Текст книги "Приключения маленького тракториста"

Автор книги: Михаил Жестев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Алешка обгоняет года

Дом был продан, а всем, что находилось в нем, распоряжалась тетка Лизавета. Это была дородная, лет сорока пяти женщина, с хриплым голосом и большими, как у кузнеца руками. Она отобрала все, что считала нужным увезти к себе вместе с матерью, а остальное распродавала, торгуясь и рядясь из-за каждой копейки.

– Чем утюг плох? Да такого нынче и не купишь. Духовой, тяжелый, из настоящего чугуна. И вовсе он не щербатый. Одна только зазубринка. Может, он такой с завода вышел. Покупаешь? А то я с собой возьму.

Тетка Лизавета привлекала бабку в помощь, когда надо было подтвердить, что кровать или большой обеденный стол почти как из магазина. И бабка покорно подтверждала, что вещь куплена к ее свадьбе, сколько лет простояла и еще сколько простоит. Что касается Алешки, то он ходил по горнице среди общего развала и отнимал у тетки то коньки, то лыжи, то футбольный мяч, которые та пыталась тоже продать. Все, что происходило в доме, теперь уже не имело к нему никакого отношения. Его жизнь представлялась ему совсем другой, и перед этой жизнью утюги, столы, кровати и прочая рухлядь не имели никакой цены.

– Ты хоть сено перетруси! – кричала ему тетка, не зная, что ей делать – заниматься прошлогодним сеном, покупателями, которые бродят по избе, или бежать к соседям и договариваться с ними о продаже бабкиных фикусов и герани.

– Мне некогда, – отвечал Алешка.

– Да ведь и тебе скоро в дорогу…

– Это мое дело, – дерзил Алешка.

А во дворе и сенях шныряли мальчишки и девчонки, рассчитывая извлечь из общего хаоса какую-нибудь банку или ленточку, гвоздочек или коробку, а то и просто стекляшку, – одним словом, тот самый мусор, который вдруг появляется на свет при всяком ералаше и ценился ребятами куда больше, чем многие другие, более полезные вещи.

Шла весна. В один и тот же день рано утром Фая выгнала на пастбище скот; следом за ней бригадир полеводов Фрол огородил прогоны, а между пастбищем и прогоном, на большом яровом клину, Шугай проложил первую весеннюю борозду. Словно потеплела и сильнее задышала земля. Казалось, что Шугай запахивает в борозды солнечные лучи. Шугай шел по кругу, оставляя позади себя полосы черной рыхлой земли; он обновлял ее; и то, что слежавшаяся за зиму она на глазах как будто росла, взбадривалась, пробуждалась к жизни, вызывало у Алешки чувство какого-то весеннего обновления. Только сейчас он вдруг подумал, что, может быть, он больше не увидит вот эту серебрянскую весну, эту землю, которую он мечтал пахать, шугаевский трактор, новый и более сильный, чем тот, что отдали кудрявому трактористу. А ведь согласись бабушка оставить его у Шугая, он бы пахал на этом тракторе. Ему было горько сознавать, что он должен покинуть вот эти родные, такие близкие ему места, и он с тоской и грустью взглянул на поле, на пастбище, где паслось стадо, на усадьбу машинно-тракторной станции, встающей сразу же за весенним речным разливом зеленой стеной елей и сосен.

Алешка не сразу заметил остановившихся позади него Фаю и Фрола. Они смотрели на весеннее поле и мирно беседовали.

– Денька через два, пожалуй, и сеять можно будет, – проговорил Фрол с необыкновенной нежностью.

– Хорошо отсеемся, – мечтательно ответила Фая.

– Только ты прикажи своим пастухам, чтобы в хлеб скотина ни-ни, – сказал Фрол.

– А ты изгороди блюди, – заметила Фая.

Ссора готова была вспыхнуть с обычной силой. Но весна их сразу же примирила, и Фрол, гася в себе чувство протеста, сказал спокойно и доброжелательно:

– Известно, без изгороди за стадом не уследишь.

– И с пастухов тоже требовать надо, – согласилась с ним Фая.

Неожиданно из-за гумна показалась «Победа» директора МТС. Она остановилась у края поля, и туда же подошел трактор. Черешков и Шугай поздоровались и присели на подножку автомашины. Черешков был чем-то озабочен.

– Так вот такое тут дело, – сказал он, глядя куда-то в сторону. – Начальство недовольно нашей МТС. Хоть и не на плохом счету мы, а передовиков нет,

– Откуда же этот неплохой счет?

