Текст книги "Повести"
Автор книги: Михаил Жигжитов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)
В ту же минуту совсем рядом раздался оглушительный треск, лед взбугрился, затрещал. Конь бросился в сторону и потащил за собой сани, они зацепились за торос и опрокинулись. Рыжка вздыбился, рванувшись назад, оторвал повод и ускакал прочь.
Мишка с трудом выбрался из-под саней. Очередной толчок едва не свалил его с ног. Он в ужасе вскочил на перевернутые сани, будто они могли его спасти. Огляделся кругом. На море творится что-то невообразимое – весь лед бугрится, трещит, грохочет. А Рыжка мечется в безумном страхе из стороны в сторону.
«Рыжка утонет!» – обожгла мысль, и парень бросился за конем.
– Рыжка, Рыжка, стой!.. Провалишься, дьявол! – кричит Мишка, но конь продолжает метаться. Могучее тяжеловесное тело Рыжки стало его врагом. Как только вышел он на полосу черного льда, сразу же ушел до ушей и начал отчаянно биться в холодной воде.
– Вот дурило-то где! – вырвалось у парня.
Подбегая к коню, он увидел широкую полосу зловещего черного льда. Мишка знает, что это самый предательский, самый коварный лед, который, заманив на свою гладь, обваливается и засыпает несчастную жертву острым, звонким игольником. Знает, но делать нечего, бросился спасать Рыжку. Только выскочил на этот лед, и сразу же погрузился до колен в кашу из игольника. Не задумываясь, свалился набок и откатился назад, на полосу крепкого белого льда.
– Держись, Рыжка! – крикнул он и стал заходить с другой стороны. Но снова ухнул, на этот раз до пояса.
Рыжка бьется изо всех сил. От его движений игольник со звоном рассыпается во все стороны и, весело поблескивая на солнце, нахально плавает в черной воде. Вокруг несчастного животного образовалось широкое разводье.
– Что делать?! Что делать?! А, побегу за веревкой!
Мишка бежит изо всех сил. Оглянется назад – и еще пуще. «Держись, Рыжка, сейчас я тебя заарканю и вытяну», – шепчет про себя парень со слезами. Ветер заметно сдал и не мешает бежать.
Примчался парень к табору – ни саней, ни вещей. Что за чертовщина?! На месте табора громоздится гора искромсанного зеленовато-прозрачного льда. Только кое-где виднеются клочки сена, да валяется обломок оглобли.
Мишка понял, что конь, почуяв беду, опрокинул сани и, оторвавшись, покинул гиблое место. Этим самым Рыжка спас и его.
– Держись, Рыжка! – неистово крикнул парень и пустился бежать к тонущему коню.
Когда Мишка подбежал к Рыжке, тот уже больше не бился и, видимо, обессилев и окоченев, погрузился в воду. На поверхности торчали лишь уши, да чуть выглядывали ноздри и глаза.
Увидев парня, Рыжка высоко задрал голову, и вдруг тишину этого пустынного уголка разорвало протяжное, похожее на плач погибающего человека, ржанье. На Мишку смотрели полные тоски и ужаса глаза, из которых безудержно текли крупные капли слез.
– Держись! Держись, Рыжка! – парень бросился вперед и тут же провалился. Недаром Мишка родился и рос на море, другой бы на его месте ушел под лед, а он ужом извился и мягко растянулся на зыбком льду. Лед с шипением осел, но выдержал тяжесть; воспользовавшись этим, помор быстро откатился к кромке белого льда и вскочил на ноги.
Мишка взглянул в сторону Рыжки и опустился на колени. Рыжка медленно погружался в бездонную темь воды, он сейчас был размером с жеребенка… Затем, на глазах у Мишки, становился все меньше и меньше, наконец стал не больше рослой собаки, а затем… исчез из виду. Только из темной глуби, одна за другой, поднимались серебряные монеты – это были пузырьки воздуха – все, что осталось от Рыжки.
Мишка поднялся, снял шапку и вытер мокроту под глазами.
