Текст книги "Повести"
Автор книги: Михаил Жигжитов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
Очнувшись, Нэля видит: затылок, уши… капли пота… Ей становится стыдно за свое бессилие. «Бедный, славный Броня, какой он милый парень!..»
Бредут… Отдыхают. Снова бредут…
После обеда стали чаще садиться… Молчат.
Наконец Бронька подошел к огромной смолистой колоде, осторожно спустил на снег Нэлю, рукавом вытер пот. Посмотрел на Зэна, мотнул головой и в изнеможении сел на снег.
– Еще одну ночь проведем здесь, а завтра, я думаю, все-таки доползем…
– Ну что ж, отдохнем, Броня… А как думаешь, не заблудились мы?
– Не должны бы… Я давеча заметил скалу, похожую на бабкин старый самовар… Мы позавчера около нее отдыхали…
– У тебя, Броня, отличная зрительная память…
– Без этого в тайге погибель… Спасибо старику Захару, он выучил…
Отдохнув, Бронька срубил сухое дерево. Оно упало на колоду.
– Теперь дров хватит на две ночи, – довольный своей работой, сказал он и, тяжело дыша, опустился на снег.
Зэн, настрогав щепок, разжег костер. Неожиданно раздалось всхлипывание. Парни словно по команде обернулись и увидели плачущую девушку.
– Ты что, Нэля? – спросил Зэн.
– Я все видела… Броня срубил дерево и вроде меня плюхнулся в снег…
– Ну, а зачем плакать?
– Зачем-зачем… из-за меня и вы погибаете…
– Эх, Нэлька, ты еще не знаешь Броньку Тучинова. Сейчас сварим суп из стланцевых шишек!.. По дороге собрал…
Третий день бредут голодные люди по нескончаемому снегу. У одного за спиной рюкзак, у второго – обессиленная девушка.
В глазах мелькают темные круги, хочется плюнуть на все и упасть. Эх, как приятно лежать на мягком прохладном снегу!.. Вот бы лечь и… заснуть… Лежать и сладко спать… Как хорошо!
Но Бронька упорно идет и идет. Мокрые штаны до крови натерли ноги. Нестерпимо больно.
Зэн уже скоро сядет и не встанет… Бронька это видит по тому, с каким трудом его друг поднимается на ноги.
Нэля в тяжелом забытьи. Она чувствует себя беспомощной, маленькой, как в далеком детстве, будто сидит у матери на руках, уткнувшись носом в ее мягкую нежную грудь…
Временами она слышит резкие слова, но не может понять их смысла.
Окоченевшие Нэлины ноги болтаются словно колодки и больно бьют по Бронькиным, мешая ему идти.
Обозлившись, парень сердито кричит:
– Ноги-то подбери, мокрая курица. Это тебе не рок-н-ролл вертихвостить!..
В двенадцать они добрались до охотничьей юрташки. Над маленькой дверью кто-то старательно написал углем:
«Ресторан забудь печаль!»
Уж насколько были измучены парни, и то улыбнулись.
– Это уж какой-то бестия, вроде нашего Браги, выдумал.
– А что будем делать дальше? – спросил Зэн.
– Осталось километра четыре до Майгунды-Москит… Надо стрелять.
При упоминании Майгунды Нэля подняла голову и слабым голосом спросила:
– Уже недалеко?
– Да, кажется, ушли от смерти…
С перерывами через пять минут Бронька посылал пулю вверх.
Вдруг геологи услышали сразу несколько беспорядочных выстрелов.
Обрадованные парни начали разжигать костер и греть воду.
– В готовом-то кипятке консервы через пять минут согреются, – весело проговорил Бронька. – Эх, и рубанем!.. Я бы сейчас целого барана съел!..
Нэля подползла к костру и с трепетом ожидала людей..
Через час с небольшим произошла радостная встреча.
На Майгунду пришли уже поздно вечером.
Табор гудел от многолюдства. Закончив работу, собрались геологи с обеих партий. «А Вера-то где же? Она в ихней партии работала»… – Бронька обошел весь лагерь, но ее не встретил. Повариха Соня, махнув на всех остальных, хлопотала только около вновь прибывших.
– Ты, Броня, что так сильно раскис? – спросил Брага.
– На тебе бы проехаться по такому снегу, – укоризненно ответила за Броньку Нэля.
– Так ты не сама вышла? – спросил Бадмаев.
– Если бы не Броня, лежать бы мне где-нибудь под снегом.
Бадмаев подошел к Броньке и крепко сжал его плечи.
– А что же молчишь-то, орел!..