– Счет счетом, – ответил Черешков, – но поймите мое положение. В Заозерье есть трактористы, которые вот на такой же машине, как у вас, дают тысячу гектаров. А у нас такой выработки нет. У нас самая высокая цифирка – семьсот. Значит, верно: нет в нашей МТС передовиков. Логично. Вот я и приехал к вам, Никита Иванович. Сколько берете на себя?

– Я взял семьсот.

– А больше?

– Нет, Георгий Петрович.

– Боитесь?

– Бойся не бойся, а все надо учесть. Вот на той неделе целых три часа простояли, – нефтебаза горючее не вовремя отгрузила. Взять же запасные части: иной раз мелочь сломается, а ее в мастерских нет, ну и сами видите, поля какие. Где камень, где кусты…

Черешков не дал ему договорить.

– Все это мелочи, и не думайте о них. Неужели, Никита Иванович, вы возьмете обязательство на тысячу гектаров, а МТС будет стоять в стороне и только подсчитывать выполнение? Поможем! И я уже с товарищами кое-что обмозговал. Доставка горючего под личный контроль диспетчера; запасные детали в первую очередь; а что касается полей, то перебросим в Черепановку, там, что в степи, – паши и паши. Так договорились?

– Нет, Георгий Петрович, – как работал, так и буду работать. А ежели уж так требуется вам передовик, поищите; может, кто другой согласится… – Шугай поднялся и пошел к машине.

Алешка был удивлен. Шугай такой хороший тракторист и вдруг не захотел быть передовиком. Да еще когда сам Георгий Петрович обещал помочь. Наверное, не поладили из-за чего-нибудь. Другой причины Алешка не видел и про себя решил, что на месте Никиты Ивановича сразу бы согласился стать тысячегектарником. Повздорил он с директором или не повздорил, сердился на него или нет, все равно согласился бы. А Шугай такой момент пропустил. И вдруг мелькнула мысль: а чего же ты сам медлишь, упускаешь свое счастье? Вот сейчас Черешков поднимется, укатит на своей машине, а ты ни с чем останешься. Ну, смелей, Алешка!

– А тысячу гектаров напахать не простое дело, – сказал он солидно, подсаживаясь к директору. – Покрутишься.

Черешков, видимо, не ожидал увидеть рядом с собой нового собеседника и удивленно спросил:

– Ты кто такой?

– Помощник Никиты Ивановича.

– Не слыхал…

– Левшин я, Алешка.

– Утопленник? – вспомнил Черешков и рассмеялся. – Все озорничаешь? Смотри, брат! Один раз простили, другой – не простят.

– Я теперь не балуюсь, – смущенно произнес Алешка. Но то, что директор МТС вступил с ним в разговор, придало ему храбрости, и он без обиняков сказал: – Георгий Петрович, пошлите меня учиться.

– Ты разве не учишься?

– Кончаю семилетку. Только я дальше хочу.

– Надо идти в десятилетку.

– Не пойду я туда, – наотрез отказался Алешка. – Я в училище механизации хочу. На тракториста.

– Вон оно что…

– Скоро прием… Я узнавал.

– Прием каждый год бывает.

– Мне ждать нельзя.,

– Послать можно, – согласился Черешков. – Только почему так спешно?

Рассказать, что его отправляют в город к дяде? Нет, нельзя. Подумает, – не поладил с бабкой и пришел проситься в училище. Нет, о доме ничего не надо говорить. Одна канитель будет. И ответил:

– Охота на тракторе работать, вот и спешу.

– Да? – Директор недоверчиво оглядел Алешку. – Чудно все-таки получается. Вот Николая Лопатина посылаем, но чувствую, не по душе ему работа на тракторе. А вот тебя не посылают…

– Георгий Петрович, а вы пошлите.

– Тут уж Шугай ходатайствовал за тебя. А сколько тебе лет? Четырнадцать?

– Пятнадцатый, – уклончиво ответил Алешка.

– Четырнадцать, пятнадцатый, скоро шестнадцать. – Черешков поднялся с подножки. – Пока одно могу сказать: погоди годика два! Логично?