– Вот и все!.. Одне пузыри. Эх…
Долго стоял парень в каком-то оцепенении и неотрывно смотрел на щербатую жадную пасть диковинного чудовища, которое на его глазах проглотило бедного Рыжку.
Мишка пошел к пустому табору. Ветер стих. От темных тяжелых туч остались лишь отдельные стайки легких белесых облачков. Яркое майское солнце снова начало припекать, расплавляя своими лучами и без того слабый лед.
– А как там Иван с Петром? – парень тревожно смотрит к побережью Святого Носа. – По времени-то уже должны бы прибежать, а их нет. Где же бедуют?
Незаметно Мишка подошел к бывшему табору. Гора из зеленовато-прозрачного льда стала еще выше, а за ней голубела вода.
Только теперь, немного придя в себя, он почувствовал, что у него мокрые штаны, а в разбухших ичигах хлюпает вода. Мишка присел на торос и с трудом разулся, а когда встал на ноги, чтоб скинуть штаны, то в голые ступни ног сразу же впились острые, как иголки, льдинки. Охнув от резкой боли, Мишка опустился на колени, но и тут встретили злые колючки, снова охнул, уперся ладонями и порезал руки. «Ох, уж этот шах!» Наконец, встав на кожаные голенища ичигов, разделся и, тщательно отжав штаны и портянки, повесил их на обломок оглобли.
Легкий ветерок и лучи солнца быстро высушили Мишкину одежду. Он оделся и, взобравшись на самую вершину ледяной горы, стал смотреть вдаль. Кругом чернели разных размеров предметы, некоторые из них шевелились. Это вылезли на поверхность льда серебристые нерпы и греются на солнышке.
Вдруг из-за высоких торосов показалась какая-то большая черновина.
– Наши!.. Это наши едут! – вскрикнул обрадованный парень и, быстро спустившись с горки, побежал навстречу. Пробежав с километр, Мишка снова взобрался на высокий торос.
Совсем недалеко шли два человека и тащили сани.
– Неужели?! – испуганно воскликнул парень. – Неужели и Орлика утопили?!
Задыхаясь от быстрого бега, Мишка подбежал к людям.
– Уй, Петруха!.. Здорово!
– Здоров! Здоров! – до боли зажал в своих лапах Мишкину руку. – Вот и снова вместе! – На бледном исхудалом лице Петра по-прежнему бодро и добродушно сверкают темно-серые глаза.
Иван Зеленин, даже не поздоровавшись, плюхнулся в сани и, жадно затягиваясь, закурил.
На льду вразброску лежат осиротевшие оглобли.
– Орлик не выдержал… Раз двадцать проваливался, не вынес, бедняга… Закоченел, – сообщил Петр.
– Вот беда-то где!.. Эх, какой был конь! Ай-яй-яй! – пожалел Мишка Орлика.
– Не ной!.. И так муторно, – прикрикнул Иван на парня.
– Веди Рыжку-то, мешкать некогда, – сказал Петр.
– Рыжки нет… утонул бедняга, – сообщил Мишка.
Иван вскочил и вытаращил испуганно удивленные глаза.
– Ты что, тварина, наделал?! – взревел он.
– Не реви!.. Сам Орлика утопил!.. – злобно сверкнули монгольские глаза.
– Да-а, одному-то ему было не сподручно, – заступился Петр.
Мишка, сбиваясь, рассказал, что произошло с Рыжкой.
– Проспал, брацкий, теперь заходи в оглобли, растак-перетак! – ругается Иван.
– Ладно, хошь сам-то не утонул, – тяжелая рука Петра опустилась на Мишкино плечо. – Нынче помощником бригадира возьму к себе.
Дойдя до табора, поморы тревожно переглянулись. Огромная ледяная гора, как живое существо, вся находилась в каком-то судорожном движении. Сверху, осыпаясь, катились льдины.
– Не Рыжка ли твой подо льдом бьется? – спросил Иван.
– Он там утонул, – Мишка махнул в сторону.
