Текст книги "Пропавшая кузина (СИ)"
Автор книги: Михаил Казьмин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Глава 2
Сосед и товарищ
С утра я успел посидеть в ватерклозете, принять душ, умыться и почистить зубы (да, зубной порошок у нас есть, не дикари, чай), даже побрился, а вернувшись к себе, обнаружил на столе поданный завтрак. Стандартная утренняя трапеза в доме фрау Штайнкирхнер состояла из кофейника с относительно приличным кофе, емкости которого хватало на пару небольших чашек, горячего брецеля[6]6
Баварский крендель довольно крупного размера.
[Закрыть], блюдечка с куском сливочного масла, двух белых колбасок[7]7
Традиционные баварские колбаски из смеси телячьего фарша и свиного жира, обильно уснащенные специями и травами.
[Закрыть], да стакана пшеничного пива. Забросив все это внутрь своего организма и на полдня обеспечив его питательными веществами, я принялся было размышлять, чем именно сегодня заняться, как в дверь моей комнаты постучали. И кто бы это мог быть?
Открыв, я увидел молодого, немного постарше меня, человека типичной для немца наружности – высокого, правильно сложенного, длиннолицего, светловолосого и голубоглазого. Истинный, чтоб его, ариец, характер стойкий нордический и все такое прочее. Одет он был, что называется, по-парадному, но отсутствие головного убора, перчаток и трости говорило, что явился ко мне не с улицы, однако же, соблюдением приличий озаботился, поскольку пришел не в домашнем халате.
– Добрый день! – поприветствовал меня он. – Фрау Штайнкирхнер сказала, что у меня появился сосед и я посчитал себя обязанным нанести визит. Позвольте представиться, Альберт Вильгельм Теодор граф фон Шлиппенбах! С кем имею честь?
– Боярич Алексей Филиппович Левской, к вашим услугам, – отрекомендовался я. – И проходите, пожалуйста, подавать руку через порог у нас считается дурной приметой.
– Вы русский? – спросил граф, едва мы сцепили ладони в рукопожатии. – И что такое «бо-я-рич»? – не очень уверенно выговорил он. – Я знаю «боярин», у вас так называют графов.
– А «боярич» означает сына боярина, – пояснил я.
– О! Я понял! – обрадовался фон Шлиппенбах. – Но у нас сын графа – тоже граф, так что мы с вами в равных титулах! Не желаете ради такого случая рейнского игристого?
Я прикинул и понял, что отвертеться никак не получится, а потому пожелал. Не прошло и часа, как мы уже были на «ты», граф стал для меня просто Альбертом, а я для него Алексом. За это время я успел узнать, что Альберт является студентом того же Людвиго-Максимилиановского университета, что учится он на юридическом факультете и мечтает о карьере полицейского чиновника, что ему девятнадцать лет, что сам он из Пруссии, что вообще-то он начал учиться в Геттингенском университете и через какое-то время собирается туда же вернуться, а в Мюнхене он исключительно ради лекций и семинаров профессора Фогеля, и что раз уж он, Альберт, отвлек меня от похода в университет для записи в студенты, то не поздно будет сделать это и завтра с утра.
А потом Альберт вывалил на меня целый ворох информации об университетской жизни. Знаете, если бы мне заранее подсунули рекламные материалы о Мюнхенском Людвиго-Максимилиановском университете и даже если бы эти материалы имели вид толстенного и неподъемного фолианта, в них наверняка не нашлось бы и половины того, что я узнал от своего соседа. Причем Альберт упор делал не на то, о чем написали бы в такой рекламе, а на неофициальную, но крайне интересную часть студенческой жизни. Он рассказывал о гласных правилах и негласных обычаях студентов, о том, как ладить с профессорами, что и почему профессура любит и не любит, как вести себя с университетскими чиновниками… В общем, целая кладезь премудрости, пусть и не все удалось запомнить. Ну да теперь-то, если что, есть у кого спросить.
