Текст книги "Миткалевая метель"

Автор книги: Михаил Кочнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Разин не спит, вдаль глядит, прислушивается…

На заре вышел он на простор вольный, в синее море. Высоко-высоко летят в небе гуси-лебеди, смотрят, как гуляет смелый, вольный молодец по морю синему под снастью парусиновой. Крикнул тут Степан Тимофеич, и ему за морем горы эхом отозвались:

– Гуси-лебеди, летите да скажите всюду моим молодцам, донским да заволжским, всем бедным людям – пусть далеко не разбегаются, снова вместе собираются! Свою думу до конца мы не додумали, свое деле не доделали. Придет наш час – доделаем!

Палей и Люлех

Леса непролазные, дремучие, чуть ли не до подоблачья когда-то в нашем краю росли. Ни конному – проезда, ни пешему – прохода. Сказывали старые люди: вот в такую глухомань, где от веку топор не бывал, бежали тайными тропами люди от боярских батогов 1919
  Батогами в старину называли палки и прутья, которые употребляли крепостники-помещики для телесных наказаний.


[Закрыть] да от воеводских плетей. Облюбуют себе местечко и притулятся где-нибудь в хмурой чащобе, будто их и на белом свете нет.

В ту пору много беглых таилось в лесах.

Прилепились к одной чистоструйной речке в лесу, в Суздальском воеводстве, три домины. Не от сладких калачей забрели сюда люди. Повырубили лес, пни повыжгли, стали поле пахать.

Как-то Елисей посылает своих сыновей, Палея и Люлеха, на охоту за белками. Мать Охромеевна сыновьям по холщовому мешку сшила, колобков напекла; отец стрелы настрогал. Вздели Палей с Люлехом по луку и отправились в путь.

Пошли вверх по реке. Идут, белок постреливают. Орехов много в тот год уродилось – белка на орех-то и прикочевала.

Люлех помоложе Палея был. Он и говорит дорогой старшему:

– Братец, а братец, давай пойдем до края земли. Люди баяли, что до края-то недалече. Дойдем да глянем, какой такой край земли. Кстати, в небо постучим.

Палею тоже захотелось повидать край земли. Вот они и пошли напрямик. Шли, шли, а края земли нет как нет.

Уж недели две минуло. Что ни идут, лес все выше, все гуще, – сосна да ель, да дубы. Птицы, звери – у каждого дерева, за каждым кустом. Тетерка перескочит в траве под другой куст, притаится, круглым глазком из-под ветки выглядывает.

Мишка-топтыжка, с седым пятном на лбу, ходит, ягоды слизывает; глянет на наших молодцов и снова за свое дело примется.

Палей и Люлех пустили в него по стреле, да не попали. А медведь говорит им:

– Я на всех пасеках бывал, все малинники в бору примял. Ни стрелой, ни рогатиной меня не взять! Уходите, а то обоих подомну!

Только перешли они речку, серый волчище – рыжий бочище навстречу. Не успели по стреле достать, волк как махнет через коряжину, бахвалится:

– Я во всех овчарнях бывал, у всех пастухов ягнят воровал, никого не боюсь! Ни стрелой, ни капканом меня не взять. Идите лучше своей дорогой, а то обоих съем!

И скрылся. Однако Палей и Люлех не испугались угроз. Дальше идут, между собой разговаривают. Лисица в чаще красным хвостом, словно горящей головней, вильнет, голову вскинет, посмотрит, что-де за новые гости в ее царстве-государстве объявились, да опять в чащобу шмыгнет.

Лоси – рога ветвистые, как голые кусты по осени, – в стороны шарахаются.

Видят братцы, что не дойти им до края земли, повернули обратно, да и заплутались. Сколько ни бродят, лесу конца нет.

Люлех шибко испугался.

На реку вышли, по ней наугад, куда глаза глядят, пошли. День за днем, день за днем – уж третьи лапти истоптали наши охотнички, а хоть бы голос человеческий услышали.

Даже днем в лесу сумеречно: сучья сплелись в вершинах, словно сверху одеяло накинуто.

Вдруг заметили братья стежку еле приметную и свернули по той стежке. Блеснуло сквозь сучья голубое небо. Обрадовались. Смотрят – поле среди леса. Овес скошен, в копны сложен, вдали ветряная мельница на горке. И уж чудится им где-то людской говор. За поляной под высокими соснами деревянный терем стоит, весь в резных узорах – от нижнего бревна до конька. Десять окон по лицу, бревна – не охватишь, на окнах наличники узорчатые, а резьба-то какая – диво! Над тесовым ступенчатым крылечком по карнизу все лесные звери собраны: медведь на дудке играет, заяц, белка да лисица вокруг бобра с куницей хоровод водят.

За частоколом на высоком шесте медвежий череп и огненный лисий хвост висят.