Тучинов раскраснелся, но ничего не ответил.
После ужина они разошлись по своим палаткам и впервые за несколько дней скинули тяжелую, неуклюжую обувь, разделись до белья и блаженно улеглись спать в своих спальных мешках.
Бронька проснулся лишь в обед следующего дня. В ушах стоял шум, болела голова, мучила жажда.
В палатку зашел Митька Брага.
– Ну, как, кореш, чувствуешь себя?
– Все тело ноет… а голова – будто бы чугунка с горячими углями…
– Голова – чепуха… завяжи да лежи, а гроши Бадмаев сполна заплатит… Будь уверен! Получишь карман денег и – Митька не чешись!
Бронька улыбнулся и спросил:
– А Вера-то с Колей пришли, нет?.. Вечером-то их не было…
– Нет еще… Придут!.. Начальник-то Нэльку и «диду» на вертолете отправляет… До Нижне-Ангарска, а дальше самолетом… Вишь, на учебу им надо…
В палатку вошел Зэн и, опустившись на землю, внимательно посмотрел на Броню своими умными спокойными глазами.
– Как самочувствие, Броня?
– Хвалиться не приходится.
– Я улетаю… обменяемся адресами…
Бронька радостно закивал головой и, достав свой потрепанный дневник, трясущимися руками записал: «г. Львов, ул. Шевченко, д. 75, кв. 4, Бондаренко Зеновию Станиславовичу (милому «диду» Зэну)».
Спрятав дневник, он продиктовал Зэну свой адрес.
– Ты, Броня, старый адрес даешь… А как учеба?
– Учиться-то я буду… только сначала заеду домой. Там у меня дела… Знаешь, Зэн, я смалодушничал и не разоблачил у себя в колхозе плохого человека.
Зашли Бадмаев и Нэля.
– Пил лекарство? – спросил начальник, заботливо укрывая Броньку одеялом.
– Нет еще. Сейчас Брага принесет… Вот он пыхтит…
Митя принес горсть таблеток.
– Вот, Бронька, ешь… зараз всю простуду выгонит…
– Дай-ка сюда, я посмотрю, – Бадмаев забрал таблетки. – Бекарбон, стрептоцид, пенициллин, асфен, пурген… Стой, брат, а пурген-то зачем, а? Это же слабительное… Вот еще нашелся врач!
– Врач не врач, но если сожрать столько лекарств… Совесть-то у болезни есть, – оправдывался Брага.
Бадмаев подал пару таблеток.
– Вот, Броня, пока проглоти.
– Такому-то сохатому… это просто муха! – пренебрежительно плюнул Брага.
Бадмаев рассмеялся.
– Забавный ты парень, Брага… А тебе, Тучинов, надо в больницу… Через час Зеновий с Нэлей вылетают. Ну и ты с ними…
– Никуда не полечу, пока… пока не дождусь Веру с Колей. Может, придется идти искать.
– В таком состоянии в тайгу идти нельзя… Я пока здесь начальник… А хуже будет, без разговору в больницу…
Бадмаева позвали, и он ушел.
– Ты, Нэля, прости меня… это я так ругался, чтобы совсем не раскиснуть.
– Броня, я ничего, абсолютно ничего… не слышала. Ты же спас мне жизнь… Я никогда не забуду тебя. Выздоравливай… – Нэля, быстро нагнувшись, поцеловала парня и, закрыв лицо, выскочила из палатки.
Зэн все время сидел в углу и молча наблюдал за Бронькой. Соня принесла завтрак.
– Ешь, Броня… теперь отъедайся… самые вкусные куски буду откладывать тебе… – Повздыхала и ушла.
Зэн поднялся:
– Ну, что ж, старина, дай лапу… Пиши о своем Байкале… Я наверняка буду скучать… В общем, старче, не забывай… Скорее выздоравливай… Коле и Вере привет… Наверное, их уже встретили.
Еще раз пожав Броньке руку, Зэн вышел к вертолету.
Через четверть часа поднялся гул «стрекозы». Бронька вздохнул и прошептал:
– Каких людей довелось мне встретить в этих гольцах! – И тут же мысленно улетел в снежные дебри, где еще страдали его друзья.
…Пятый день лежит в палатке Бронька. Прилетают и улетают вертолеты. Хмурые, озабоченные люди. Длинные-предлинные дни они с поварихой Соней проводят лишь вдвоем. С утра он читает вслух, но к вечеру его начинает снова знобить. Он забирается в спальный мешок и лежит с открытыми глазами, прислушиваясь к таежным звукам.
– Сонька, ты что-нибудь слышишь?