После сытного и вкусного обеда Альберт сумел-таки подбить меня еще на одну бутылку. Я этим делом и в прошлой-то жизни не особо увлекался, и здесь старался не привыкать, но тут не сдержался. В результате к вечеру я был уже никакой, кое-как выпроводил соседа и отключился. Проснувшись уже ночью, обнаружил на столе ужин и кое-как его употребил. Какая-то добрая душа, видимо, все та же Анна, вместо одного стакана минералки поставила два, не иначе, предвидела, что с перепою мне захочется воды. Хорошая девочка, что тут скажешь…
– О, какая необычная сабля!
С утра я успел привести себя в порядок и занялся окончательной разборкой вещей, за каковым занятием Альберт меня и застукал. Он что, так и дальше собирается заходить ко мне когда ему вздумается? Хорошо, я хоть штаны надел… Надо, пожалуй, будет нанести ранний визит и ему. Посмотрим, в чем я его застану и хватит ли ему такого ответного хода, чтобы сделать выводы. Хватит – хорошо, не хватит – придется как-то словами объяснить, что с ранья я гостям не сильно рад.
– Это шашка, – пояснил я, – оружие наших казаков на Кавказе.
– Можно? – глазенки у Альберта аж загорелись.
Я дал ему учебную, подаренную есаулом Турчаниновым. Альберт вдумчиво ее осмотрел, попробовал раз-другой крутнуть рукой и немного разочарованно заключил:
– Легкая и удобная. Но против настоящей сабли не пойдет.
– Хочешь проверить? – включилось мое предвидение.
– С удовольствием! – обрадовался граф. – Бери с собой, в университете есть фехтовальная зала. О, да у тебя их две! А зачем вторая?
– Вторую ты держишь, та – первая. Эта, – я кивнул на шашку в его руке, – для тренировок, а та… Тебе твой носовой платок очень дорог?
– Да как-то не особо, – усмехнулся Альберт. – А что?
Я объяснил ему, что от него требуется и через полминуты мой сосед стоял, держа в вытянутой руке платок – двумя пальцами за уголок. А еще через пару секунд я наслаждался туповатым изумлением, с которым граф переводил взгляд с лоскута, оставшегося у него в руке, на второй лоскут на полу и обратно.
Эту, настоящую, шашку я ему в руки не дал. Нечего, понимаешь, баловать прусскую аристократию. Узор на клинке Альберту пришлось разглядывать из моих рук.
– Настоящий дамаск? – недоверчиво спросил он.
– Нет, – пошутил я. – Подделка из Златоуста.
– Да, такой рубанешь – и все, – Альберт призадумался, но тут же повеселел. – Однако противник с саблей просто не даст тебе до себя дотянуться.
– Вот и посмотрим, – спорить я не стал.
Вышел из дома граф, однако же, налегке.
– А твоя сабля? – удивился я.
– У меня шпага, – ответил Альберт. – Сабля найдется в фехтовальной зале.
Идти и правда оказалось недолго, не зря отдал полгульдена посольскому дьяку. Пока шли, я вертел головой – интересно же! В прошлой жизни как-то до Мюнхена не добрался, так что сравнивать было не с чем, но в общем и целом город мне нравился, по крайней мере, центральная его часть. Широкие улицы, большие дома, не жмущиеся друг к другу, а стоящие как на каком-нибудь проспекте в той, для меня уже бывшей Москве. Видимо, строили все это не так давно, когда задача уместить постройки за городскими стенами уже не стояла. Здание университета тоже вызвало должное почтение как к самому храму науки, так и к мастерству его строителей. А уж внутри меня даже охватила легкая дрожь…
Разумеется, приоритеты в нашем походе в университет я расставил иначе. Сначала – оформление бумаг, потом – письмо Левенгаупту, а уже потом – художественное размахивание железками. Спорить со мной по этому поводу Альберт не стал, немец все-таки, порядок превыше всего и так далее.
