Текст книги "Пропавшая кузина (СИ)"
Автор книги: Михаил Казьмин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)
Глава 28
Расчеты по долгам
И почему я сразу его не проткнул? Честное слово, это самое лучшее, что можно было бы сделать! Сейчас уже сам не могу сказать… Вы бы как себя чувствовали, увидев лицом к лицу человека, коего давно и с полным на то основанием считали мертвым? Вот и я ощущал примерно то же самое – растерянность, удивление, и, чего уж теперь скрывать, даже некоторый испуг. А потом Орманди со мной заговорил и протыкать его стало вроде как не вполне прилично…
– Ты всех гостей так встречаешь – с саблей наголо? – ехидно спросил он.
– Можешь гордиться, тебя одного, – проворчал я в ответ.
– Гордиться? – венгр криво усмехнулся. – Нет, гордиться мне нечем…
Хм, а это точно Орманди? Что-то нехарактерна для него такая самокритичность…
– Войти разрешишь? Я без оружия, – он даже руки поднял.
Отступив от двери, я показал венгру на лавку у дальней стены. Дождавшись, пока он сядет, взял стул, поставил его на некотором удалении и уселся сам, не выпуская из руки шашки. Какое-то время мы так молча и сидели. Рассмотрев Орманди повнимательнее, я обнаружил, что он сильно изменился внешне и далеко не в лучшую сторону. Похудел, весь какой-то бледный, впалые потухшие глаза с темными кругами – ну точно с того света выходец.
– Ты даже ни о чем не спрашиваешь, – удивления в его голосе не слышалось, только обида. Это что же, он всерьез считает, будто настолько мне интересен? Ну-ну… Нет, кое-что я и правда хотел бы от него узнать…
– Как ты вообще выжил-то? – по большому счету, это и представляло для меня наибольший интерес.
– Лечебные артефакты, – Орманди попытался усмехнуться, но тут же закашлялся, прикрывая рот кулаком. – Только лечили меня не от того, от чего было надо. И недолго.
Я промолчал. Подожду чуть, и он сам все расскажет.
– У меня же чахотка[44]44
Устаревшее название туберкулеза легких.
[Закрыть], – продолжал венгр. – А когда я порубленный повалялся в канаве с грязной водой[45]45
Статистика показывает, что при травматических повреждениях легких туберкулез быстро переходит из скрытой формы в открытую.
[Закрыть]… Денег врачу за меня дали, он лечил. Потом деньги кончились, а я начал кашлять… Тут врач меня и выгнал. Это еще я в Поккинге лечился, в Пассау не повезли меня, боялись, умру по дороге. А то сейчас бы уже в тюрьме кашлял.
Да уж, недоработка со стороны властей. Исправить бы, только вот как? Кликнуть прислугу и держать Орманди до прихода полиции? Или ноги ему для верности подранить, чтобы уж точно не сбежал?
– А зачем ты вообще ко мне приперся? – этот вопрос по важности стоял у меня вторым, вторым и был задан.
– Саблю свою хочу у тебя выкупить, – после некоторой заминки ответил венгр.
Врет, – чтобы это понять, предвидение мне не потребовалось. Ясно же – будь у Орманди деньги, он бы заплатил врачу, да и при всей своей дури должен же этот гаденыш понимать, что раз уж заявился он в Мюнхен, то арест тут дело времени, причем очень недолгого. Ладно, посмотрим, что он еще мне наврать попытается…
– Сколько за нее хочешь? – не унимался Орманди. Саблю мне, ясное дело, отдавать не хотелось. Как говорится, что с боя взято, то свято. Она и тут неплохо на стене смотрится, а уж дома в Москве будет смотреться еще лучше. Однако же замысел врага я так и не понимал, и это мне совсем не нравилось. Что же ему надо на самом деле? Ну ладно, попробую вот так…
– Сто гульденов. Золотом или серебром, не ассигнациями. И еще – ты расскажешь мне в подробностях, как ты влез в это дело с похищением баронессы фон Майхоффен и всем остальным, от кого и какие получал приказы, как их исполнял и так далее – назначил я цену. – И первым делом скажешь, кто именно заточил тогда шлегер.