Не знают наши парни – идти ли в терем? Что за люди здесь живут, не воеводские ли охотники?

– Братька, а сдается, мы на край света пришли, – говорит Люлех.

Будь что будет; решили братцы попытать счастья, войти в терем.

Сказано – сделано. Вошли. Людей нет никого. В сенцах вениками пахнет, хмелем, на жердочке дюжины две лаптей лежат, в углу – бочонок с медом. Попали братья в горницу. Диву дались: на стенах – ширинки 2020
  Ширинка – полотенце.


[Закрыть] узорчатые вышивки невиданной: гроздья вишенья, хоть бери с полотен ягоду да в рот клади, петухи взъерошенные драчливо склонились над жемчужиной.

– Братец, что это? – бросился Люлех к столу.

А на столе-то теремок златоверхий в двенадцать башенок из дорогого дерева выточен. Весь огнем-золотом плещет. По краям – узорчатая кайма серебряная, а по бокам теремка – палаты, златоглавые соборы.

Повернули теремок другой стороной. Ахнул Люлех:

– Братец, что это за цветы такие?

Вгляделись – а это вовсе не цветы: мужики с бабами рожь на гумне цепами молотят. Издали-то глянешь – будто ворох цветов рассыпан.

Третьей стороной повернули.

– Братец, что же это? – кричит Люлех.

Вгляделись – а это лужавина весенняя: колокольцы голубые, ромашки – белые рубашки, золотогляды-лютики.

Вертели, вертели братцы теремок да и уронили золотую крышку с него.

– Батюшки, изломали!

Отпрянули от стола. Однако заглянули в теремок – что в нем? А в нем белый клык медвежий, коготь бобра да длинные серебряные иголки острием кверху в пучок связаны.

– Братец, что за иголки? – спрашивает Люлех.

– Братец, на дне-то золото! – кричит Палей.

Глянули получше – это не золото, а багряные осенние листья.

– Братец, не у Змея ли Горыныча мы в дому? Бежим отсюда, – дергает за рукав Палея Люлех.

А Палею-то уж больно завлекательно в тереме. Куда взор ни кинешь, везде забавы.

Глянул Люлех под ноги:

– Братец, что за листья на полу?

А это нарядные самотканые дорожки.

Отворил Палей кленовую дверь в горенку.

– Люлешка, глянь-ка, глянь, что здесь-то делается!

Таких чудес и во сне им не виделось.

Все стены изукрашены. Чего-чего тут нет!

– Братец, что за звездочки золотые на стене? – спрашивает Люлех.

А это яблоня кудрявая, зеленая, золотыми яблоками усыпана; на сучьях два мальчонка сидят, яблоню качают.

Яблоки на землю золотым градом сыплются.

Оглянулся Люлех – со стены смотрит на него белка с живыми глазами, вот-вот прыгнет с ветки.

У оконца – длинный стол, на столе – двенадцать яичных скорлупок, как двенадцать цветков цветут; в одной – золото, в остальных – краски всех цветов радуги небесной. Медвежий клык – посередине стола, и кисточки острые, как иглы.

Что же это за зелье в белых скорлупках? Палей окунул палец в золото, и Люлех за ним туда же. У обоих пальцы золотыми стали, будто по золотому наперстку надето.

Не заметили братья, как вошла в дом девчоночка-подросток, черноглазенькая, босоногая, в красной юбочке, и косички по плечам. Увидела она гостей, проворней белки выскочила из избы. Бежит, сама кричит что есть моченьки:

– Батюшки, батюшки, у нас слуги бояревы!

И бегут тут из лесу с топорами старик, да его сыновья, да за ними старуха с дочерьми.

Старик бел как лунь, борода по пояс, брови густые, сивые; стар, но сила в нем молодая. Глянули братья на старика – глаза у того грозные, да и у сыновей тоже, сейчас обоим головы смахнут.

Схватили хозяева Палея с Люлехом, руки, ноги связали, за переборку швырнули. Сами по дому проверять пошли.

Что хозяева говорят, Палею с Люлехом слышно.

– Батюшки, у моего теремка крышу свернули! – кричит черноглазая.

– Белку-сторожиху хвостом в другую сторону повернули! – жалуется средняя дочь – Белянушка.

– Золото мое пальцем пробовали! – кричит один из сыновей.

Топоры звенят, сыновья дверями хлопают – погибель верная, запропали молодцы.

Стали хозяева судить, решать, что с пришельцами делать. Один-то из сыновей советует:

– Знамо, боярские дети или воеводские слуги. Подосланы. Погубят. Отвести в лес – и голову на пень!

Старик Савелий подумал и говорит:

– Сгоряча добрых бы людей не обидеть. Сначала провер устроим.

Выводят Палея с Люлехом в горницу. Оробели братья-охотники. Поставили их обоих рядом. У обоих на пальцах по золоченому наперстку. Явная улика. