотов, гадов и прочее», а из них переходят вновь в души новорожденных младенцев. В совокупности все эти данные позволяют говорить, что и у славян некогда были представления о змеях, как воплощении душ умерших предков.
Однако змеи обладали гораздо большим сокровищем, чем просто материальное благосостояние. О связи змеи с бессмертием в отечественной традиции наглядно свидетельствует былина о Михайло Потыке, где именно «змея подземельная» приносит герою живую воду, с помощью которой он, в большинстве вариантов этого текста, оживляет свою умершую супругу. В одном из вариантов сказки о Василисе-золотой косе живая вода называется змеиной [263]263
263 Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения… Т. 2. М., 1868, с. 551.
[Закрыть]. Подобные представления о змеях как хранителях бессмертия чрезвычайно архаичны и восходят к эпохе матриархата, когда эти пресмыкающиеся считались не противниками людей, а их покровителями. Осознающий смертность своего физического тела человек не мог не отметить превосходство змей над собой в этом отношении. В совокупности все это привело к тому, что змеи стали восприниматься как владеющие тайнами жизни и смерти могущественные существа, заручиться благосклонностью которых было весьма полезно как в этом, так особенно в загробном мире.
Логическим развитием этих представлений стало отдание умершего под покровительство змея как обладателя бессмертия и обожествленного предка в загробном мире. В этом отношении явный интерес представляют захоронения уже срубной культуры, носители которой погребали своих соплеменников в эмбриональном положении в чреве Матери-Земли. Так, в кургане близ хут. Дурновского в бассейне р. Хопра найдено погребение этой культуры со скорченным костяком и сопровождавшими его тремя костяками змей: «Позвонки одной змеи были расположены легким зигзагом в ногах погребенного, за плиткой краски, позвонки другой лежали клубком на уровне груди, и третьей – резкими зигзагами у спины, головой к куску краски». При раскопке курганов Три Брата у Элисты в кургане № 9 найдены «скелеты двух больших змей», в другом кургане той же группы – бронзовая булавка с изображением змей [264]264
264 Формозов А. А. Материалы к изучению искусства эпохи бронзы юга СССР // СА, 1958, № 2, с. 141.
[Закрыть]. Эти данные о несомненно охранительной роли змей в погребальном ритуале срубной культуры представляют несомненный интерес для нашего исследования не только потому, что эта археологическая культура располагалась на юге нашей страны, но еще и потому, что она принадлежала родственным славянам ираноязычным скифам [265]265
265 Артамонов М.И. Киммерийцы и скифы. Л., 1974.
[Закрыть]. О том, что подобные представления о змее – защитнике умерших некогда существовали и у восточных славян, свидетельствует записанная в XIX в. быличка «Деньги в гробу», дополненная уже новыми религиозными напластованиями: «Сибирский богач Твердышов, говорят старожилы, зашил собственноручно в подушку все свои бумажки и просил своего приказчика положить эту подушку в гроб ему, под голову. После смерти… могила Твердышова была разрыта, открыта гробовая доска, но деньги взять было нельзя, потому что вокруг головы мертвеца обвилась страшная змея и бросалась на всех, кто только близко подходил. Говорят, что священник будто бы проклял Твердышова и он провалился в бездонную пропасть» [266]266
266 Сказки и предания Самарского края, собр. и зап. Д.Н. Садовниковым. СПб., 1884, с. 363.
[Закрыть]. В силу этого внезапное появление подземной земли в былине о Михайле Потоке получает не только мифологическое, но даже археологическое объяснение.
Все это вместе взятое привело к религиозному поклонению змею, ставшему важной чертой матриархальной религии. Память о той далекой эпохе сохранилось в белорусском фольклоре, где прямо говорится о религиозном поклонением цмоку-змею, связанному с человеческими жертвоприношениями:
Это описание оказывается достаточно стабильным и повторяется из одного духовного стиха в другой:
Весьма показательно, что это свидетельство о поклонении змею сохранилось в той же самой традиции, которая сохранила до нашего времени память об охотнике-прародителе Бое. Сохранение обоих этих фактов в памяти белорусского народа красноречиво показывает, что здесь мы имеем дело с двумя различными периодами развития религиозно-мифологических представлений наших далеких предков.