– Идет, – неожиданно легко согласился Орманди. – Денег сейчас у меня с собой нет, принесу в следующий раз. А этих, – тут он эмоционально произнес что-то по-венгерски, ругался, не иначе, – я сдам с удовольствием, раз они меня сами бросили.
Он снова закашлялся в кулак, затем, этим же кулаком утершись, усмехнулся, устроился поудобнее и продолжил:
– Шлегер я сам заточил. Ключ от фехтовальной залы у меня был, вечером накануне все и сделал.
…Он говорил еще долго. Я не записывал, полагаясь на память. В принципе, ничего сильно нового я не узнал, но вот кое-какие подробности будут наверняка очень интересны баварским властям. Эх, компенсацию, что ли, с них потом затребовать… За что? А вы думаете, сидеть напротив туберкулезника с открытой формой болезни – прямо так уж радостно и приятно?! Я за эти сведения, можно сказать, здоровьем рискую! Своим, между прочим, здоровьем, не чьим-то! Надо будет потом врачу показаться, пожалуй.
Закончив рассказывать, Орманди отдышался, как после какой-то тяжелой работы.
– Вот и все… – начал было он после недолгой заминки.
– Не все, – перебил его я. – Какой у тебя разряд одаренности?
По меркам этого мира вопрос, кстати, совершенно бестактный. Не принято здесь такое. Когда один одаренный интересуется у другого разрядом третьего одаренного, это нормально, если, конечно, этот третий в беседе не участвует, а вот напрямую спросить собеседника о его собственном разряде – дурной тон. Но это только между равными, в данном же случае никакого равенства не наблюдалось, а победитель, снизойдя до беседы с побежденным, правилами вежливости может и пренебречь.
– Третий, – нехотя ответил Орманди.
Что-о-о?! У урода третий разряд, а я не знал?! Да и сам я, конечно, хорош, мог бы и раньше справки навести… Тут ведь в чем дело? Первый разряд – ладно, это, можно сказать, вообще ни о чем. Одаренный первого разряда может работать с магией только совместно с другими одаренными или выполнять самые несложные действия самостоятельно. То есть сделать, например, световой камень он не сможет, а вот подогнать уже сделанный кем-то другим под определенные стандарты светимости – да сколько угодно. Второй и третий разряды – это прежде всего специализация. В чем-то одном такой одаренный вполне способен достичь немалых успехов, зато все остальное будет для него почти непосильным. Настоящая универсальная одаренность только с четвертого разряда и начинается. Так на чем же специализируется Орманди и в какой магии он может быть успешным, если я никогда с проявлениями его одаренности не сталкивался?
– Можно мне взглянуть на саблю? Деньги я принесу завтра, – спросил Орманди.
Я встал со стула, отошел назад и шашкой показал на стену, где висел мой трофей. Венгр неспешно подошел и встал ко мне спиной. Стоял он так минуты три, уж не знаю, что там высматривая. Потом медленно-медленно повернулся…
…и бросился в атаку. Быстро и ловко проскользнув вдоль направленной на него шашки, мою правую руку он зажал между своей левой и корпусом, правой рукой тут же схватив меня за воротник. Я пару раз стукнул его по ребрам, но с левой руки это вышло без особого успеха. Пока я соображал, что еще можно тут сделать, Орманди оттеснил меня назад и прижал спиной к стене, а потом неожиданно кашлянул мне в лицо.
Бр-р, ну и мерзость! Гадкое ощущение чужой слюны на лице, перекошенная ненавистью морда прямо перед моими глазами как будто парализовали меня.
– Подарок тебе от меня! – торжествующе шипел гаденыш, обдавая меня тяжелым и липким ядовитым дыханием. – Может, тебя и вылечат – кха! – но это затянется на годы! Кха-кха! Долго будешь меня помнить! Ненавижу тебя, кха!