– Пошлите меня сейчас, – умоляюще проговорил Алешка. – Я знаю трактор…

– Трактор ты, может быть, и знаешь, а вот что такое закон, – не знаешь. А он для всех один. Для больших и маленьких. И законы должны уважать все. И простые люди, и министры, и мы с тобой тоже. Так вот, брат, есть такой закон – в училище механизации принимать только с семнадцати – восемнадцати лет! Понятно? А почему такой закон? Да потому, что нельзя доверять машину несовершеннолетним.

– Пошлите, – почти беззвучно произнес Алешка. – Я больше озорничать не буду.

– Годы, брат, не обгонишь.

Алешка взглянул исподлобья на Черешкова. Подумаешь, годы! Какой толк, что Кольке Лопате уже семнадцать? Знают, что не выйдет из него хороший тракторист, а посылают. Это логично? Это по закону? Закон! Вспомнил Черешков прошлогоднее, вот и отказался послать в училище. Но что же теперь делать? Подчиниться бабке и поехать к дяде Ивану? Ни за что! А где жить? Как жить?

Весна прошла, Алешка закончил семилетку. Однажды, перед самым отъездом бабушки, к нему пришел Колька, Он держал в одной руке какую-то книжку, а другой, размахивая палкой, сбивал поросль репейника, обильно росшего у изгороди сада. Алешка спросил:

– Когда едешь в училище механизации?

– Подписали командировку, – без особой радости ответил Колька.

– Вот и уедешь из Серебрянки.

– Через полгода обратно в МТС вернут.

– Счастливый ты, Колька! – с завистью проговорил Алешка. – Курсы трактористов кончил, теперь в училище поедешь. А меня вот не хотят послать. Мало лет, Черешков говорит.

– Больно тебе это нужно. Твой дядя Иван дороже всяких училищ. Эх, была бы у меня в городе такая родня!..

– Какая там родня! – безнадежно махнул рукой Алешка. – Только называется что дядя, а ведь и в глаза меня не видел. Можно сказать, чужой, а не родня.

Колька внимательно взглянул на Алешку.

– А на карточке ты его хоть видел?

– Нет.

– Да ведь он-то тебя знает?

– Откуда? Не знает он меня. Уехал, когда я еще не родился. Совсем не родня он мне. Да и неизвестно, что за человек. Тетка Лиза родня, а хуже чужого!

Словно боясь, что Алешка догадается, о чем он думает, Колька отошел в сторону. Как сказать о том, что пришло ему в голову? А ведь счастье – вот оно! Только надо все обдумать да проверить! Колька раскрыл книгу, где лежало его командировочное удостоверение, и сказал:

– Вот по этому документу поеду…

Маленькая, а такая недоступная для Алешки бумажка. А чем он хуже Кольки? Только тем, что позже родился. Подумаешь! А ведь ростом они почти одинаковые. Где бы раздобыть и ему вот такую же командировку? Удостоверение… Николай Лопатин… Год рождения… Направляется в училище механизации… Несколько строчек на машинке, печать, две подписи. Подумать, так ведь для счастья Алешки нужен совершеннейший пустяк. И вдруг услышал, как Колька сказал:

– Хочешь поехать в училище? Можно сделать…

– Врешь!

– Сказал можно, – значит, можно. Только надо посмотреть, какие у тебя документы.

Алешка мигом скрылся в доме и тут же вернулся, протягивая Кольке свою метрику и удостоверение об окончании школы. На удостоверение Колька едва взглянул, но метрику долго изучал и, видно, не раз прочел от начала до конца.

– Подходяще.

– Скоро пятнадцать стукнет.

– Маловато, но ничего, – деловито сказал Колька. – И снова завел разговор о дяде Иване.

– Так ты его не видел?

– Нет.

– А он тебя?

– Раз я, то и он. – Алешка даже улыбнулся. Ну и бестолков этот Колька! И нетерпеливо спросил: – А как ты сможешь сделать?

Колька не спешил с ответом. Он словно сомневался. А так ли верно, что, наконец, и ему посчастливилось? А может быть, все это показалось? И то, что он придумал, – может быть, невозможно? Наконец он сказал прямо и ничего не тая:

– Ты мне свои документы дашь, а я тебе свои.

– Это как же так? – не понял Алешка.

– А так вот! Я тебе даю свою метрику и в придачу командировку.

– Ну, а я тебе что?

– Свою метрику.

– А в придачу что?

– Дядю! – выпалил Колька.

Алешка вытаращил глаза. Обменяться документами – куда ни шло – это понятно. Но как дать в придачу дядю? Совсем одурел Лопата! И вдруг бросился к Кольке. Обхватил, оторвал от земли. Молодец, здорово придумал!