Петр поцарапал затылок.
– Да, Миха, теперь ты век должен молиться Рыжке… Если бы не он, то лежать бы тебе на дне морском. – Он тяжело вздохнул и еще больше побледнел. – Мало ли нашего брата тонет-то.
Иван поднял обломок оглобли и положил в сани.
– Сварить чайку хватит.
– Хватит, Ваня, да еще останется. Вот хлеба у нас маловато, на троих одна булка, а топать больше ста верст.
– Да-а, – Иван вздохнул и снова встал между оглоблями и набросил на шею чересседельник. Петр с Мишкой впряглись пристяжными и, не оглядываясь, пошли дальше. К концу дня поморы поравнялись с Большими Черемшанами и остановились на ночлег. Еще по дороге Мишка чувствовал боль в правой ноге, но значения не придал, да и не хотел задерживать товарищей. А когда разулся, то оказалось, подошвы у ичигов протрепались до дыр, порвались портянки и шерстяные носки. Из ступни правой ноги сочится кровь.
– Плохи дела, – рассматривая свои ичиги, покачивал головой Петр.
– Из голяшек сделаем моршни[61]61
Моршни – обувь из кожи в виде лаптей.
[Закрыть].
– Придется.
Мишкина шуба пропала вместе с санями, утопил свой тулуп и Иван Зеленин. Хорошо, что в кошевке осталось сено и тонкое одеяло Федора Бесфамильных. Поморы зарылись в сено и сверху набросили одеяло.
– Как поросята зарылись, – смеется Мишка.
– Спасибо Федюхе за одеяло, все же малость согревает нас.
– Кому спасибо?.. Федьке-милиционеру? Особачился он, – сердито буркнул Иван.
– Э, паря, Ваня, он мужик-то хороший. Не должен бы…
– Хы, сказал тоже, добрый! – сплюнул Иван. – Помнишь, когда вас везли в Верхнеудинск, мы встретились в Давше?..
– Помню, а что?
– Я его, сволочугу, отозвал в сторонку и попросил передать тебе денег да немножко харчу, а он, подлюга, даже разговаривать не стал.
– Э-эвон что! А я-то думаю, чего же ругаешь мужика, – добродушное лицо Петра расплылось в улыбке. – Ты, Ванька, напрасно лаешься. В Усть-Баргузине, когда нас передали другому конвою, он мне дал и денег и хлеба.
– Но?! А я-то думал!..
Три дня шли, деля одну буханку на крохотные ломтики. Хотя и полуголодные, но продвигались довольно быстро и поравнялись с Индинским мысом. Держались все время середины моря, так как у берега лед совсем раскис.
За эти дни об острые колючки шаха порвали моршни, сделанные из голенищ ичигов, употребляли кули, и уж почти ничего не оставалось, чем бы обернуть ноги. У всех ступни ног были изрезаны и сильно кровоточили.
– И-эх, не везет нам. В те годы, бывало, ольхонские буряты здесь промышляли нерпу. Эти места богаты морским зверем… Завозили с собой большие баркасы – мореходки и оставались маходить[62]62
Маходить – нерповать по плохому льду.
[Закрыть] на весновку… Как растащит льды, они сталкивают свою мореходку на воду, и айда домой.
– Гребями? – спросил Мишка.
– Откуда у них моторы-то возьмутся, конечно, руки мозолят.
– А почему нынче-то их нет?
– Запретили охоту на год или на два.
– Эх, черт… уж они-то накормили бы нас.
– Знамо дело.
На седьмой день почти поравнялись с Шигнандой, исхудали и оборвались до последней степени. Чтоб хоть сколько-нибудь сохранить ноги, изрезали рукава у телогреек. Наконец и от них ничего не осталось. Ступни ног превратились в кровавые клочья мяса. При первых шагах израненные ноги отказывались идти, неистово кричали, выли от боли, но поморы, крепко сжав челюсти, унимали этот рев и шли дальше.