Вот же гнида, он так и правда мне эту гадость подарит… Кое-как немного отпихнув его от себя, чтобы иметь место для разгона я ударил своим лбом в его. Если знать, как правильно исполнить, очень действенный удар, между прочим. В прошлой жизни научился, вот теперь и в этой пригодилось.
Для следующего удара разгон оказался побольше, так что и сам удар вышел посильнее. Орманди отлетел назад, плюхнулся на кровать, тут же вскочил и и с ревом снова бросился на меня. Точнее, на мою шашку, которую я успел выставить ему навстречу.
Высоко поднимать оружие я не стал, гаденыш насадился на него животом, и клинок сквозь мягкое легко прошел насквозь. Вытащив шашку, я с мстительным удовольствием наблюдал, как урод, прижав руки к животу, рухнул на колени и противно заскулил. Удар ногой – и Орманди валится на пол, еще одним пинком я перекатываю его на спину, наступаю ему ногой на горло, и, взяв шашку обратным хватом двумя руками, вгоняю ее в разинутый и безуспешно хватающий воздух рот, а потом еще несколько раз туда, где даже у таких выродков находится сердце.
Вот, значит, какая у него специализация, – подумал я, разглядывая труп. Скрытность. Умел скрывать одаренность, сейчас вот смог обмануть мое предвидение… Да, тогда, на мензуре, не смог. Но это был бой, в бою все чувства обостряются, вот я тогда его действия и предвидел. Что же, хорошо, что теперь это точно уже в прошлом. Эх, голову бы ему отрубить, чтобы уж точно никаких сомнений не оставалось, но это ж кровищи будет… Прислуга, в конце концов, тоже люди, нечего им столько неприятной работы подбрасывать.
Описывать появление полицейских, за которыми я послал, мое с ними общение, их возню с составлением необходимых бумаг и записью показаний Орманди, каковые я пересказывал по памяти, смысла, пожалуй, нет. Описание той старательности, с которой прислуга драила пол в моей комнате, а особенного того рвения, с коим я отмывал лицо, может, и заслуживало бы здесь нескольких строк, но выглядело бы столь же уныло-однообразно, как и сами упомянутые действия. Спать в итоге лег я очень поздно, а с утра пошел учиться. Поход к врачу был запланирован у меня на понедельник, исходя из того, что сутки-другие тут ничего не решат, но вышло все по-другому – в пятницу, едва я собрался предаться послеобеденному отдыху, заявилась Анька и слегка взволнованным голосом доложила:
– К вам баронесса фон Майхоффен. Прикажете пригласить?
Ясное дело, так я и приказал. Тем более, пришла Катя именно ко мне – кузен ее прямо после обеда снова умотал к своей подружке, и готов поспорить на что угодно, Катя была в курсе, что дома его нет.
– Я пришла проститься, – Катя, едва сев на стул, сразу перешла к делу. – Послезавтра уезжаю.
– Проститься только со мной? – вопрос, конечно, провокационный, но что поделать, вырвалось.
– Альберт будет попозже, – Катя одарила меня обворожительной улыбкой, – так что время у нас еще есть…
– Нет, Катя, – я постарался придать своему голосу побольше мягкости, но именно голосу, а не тому, что я говорил, – нет. То, что между нами было, было в домике на озере. Там же и осталось.
Катя пристально всмотрелась, как будто что-то во мне выискивая, потом медленно кивнула и встала, тем самым заставив встать и меня.
– Хорошо, – произнесла она, хотя, похоже, ничего хорошего для себя она не высмотрела. – я попозже зайду, когда Альберт вернется.
Что ж, похоже, вопрос, что я хотел ей задать, так и повиснет без ответа. Жаль…
Быстро шагнув ко мне, Катя положила руки на мои плечи, явно напрашиваясь на прощальный поцелуй. Почему бы и нет? Я осторожно положил ладони на ее талию, стараясь не поддаться желанию схватить Катю и прижать к себе, Катя подняла лицо…
– Что это?! – она резко отстранилась.