Колька с трудом вырвался.

– Ну и медвежья хватка у тебя, Алешка, чуть ребра не поломал.

Ну и смекалистый Колька!

– А больше никаких документов в училище не потребуют?

– Паспорт? Так я же прицепщик от колхоза. Какой у меня может быть паспорт?

Алешка был очень доволен. Если паспорт не нужен, тем лучше. А раз все ясно, – нечего больше раздумывать. И тут же, у изгороди, они обменялись с Колькой документами.

– Ты когда едешь? – спросил Колька.

– На этой неделе.

– В городе увидимся, Лопата, – улыбнулся Колька.

– Что? – не понял Алешка.

– Увидимся, говорю, Лопата, – повторил Колька, считая, что вместе с документами к Алешке перешло и его прозвище.

– А, – наконец сообразил Алешка. – До свидания, Алешка!

И веселый побежал на улицу.

Теперь все в порядке. Колька в город попадет, а он – в училище. Разве это плохо? Что касается дяди Ивана, то не все ли равно, кто будет его племянником: Колька или Алешка? Ни того, ни другого он не знает.

На улице Алешка увидел Серафиму Сергеевну. Она остановила его.

– Алеша, ты уезжаешь к дяде? Счастливого пути. И не огорчайся. Ты хотел быть трактористом, но в жизни не все так происходит, как нам хочется. В конце концов все профессии хороши и благородны в нашей стране.

Теперь, когда у Алешки была Колькина командировка, он соглашался со всем, что говорила ему Серафима Сергеевна. И очень обрадовался, когда она отпустила его. Счастливого вам футурума, Серафима Сергеевна!

Алешка чувствовал себя как нельзя лучше. Наконец-то он добился своего! А в том, что он обменялся документами, нет ничего плохого. Разве Шугай не одобрял его желания стать трактористом? Одобрял. Разве Георгий Петрович не сказал, что очень хорошо, что eгo тянет в училище механизации? Сказал! И даже Серафима Сергеевна в общем не против. Только они не знают, как это сделать, чтобы он мог в это самое училище поступить. А вот Колька Лопатин придумал. Так что же в этом плохого? И вспомнил, что рассказывал Шугай у Серафимы Сергеевны про американских ребят. Он им покажет, этим американцам, – кто лучше ездит на тракторе.

Наконец наступил день отъезда.

– Увижу ли тебя, Алешенька? – плакала бабушка. – Прости ты старую, что не вывела тебя в люди. И не забывай. Хоть когда-нибудь весточкой порадуй.

– Ты, бабушка, обо мне не беспокойся. Ничего со мной не случится. Стану сам зарабатывать, возьму тебя к себе, вот увидишь, бабушка.

– Ой, боязно мне за тебя, – не слушая внука, продолжала свое старая Степанида. – Долго ли оступиться?

И тут Алешка подумал: а не оступился ли он уже? На сердце стало тревожно. Рассказать бабке, посоветоваться с ней? Но разве спросишь ее? И никого он не спросит: ни Шугая, ни Черешкова, ни Серафиму Сергеевну. И в то же время Алешка почувствовал, что только одна бабушка Степанида может сейчас помочь ему. Он прижался к ней, как бывало в детстве, и умоляюще проговорил:

– Бабушка, не посылай меня никуда. Оставь у Никиты Ивановича. Ты же меня любишь, бабушка…,

Но именно потому, что она любила его больше всего на свете, никакие просьбы не могли ее поколебать. Тогда Алешка перекинул через плечо свой дорожный мешок, ткнулся в жесткую морщинистую бабкину щеку и, не оглядываясь, вышел на улицу. Он не зашел к Кольке. Зачем? Ведь Колька завтра тоже уедет, и они встретятся в городе… Надо зайти к Шугаю. Взял не взял его к себе Никита Иванович, а они старые друзья. Но дома Шугая не оказалось. Марина сказала, что он уехал в район. Со всеми попрощался Алешка, а вот с самым близким человеком не успел. Так часто бывает в жизни, когда некому на прощание сказать самые нужные сокровенные слова.

Прямо от Шугая Алешка направился на усадьбу МТС, рассчитывая найти там попутную машину. На усадьбу он пришел уже в сумерки. В окнах дома, где жил Черешков, горел свет.

Алешка невольно остановился, сказал неизвестно кому – «Прощайте» и зашагал к перекрестку «Попутный»; там всегда можно было попасть на машины, идущие во все концы района.

В городе

Алешка лежал на верхней полке и, прислушиваясь к стуку колес, думал: «Вот странно – я уже не я, не Алешка Левшин, а Николай Лопатин…» И твердил в такт поезду: «Я Лопатин… Я Лопатин… Я Лопатин». Ведь ничего как будто в нем самом не изменилось, а стал другим. Определенно другим, Алешка. Но он, кажется, опять назвал себя Алешкой? Не Алешка, а Колька, – запомни раз навсегда!

В вагоне было много пассажиров; никто еще не спал, и размышления Алешки были прерваны донесшимся снизу басовитым голосом:

– В колхозе без машины, чего и говорить, никак нельзя. Но и про лошадь тоже помни. А у нас в ином колхозе даже счет коням не ведут. Трехлетка, а в упряжке еще не бывала. Не подступиться даже. И прямо скажу, дичает тогда домашнее животное. Да как еще дичает! С волком один на один бьется, человека боится, звериные повадки в нем появляются. Ну где это видано, чтобы конь был царем лесов? А я видел такого. Как-то летом у нас в дальней нашей бригаде пропал трехлетний Певный. Решили: утонул в болоте. Только стали замечать, что на лесных покосах кто-то объедает стога. Не иначе, как лось объявился. Ладно, не разорит. А потом, как снег выпал, по следу узнали, – не лось, а конь. И вот раз на зимней зорьке вижу, – бредет к конюшне лошадь рыжей масти. Э, да это Певный! Меня тогда только конюхом поставили, и я дежурил на конюшне. Что тут делать? Арканить? Боюсь промахнуться, да одному и не управиться. И решил ждать, – что будет дальше? А Певный подошел к корзинке с мякиной и жадно стал есть. Сразу видно, – голодный. Я тихо позвал: «Певный! Певный!» А он словно не слышит. Я снова: «Певный! Певный!» – и шагнул из-за стояка. Насторожился конь, задрожал. А как увидел меня, шарахнулся в сторону и карьером! Как зверь убегал! Уши прижал, на скаку распластался. Ну тогда я решил: может, поймать не поймаю, а прослежу. Взял ружье и по следу – в лес.

– Ну где может конь в лесу обитаться? – продолжал невидимый Алешке рассказчик. – И что же вы думаете? Куда меня след привел? В старый бункер, что после войны остался. Добрался я до него к полдню. Конюшня как конюшня! Только в ней Певного нет. А след повел к дороге. Не иначе, как корм пошел добывать… Домой возвращаться или подождать? И только так подумал, как услышал совсем близко волчий вой, ржание, и словно кто сквозь чащобу ломится. Я с плеча ружье – и туда. Смотрю, средь кустов бой. Певный как даст задними ногами волку, тот даже перевернулся в воздухе. Стрелять боязно, – еще в лошадь попадешь. Ну я и крикнул! Что же вы думаете? И волки и конь бросились от меня наутек. Да сажен сто еще рядышком бежали.

– А потом видели коня?

– Еще раза три подходил к конюшне за сеном и пропал, – ответил басовитый голос. – Одни говорят, – волки загрызли, а другие сказывают, – появился дикий табунок где-то на болотах; может, там и Певный. – И рассказчик многозначительно заключил: – Вот оно к чему приводит, когда конь без внимания. Да и как можно без коня? Поди-ка в дождливую весну сумей в поле на тракторе въехать. А на лошади, – пожалуйста. Стало быть, коню должно быть постоянное использование. А то он либо нахлебником станет, либо одичает…

Алешка перегнулся через полку. Человек, который рассказывал о коне, был кряжист, с большой черной бородой и в таких высоких охотничьих сапогах, что их широкие голенища, казалось, доходили до самого живота. Пассажир был солиден, спорить с ним было опасно и все же Алешка счел своей обязанностью вступиться за технику.

– Скоро будут такие трактора, что на них куда хочешь въедешь. Тогда и без лошади обойдемся.

– Без коня даже при коммунизме не обойтись, – возразил бородач. – Такого трактора никогда не сделать, чтобы в рот ему горючее лить, а из выхлопной трубы, чтобы позем выходил.

Все рассмеялись. А Алешка пренебрежительно сказал:

– Разве что для позема.