Данные индоевропейского языкознания свидетельствуют о почитании этого пресмыкающегося в эпоху единства этих народов: др. – инд. ahi – «змея», но гот. weihs – «святой», греч. αγιοζ – «святой»; греч. ιεροζ – «святой», но др. – инд. him – «змея»; лат. colubra – «змея», но лат. colere – «почитать, поклоняться» + др.-в. – нем. uoba – «сакральное действие»; чеш. had – «змея», русск. – гад – «змея», но хет. handas – «святой»; ирл. аег – «змея», но нем. ver-ahren – «почитать»; др.-в. – нем. slango – «змея», но латыш, lugt – «молить(ся)». Лингвистика указывает даже на обожествление змеи: англ. snake – «змея», но тох. В nakte – «бог»; русск. гад – «змея», чеш. had – «змея», но англ. god – «бог»; греч. σαυροζ – «ящерица, змея», но др. – инд. sura – «бог» [269]269
269 Маковский М.М. Сравнительный словарь… М., 1996, с. 178.
[Закрыть]. Как показывает лингвистика, название змеи относится уже к ностратическому праязыку, хоть эта исходная праформа и не сохранилась в индоевропейских языках [270]270
270 Иллич-Свитыч В.М. Опыт сравнения ностратических языков. Т. 1. М., 1971, с. 308.
[Закрыть].
Однако археологические данные указывают на гораздо более раннюю эпоху возникновения поклонения змею, по сравнению с данными сравнительного языкознания. Так, в соседней с Белоруссией Литве культ змей, как отмечают археологи, имеет весьма глубокие корни: «В Литве найден камень с изображением змей. Несомненно, он отражает характерный для Прибалтики культ змеи. Известны очень ранние свидетельства этого культа вроде мезолитической костяной фигуры змеи из Тырвалы…» [271]271
271 Формозов А.А. Очерки по первобытному искусству. М., 1969, с. 145–146.
[Закрыть]Тем не менее это далеко не самый ранний пример поклонения змею. Так, профессор Шейла Коулсон из университета Осло установила, что первые религиозные ритуалы возникли около 70 тысяч лет назад в Африке. При изучении священного места африканского племени сан, живущего в Ботсване, а именно холмов Тсодило, называемого ими «Горами Богов» и «Скалой, Которая Шепчет», была открыта пещера с вырезанным прямо в скале гигантским питоном. Скульптура имеет 6 метров в длину и 2 метра в высоту. При раскопках под каменным питоном исследовательница обнаружила более 13 тысяч находок, в том числе инструментов для резьбы по камню, наконечников копий и предметов ритуального назначения. Части артефактов было свыше 70 тысяч лет, что указывает на время возникновения культа змеи у древних людей. Следует отметить, что для племени сан питон до сих пор один из наиболее значимых животных в их мифологии и, что особенно важно в свете нашего исследования, сами они верят, что все люди произошли от питонов [272]272
272 Попов Л. Каменный питон раскрыл секрет самого первого культа на Земле // http://www.membrana.ni/particle/592
[Закрыть]. Если предложенная Шейлой Коулсон датировка находок подтвердится, то это будет означать, что уже 70 тысяч лет назад у далеких предков племени сан существовали религиозные представления, заключавшиеся в поклонении питону, в котором это древнее племя видело своего перовопредка.
Итак, мы видим, что поклонение змею, являющееся одной из составных черт матриархальной религии, имеет исключительно глубокие корни. Сам образ змея имел более чем многоплановый характер: это мог быть и супруг Великой Богини или служащих ей жриц, и обожествленный предок, и хранитель секрета бессмертия, и покровитель умерших в загробном мире, облик змеи могла принимать и сама богиня либо ее жрица. Исключительная древность культа змея, неразрывно связанного с культом Великой Богини, косвенно свидетельствует о еще большей древности образа Небесного Охотника, свергнутого с первого места в результате матриархальной революции.
Глава 7. «Растительный» миф индоевропейцев
В предыдущей главе было показано, что образ Матери Сырой Земли в отечественной традиции следует воспринимать буквально, в том числе и как матери людей. На этот миф недвусмысленно указывают и данные некоторых индоевропейских языков: лат. homo – «человек» (этому родственно и готск. – guma), но humus – «почва, земля», лит. zmones – «люди», но zeme – «земля». Как полагает итальянский ученый В. Пизани, первоначально в праславянском языке также присутствовал индоевропейский термин g’hemon – «человек», связанный с именем земли g’hom, который впоследствии исчез из языка наших предков под воздействием иранского влияния [273]273
273 Якобсон Р. Роль лингвистических показаний в сравнительной мифологии // VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. Т. 5. М., 1970, с. 609.
[Закрыть]. Стоит отметить, что само славянское слово род, обозначающее всю совокупность кровных родственников, этимологически опять-таки указывает на параллелизм представлений о людях и растениях, поскольку, как отмечает М. Фасмер, родственно лит. rasme – «урожай», лат. rads – «родственник, род», rasma – «процветание, плодородие, урожай», raza (radia) – «обильный урожай, многочисленная семья», др. – инд. vradhant – «поднимающийся», vardhati, vardhate, vrdhati – «растет, умножается, набирается сил», авест. vereδaiti – «растет» [274]274
274 ФасмерМ. Этимологический словарь… Т. 3. М., 1971, с. 491.
[Закрыть].
То обстоятельство, что матерью человека в отечественной традиции оказывается не просто Земля, а Земля свежая, цветущая, покрытая зеленью, оказывается еще одним доказательством существования у славян мифа о происхождении человека из травы или растения. У западных славян следы этого мы видим на примере чешского идола Зелу-Зелени-Травы. Так, например, чешский автор XVI в. Неплах из Опатовиц упоминает идола Zelu (о том, что это не плод фантазии этого автора, говорит то, что в более поздних источниках он фигурирует как Zelon), чье имя этимологически связано с др. – чеш. zele – «трава» [275]275
275 Иванов В.В., Топоров В.Н. Славянская мифология // Мифы народов мира. Т. 2. М. 1992, с. 454.
[Закрыть]. Вацлав Гаек из Либочан уточняет, что данный идол имел вид сидящей на троне человеческой фигуры: «За эти несметные богатства обильнейшие жертвы горным и воздушным богам были принесены, <…> статуя из золота в виде человека, сидящего на троне, была вылита, что несла образ и имя бога Зелу.
Рис. 5. Месяц апрель из южнославянской средневековой рукописи.
Ее поместили в особом святилище внутри дворца, и каждый князь ее с особой набожностью почитал, бросая в огонь вместо фимиама обрезанные волосы и ногти», а упоминавшаяся выше вещая правительница чехов Либуша, «свершив своим богам жертвоприношения в святилище Зелу, узнала о своем смертном часе» [276]276
276 Матерь Лада. М., 2004, с. 386.
[Закрыть]. Достаточно показательно, что о своей грядущей смерти правительница узнает в святилище Зелу, генетически связанном с зеленеющей Матерью Сырой Землей. Насколько мы можем судить по этим отрывычным источникам, данный бог был связан не только с растительностью и богатством, но и со смертью. Представление о человеке-растении было достаточно укоренено в славянской традиции, и в одной южнославянской средневековой рукописи подобным образом был изображен месяц апрель (рис. 5). Следы некогда существовавшего мифа о рождении человека из Матери Земли и его последующем туда уходе, равно как и обусловленных им семантических параллелей между людьми и земной растительностью, неоднократно встречаются нам как в отечественной, так и в индоевропейской традиции. Проанализировав древнерусские летописи вместе с другими источниками, В.Л. Комарович пришел к выводу о существовании в среде Рюриковичей представления о том, что в новорожденного вселяется душа умершего предка (деда), пребывавшая до этого в земле. Этим, по его мнению, и был обусловлен культ земли: «Земля чтится вдвойне: и за то, что принимает умерших дедов, и за то, что обратно отдает их души новорожденным внукам; чтится вдвойне и род этот, как теперь только выяснилось, переходящий из поколения в поколение предок, то возвращающийся в землю, то из нее же, с первым криком младенца, возникающий вновь для дальнейшей надземной жизни, как επιχτονιοζ в точном смысле этого слова, или, если угодно, как трава, дерево или злак. Видно наконец и то, до какой степени унаследованные от языческой старины воззрения близко соприкасались с сферой княжеского обычного права …» [277]277
277 Комарович В.Л. Культ рода… //ТОДРЛ, 1960. Т. 16, с. 104.