– Нет, Броня…
Тишину нарушают лишь МИ-4. Они ежедневно забрасывают все новых и новых людей – геологов, охотников с собаками… Даже прилетели люди из Саянской экспедиции. Кружатся самолеты над теми местами, где проходил маршрут Веры и Коли.
Злится Бронька:
– Проклятая болезнь!..
На седьмой день исхудавший Бронька утром встал со всеми наравне и больше уже не ложился.
Лучистые серые глаза запали, щеки стали бледно-желтыми. Во всем теле чувствовалась слабость.
В этот же день прилетел и Глеб Максимыч.
Старый геолог выглядел очень суровым и крайне озабоченным. Поздоровавшись кивком головы, он с начальником партии ушел в его палатку.
Через четверть часа разыскал Броньку. Крепко пожав руку, Глеб Максимыч взглянул любящим ласковым взглядом.
– Я все знаю, сынок, спасибо… Обрадовал старика… Только выглядишь плоховато…
– Глеб Максимыч, я полечу с вами на розыски?..
– Не раньше чем через три-четыре дня… Понятно?!
День тянется ужасно долго. Повариха стала часто ругаться:
– Ты, чума, заморить себя хочешь с голоду?.. Я Бадмаеву скажу, чтобы тебя отправили в больницу… скажу, ничего не ест… зачахнет, доходяга…
Бронька морщится.
– Ты уж, «богиня желудка», пощади меня…
Вечером приземляются вертолеты… Выходят мрачные, уставшие люди… молчат.
И вот наконец ему разрешили лететь в гольцы.
С небольшой группой охотников-эвенков он высадился на берегу незнакомой речки. Старшим над этой группой был Сотник.
– Нам, товарищи, поручено прощупать эту реку… Есть предположение, что они утонули при переходе через нее. – Сотник посмотрел куда-то наверх и продолжал: – Маршрут у них протяженностью в двадцать восемь километров. В предполагаемой территории пребывания наших друзей мы обшарили буквально каждый метр… Как в воду канули… – закончил молодой геолог.
Соорудив два плота, люди поплыли к речке. В прозрачной воде виднелись даже самые мелкие разноцветные камешки. Местами выступали огромные плиты с темными расщелинами. В таких местах щупали баграми.
Через два дня к ним забросили еще с десяток людей. Таежники плавали вдоль и поперек реки, ходили по берегу, углублялись в лес… И – никаких результатов.
Вечерами сидят у костра мрачные люди. Молча курят. Эвенки – эти дети таежных трущоб – были особенно удручены. Ведь они здешние места знают как свой дом, как свой поселок Уоян… Но надо же – не могут разыскать. Вера с Колей исчезли бесследно.
Каждую ночь Бронька видит их во сне то живых, то мертвых, то распухших и раздетых речной волной, то в неестественной позе в снегу, то весело возвращающихся из маршрута… Вот бежит к нему Вера. Повисла на шее, смеется, целует.
Дядя Агдыр со своими оленями трудится наравне со всеми. То в поисках, то перевозит продукты… Вот и сейчас они сидят с Бронькой и тихо беседуют:
– Дядя Агдыр, неужели не найдем?.. Ведь они не иголки все-таки… Мне кажется, что они живы. Не могли они погибнуть.
– Ох, Бронька, хозяин умеет прятать… Шибко мастер… Верка была красива девка, вот он и забрал ее к себе в жены… А Колька – молодой старательный парень, теперь пастухом работает у «горного хозяина»…
Бронька недовольно морщится:
– Это уж сказка, дядя Агдыр. Они просто заблудились.
– Ох-хо-хо, молодой народ старикам не хочет верить… Это худо, шибко худо…
Измученные люди продолжают упорно искать. По два-три раза прошли они по одному и тому же месту. Прощупали все реки. Ходят цепью в сопровождении охотничьих собак.
На вертолетах перебрасывают людей с одного конца маршрута в другой. Каюры замучили своих оленей. Выпал еще снег. Ночами в речках забереги стали покрываться тонким ледком. Плоты обмерзли и стали скользкими. Однажды утром Бронька упал с плота в ледяную воду. А в другой раз улетел в глубокую расщелину между скал… Его спас толстый слой мягкого слега. Отделался ушибами и синяками.
Начались осенние снегопады. Все чаще стали дуть злые северные ветры. На реках намерзало все больше льда…
Из управления пришел приказ о прекращении поисков до будущего лета.
Левую Маму Бронька покинул последним и улетал вместе с Бадмаевым и Глебом Максимовичем. Сердце ныло до боли, звало туда, в холодные гольцы, где остались Вера с Колей.