– Что? – не сразу сообразил я.
– Подожди… – Катя полезла в ридикюль, я только сейчас заметил, что он у нее на длинном ремешке, прямо как моя сумка, порылась там и достала белый с золотой вышивкой платок. Приложив его к моим губам, она затем разложила платок на столе и принялась водить над ним ладошкой.
– У тебя… у тебя чахотка, – кое-как выговорила она. – Но откуда?!
Пришлось рассказать. Вообще-то я не собирался, но теперь деваться было некуда. Наградой за рассказ стали несколько слов, которые воспитанным барышням не положено не то что произносить, но и просто знать об их существовании. В Катином исполнении, впрочем, они звучали несколько комично, я даже улыбнулся.
– Хорошо, что ты загнал его обратно в преисподнюю, – злорадно оскалилась Катя. – Но тебя надо лечить.
– Да, я в понедельник собирался к врачу, – согласился я.
– Ни к какому врачу ты не пойдешь, – отрезала Катя. – Лечить тебя буду я. Прямо сейчас. Раздевайся до пояса!
Интересно, умение приказывать у нее наследственное? Это я к тому, что к исполнению приказа раздеться до пояса я уже приступил.
– Врачи тебя вылечат, – поясняла Катя, пока я развязывал галстук и расстегивал рубашку. – Года за три. Сколько ты им за это время заплатишь, даже не представляю. А я справлюсь за час-полтора.
– Да? – скептически поинтересовался я. – И почему же тогда люди идут к врачам?
– Потому что у нас, целителей, лечить чахотку больно. Очень больно. И не все умеют погрузить человека в беспамятство, чтобы он эту боль не ощущал. Я умею, – она горделиво улыбнулась.
Та-а-ак… Что-то не горел я желанием впадать в это самое беспамятство. Вылечить-то Катя меня вылечит, в этом сомнений не было. Как и в том, что она попытается доделать то, что не удалось ей там, на берегу озера. Вот же… Что теперь делать? Хотя…
– Леха! Леха! – мысленно крикнул я, нарочито медленно расстегивая пуговицы. – Леха, отзовись! Ты мне нужен!
Катя метала в меня нетерпеливые взгляды. Вот же попал… Отзовется или нет?
– Что тебе? – раздался в голове грубоватый голос, как будто даже заспанный.
Я объяснил задачу.
– Понятно, – проворчал он. – Опять спасать нашу с тобой задницу. Ладно, сделаем.
А потом я провалился не знаю куда…
… – Алекс, – Катя тормошила меня за плечо, – Алекс!
Я ее слышал, но вот прямо сейчас было не до Кати.
– Садистка она у тебя, – товарищ был явно не в духе. – Ей бы родиться попозже и в гестапо работать, там бы она была на месте… Если, конечно, тут у вас это самое гестапо еще будет. Живой хоть?
– Живой, – ответил я. – Спасибо!
– Я отключусь, устал что-то… Подробности потом.
– Хорошо! – и я почувствовал, что снова остался один. В смысле, стал единой личностью.
– Алекс! – не унималась Катя.
– Здесь я, – даже не сразу сообразил, что с Катей, в отличие от моего второго, то есть, все-таки, первого «я» надо говорить вслух. – В порядке все со мной, спасибо.
Насчет порядка я, честно сказать, маленько приврал. Ощущение некоторой пожеванности присутствовало, как и легкое жжение в груди. Кликнуть, что ли, Аньку, чтобы воды принесла?
– К врачу, как и собирался, сходи, – посоветовала Катя. – Услышишь от него, что никакой чахотки у тебя нет, успокоишься.
– Спасибо, Катя, – повторил я.
– Я в долгу перед тобой, – скромно улыбнулась она.
– В долгу… – повторил я за ней. – Тогда скажи, пожалуйста, зачем ты пыталась заставить меня в тебя влюбиться? Там, в домике у озера, нам было хорошо, и я был с тобой счастлив. Хочется верить, что и ты со мной тоже. Но сейчас… Мы же даже не знаем, увидимся ли когда-нибудь снова. Зачем, Катя?