Служащий университетской канцелярии добросовестно переписал в толстую книгу данные моего выпускного листа из гимназии, принял оплату чеком за посещение лекций на семестр вперед и даже смог объяснить, где именно найти господина профессора Левенгаупта. Дойдя до указанного кабинета, я передал шашку Альберту и с некоторым волнением постучал…
За массивным письменным столом восседал могучего вида старец с крупным грубым лицом, густой кое-как расчесанной шевелюрой серовато-рыжеватой расцветки и огромными, старательно начесанными бакенбардами. Да уж, соответствие внешности и фамилии в данном случае было полным[8]8
Löwenhaupt – львиная голова (нем.).
[Закрыть]. Свои большие руки, сцепив их в замок, профессор водрузил на стол, что придавало его облику дополнительную важность.
– Боярич Алексей Левской из Москвы, – представился я. – У меня к вам письмо от вашего бывшего студента доктора Рудольфа Штейнгафта. – Доктора я назвал, естественно, не на русский манер, а по-немецки, Штайнхафтом.
– Штайнхафт? – на несколько секунд профессор ушел куда-то в закоулки своей памяти. – Да, припоминаю… Давайте письмо и присаживайтесь.
По-немецки приглашение садиться звучит очень даже вежливо. В буквальном переводе: «Пожалуйста, возьмите место». Но в устах профессора Левенгаупта оно больше походило на приказ. Пришлось выполнять, хотя, конечно, сидеть в присутствии такого светила науки было как-то не сильно уютно.
– Даже так? – усмешка у Левенгаупта тоже выглядела какой-то хищной. – Получается, что сначала моя книга подтолкнула преступников к действию, а затем помогла вам их поймать? Занятно, очень занятно…
Вот же немец-перец-колбаса! Убили мою женщину, я еле выжил, а ему, видите ли, занятно! Впрочем, а чего тут ждать-то? Это мои проблемы, а не его…
– А в чем проявляется ваша отмеченность? – спросил Левенгаупт. – Штайнхафт об этом не пишет…
– Я часто предвижу действия окружающих, особенно, если они направлены на меня лично. Понимаю, что пишут рядом со мной, даже не видя этого.
– Интересно, – кажется, он и вправду заинтересовался. – Что же, с вашим предвидением мы еще поработаем.
Профессор встал (я, ясное дело, сразу же подскочил со стула), вышел из-за стола и протянул мне свою здоровенную лапищу.
– Я рад, что вы будете у нас учиться, – он даже проводил меня до двери. – До встречи на занятиях!
Легкое обалдение, в котором я вышел из профессорского кабинета, скрыть от Альберта мне не удалось.
– Побеседовал с небожителем? – ехидно спросил граф.
– Да, – признал я. – После небес что-то тут у вас скучновато… Ну что, пойдем разгонять скуку клинками?
– Пойдем, конечно, – Альберт коротко хихикнул.
До фехтовальной залы никто пока, кроме нас, не добрался, и Альберту пришлось поискать служителя, чтобы он нам открыл. Как я и предполагал, граф выбрал саблю, так уж саблю. Настоящую боевую кавалерийскую саблю, длинную, изогнутую, с прикрывающей руку гардой. Мы вместе убедились, что сабля должным образом затуплена, сбросили кафтаны и шапки, надели защитные очки, кожаные фартуки и перчатки с крагами, после чего встали в позицию, договорившись сражаться до шести пропущенных одним из нас ударов и уколов.
Памятуя науку есаула Турчанинова, я старался уклоняться от ударов и выпадов Альберта, тем более парировать их, даже предчувствуя, как и куда они будут нанесены, оказалось не так-то просто. Все же длина и вес оружия увеличивают силу удара, а изрядная кривизна сабельного клинка позволяет наносить очень хитрые и коварные уколы. Однако же легкость и меньшая длина клинка шашки давали мне возможность быстро им вертеть, так, что Альберт иной раз не успевал уследить за моим оружием и пропускал удары и уколы, пусть и довольно легкие.
При счете два-два я обнаружил, что в зале мы уже не одни. Несколько человек следили за нашим поединком и вполголоса его комментировали. Ну да ладно, пусть себе смотрят…
Я успел еще дважды уколоть Альберта в корпус, едва увернулся от мощного рубящего удара, направленного в мое левое плечо, а потом изловчился от души рубануть графа по запястью оружной руки. Фон Шлиппенбах вскрикнул, отступил, но показал готовность продолжать. Силен, однако…
– Остановить бой! – неожиданно приказал один из зрителей, постарше, пожалуй, Альберта, высокий и атлетично сложенный парень со столь же породистым лицом. Кажется, его приказы здесь принято было исполнять, потому что Альберт тут же отступил снова и отсалютовал мне саблей. Пришлось и мне сделать то же самое.
– Ты что, Фриц?! – возмутился граф. – Почему ты нас остановил?
– Потому что ты уже проиграл.
– С чего ты взял? – хм, возмущаться-то Альберт возмущался, но нарушить приказ, похоже и не думал. – Мы договорились до шести поражений!
– Кто из нас изучает медицину, ты или я? – вопросил вмешавшийся в наши дела Фриц.
– Ты, – признал Альберт.
– Именно, что я, – подтвердил Фриц. – И как почти что врач я тебе говорю, что будь у вас не затупленное оружие, последний удар просто срубил бы тебе кисть вместе с саблей. Хотя, пожалуй, и он бы не потребовался – ты и так бы истек кровью и сражаться уже не смог. Представь меня победителю.
– Алексис, позвольте представить вам Фридриха Александра барона фон Мюлленберга. Барон, рад вам представить боярина, по-нашему, графа Алексиса Филипповича Левского, – надо же, из бояричей в бояре меня перевел, а отчество все-таки запомнил правильно.
– Вы русский? – спросил барон, как будто и так не понятно.
– Русский, – каков вопрос, таков и ответ.
– Граф, вы позволите поближе рассмотреть ваше оружие? – какой-то этот барон прилипчивый. И явно не просто так…
– Прошу, – я передал ему шашку.
– Никогда не видел и не слышал о таком, – удивился барон. – Это русская сабля?
– Это называется шашка, – пришлось повторить ликбез. – Оружие диких горцев Кавказа. И наших кавалеристов в тех местах тоже. В горах кавалерия часто спешивается, и в этом случае шашка намного удобнее обычной сабли. Я взял у барона шашку обратно, вложил ее в ножны, повесил их через плечо, показав, как именно должна висеть шашка на боку, и тут же обнажил ее снова, продолжив движение рубящим ударом. – Попробуйте сами, барон – я повторно убрал шашку в ножны и передал ее фон Мюлленбергу.
Барон попробовал. Первый раз с непривычки получилось у него не очень, но товарищ оказался упорным и раза с четвертого у него вышло как надо. Он еще так и этак покрутил шашку в руках, вложил ее в ножны и вернул мне.
– Да, для спешенного кавалериста, пожалуй, идеальное оружие. Но в поединке против сабли с ним нужно особое умение…
– Шашка вообще оружие не для поединка, – я пожал плечами. Они что, не понимают очевидных вещей? – Это оружие для боя. Ударил, поразил, увернулся и рубишь или колешь следующего.
– Признаю вашу правоту, граф, – легким кивком барон подтвердил свои слова. – И, простите, но я вас раньше не видел. Вы новенький?
– Да, начну учиться с пятнадцатого сентября.
– Поздравляю! Кстати, Шлиппенбах рассказывал вам о нашем братстве святого Георга?
Я изобразил нечто среднее между кивком и коротким поклоном, подтверждая, что да, рассказывал.
– Я приглашаю вас к нам в братство. Должен сказать, что здесь это единственное студенческое общество, в которое не зазорно вступить человеку вашего положения. Граф Шлиппенбах, тебе поручается рассказать графу Левскому все, что необходимо и что он пожелает знать о братстве.
– Ты что это так резко на «вы» перешел? – спросил я Альберта, когда мы покинули прибежище любителей и мастеров скрещивать клинки.
– Спасибо, что поддержал, – поблагодарил он. – Откровенно говоря, на «ты» считается пристойным общаться только членам братства между собой. Если бы ты не сообразил ответить тем же, меня бы оштрафовали. Но давай поговорим дома? Сейчас у меня есть кое-какие дела личного свойства…
Ага, мой товарищ решил, стало быть, двинуть к подружке? Ну да и ладно, пусть бежит, а меня, кажется, можно и поздравить. Получить приглашение в братство – это куда солиднее, нежели подавать прошение самому. Только вот драться с шашкой против сабли мне не сильно понравилось. Да, Альберта надо было маленько охолонить, да и с фон Мюлленбергом неплохо вышло, но лучше уж я вспомню, чему меня в гимназии со шпагой и саблей учили…
Глава 3
Студенческие будни
В прошлой жизни высшее образование у меня было, куда ж без него-то. И пусть по специальности, полученной после пяти лет просиживания штанов в институте, я ни единого дня потом не работал, само наличие «вышки» всегда считал полезным, и вовсе не только из-за диплома. Просто в институте меня приучили к систематическому умственному труду, научили добывать и обрабатывать информацию, привили мне основы самодисциплины и так далее. Подробности учебы уже и в той жизни из моей памяти как-то выветрились, а уж здесь-то, пусть моей второй жизни еще и года не прошло, вообще задвинулись куда-то далеко. Помню, в институте были друзья, были подруги разной степени близости, были загулы и все такое прочее. Помню главное правило институтской жизни: «От сессии до сессии живут студенты весело». Собственно, и все.
Здесь и сейчас все иначе. Начнем с того, что нет сессий. Вообще нет. Качество усвоения знаний проверяется по результатам семинаров и практикумов. Выпускных экзаменов тоже нет. Прослушал полный курс лекций, поучаствовал в положенном количестве семинаров – все, свободен. Экзамены будешь сдавать потом, при попытке получить должность, на которой требуется университетское образование. Нет, конечно, если захочешь заиметь не просто бумагу об прохождении университетского курса, а диплом бакалавра или магистра – тогда сдавать надо. Не захочешь – смотри выше. Я вот, например, о дипломе уже подумывал, причем о магистерском. А что, как говорится, гулять, так гулять!
Но пока что все больше и больше мне нравилась сама учеба – предмет изучения уж больно непривычный, зато дающий возможности, о которых раньше и мечтать не приходилось. Артефактура, наука об изготовлении артефактов, из-за которой я тут и оказался, неожиданно для меня показала некоторое сходство с программированием еще с самого начала, когда профессор Хюбнер, эту самую артефактуру преподававший, в первой же лекции изложил последовательность создания артефакта, а в последствии нам предстояло подробно изучать и на практике осваивать каждый шаг в этой цепочке действий.
Для начала следовало четко представить, какими желаемыми свойствами должен будущий артефакт обладать, записав их на бумаге. Затем подобрать подходящие материалы, из коих артефакт должен быть изготовлен. Потом нужно было вооружиться соответствующими справочниками и описать процедуру трансформации выбранных материалов для получения требуемых свойств, после чего взять другие справочники и составить текст заклинания, исполнение которого и должно привести имеющуюся задачу к решению. Ну точно, программирование! Причем для ускорения и усиления инкантации ее следовало дополнять мануалом либо использованием другого артефакта. Да уж, хорошо, что за те столетия, что магия существует и развивается, тут понаписали десятки, если не сотни, томов справочников, что, для чего и как использовать в артефактуре. Например, наиболее универсальным материалом для артефактов являлись металлы, прошедшие обработку. Золотой самородок или кусок железного метеорита никакой ценности в этом плане не представляли, но если самородное золото переплавить в слиток, а метеоритное железо пустить на какую-нибудь поковку, получался отличный полуфабрикат для многих артефактов. Различные минералы и в необработанном виде тоже подходили для производства артефактов, но такой универсальности тут не наблюдалось. Впрочем, какие артефакты и из каких минералов можно изготовить, тоже нетрудно было найти в тех же справочниках.