В Нижне-Ангарске, выскочив из вертолета, побежал к тете Даше.
Она встретила Броньку как родного.
– Вот и голубчик мой прилетел!.. А Коля-то с Верой что наделали… вот уж бедненькие-то, как же это они ошиблись… – причитала добрая женщина.
– Да, ошиблись…
Бронька окинул знакомую комнату и вспомнил первую встречу с Верой… Вот стоит она рядом и улыбается ему…
– А здесь уже все знают, как ты Нэлю на себе вынес… Тоже бы ей капут… Ох уж, не женское это дело… – словно сквозь сон слышит он.
Парень тяжело вздохнул, пожилая женщина понимающе взглянула на него и пригласила к столу:
– Садись, Броня, на свое любимое место в углу… ешь, что бог послал…
Бронька затряс головой и сел на порог.
– Лека-то наша где? – едва слышно спросил Тучинов.
– В гости ушли с матерью.
На закате солнца Глеб Максимович с Бронькой пришли на берег осеннего Байкала. Сели на разбитую «хайрюзовку» и, по старой привычке, молча углубились в созерцание любимого моря.
Просидев с четверть часа, Глеб Максимович взглянул на парня и спросил:
– Броня, помнишь, как мы с тобой отпустили в Духовской матерого сига?
Парень скупо улыбнулся.
– Помню.
При воспоминании о совместных рыбалках Бронька как наяву увидел свой дом, мать и на стене выцветшую фотографию: стоят два офицера – это Иван Тучинов – командир взвода и Глеб Максимович Сизых – парторг роты… Бронька вздохнул: «Эх, отец!..»
Вдруг до слуха донеслись обрывки знакомой песни, которую сочинили геологи:
. . . . . . . . . . . . . . . .
…Помнишь ли таежное зимовье
На закате розовой зари?..
Остальные слова унес порыв «ангары». И снова:
Уезжая, Вера дорогая
Увозила радость и печаль…
Ветер со свистом… Большая пауза.
Отшумели воды Левой Мамы.
Мы с тобой расстались навсегда.
Последние слова еле-еле расслышал Бронька. От них подступил горький комок к горлу, глаза заполнились слезами. Перед ним мелькнул голубенький платочек, и он, как наяву, услышал:
– Заедем домой, Броня, омульков покушать!.. А потом учиться!..
– Эх, Левая Мама! Не мама ты, а злая мачеха…
Глеб Максимыч сидит словно в оцепенении и смотрит на чернильно-черное море.
– Броня, я что-то продрог, проводи меня.
– И в самом деле, Глеб Максимыч, прохладно стало…
– Скоро зима… Да, кстати, я все хочу спросить, Броня: куда ты думаешь теперь?
– Буду учиться на геолога. Но сначала я должен…
– Да, сначала ты должен помочь своим рыбакам разоблачить того мошенника… Как его?
– Черных.
– Вот, вот, сынок!
Вдруг где-то вдали от берега зашумело море. То шел встречный ветер. Вихрясь и сплетаясь в тугие узлы, «ангара» с «култуком» в каком-то дьявольском танце закружились на одном месте.
Шум все ближе. Он постепенно утихает.
Наконец ветры, смяв друг друга, утихомирились. Наступил штиль, лишь легкий холодок, идущий от моря, бодрил людей.
ОТ СВЯТОГО ДО ГОРЕМЫКИ
ГЛАВА I
Багровое солнце медленно спускается за сверкающие белоснежные гольцы. Последний луч его кровянистой пикой неторопливо скользит по вершине Байкальского хребта. Отсвечивающие красноватыми бликами пологие волны лениво лижут цветастую прибрежную гальку.
Сидор Стрельцов со своим двенадцатилетним сыном Петькой сложил в лодку низенькие хариузовые[37]37
Хариузовые сети имеют высоту до полутора метров.
[Закрыть] сети и отчалил от берега.
Природа готовилась к ночи. Гордо возвышающиеся над морем скалистые горы и покрытая прозрачной голубизной зеленая тайга, словно утомившись от жаркого июньского солнца, застыли в тихой дреме, в каком-то торжественном безмолвии. Казалось, что они внимательно следят влюбленными светлыми глазами за своим суровым седовласым богом, которого рыбаки Подлеморья тоже обожествляют и зовут Священным морем. А оно, купаясь в вечерней прохладе, слушает тишину, которую лишь изредка нарушают крикливые чайки.