Катя с непонимающе-испуганным видом уставилась на меня.
– Т-т-ты х-хоч-ч-чешь… – никак не могла она выговорить, потом все-таки справилась с собой. – Ты хочешь сказать, что у меня не получилось?!
– Да какая разница, что я хочу сказать, – звучало не очень-то вежливо, но сейчас я считал себя вправе говорить без обиняков, – главное, что у тебя не получилось.
– Господи! – Катя аж руки заломила. – Знаю, грешна я! Но неужели прегрешения мои столь тяжки, что Ты послал мне отмеченного Тобою?!
– Прости, Алекс, – сказала она уже мне. – Я… я просто не смогу сказать тебе это вот так, в глаза. Но я признаю твое право требовать моего ответа. Поэтому напишу тебе, как только приеду домой.
Не врет, – подсказало предвидение.
– И… – Катя тяжело вздохнула, – и прости меня за все. Я пойду, передай Альберту, что я его не дождалась, пожаловалась на головную боль и ушла.
Она повернулась, чтобы и вправду уйти, но тут, прямо как в плохой пьесе, распахнулась дверь, пропуская в комнату довольного и веселого, хотя и слегка подуставшего Шлиппенбаха.
– Ага, вот вы где! Спрятались тут, секретничаете и даже не знаете, что я припас на нашу встречу бутылку рейнского!
Эпилог
Альберт встречал меня в Берлине. Это ж сколько мы с ним не виделись-то? Почти три года, с того момента, как граф вернулся из Мюнхенского университета в Геттингенский. Что ж, до московского поезда у нас еще пять с половиной часов, наговоримся, благо рассказать друг другу есть что…
После той истории с Катей я проучился еще три года, и около полугода ушло на подготовку и сдачу экзаменов – сначала на бакалавра, а затем и на магистра. Оба звания я получил по двум специальностям и теперь имею полное право гордо именовать себя магистром артефакторики и магиологии, подтверждая таковое право внушительного вида документами. Как я разузнал, профессор Левенгаупт далеко не все дипломы подписывает лично, а у меня на всех четырех красуются его автографы, да еще и отдельная бумага, написанная в виде рекомендательного письма, где светило мировой науки свидетельствует, что господин Алексей Филиппович Левской прошел с ним, профессором Левенгауптом, курс индивидуальных занятий по теме, каковую господин Левской назовет адресату сего письма самолично. Такая бумага, пожалуй, и все мои дипломы перевесит. Левенгаупт, кстати, предлагал мне и над диссертацией поработать, дабы обзавестись еще и званием доктора, но тут мне пришлось со всем почтением отказаться. Задерживаться еще Бог знает на сколько в Мюнхене в мои планы никак не входило.
Учиться мне все это время никто, слава Богу, не мешал. Честно признаться, иной раз даже скучал, вспоминая о своих баварских приключениях, но эту дурь учеба из меня обычно быстро и надежно выбивала. Тем более, я не только учился, но и окунулся с головой в жизнь Свято-Георгиевского студенческого братства, побывав в оном и фехтвартом, и шпрехером, и даже вице-сеньором, заместителем председателя, если в терминах прошлой своей жизни. Стать сеньором, председателем то есть, мне, увы, не светило – таковым, согласно уставу братства, может быть только лицо имперского подданства и немецкой народности. Такая вот национальная дискриминация, в здешнем мире, впрочем, обычная и естественная, так что я не в обиде. Это вон Арнольд Шварценеггер в бывшем моем мире сожалел, что не может стать американским президентом[46]46
Президентом США, по их конституции, может быть только человек, родившийся на территории США. Сторонники родившегося в Австрии Шварценеггера пытались добиться внесения изменений в конституцию, но инициативная группа не смогла выполнить все предписанные правила для запуска этой процедуры.