Беда в том, что почти все эти справочники написаны по-латыни, как по-латыни требовалось составлять и необходимые для инкантирования заклинания. Оно, конечно, понятно, не на русском же, тем более не на церковнославянском их в европах писать, но вот дома предстояло разбираться, насколько все это можно перевести на более привычные для нас языки – тот же церковнославянский или русский. А еще разбираться с тем, что переводить нужно, а что и так есть свое. Но, как мне кажется, главный секрет немецких артефакторов я узнал, если, конечно, вообще можно назвать его секретом. Заключался он в системе. Немцы работали и работают по четкой, грамотно выстроенной системе, не допуская никаких от нее уклонений, и все этапы их работы настолько тщательно и подробно прописаны, что контролировать добросовестность немецких артефакторов мог бы, в принципе, даже человек, магической одаренности не имеющий – просто стой и слушай, какие заклинания артефактор произносит и посматривай в книжку, проверяя, то ли он говорит, что положено. Короче, система плюс порядок равно качество.
Крайне интересными оказались и занятия по мануалистике с инкантацией. Занимаясь мануалистикой, я мысленно возносил благодарность гимнастическому наставнику Леграну, нещадно тиранившему нас в гимназии физическими упражнениями и фехтованием. Умение совершать четкие, быстрые и выверенные движения, привитое Евгением Леопольдовичем, оказалось тут как нельзя кстати, и многих местных мне частенько удавалось превзойти. А осваивая инкантирование, я добрым словом вспоминал словесника Кирилла Матвеевича, ставившего нам правильную устную речь. Да уж, соваться в университет без гимназического образования даже и пытаться не стоит…
Кстати об устной речи. Случайно выяснилось, что мой приятель и сосед не чужд изящной словесности и на досуге пописывает стихи. Как-то на очередных наших вечерних посиделках за пивом (вроде как не вино, по кружке пропустить вечерком не грех)[9]9
Алексей стыдливо умалчивает, что в его мире объем баварской пивной кружки составляет 1 масс (1,069 литра), да и в нашем мире почти столько же – 1 литр ровно. Кстати, само слово «масс» на баварском диалекте означает пивную кружку, а также руку (видимо, баварцы считают, что рука и кружка созданы друг для друга).
[Закрыть] на него нашло лирическое настроение, вот он и прочитал мне вслух несколько своих сочинений. Я, в общем-то, не мастер стихосложения и не литературный критик, но отличать хорошие стихи от плохих умею. На мой взгляд, стихи Альберта грешили массой излишних и не всегда уместных красивостей при чрезмерной простоте, я бы даже сказал, примитивности своего содержания. Впрочем, злобно каламбурить, называя графа графоманом, я не стал, вместо чего коварно дал товарищу совет, который, как я надеялся, должен был надолго избавить меня от прослушивания явно не лучших образцов любовной лирики.
– Альберт, дружище, а ты не пробовал сочинять песни? – проникновенно спросил я, всячески показывая интерес к его, хм, творчеству.
– Песни? – удивился он.
– Ну да, песни, – повторил я. – Стихи у тебя душевные, сделай их чуть попроще, придумай какой-нибудь залихватский припев и вперед!
– Да? – граф задумчиво почесал щеку. – А где взять мелодию?
– Ой, да этого добра тут избыток! – поспешил я его успокоить. И то верно, музыку баварцы любят. В каждой уважающей себя пивной играют музыканты, на площадях по выходным выступают оркестры, музыку тут можно услышать где угодно. – Попалась тебе мелодия, понравилась, сочинил под нее слова – вот и песня готова!
– Я не знаю… – Альберт колебался и я решил нажать.
– Да ты не сомневайся! У тебя обязательно получится! Твои песни будут петь в народе, а я еще буду хвастаться, что знаком с их автором! – я разливался соловьем, уже мысленно радуясь, что Шлиппенбах погрязнет в безуспешных попытках песенного сочинительства и надолго избавит меня от тягостной необходимости слушать его кривые рифмы и вычурные словесные конструкции. Господи, как же я ошибался!..
В братство меня приняли как раз перед Рождественскими каникулами. Не могу сказать, что я прямо так уж к этому стремился, но меня же приглашали, да и примеривать на себя оперение белой вороны не хотелось, тут почти каждый студент в каком-нибудь братстве да состоит. Исключение составляют разве что евреи и магометане, но магометанин на весь университет у нас один-единственный, а у евреев, по слухам, есть свое собственное братство, куда они чужих не допускают. Опять же, предвидение почти криком кричало, что немецкая артефакторика мне в жизни еще понадобится, а раз так, то лучше иметь в Германии людей, к которым можно запросто обратиться на «ты» и попросить о некой услуге, пусть даже и не бесплатной. Да и люди эти со временем станут чиновниками, учеными, врачами, а то и государственными деятелями, причем будут подниматься по службе, а значит, будет расти и польза от их услуг. Конечно, за услугой могут обратиться и ко мне, но я уже говорил, что такие услуги не обязательно должны быть бесплатными. Добавлю, что взаимопомощь сама по себе никогда и никому еще не мешала. Одно дело, если я, пропустив лекцию, попрошу переписать конспект просто у другого студента, он может дать, а может и не дать. А если мы с ним будем состоять в одном и том же братстве, то дать мне списать он просто обязан. Как, впрочем, и я ему. Кстати, по здешним понятиям это почти что героизм, потому что за списывание конспектов, если, конечно, оно вскроется, можно поиметь кучу неприятностей вплоть до отчисления – именно плата, вносимая студентами за посещение лекций, является основной частью профессорских доходов. Взять взаймы денег в братстве, опять же, куда проще и не так разорительно, как в банке или ломбарде. Для меня это особой актуальности не имело, но некоторые пользовались. Да и вообще…
Вот поэтому на околыше моей студенческой фуражки теперь закреплена лента в цветах братства – черном, белом и голубом, а на донце тульи красуется вышитый серебром вензель из переплетенных букв SGSB – Sankt-Georg-Studenten-Bruderschaft[10]10
Свято-Георгиевское студенческое братство (нем.).
[Закрыть]. Братство у нас имеет, в отличие от многих других подобных организаций, две очень примечательные особенности – оно действует по всей Германии, не будучи привязанным к какому-либо отдельному университету, и принимают в него только студентов из благородного сословия. Элита, знаете ли, не просто так погулять вышли…
Так что теперь я «фукс», как называются новички братства. Расходы и обязанности несу наравне со всеми, но права у меня появятся, когда наш господин фукс-майор[11]11
Фукс-майор – лицо в немецких студенческих братствах, отвечавшее за подготовку новичков к полноправному членству, т. е. за усвоение ими правил, обычаев и традиций братства, заучивание слов песен, обязательных к исполнению за столом, и т. д.
[Закрыть] сочтет меня доросшим до «брудера», то есть полноценного брата. Для этого мне следует сдать нечто вроде экзамена на знание правил и традиций братства, выучить тексты нескольких песен, обязательных к исполнению на устраиваемых братством пирушках, построить за свой счет парадную форму, состоящую из черного кафтана, или, по-здешнему, «рокка», белых панталон на лето и черных на зиму, новомодной шляпы-цилиндра, обтянутой черным шелком, да ленты через плечо – широкой, атласной, все в тех же черно-бело-голубых цветах и с серебряным вензелем. Это еще ладно, тем, кого братья избрали на руководящие должности, положено еще также за свой счет пошить так называемый «церевис» – несерьезного вида шапочку с обилием золотой и серебряной вышивки, жесткую к парадной форме и мягкую для ношения на прочих мероприятиях братства, а фукс-майору раскошелиться еще и на лисий хвост, который он обязан прицеплять к парадному церевису. Ну немцы, что с них взять, все-то у них регламентировано…
Что до деятельности братства, то выражалась она в нечастых парадных шествиях на праздниках общеуниверситетского, городского или государственного масштаба, в куда более частых сборищах самого братства с обязательным распитием изрядных количеств пива и пением песен, а также в регулярном фехтовании. Насыщенная, разносторонняя и бьющая ключом жизнь, короче. Я, конечно, слегка издеваюсь, но развеять скуку господам студентам это и правда помогает.
Фехтование, кстати, тут практикуется двух видов. Один из них – обычные поединки на тупых шпагах и саблях, чисто спортивные, а вот другой… Другой называется «мензур» и представляет собой что-то среднее между дуэлью и мазохизмом. Бойцов одевают в доспехи из бычьей кожи, заматывают им шеи толстыми шарфами во много слоев, глаза защищают очками со стальной сеткой, в руки дают «шлегеры» – рапиры с огромными чашками-гардами, и ставят друг против друга биться до первой крови[12]12
В нашей истории правила мензура неоднократно менялись. И да, он существует до сих пор и вполне себе официально.
[Закрыть]. Поскольку ниже пояса наносить удары нельзя, единственный способ эту самую кровь сопернику пустить – это внести некоторые изменения в его портрет, поразив в лицо. Теперь мне понятно, почему многие студенты ходят со шрамами, а то первое время как-то диковато смотрелось. Шрамы эти являются для их обладателей предметами гордости, свидетельствами неустрашимости и мужественности. Опять же, считается, что настоящего мужчину шрамы красят. Говорят даже, правда, ни на кого конкретно не показывая, будто некоторые студиозусы сами наносят себе порезы на лице, а потом многозначительно отмалчиваются, когда кто-нибудь интересуется, с кем это у товарища был поединок. Честно говоря, получается как-то не очень справедливо – знаки доблести достаются исключительно побежденным, а победителям приходится довольствоваться моральным удовлетворением. По этой, кстати, причине, правила братства предусматривают мензур между братьями в два захода – чтобы оба участника имели равные шансы на преходящую славу и вечные украшения. Интересно, а что бы больше понравиось мне – шрам или вкус победы?
Я почему этим вопросом задаюсь, так это потому, что мне такое скоро предстоит, как я понимаю. Завелся у меня, скажем так, недоброжелатель, что особенно неприятно, в рядах нашего же братства. Некий Эдмунд Орманди, имперский рыцарь, студент филологического факультета. Сей венгерский дворянчик как-то сумел убедить меня изменить своему решению не вставать с шашкой против сабли. Ну как убедить? Достал меня неуклюжими шутками на тему «дикарского оружия» и «сабли-недомерка». Ох, и пришлось же мне тогда ужом изворачиваться – саблей Орманди владел куда как лучше Альберта. Мое вполне естественное стремление не попадать под его удары Орманди почему-то расценил как трусость и всячески призывал меня прекратить танцевать и начать сражаться всерьез. Ну, на такие дешевые заходы я перестал обращать внимание, еще когда в гимназии бился на кулаках с Мишкой Селивановым, так что и у рыцаря Эдмунда тоже ничего не выходило. А вот дыхалку он себе этими неуместными разговорчиками подсадил… В общем, когда Орманди порядком умотался, я начал потихоньку проводить контратаки и быстренько насовал ему положенные полдюжины ударов и уколов. После этого Орманди вроде как притих, хотя и пытался время от времени отпускать в мой адрес какие-то неуклюжие шуточки, которые сам, должно быть, считал очень остроумными. Так, однако, продолжалось недолго – я как-то побеседовал по душам с нашим фукс-майором бароном фон Мюлленбергом, когда тот выпил слегка больше обычного, и по итогам той беседы обычно отвечал на нападки Орманди вопросом, когда же сей храбрый рыцарь изволит погасить задолженность по своим взносам в кассу братства. А то, мол, мне надоедает оплачивать пирушки, на которых мой оппонент подпитывает свое остроумие пивом, покупаемым не на свои деньги. Орманди такие заходы ужасно злили, но возразить ему было нечего.
В общем, при такой взаимности в отношениях избежать мензура с Орманди шансов практически не было. Да и ладно. Ну подумаешь, он мне портрет попортит, я ему попорчу, это не так и страшно. А вот то, что человечек Орманди гнилой, и очень даже может устроить мне какую-то неприятность, причем исподтишка, это уже хуже. А он, чтоб его, может. Вот чувствую – может. И, черти бы его выпотрошили, еще и хочет. Так что бдительность не теряем, но и не перестраховываемся…