Но рыбакам не до красот пышного заката, который облачил в яркие цвета окружающую природу. Петька сидит в корме и легким кормовым веслом правит лодкой, а Сидор в гребях. В его сильных руках просмоленные еловые весла послушно двигаются взад-вперед. Четкие, упругие гребки заставляют лодку с шипеньем нестись по красновато-голубой глади.
Петька с завистью любуется быстрыми и ловкими движениями отца. Большие отцовские руки все умеют делать. Посмотрели бы вы, как они обрабатывают рыбу! Раз, два – хрум-хрум, и рыба готова к засолке, всего два коротких движения ножом. Или сеть чем-нибудь порвало, такая дыра, что корова пройдет сквозь нее и не заденет. Быстро замелькает в его руках деревянная игла. Не успеешь оглянуться – дыры как век не бывало.
Сегодня загорелое лицо Сидора часто хмурится. Чем-то он недоволен. Из-под насупленных бровей зорко смотрят сердитые черные глаза. Они с досадой следят за реденьким плавежом рыбы.
– Кажись, Петруха, только зря сети мочить будем. Хариус-то не плавится, видать, непогоду чует.
– Ничо, тять, пусть мокнут, зачем же им на вешалах-то висеть.
– Правду, паря, баишь, пусть мокнут, на то оне и сети.
Сидор перестал грести и огляделся кругом.
– Бери, Петруха, на нерпичью пещеру, оттуда и начнем метать. Только «гусей»-то не гоняй.
– Ладно, тятя, а про «гусей»-то ты зря. Видишь, видишь, как идет лодка! Нисколечко не вихляет, ни капельки.
– Чо и баить, помор!.. Башлык[38]38
Башлык – бригадир.
[Закрыть]… Лодка-то как по струнке идет… Только одна беда – зуд тебя мучит, што ли, шибко часто вертишься, вот и «гуси» начинают разбегаться.
– Ха, поневоле завертишься!.. Вон, тять, смотри, смотри! Под утесом утка с утятами спряталась!.. А вон нерпа вынырнула и смотрит на меня, дразнится.
– Так и смотрят все на тебя. А лодка-то куда повернула?!
– Вай-вай! Сейчас, тятя, направлю ее прямо на нерпичью пещеру.
Подплыв совсем к берегу, Сидор левым веслом резко стабанил, а правым, гребнув несколько раз, развернул лодку носом в море.
– Петруха, садись в греби, а я буду метать сети.
Переходя из кормы в носовую часть лодки, мальчик невольно залюбовался покрытым разноцветными камнями и высокой ярко-зеленой водорослью дном моря. Вода была настолько прозрачна, что Петьке показалось, будто лодка висит в воздухе над подводной тайгой и вот-вот взлетит вверх, как чайка в погожий день, и унесет их с отцом в неведомые края.
– Но-но, шевелись! – сердито окликнул отец.
Петька быстро надел дужки весел на уключины и стал изо всех сил грестись в море.
– Лодку-то держи чуть наискосок… вот-вот так.
– Знаю, тятя.
Ловкими, размашистыми движениями рук Сидор мечет сети. За лодкой остается ровный ряд желтеньких берестяных цевок, нанизанных на верхнюю тетиву, которые так и остались бы на поверхности воды и всю ноченьку приплясывали на мелкой ряби от легкого бережняка. Но их неумолимо тянут вниз железные гальки нижней тетивы, и они нехотя, один за другим скрываются под водой.
Уже в потемках рыбаки подплыли к своему табору. За мысом, где рыбачит сосед Сидора, Егор Лисин, горит яркий костер.
– Егорша-то с немтырем рано управились.
– Ничево, тять, мы все равно больше их добудем.
– Ишь ты какой! Все бы больше других промышлял… Истинный баклан, ей-бог.
– Сам то и дело говоришь мне: «Учись, Петька, смотри, как я промышляю, башлыком будешь…» Чьи это слова?
– Хм, какой же я помор, если свово волчонка не натаскаю и не сделаю из него доброго рыбака.
Лодка стукнулась о подводный камень, остановилась и беспомощно легла набок.
– Фу, черт! С разговорами-то проскочили мимо. – Столкнув лодку с камня, Сидор провел ее в узкую канаву разбора[39]39
Расчищенная от камней канава, по которой подходит к берегу лодка.
[Закрыть].
Под треногим таганком чуть тлели головешки. Сидор, опустившись на четвереньки, поднес кусочек бересты к углям и начал раздувать огонь. Вскоре вспыхнул яркий костер. Петька сбегал за водой и подвесил котелок на таган, а Сидор вынул из лагуна двух присоленных хариусов и, разрезав их пополам, насадил на плоский рожень и воткнул его перед огнем.