– Все!.. Терпению подходит конец… И мы тоже скоро отдадим концы… Давайте, ребята, изрежемте почтовые сумы на моршни, а остатки съедим… Как? А?.. – предложил Иван.
– Выхода нет, – прошептал Мишка. Петр мотнул головой.
Иван вскрыл суму и вывалил из нее содержимое. Перед поморами на льду рассыпалась целая горка писем. Чуть в сторонку отлетело одно из писем. Мишка поднял его и начал вслух читать адрес… «Северо-Байкальский аймак, село Аминдакан, Бадмаевой Шалсаме… Верхняя Заимка, Сокуеву Ивану… Горемыки, Немеровой Н.».
– Ждет старушка от сына, – прохрипел Петр.
– Ждут…
– Дожидаются…
Встряхнулись, будто после кошмарного сна.
Три пары трясущихся от слабости рук бережно, чтоб не порвать конверты, долго складывали письма в суму.
– Наверно, чуть рехнулись… такое сотворили, – прошептал Иван.
– Паря, ты прав: было бы нам совсем худо… Теперь мы с чистой совестью встретимся, – уже бодро говорит Петр.
Иван плюхнулся на лед и простонал:
– С кем же встретишься-то?.. Со смертью?.. Мне страшно смотреть на вас… Клочья мяса на ногах болтаются…
– А у тебя?.. Давай лучше закурим, Ваня…
По ледяной глади моря медленно ползут три человека. За ними тащатся сани. Они часто останавливаются и подолгу лежат без движения. Потом снова ползут. Во время остановок они стараются не смотреть на сани, потому что там лежит сума из толстой сыромятной кожи, которую можно сварить и съесть.
Уже который день они не видят солнца. Туман, туман, туман. Он давит человека своей тяжелой сыростью, пронизывает насквозь, не оставляет сухой ниточки.
Где-то недалеко прогудел самолет.
Петр поднялся на ноги и, охнув, опустился на колени.
– Ищут. Нас.
– Проклятый туман.
– Бесполезно…
Поморы угрюмо молчат. У Мишки ноет сердце, жалко старую мать, кто ее поддержит в старческие годы. Он не верит в чудо. Знает, что обречены на гибель. Еще проползут день, а потом уже и вовсе иссякнут силы.
Наконец поморы уткнулись в широкий разнос. Бархатно-мягкая вода так и манит к себе, так бы и лег на нее. С какой радостью покинули бы они этот проклятый, колючий, как еж, весенний лед.
– Эх, лодчонку бы нам! По разносам бы выбрались на берег, – глухо шепчет Петр.
– Понюхать бы землю… подержать ее в ладонях, – словно сам себе, мечтательно говорит Мишка.
– Э, паря, начинаешь доходить, кажись, – качает Иван головой и тревожно смотрит на парня. – Может, поел бы землицы?
Мишка согласно мотнул головой.
Поморы нашли большую оплотину, затащили на нее сани и оттолкнулись.
Дует легкий «култук» и подгоняет льдину с пассажирами.
Небольшие волны бойко колотятся о кромку льда и размывают игольник. Зеленовато-прозрачные иглы, падая одна на другую, издают приятные мелодичные звуки, напоминающие звон колоколов на церкви.
– Слышь, звонят за упокой наших душ, – сказал Иван Петру.
– Нет, Ваня, звонят благовест.
– Ерунду говоришь…
– Все равно найдем выход… Да и «Красный помор» уже где-то бороздит… – уверенно говорит Петр.
Переплыв через разнос, поморы затащились на высокий торос. Мишка взобрался на сани и охнул.
– Мужики!.. Мы!.. Нас!.. Кругом вода…
Петр поспешил за ним.
Огляделся кругом, тяжело вздохнув, опустился в сани и сообщил:
– Если налетит ветер, то за пять минут раскрошит нашу льдину, и тогда…
Все трое тревожно переглянулись.
– Мишка, помолись своему бурхану, – попросил Иван. – Может, он отгонит ветер куда-нибудь в сторону.
Парень сморщился от боли и мотнул головой. По осунувшимся скуластым щекам, обгоняя друг друга, потекли слезы.
– Ты чо, Мишка? – участливо спросил Иван.
– Обидно… какой уж там бурхан, когда люди не могут… Обидно… от Святого до Горемыки добрались и… тонуть…
– Ты не торопись тонуть-то, – сердито буркнул Петр.
– Я ничо… Я жить хочу…
– Вот это добро. Кто хочет жить, тот не утонет, – бодро и уверенно говорит Стрельцов. В смелых глазах сверкнули неукротимые огоньки.
– Может быть, ветра не будет… Наша льдина уцелеет… Мы и дотянем до прихода катера.
– Твои бы слова да батюшке Байкалу в уши, – Иван тяжело вздохнул.
Беспокойно спят измученные поморы. Зеленин видит во сне свой старенький «болиндер», который стучит так непривычно тихо, что едва его слыхать в утробе катера. В этот момент кто-то из друзей пошевелился и задел его ногу. От боли Иван проснулся и сел.
Кругом все окрест заволокло туманом. Тишину нарушают лишь падающие с торосов льдинки.
Вдруг откуда-то издали, пробившись сквозь туман и торосы, донесся знакомый звук «болиндера».
Иван ошалело засуетился и затормошил спящих.
– Эй!.. Эй!.. Стучит!.. Стучит!..
– А-а, чо-чо? – испуганно спрашивает Петр.
– Стучит!.. Слышь?.. «Болиндер»!
Петр с Мишкой тоже услышали глухие звуки мотора.
– Давайте все враз крикнемте, – предложил Мишка. Мужики мотнули головами и открыли рты, но вместо крика послышались хриплые стоны, которые затонули в звуках пробуждающегося моря.
Петр снял с себя телогрейку и, приладив ее на конец оглобли, стал поднимать, но не хватило сил. Поняв затею товарища, пришли к нему на помощь Иван с Мишкой.
Теперь над морем, словно черный пиратский флаг, висела телогрейка, которую могли заметить издали.
Стук мотора стал глуше, а затем совсем затих.
– О, господи! – простонал Иван и, чтобы скрыть слезы, уткнулся в сено.
На измученных лицах надежда борется с досадой.
Снова донеслось: тук-тук-тук-тук.
На этот раз громче и отчетливее.
– К нам идет! – прошептал Петр и облизнул потрескавшиеся губы. Из густого тумана выплыл образ Веры с маленьким сыном. Оба радостно смеются и тянутся к нему. Петр подался вперед. «Ох, дорогуши мои!» – беззвучно прошептал он, и они исчезли снова.
– Чо сказал, Петя? – Мишка наклонился к Стрельцову.
– Веру видел, с сынишкой разговаривал.
– А-а… значит, будем жить.
– А ты думал?..
Мишка покачал головой.
Катер затих.
– «Болиндер» без меня барахлит. Идиоты, не могут вовремя досмотреть, – ворчит Иван.
– Неужели ушел? – тревожно спросил Мишка.
– Нет. Мотор куражится, без меня не хочет робить.
– А-а, – Мишка облегченно вздохнул и облизнул окровавленные губы.
Откуда-то, будто из-под воды, донесся глухой, тихий «тук», потом погромче, погромче и весело, бодро: тук-тук-тук.
– Идет! – шепотом, словно боясь спугнуть, прошептал Иван.
С катера заметили телогрейку Петра и направились прямо на черновину.
Через несколько минут «Красный помор» с хрустом врезался в дряблый, податливый лед и заглушил мотор.
По неровной поверхности небольшого ледяного поля три человека, падая и снова поднимаясь, тянут груженые сани.
На босых ногах у них болтаются обрывки окровавленных тряпок.
Кто-то охнул и с болью в голосе сердито крикнул:
– Сани-то!.. Сани-то бросьте! – А затем добродушно, с горделивыми нотками добавил: – Че-ерти… Сибирь настырная.