[Закрыть]
Все это объясняет тот факт, что у многих славянских народов процесс зачатия описывается в терминах земледельческой терминологии: «засеять поле» (рус. арханг. засевать, ср. украинское обращение мужа к жене: «Я вкидаю тiко зерно, а ти выведi з нього чоловiка», пол. «Он на печи пахал, жито сеял; она плакала, он смеялся») [278]278
278 Кабакова Г.И., Толстая С.М. Зачатие // Славянские древности. Т. 2. М., 1999, с. 282.
[Закрыть]. Однако ассоциация человека с хлебом, как уже отмечалось ранее, является достаточно поздней, и ей предшествовала ассоциация с дикорастущей зеленью вообще. Так, например, в северорусских причитаниях о молодце, забранном в рекруты, последний отождествляется не только с деревом, но и с травой, т. е. земной растительностью вообще: «И молодешенек, наш свет, да как травиночка, и зелен стоит быв он да деревиночка, и не доросла, как кудрявая рябинушка..» [279]279
279 Агапкина Т.А. Дерево // Славянские древности. Т. 2. М., 1999, с. 63.
[Закрыть]О существовании у славян представлений о происхождении человека от культурных растений свидетельствуют такие фамилии, как Хмельницкий, Хлебников или Гречко. Что касается последней, то данная фамилия напрямую перекликается с русской легендой о превращении в гречиху души праведной девушки, которая будет приведена чуть ниже. Этот же «растительный» миф о происхождении человека объясняет и укоренившееся в европейской культуре традиционное изображение Смерти в виде скелета с косой.
Данный образ также предполагает если не отождествление, то по крайней мере аналогию умирающих людей со скашиваемой травой и в который уже раз свидетельствует о существовавшей некогда ассоциации человека с земной растительностью. Данная ассоциация нам встречается уже в древнерусской литературе. Так, повествуя о нашестви татар в 1238 г., Новгородская летопись так описывает их зверства: «Тогда же гнашася оканьнии безбожницы… а все люди сѣкуще акы траву, за 100 верстъ до Новагорода» [280]280
280 ПСРЛ. Т. 3. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000, с. 76.
[Закрыть]. Рассказывая об очередном вторжении татар, теперь уже в 1408 г., та же летопись вновь подчеркивает, что на своем пути варвары «все крестианъ сѣкуще, аки траву» [281]281
281 Там же, с. 400–401.
[Закрыть]. Подобный устойчивый образ в отечественном летописании на протяжении ряда столетий свидетельствует о наличии достаточно глубоких корней у интересующей нас ассоциации.
Данный пример подводит нас к более общему явлению, когда растение ассоциируется с человеком не только в случае его рождения, но и смерти. На Руси часто связывали зелень и с умершими людьми: «Растения, особенно зелень деревьев, травы, цветы считаются также местом обитания невидимых душ, приходящих на землю в поминальные дни троицкого цикла» [282]282
282 Толстая С.М. Душа // Славянские древности. Т. 2. М., 1999, с. 166.
[Закрыть]. Одним Восточнославянским регионом данное представление не ограничивалось: «В Болгарии известно поверье, что появляющиеся с “того света” души умерших в период с Великого четверга до Духова дня пребывают на травах, цветах, ветках деревьев… По некоторым восточнославянским свидетельствам, души умерших вселяются в троицкую зелень… Ср. в этой связи частое использование терминов родства (баба, дед, мать, брат, сестра)в народных названиях травянистых растений» [283]283
283 Виноградова Л.НУсачева В.В. Зелень // Славянские древности. Т. 2. М., 1999, с. 311.
[Закрыть]. С другой стороны, л у западных славян слово zelonka означает одновременно «свежую зелень» и «олицетворение смерти или кладбища» [284]284
284 Там же, с. 311.
[Закрыть]. Интересно отметить, что на традиционных словацких деревянных крестах (рис. 6) мы видим не только изображения небесных светил, но и растений. Отразившийся на них религиозный синкретизм наглядно показывает, куда, по мнению «двоеверно живущих» словаков, отправилась душа умершего. Представление о связи человеческой смерти с растительностью отразилось и на лингвистическом уровне: с русск. диал. бужать – «умирать, издыхать, околевать, испускать дыхание» может быть соотнесен праславянский корень buzъ (русск. диал. буз – «кустарник, бузина красная», макед. диал. бус – «куст, кустарник», с.-х. bus – «куст, кустарник») [285]285
285 ЭССЧ. Вып. 3. М., 1976, с. 104.
[Закрыть]. Приведенные русские диалектизмы подтверждают, что аналогичная семантическая связь растительности и смерти присутствовала и у восточных славян. Таким образом, перед нами общеславянское представление о тесной связи с человеком травы или других видов растительности, причем последние могут одновременно восприниматься и как его предки, и как место обитания его души после смерти. Это относилось как к культурным, так и к диким растениям, что великолепно показывает следующее обращение к умершему в белорусских причитаниях: «Где ты будешь зацветать – в садочке или в лесочке?» [286]286
286 Толстая С.М. Душа // Славянские древности. Т. 2. М., 1999, с. 166.
[Закрыть]Еще более архаичным, поскольку здесь вообще не упоминаются культурные растения, является аналогичный вопрос к умершему в русских похоронных причитаниях: «На травах ли ты вырастешь, на цветах ли ты выцветешь?» [287]287
287 Виноградова Л.Н. Мифологический аспект… // Славянский и балканский фольклор. М., 1986. с. 127.
[Закрыть]
Рис. 6. Словацкие деревянные кресты
[287]287
287 Виноградова Л.Н. Мифологический аспект… // Славянский и балканский фольклор. М., 1986. с. 127.
[Закрыть]
Установленный выше мотив возникновения человеческого рода из земной растительности, в которую он возвращается после смерти, заставляет нас внимательно рассмотреть наиболее распространенный в восточнославянской традиции сюжет, где растения и человек оказываются тесно связанными. Это предание о любви брата и сестры, обычно именуемых в фольклоре Иваном и Марьей, многократно описанное в приуроченных ко дню летнего солнцестояния песнях: «Мысль о кровосмешении повторяется и в купальских песнях. Так, в одной купальской песне рассказывается, что чумак, проездом остановившись в одной корчме, женился на наймичке-шинкарке. Когда в понедельник после свадьбы они пошли спать, —
Стала дiвка постiль слать,
Постiль стеле, хлыстае,
A вiн ei пытае:
“A звiткi мiщанка?”
“По имени Карпянка”.
“A звiткi мiщанин?”
“По имени Карпов сын”.
“Бодай, попы пропали:
Сестру з братом звiнчали!”
“Ходим, сестра, в монастырь,
Нехай нам Бог простит!”
“Монастырь каже: не прiйму,
А Бог каже: не прощу!”
“Ходим, сестра, в темный лiс —
Нехай же нас звiрь пoiст”…
“А лiс каже: не прiйму!
А звiрь каже, выжену!”
“Ходим, сестра, в море,
Потопимся обое!”
“А море каже: не прiйму!
А рыба каже: «выкину!»
“Ходим, сестра, горою
Разсiемсь по полю.
Разсiемось по полю
Шелковою травою.
Будут люди зiлье рвати
Сестру з братом споминати.
Я зацвiту жовтый цвет,
Ты зацветешь синiй цвет.
Буде слава на весь свiт”.
Таково происхождение цветка “Иван-да-Марья”» [288]288
288 Балов А.В. О характере и значении древних купальских обрядов и игрищ // Русский архив, 1911, кн. 3, с. 24–25.
[Закрыть].
В белорусском фольклоре присутствует более древний вариант сюжета, где уже отсутствует указание на сам обряд церковного венчания, о котором говорится в первом варианте:
Коля речки, коля речки
Пасьцила дзеука овечки,
Ды пасучи заснула.
Ехау молойчик – ня чула.
«Уставай, дзеука, досиць спаць,
Ды садзися на коня,
Кладзи ножки у стрымяна».
Едуць поле – другое,
На трецьцее узъежджаюць,
Пытаетца Ясянька:
«Скуль ты родом, Касенька?»
– Я й родом Кракоуна,
А назвиска Войтоувна.
«Скуль ты родом, Ясянька?»
– Во я родом Кракович,
А назвиска – Войтович.
Яше мяне Бог сцярог,
Што з сястрою спаць ня лег.
Пойдзям, сястра, у поля,
Разсеимся обоя:
3 мяне будзиць жоуты цвет,
С цябе будзиць сини цвет;
Будуць дзеуки краски рваць
И брата с сястрою поминаць:
«Гэта тая травица,
Што брацейка с сястрицай» [289]289
289 Карский Е.Ф. Белорусы. Т. 3, ч. 1. М., 1916, с. 191.
[Закрыть].
Миф о превратившихся в растения людях, глубоко укорененный в русской традиции, в очередной раз всплыл в общественном сознании в страшные времена монголо-татарского ига. Согласно легенде «Откуда гречиха» одну русскую девушку захватчики увели в полон и, хоть ее силой взял в жены татарин, она, сохранив и в неволе верность православию, продолжала молиться и раздавать милостыню нищим. «Умерла та девка, и похоронили ее не по нашему обряду христианскому, а по ихнему обычаю поганому, татарскому. Только силен Бог. Схоронили девушку, на полянку насыпали землицы, а на той землице и выросла та девушка праведная. […] Не сама собой выросла-то праведная, а выросла только душа ее: пошла по ее могилочке гречка, а гречка-то и была душа самой той праведницы. Проходит там сколько время, пришла опять нищая братия к тому дому, где жила полоненная девица… Спросили, где могилка, пошли на могилку, да как глянули: ажно та душа на могилке гречишкой выросла! А гречишки до той поры и на свете не было. […] Смотрят: цвет от гречишки чистый да белый: ровно как душа ее была перед Богом чистая да белая! Взяла нищая братия ту гречишку и понесла на свою на Россеюшку. Оттого и пошла по земле гречишка у нас» [290]290
290 Библиотека русского фольклора. Народная проза. М., 1992, с. 57.
[Закрыть]. Об общеславянских истоках данного мифа свидетельствуют как болгарская песня «Лоза и плющ», где девушка и юноша, зарытые в землю за свою любовь собственными родителями, превращаются соответственно в лозу и плющ, соединившись и после смерти, так и аналогичная песня боснийских славян-мусульман «Омер и Мейрима», где юноша после смерти превращается в дуб, а девушка – в сосну.
Восточнославянские тексты ничего не говорят о том, что в результате союза брата и сестры возник человеческий род, и даже отрицают сам факт данного союза, подчеркивая, что эта пара успела узнать о своем родстве прежде, чем вступила в реальные супружеские отношения. Однако, как показывает нам ведийский миф о Яме, который будет рассмотрен в следующей главе, где также подчеркивается отказ брата жениться на сестре и, соответственно, отстутствие у них потомства, в данном случае мы имеем дело с весьма ранней моральной цензурой, постаравшейся вытеснить из народной памяти неприглядные для нее факты. О том, что реальный половой союз брата и сестры был, свидетельствуют не только убедительные параллели из других индоевропейских традиций, которые будут приведены ниже, и логические соображения, но и сам факт превращения Ивана и Марьи в цветок – если не было греха, т. е. нарушения установленных запретов, то не должно было быть и наказания, которое в данных текстах оказывается ничем не мотивированным. Поскольку наказание в купальских песнях присутствует, то, очевидно, в предшествовавшей их редакции речь шла о реальном брачном союзе брата и сестры, который был совершен не по неведению (это опять-таки более позднее напластование), а в силу необходимости, поскольку другие брачные партнеры просто-напросто не существовали. Окончательно подтверждает эту гипотезу и магическая практика применения цветка иван-да-марья на Руси, где знахари использовали его «для водворения согласия между супругами» [291]291
291 Анненков Н. Ботанический словарь. СПб., 1878, с. 211.
[Закрыть]. Очевидно, что если бы между братом и сестрой не было бы не просто инцеста, но более или менее длительного и успешного брачного союза, то, согласно магическому мышлению, было бы в принципе невозможно пользоваться цветком, в который превратились Иван да Марья, для укрепления супружеской жизни.
Кроме того, в приведенной выше легенде «Откуда гречиха», генетически родственной мифу об Иване и Марье, в растение превращается не грешная, а праведная, можно сказать, даже святая, душа, что наглядно свидетельствует о том, что первоначально превращение в цветы являлось не наказанием за грех инцеста, а было обусловлено совсем другими причинами.
Лучше понять первоначальный сюжет этого мифа нам поможет обращение к родственным индоевропейским традициям.
Наиболее близкий и генетически родственный славянской традиции миф о тесной связи людей с растениями мы находим в Иране. Там он был изложен в пятнадцатой главе «Бундахишна», восходящего к несохранившимся частям «Авесты». Согласно этому мифу первый человек Гайомарт (буквально «живой смертный»), погубленный духом зла Ахриманом, перед смертью испустил семя, треть которого досталось богине земли Спандармад. В результате этого через сорок лет вырос ревень в виде одного ствола, а еще через пятнадцать лет растение превратилось в первую человеческую пару Машйа и Машйане (Мартйа и Мартйанг). «Они (выросли) таким образом, что их руки оставались на плечах (друг у друга), и один соединился с другим, и они стали одним телом и с одной внешностью. Талии их обоих срослись, и они стали одним телом, так что не (было) ясно, кто (из них) мужчина, а кто – женщина…» Впоследствии они превратились из образа растительного в образ человеческий. Первоначально люди признавали верховенство бога Ормазда, однако затем дух зла Ахриман пробрался в (их) мысли и осквернил эти мысли. Под влиянием сил тьмы они от непорочной жизни перешли к убийству животных и созданию основ материальной культуры. Так Машйа и Машйане выкопали из земли камень и нашли в нем железо, обработали его камнем и огнем и сделали из него топор. Они срубили им дерево и сделали деревянное блюдо. Из-за неблагодарности, которую они проявили, дэвы ожесточились, и Машйа и Машйане стали невольно испытывать друг к другу греховную злобу. Они встали друг против друга, били друг друга, рвали волосы и царапали лица. Тогда дэвы прокричали из тьмы: «Вы – люди, (поэтому) почитайте дэвов, чтобы ваш дэв злобы отдохнул». Машйа пошел, подоил корову, плеснул молоко в направлении севера (отрицательная часть света в ортодоксальном зороастризме), и от этого дэвы стали более сильными, а оба они (Машйа и Машйане), стали так бессильны, что в течение пятидесяти лет у них не было желания иметь близость, а если они и имели близость, то у них не рождались дети. А по истечении пятидесяти лет появилось желание иметь потомство сначала у Машйа, а затем у Машйане, так что Машйа сказал Машйане: «Когда я вижу тебя, у меня возникает большое желание». Тогда Машйане сказала: «О брат Машйа, когда я вижу твое тело, то и в моем теле возникает желание». И тогда к ним пришло взаимное желание, и они его удовлетворили. У них через девять месяцев родилась двойня («пара»), мальчик и девочка. Из-за их привлекательности одного сожрала мать, а одного – отец. Тогда Ормазд лишил детей их привлекательности, чтобы родители воспитывали детей, и дети выживали. От Машйа и Машйане произошло семь пар, мужчина и женщина, и каждый брат был мужем, а сестра – женой. От каждой из пар в течение пятидесяти лет рождались дети, а сами Машйа и Машйане умерли через сто лет [292]292
292 Лелеков Л.А. Мартйа и Мартйанаг // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992, с. 121; Бундахишн // http://avesta.tripod.com
[Закрыть]. Иранский миф во многом перекликается с восточнославянскими купальскими песнями, вплоть до ссоры брата и сестры, переосмысленной в некоторых отечественных вариантах в убийство сестры братом, не говоря уже про инцест и омраченность сознания, указание на которое нам встречается в одном из значений древнерусского слова мара. Единственное отличие славянского и иранского мифов заключается в том, что в последнем первая человеческая пара произошла из растения и лишь затем совершила инцест, а в отечественной традиции – превратилась в растение после совершения инцеста. Однако, как будет показано в следующей главе, восприятие инцеста в качестве греха и превращение в цветы в наказание за его совершение представляют собой самую позднюю стадию переосмысления индоевропейского мифа в отечественной традиции. В этой связи стоит отметить, что в зороастрийской традиции само возникновение человечества оказывается результатом трех следующих друг за другом инцестов, исчерпывающих все возможные варианты его совершения: родителями Гайомарта считались небо и земля, ставшие впоследствии восприниматься как верховный бог Ахура Мазда и его дочь, богиня земли Спандармат [293]293
293 Лелеков Л.А. Гайомарт // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1991, с. 261.