Через некоторое время рыба начала румяниться, и закапали янтарные капельки жира.
– А рыбка-то жи-ирная! – облизнул пересохшие губы Сидор.
– Тять, а почему белый хариус жирный, а черный сухущий? – спросил Петька.
– Потому, сынок, что белый хариус пасется на богатых пастбищах и он, чертяка, обжора несусветный, даже колючего морского бармаша и то слопает. А голомянку или бычка жрет походя и сколько выдержит его пузо. Понял? Попадется икра – икру соберет, только вот от осетровой отвернется, потому что она черная.
– Но уж тоже сказал! Осетровой икры брезгует…
– А-а, ты тоже в этом деле кумекаешь! – Сидор рассмеялся и повернул рыбу спиной к огню. В котелке забулькала вода.
Петька порылся в суме и достал кожаный мешочек с чаем.
– На, тять, сам заваривай.
Сидор отломил небольшой кусочек черного плиточного чая и бросил его в кипяток.
– Чаек готов, скоро и рыбка изжарится. – Сидор, попыхивая трубкой, добродушно улыбается.
– Ох, как долго жарится! – не вытерпел Петька.
– Терпи, помор, башлыком будешь!
– И-исть хочу!
– Ладно, не ной… Грестись дык руки болят, а как за стол – рад жареху совсем с рожнем слопать.
– Тять, а ты сам же мне говоришь: «Ешь, Петька, больше, сильным будешь».
– Так-то оно так, только терпенья у тя нет. Надо уметь терпеть, ждать молчком.
После ужина отец с сыном забрались в свою крохотную юрташку и устроились спать. Море о чем-то чуть слышно нашептывало берегу. Где-то вдали приглушенно, словно под землей, кугукал филин, Потом все стихло. Уже засыпая, Петька услышал шум падающих от скал камней.
– Это, тятя, что? Медведь ходит? – тревожно спрашивает он.
– Спи, это так, сами по себе камни скатились, – успокаивает помор сына, – надоело им лежать, вот и бухаются поближе к морю. Ты любишь воду, и оне тоже…
Сидор сердито ругается про себя: «Черт косолапый, приходил бы потихоньку и жрал вонькие кишки. Спужат, гад, парнишку».
Уже давненько ходит по ночам на рыбацкий табор огромный старый медведь и поедает рыбьи отходы. Просыпаясь среди ночи, Сидор слышит, как чавкает и пыхтит зверь.
А море тихо-тихо шепеляво нашептывает: «Ш-ш-шпи, ш-ш-шпи». Ослушаться деда Байкала нельзя. Все погружается в светлый чуткий сон. Засыпает под эти таинственные звуки и шорохи и маленький помор Петька Стрельцов, которому снятся самые волшебные сны.
Сидор проснулся на утренней заре. Потеплее накрыл Петьку тулупом. Пусть спит парнишка, один управлюсь.
Несмотря на середину июня на побережье Подлеморья утренники бывают холодными.
Сидор легко столкнул лодку и вывел ее из разбора. Чтобы разогреться, рыбак гребет изо всех сил. А на востоке во все небо разгорается заря, окрашивая розовым цветом горы, тайгу и зеркальную гладь воды.
– Хм, а Егорша-то ишо дрыхнет. Тово и жди, што на восходе налетит ветрюга, – разговаривает вслух помор.
Оглянувшись, он увидел маяк – из воды торчит длинный шестик, привязанный к сетям. Сидор ловкими, сильными движениями весел направил лодку на маячок и схватил его на ходу. Холодная вода обожгла руки помора, но он не обратил никакого внимания.
В прозрачной воде забелел живот хариуса, через пять-шесть метров запутался второй, на таком же расстоянии сидит третий, и так по всем сетям.
– Жидковато, батюшко, седни отпустил… что жалеешь-то, али на глубь рыбка ушла, – разговаривает Сидор вслух с морем.
Куда-то улетел теплый тулуп. Сразу же Петьку бросило в озноб, будто опустили его в ледяную воду.
– Эй, башлык, ядрена курица, хватит спать! – услышал он грубый голос отца.
Выполз из юрты. Волосы взлохмачены, глаза – две щелки. При виде яркого солнечного утра и булькавшего на тагане котелка с ухой он потянулся, как щенок, и взвизгнул от радости. Аппетитно пахнет ухой, приправленной черемшой.
А море такое голубое, никак не отличишь от неба. Только и видать синюю полоску, где-то уж далеко-далеко – это небо наклонилось к морю и целует его, как мама Петю давно-давно в детстве. В утреннем свежем воздухе кричат чайки.