[Закрыть], а мне и так неплохо. Во всяком случае, и управлению организацией я поучился, пусть и такой рыхловатой, как студенческое братство, и полезное новшество ввел, будучи фехтвартом – обязательный осмотр шлегеров перед началом мензура. Как гласит армейская мудрость, страницы устава написаны кровью…
С каждым годом, добавлявшимся к моему возрасту в этой жизни, у меня не то чтобы так уж сильно прибавлялось ума, но потихоньку уходила доставшаяся мне от Алеши подростковая дурь. Способствовали этому и другие жизненные обстоятельства, с моим возрастом напрямую не связанные.
С Гертой и Анькой мы развлекались еще год с небольшим, потом Анька вышла замуж, оставила работу у Герты и перебралась к мужу в деревню Ланзинг недалеко от Дахау. Меня, сами понимаете, упоминание этого города поначалу несколько покоробило, но тут же я вспомнил, что здесь это всего лишь маленький городишко, и прилипнет ли в здешнем мире к его имени недобрая слава печально известного учреждения по соседству или же нет, одному Богу ведомо. Вовлекать в наши забавы кого-то из служанок вместо Аньки мы не стали, и до моего отъезда тешились с Гертой вдвоем. Не скажу, что со столь сильной и выносливой женщиной это было легко и просто, но все легче, чем втроем-то. Денег за доступ к телу Герта с меня не брала, довольствуясь платой за проживание и стол, что только прибавляло естественности и человечности нашим с ней отношениям. Мне даже удалось уговорить фрау Штайнкирхнер устраивать себе небольшие, дней по десять, летние отпуска, которые мы проводили на Баварском море, арендуя для этого дом. Не тот, конечно же, где жили мы с Катей… Честное слово, прощаться с Гертой оказалось для меня не таким уж и легким делом, а уж сама она даже разревелась от избытка чувств.
Раздвоения личности со мной больше не случалось, что и понятно – причин к тому в жизни, ставшей спокойной и размеренной, не было. Да и не надо, обойдусь. Хотя, если что, знаю теперь, к кому обращаться за помощью.
Домой на каникулы я так ни разу и не ездил, вместо этого путешествуя по Баварии. Снова побывал в Ландсхуте, в Байервальде, в Пассау, открыл для себя и многие другие уголки этой красивой и интересной страны. Было дело, воспользовался приглашением Альберта и как-то на каникулах провел три седмицы в Восточной Пруссии. Почти не слезал с коня, расстрелял десятка три барабанов, – в общем, насыщенная такая программа активного отдыха. Заехали и к Майхоффенам, дабы я имел возможность лично принять благодарность барона и его супруги за спасение дочери. Самой Кати в это время в поместье не было, что лично я посчитал благоприятным обстоятельством – встречаться с ней, откровенно говоря, не особо хотелось. Зато я познакомился с ее отцом. М-да, калека-то он калека, но если кого и можно назвать железным человеком, то это как раз барона фон Майхоффена. Кате с некоторыми особенностями ее характера было в кого пойти. Доктора Грубера я тоже не видел, и тоже не сильно по этому поводу огорчился. Он, кстати, теперь не просто Грубер, а Грубер фон Лассвитц – дворянство король Пруссии ему пожаловал. Впрочем, новоиспеченный дворянин жизнью в поместье не прельстился, а тут же устроился на королевскую службу в министерство финансов, где почти сразу получил место начальника департамента. Хм, что-то не замечал я за ним особого таланта управляться с деньгами, но им там виднее. На место доверенного лица Шлиппенбахов он рекомендовал своего бывшего помощника, так что интересы родственников моего приятеля не пострадали. В общем же, несмотря на обилие впечатлений, каковыми оказалась богата поездка, Бавария все равно нравится мне больше, чем Восточная Пруссия. Однако же потихоньку подкралась тоска по дому и последний год я уже чуть ли не дни считал до возвращения.
Дома, судя по письмам родных, все развивалось своим чередом. Васька, закончив Кремлевский лицей, обязательные для бояр три года царской службы отбывает сейчас в Кремлевском же полку, к весне срок как раз и выйдет. Невесту ему отец с матерью уже присмотрели, так что успею и на свадьбе погулять. Митька закончил гимназию и неожиданно для всей семьи собрался делать военную карьеру, причем отец, что меня сильно удивило, с таким выбором нашего младшего согласился. Татьянке еще учиться и учиться. Последние несколько писем из дома были наполнены туманными намеками на некие изменения в семье, которые не оставят меня равнодушным. Я, конечно, могу и ошибаться, но, похоже, у меня и вправду появится еще братик или сестренка…
Возвращаться в Москву не через Вену, а через Берлин я собирался еще когда только влез в историю с розыском Кати, а теперь такой путь оказался вообще единственным – война за австрийское наследство все-таки началась и ехать через театр военных действий было бы, мягко говоря, неосмотрительно.
Если верить газетам, пруссаки уверенно теснили австрийцев в Богемии, вынуждая их принять генеральное сражение как можно ближе к Вене, а баварцы столь же уверенно действовали в Тироле, не пуская размещенные там австрийские войска на помощь столице. В венгерских провинциях происходило брожение, и уже отмечались случаи массовой сдачи в плен и столь же массового бегства с поля боя солдат венгерских полков, очевидно, не сильно горевших желанием проливать кровь за Австрию. В общем, поражение Австрии стояло в повестке самого близкого будущего…
– Алекс!
– Альберт!
Шлиппенбах заметил меня первым, что с его-то ростом было не так уж сложно. Обнявшись, мы от души похлопали друг друга по спинам, я не преминул заметить, что Альберту идет темно-синий с серебром мундир полицейского чиновника, получив в ответ ехидное замечание, что не всем же быть умными, кому-то надо и дело делать, после чего мы направились в ресторан.
Выпив по чуть-чуть шнапсу под сыр и паштет, мы в ожидании горячего начали с того, что предались воспоминаниям об учебе в Мюнхене и разговорам об общих знакомых, затем я коротко рассказал о себе и похвастался своими достижениями как на ниве науки, так и в исполнении должностей в братстве, а потом слушал Шлиппенбаха, в своей характерной манере, обстоятельно и с юмором, поведавшего о нелегкой службе полицейским чиновником в Кенигсберге.
Если верить Альберту, вся его служебная деятельность представляла собой один сплошной анекдот с дисциплинированными, но слегка туповатыми служаками, совсем уж безмозглыми преступниками, начальством, которому вовремя сданный и строго по форме составленный отчет важнее любой работы, и прочими прелестями того же рода. В ответ я рассказал ему несколько популярных в своей прошлой жизни анекдотов про стражей порядка, слегка адаптировав их к местным реалиям, чем заставил товарища не просто безудержно смеяться а натуральнейшим образом ржать. Однако же оказалось, что моему другу по службе приходилось не только выяснять степень вины каждого из участников пьяной драки или расследовать кражу тушки гуся с кухни недорогой харчевни, были у Шлиппенбаха дела и куда более серьезные. Пару историй как-нибудь расскажу, они показались мне настолько интересными, что уже потом, в поезде, я набросал в записной книжке несколько заметок, чтобы потом не забыть.
В конце концов я решился спросить Альберта о Кате.
– Кати… – Альберт даже поморщился, – Кати стала любовницей кронпринца. Не знаю, насколько она этим облегчила жизнь себе, но мне только усложнила. Да и всем своим родственникам тоже.
Я промолчал, побуждая графа продолжить.
– От нас ждут, что мы не будем поощрять такое поведение Кати, поддерживая с ней отношения, и в то же время пытаются передавать ей через нас какие-то свои просьбы, надеясь, что Кати повлияет на кронпринца при их рассмотрении.
– Да уж, дурацкое положение, нечего сказать, – признал я.
– А уж как Кати чудит в своей лечебнице… – Альберт даже головой покачал.
– В какой лечебнице? – не понял я.
– Королева Луиза-Августа открыла в Берлине общедоступную лечебницу для всех сословий, – пояснил Альберт. – Кати состоит при ее величестве фрейлиной, и, представь себе, целительствует в этой лечебнице! Она лечит бедняков и нищих, зажиточных и богатых, не делая ни для кого разницы! Хотя нет, разница есть, – поправился он. – С бедных она не берет ни пфеннига. Даже не знаю, зачем ей это?
– А какая разница, если людям от этого лучше? – я-то как раз представлял себе, зачем это Кате, но не буду же я объяснять Альберту, что его кузина демонстративно показывает высшему свету, что может делать что хочет, и при этом плевать ей на всех с высокой башни.
– Да, людям лучше, – согласился Альберт. – Берлинцы сейчас молятся за королеву и Катарину. И знаешь, жаль все-таки, что вы с Кати не поженились. Вы бы с ней, по крайней мере, понимали друг друга…
Ну вот. За Катю уже молятся. А я еще ничего не сделал, чтобы молились за меня… А ведь должен. Что ж, вот дойдут руки до исполнения тех планов, что пришли в мою голову, пока я учился в Мюнхене, глядишь, и за меня молиться будут…
Но Катя меня удивила. Впрочем, такое бескорыстие и милосердие я у нее уже видел, когда она лечила молодого матроса во время нашего плавания по Инну на кораблике ее имени. Но видел я у нее и другое… Уже в поезде я достал письмо, которое Катя написала мне после нашей последней встречи. Я его перечитываю время от времени – когда воспоминания о днях, проведенных с Катей в домике у озера, становятся совсем уж неотвязными.
«Милый Алекс!
Как и обещала, пишу тебе, чтобы объясниться по заданному тобой вопросу. Ты же помнишь, что именно решила я, чтобы сохранить свою независимость? Я полностью отдаю себе отчет в том, что положение, в которое я поставлю себя этим своим решением, будет для меня очень непростым в рассуждении мнения общества относительно моего поведения. В лучшем случае меня будут считать особою легкомысленною и безответственною, в худшем же – развращенною и порочною, меня ждут осуждение и злословие света. И пусть никто и никогда не осмелится сказать мне это в лицо, жизнь мою таковое отношение не улучшит.
Средство, позволяющее оборонить себя от неприятных следствий подобного отношения, в любовной магии давно и хорошо известно. Необходимо быть любимой. Человек которого любят, надежно защищен от неблагоприятного отношения сколь угодно большого числа недоброжелателей. Я хорошо понимаю, что ждать любви от избранного мною человека было бы с моей стороны глупо. Именно потому я и хотела получить твою любовь – чтобы она меня защищала.
Сейчас, когда я уже смирилась с пониманием того, что мне это не удалось, я вижу, что и замысел мой нельзя назвать хорошим. Себя бы я защитила, но по отношению к тебе это было бы непорядочным. От всего сердца прошу твоего прощения. Я уверена, что получу его, а потому на это мое письмо ответа не ожидаю.
С искренней благодарностью за дни счастья в маленьком домике на берегу озера, прощай.
Катя».
Да уж, в этом вся Катя. Грамотный анализ и толковый прогноз по соседству с невинно-циничным признанием в непорядочности своей затеи. И то, как я понимаю, причиной такого признания стало то лишь, что ничего у Кати не вышло. А уж непоколебимая уверенность в том, что я ее прощу – это вообще шедевр. Впрочем, прощу, куда ж я денусь. Уже простил, если честно. И, чего уж там, тоже потому, что ничего у нее не получилось…
Вспомнилось, что вся эта история началась со слов Альберта «Катарина пропала». М-да, а ведь и правда пропала. И как, ее же словами говоря, «особа легкомысленная и безответственная», пропала, и из моей жизни пропала тоже. Что ж, эту пропажу я теперь искать не буду…
Аккуратно сложив письмо, я убрал его в сумку. Дома спрячу подальше, но жечь, пожалуй, не стану. Дома… Скорее бы уж! Интересно, что же меня там ждет такое приятное?..
Сентябрь 2020 – январь 2021, Москва.