– А для одного позема держать коня невыгодно. Какой резон овес в навоз перегонять? Значит, надо, чтобы кони работали.

На это Алешка ничего возразить не мог.

– Только дело не в конях, – продолжал бородач, – не о них разговор, – о людях. Вот есть МТС и есть колхоз. Можно сказать, две руки матушки-землицы. А ежели вглядеться, в ином колхозе – одна не знает, что делает другая. Что ни год, то вечно между собой спорят. «Это ваши трактора плохо пахали.» «Нет, это вы не удобрили землю.» И валят друг на дружку.

– Бывает и так, – согласился кто-то у окна.

– Ну, а если взять машины? Много машин? Много. Только для какой местности? Для южной! А для нашей, где болота да каменья, оказывается, мало. Одна не по климату, другая не по земле, третьей не развернуться. Вот у нас такой случай был…

Но Алешка уже не слушал. Ему все машины одинаково хороши, и он стал думать о своем: как завтра явится в училище. Он лежал упершись головой в чей-то мешок, а ногами – в прибитый над дверью свечной фонарь, оставшийся в вагоне с древней железнодорожной поры.

А поезд шел все дальше и дальше. Он мчался в ночи, врывался на станции и полустанки; и сквозь дрему Алешке чудилось, что из паровоза мимо темного окна летят искры и звезды.

Алешка прибыл в город рано утром. Вместе со всеми пассажирами он вышел на привокзальную площадь. Посреди площади бил фонтан, обливающий с головы до ног мраморного младенца, а вокруг красовались цветочные клумбы. Алешка миновал кленовую аллею и увидел идущего навстречу пожилого усатого мужчину в чесучевом пиджаке. Тот шел, слегка припадая на правую ногу. Алешка остановился и спросил:

– Как пройти к училищу механизации?

– Проще простого, – ответил усатый. – Только надо, брат, читать объявления. Кто приехал в училище, того на станции человек ждет.

– Не заметил.

– Ну ладно. Видишь слева двухэтажный дом на краю города? Это и есть училище механизации. А лучше подожди меня здесь. Я быстро обернусь…

Алешка не стал ждать. Перекинул через плечо свою поклажу и зашагал в город. Издали город казался скопищем белых стен и красных крыш, поднимающихся из зелени садов и скверов. Так вот каков этот город! Здесь никто не знает, что есть такой Алешка Левшин, ставший Николаем Лопатиным. А Таня Черешкова? Она живет в этом городе, может быть вон в том доме, и сейчас выглянет из открытого крайнего окна. Ой, берегись, Алешка! Встретит тебя, узнает и выдаст опять.

Алешка не заметил, как оказался перед двухэтажным зданием училища. Он остановился перед распахнутыми и словно приглашающими войти широкими стеклянными дверями. То, что еще недавно казалось таким простым и само собой разумеющимся, теперь снова заставило его задуматься. Он отдал свои метрики, он хочет незаконно пробраться в училище… Да за такие дела засудят!

Круто повернув, он сошел с крыльца и зашагал к станции. Лучше подождать два года.

Но когда прошел первый страх, Алешка захотел вернуться в училище, но сделать этого он уже не мог. Это было все равно, что утащить чемодан у пассажира, дремлющего на противоположной скамье, или залезть в корзинку вон к той тетке, что ждет автобуса. Он не знал, что это за чувство, откуда оно пришло, но именно оно не позволило ему вернуться. Человек тем и отличается от других существ, что он всегда и везде, что бы он ни делал, спрашивает себя: хорошо это или плохо? Это и есть совесть. У одних она все подчиняет себе, другие заставляют ее молчать. Но совесть живет в каждом человеке.

Алешка зашел в привокзальный сквер, присел на скамейку и задумался. В училище механизаторов он не пойдет. Это ясно! Домой в деревню вернуться? Но к кому? Бабушка уехала, а дом продан. Значит, один выход – надо идти к дяде Ивану! Но как идти к дяде Ивану, когда завтра утром туда явится Колька? И его и себя подведет. Нет, и к дяде нельзя! Вот запутался, так запутался! Стоило взять чужую командировку – и некуда податься, словно нет ему места на земле. И тут пришла в голову спасительная мысль: дождаться Кольку. Утром приедет Лопатин, надо взять у него метрики. Не отдаст? Пусть попробует. И тут же Алешка решил, что совсем не обязательно сидеть на скамье до утра и, не сходя с места, ждать Кольку. До утра много времени, и он может пойти в зверинец, пообедать в какой-нибудь столовой, покататься на каруселях в парке, – одним словом, доставить себе тысячу удовольствий, из которых мороженое на лучинке было далеко не последним.