Отец сидит у костра и дымит трубкой.
– А-а, сам башлык явился! Как спалось-то?
– Ты, тятя, пошто меня не разбудил? А рыбы много попало?
– Плоховато.
Чудесный запах свежей ухи ударил по носу, и у Петьки потекли слюни.
– Ой, исть охота!
– Опять же исть! Да ты для начала сбегай в кусты, потом рожу обмакни в воде, а там и за стол можно.
Наверно, никто не умеет так варить уху, как поморы. Настоящая рыбацкая уха, что может с ней сравниться!
Петька орудует большой деревянной ложкой. Торопится, обжигается, жмурится от удовольствия и через несколько минут откатывается от столика.
– Ох, тять, однако, «турсук» может лопнуть! – смеется, шлепая себя по животу, Петька.
– Ешь сколь душе угодно, для башлыка же ведь варил.
– Не-не, хва, хва! – отказывается мальчик.
– Маловытный[40]40
Маловытный – человек, употребляющий пишу в малом количестве.
[Закрыть] ты, потому слабак, не пройдет и двух часов, опять начнешь ныть – «исть хочу».
Сидор посуровел. На смуглом, обросшем лице легли морщины. Он сунул в карман трубку с кисетом и поднялся из-за стола.
– Петруха, ты иди к вешалам разбирать сети, а я распорю рыбу. Може, седни заколочу лагун. Понял?
– Разберу, тятя, небось ни одной титьки[41]41
Титьки – клубок запутанной сети.
[Закрыть] не оставлю, все распутаю.
Промысел хариуса подходил к концу.
Однажды в предутреннем пепельном полумраке Сидор услышал удары волн о берег и встревоженный выскочил из юрты. С моря дул «парусник», который заметно прибавлял.
Небольшие, но крутые волны, сердито шипя, налетали на каменистый берег.
«Эх, дьявол! Тово и гляди разбушуется! Хоть бы успеть снять сети. Не то забьет тиной и в клочья раздерет все снасти», – пронеслись тревожные мысли.
Сидор заскочил в юрту и поднял сына.
– Петька, сивер налетел!
Мальчика словно ветром сдуло с постели.
– Ой, сети-то разорвет! – вырвалось у парнишки. Вперед отца он юркнул в отверстие берложки и бросился к лодке.
Сидор с Петькой столкнули лодчонку и враз заскочили в нее. Легкую «хариузовку» стало кидать, и она раза два гулко стукнулась о подводные камни. Петька оттолкнулся кормовым веслом, и лодка, выскочив из разбора, как норовистая лошадь, высоко взметнулась вверх и сразу же бросилась вниз в темную пучину. Сильными рывками помор вывел лодчонку на глубь, а Петька направил ее к Тонкому мысу, где стояли сети.
Порывы ветра становятся все сильнее и сильнее. Волны бугрятся, и на них появились белые гребешки, которые заглядывают в лодку.
– Не спужать Сидора… Знаю тебя, чертяку, оставишь в море сети – одне фитили снимешь, а то и тех не будет. Все сожрешь! – как с человеком разговаривает помор с ветром.
– Тять, эвон маяк! – крикнул Петька.
Голос парнишки, слетев с губ, мгновенно утонул в шуме и грохоте волн, но помор, внимательно следивший за каждым движением сына, все понял без слов.
Ловко лавируя между волнами, рыбаки подъехали к маяку. Сидор, изловчившись, схватил его и, стоя на ногах, потянул сети за обе тетивы.
А волны кидают лодчонку, как щепку. То она взлетит так высоко, что оттуда видать всю окрестную тайгу, то нырнет в темную пучину, где над головами людей угрожающе бурлит и шипит громада зеленоватой воды.
«Хорошо, что поставили на одну ставежку», – подумал Сидор, вырвав последние метры сетей.
Петька умело развернул лодку и направил ее к табору. Сидор изо всех сил нажимает на весла и попутно помогает сыну поворачивать норовистую лодчонку в ту или иную сторону. По тому, как слаженно действуют отец с сыном в такую штормовую погоду, было видно, что они уже не один сезон промышляют вместе.
Поравнявшись с разбором, рыбаки выждали самую большую волну и на ее гребне направили лодку в берег. Не успели они моргнуть, как «хариузовка» ударилась о мелкие камушки. Сидор с Петькой стремительно выпрыгнули и, ухватившись за борт лодки, потянули ее на берег.