[Закрыть]. Последняя, как было показано выше, от семени своего сына рожает брата и сестру, от инцеста которых и возникает не только все человечество, но и различные чудовища. В том, что и в славянской традиции речь первоначально шла не о последующем превращении, а о первоначальном возникновении первой человеческой пары из растений, которые, в ряде случаев, могли заменяться деревьями или грибами, нас убеждают не только логика развития мифологического сюжета и индоевропейские параллели, но и уникальные данные болгарского фольклора: «По болгарским верованиям, первые мужчина и женщина произошли из грибов (область Монтана)» [294]294
294 Кабакова Г.И. Мужчина // Славянские древности. Т. 3. М., 2000, с. 317.
[Закрыть].
Хотя в индийской традиции также присутствует первая человеческая пара в виде брата и сестры Ямы и Ями, факт инцеста между ними отрицается, а весь человеческий род возводится к их брату Ману. Хоть в индийских мифах напрямую ничего не говорится о происхождении Ямы или Ману из цветов, однако следы этого представления все равно присутствуют в данной традиции. Во-первых, как мифологически, так и этимологически ведийской первой человеческой паре Яме и Ями соответствуют авестийская пара Йима и Йими, а также латышский Юмис с его женой Юмалой. На чрезвычайную древность ведийского мифа уже обращали внимание исследователи, отмечавшие его многочисленные соответствия у других индоевропейских народов, причем не только на уровне сюжета, но и в плане имени главного персонажа: «Само индийское имя Yama восходит к общеиндоевропейскому названию “близнеца”, архаическому и.-е. q’emo-: др. – инд. yama– “близнец”, авест. уета-“близнец”, лат. geminus “близнец”, ср. – ирл. emuin “близнец”, латыш, jumis “сдвоенный плод”, “сдвоенный колос”, “сельскохозяйственное божество”» [295]295
295 Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Индоевропейский язык и индоевропейцы. Т. 2. Тбилиси, 1984, с. 778.
[Закрыть]. Генетически родственный индийскому Яме латышский Юмис, с одной стороны, обозначал сросшиеся друг с другом колосья или плоды, а с другой – был в латышской мифологии полевым божеством или духом, персонифицирующим удачный урожай. В зависимости от собираемых злаков, Юмис мог быть ржаным, ячменным, льняным и т. п. В песнях этого народа описывалось, как данный дух на шестерке лошадей едет на поле, чтобы перезимовать под дерном или грудой камней; лето он проводит всегда на полях; среди поля он кует шпоры, чтобы со славой переехать из риги в клеть. Также упоминается его жена Юмала, своего рода «зерновая матушка», и ребенок Юмалень [296]296
296 Иванов В.В. Юмис // Мифы народов мира. Т. 2. М., 1992, с. 679.
[Закрыть]. Однако если латышский Юмис был неразрывно связан с земной растительностью, мы можем предположить, что некогда такая же связь существовала и у генетически родственного ему ведийского Ямы. Во-вторых, старшим сыном брата Ямы Ману был Икшваку (др. – инд. Iksvaku), само имя которого соотносится с санскр. iksu – «сахарный тростник» [297]297
297 Гринцер П.А. Икшваку // Мифы народов мира. Т. 1. М., 1991, с. 504.
[Закрыть]. Следовательно, связь с растительностью присутствует и у племянника Ямы, сына первого человека в окончательном варианте ведийского мифа. В-третьих, индийское мистическое учение йоги описывает чакры (энергетические центры человеческого тела) в виде цветков лотоса с различным количеством лепестков – от четырех у самой нижней чакры до тысячи лепестков у самой верхней, что опять-таки предполагает существование и в этой традиции представления о генетическом родстве растения и человека.