Но прежде всего Алешка решил побывать там, где живет дядя Иван. Нет, он не раскроет себя. Он просто произведет разведку дядиных владений, чтобы заранее представить себе, что за жизнь ожидает его под крышей городской родни.

Домик дяди Ивана находился в узком переулке, недалеко от станции. Алешка прошел под окнами, заглянул через щель во двор. Дом как дом – одноэтажный, деревянный, и двор как двор – сарай, поленница дров, а за дровами огород. Ничего особенного. Но зато напротив дядиного дома находилось приземистое кирпичное здание с прокопченными окнами. Это была мастерская по ремонту велосипедов, примусов и электроприборов. А что, если дядя Иван там работает? Он и его устроит. Да и не обязательно, чтобы дядя Иван работал там. Заведующий мастерской ведь наверняка его знакомый. Ну, как племяннику соседа отказать?

Теперь Алешка мог спокойно побродить по улицам. Хотя до этого он ни разу не выезжал из Серебрянки, некоторое представление о городе у него было, – по книгам, картинкам, фильмам. Приблизительно такое же, как о человеке по фотокарточке. Но видеть людные улицы – это одно, а попасть самому в их толчею, когда ты всем мешаешь и кажется, что все только и думают о том, чтобы тебя толкнуть, – это совсем другое. Одно дело лицезреть перекресток улиц, другое – его перейти. Казалось бы, чем скорее, тем лучше, но нет. Поспешишь – попадешь под машину. Но постепенно Алешка освоился с шумными и людными улицами и в незнакомом, впервые увиденном городе почувствовал что-то знакомое и давно виденное. Хоть город каменный и как будто совсем не походит на деревню, много, много людей в нем, как очень скоро обнаружил Алешка, были деревенские. Как не узнать их! Одних – по знакомому говору, других – по тому, как они боязливо перебегали на другую сторону улицы, третьих – по одежде: брюки навыпуск, а под брюками сапоги, как у него самого. Приятное открытие! И, сделав его, Алешка уже совсем смело двинулся по незнакомым ему улицам. Он и в кино сходил, и в парке посидел, а потом купил полный карман семечек и пошел сорить лузгой слева направо и справа налево. Как видите, Алешка быстро освоился.

– Гражданин, как пройти на Верхне-Тракторную улицу?

Алешка, конечно, знает. Для него все начинается с вокзала, а значит, Верхне-Тракторная не иначе, как на другом конце города… Идите прямо до парка, за парком базар, за базаром опять улица, – там спросите, покажут. И приезжий, следуя совету Алешки, идет к парку, идет через базар, все дальше и дальше от места, куда ему надо… Ну, а Алешка продолжает шелушить семечки и знакомиться с городом. Но теперь он уже смотрит на него как старожил, и даже не подозревает, что где-то за базаром его клянет и распекает на все корки доверчивый человек, что ищет Верхне-Тракторную улицу.

Только под вечер Алешка вернулся в привокзальный сквер. День прошел незаметно. Теперь, до прихода утреннего поезда, можно поспать на скамейке. Только на какой? На той, что против вокзального выхода. Открыл глаза – и, пожалуйста, встречай Кольку.

Алешка лежал на скамье, а ему казалось, что он продолжает бродить по улицам города. Дома и дома. Каменные, в несколько этажей. И нет этим домам конца. А Колька говорил, – в городе негде жить. Вот так негде! Что ни дом – пол-Серебрянки поместишь. Дневные впечатления громоздились друг на друга. Их было так много, и они были так противоречивы, что Алешка даже не мог сказать, – а нравится ли ему город? Но что действительно ему понравилось, так это парк. Как на усадьбе МТС. Только поменьше. А что он будет делать в городе? Чинить велосипеды или заливать улицы асфальтом? Город, каким его увидел Алешка, требовал труда и совсем не был похож на тот город, каким он рисовался его воображению по рассказам Лопатина.

Алешка смотрел на августовское звездное небо. Все-таки хорошо жить, даже когда не знаешь, где будешь жить завтра. Он не заметил, как заснул. Но спал тревожно. Его будили гудки маневровых паровозов и грохот проходящих поездов. Колька приехал? Но в небе еще горели звезды, и он снова засыпал.