Мокрые сети с рыбой да просочившаяся через щели вода сделали лодку неодолимо тяжелой. Как ни старались отец с сыном, не смогли ее сдвинуть с места.
– Погоди, Петька, подождем вон ту волну! – Сидор мотнул головой в сторону накатывавшейся громады.
Вот налетел стремительный вал и, как щепку, взметнул вверх лодчонку.
Петька оказался на миг в воздухе и засучил ногами. Краешком глаза он увидел, как отец, взмахнув руками, упал под лодку.
– Ой, мама! – в ужасе вскрикнул мальчик и бросился к отцу.
Второй день Петька с Егором и глухонемым Пашкой, подменяя друг друга, гребут в сторону дома. Лодка с больным Сидором Стрельцовым тянется на буксире. У Петьки сильно опухли ладони рук и сплошь покрылись ссадинами и кровяными мозолями. В перерывах, когда в греби садится сам Егор, он перебирается в свою лодку и с тревогой склоняется над отцом.
– Тять, тебе легче стало, нет? – дрожащим голосом спрашивает он.
– Пить… дай глотнуть, – с хрипом шепчет больной.
Напоив отца, Петька роется в огромной суме, сшитой из нерпичьей шкуры, достает кусочек черного, крепкого, как камень, сухаря. Перевалившись через борт, он отмачивает его, а затем долго-долго жует, пока не получится горькая кашица. Подцепив эту кашицу на указательный палец, он насильно толкает ее в рот больного. Сидор сердито мычит, машет головой и выплевывает.
– Ты же, тятя, с голоду замрешь!.. Пошто куражишься-то? – укоряет Петька отца.
Ничего не добившись, мальчик залезает под носовую шакшу[42]42
Шакша – носовая палуба у лодки.
[Закрыть] и, уткнувшись в водорез лодки, горько плачет. Ему так жалко отца, что он забывает про нудную мучительную боль в окровавленных руках.
Сидора спасло от неминуемой гибели то, что, упав, он оказался между двумя гранитными плитами и удар падающей лодки был смягчен ими. Но несмотря на это, у него была повреждена грудная клетка и сломана кисть правой руки. Ни на минуту не отступала страшная боль в пояснице.
Жалко, ох, как жалко Петьке отца, человека сильного и крепкого, который вытянулся, как покойник, и лежит пластом в лодке. Не ест ничего, а лишь пьет и пьет холодную воду. А разве от воды будешь сытым?
– Ты же, тятя, с голоду замрешь, – шепчет сквозь рыдания Петька.
О тонкие кедровые доски «хариузовки» мягко ударяются крохотные волны.
«Шлеп-шлеп, Петь-ша, шлеп-шлеп, Петь-ша», – успокаивают они мальчика на своем «водяном» языке.
Над Петькой наклонилась мама. В ее больших голубых глазах страдание. Она ласково глядит и убаюкивает его, как это делала она давным-давно. И мальчик, медленно кружась в каком-то жарком багряном мареве, быстро засыпает.
– Петька-а!.. Эй, дьявол, вставай!.. Растак-перетак! – кричит Егор с соседней лодки.
Но где докричишься! Из пушки пали, и то не разбудишь Петьку. Он спит себе спокойненько под своей шакшей и снов не видит никаких. Только иногда пробежит по его измученному лицу гримаса боли.
Егор рывками подтягивает стрельцовскую лодку и, засунув руку под шакшу, хватает Петькину ногу.
– Ой-ой-ой!.. Не надо!.. Не надо!.. Дяденька, больно мне! – спросонья отчаянно отбивается и кричит Петька.
– Не визжи! Подымайсь!
– Ой, руку!.. Ой, руку больно!.. Хоть бы чуточку еще соснуть… – со слезами умоляет Петька Егора Лисина.
Но Егор неумолим. Он сердито плюется и, захлебываясь грязным матом, укоряет мальчика, что они, Стрельцовы, жадюги и круглые дураки, безрассудно лезут в такой ветер в море за сетями. А теперь вот из-за вас мозоль руки, тяни вашу лодку на буксире.
У Егора от горя и зависти спирает дыхание, горит и ноет сердце. Еще бы! Тот злой сивер, в который едва не погиб Сидор Стрельцов, разорил Егора в одну ночь – разодрал в клочья и разметал по всему берегу все его снасти, за которые они с женой батрачили у богатого рыбопромышленника целых шесть лет. И сейчас он тащится домой без единого конца сетей[43]43
Местное выражение – конец сетей означает: одна сеть.
[Закрыть]. Как тут не будешь убиваться и злиться, поневоле будешь завидовать соседу и всем другим удачливым рыбакам.
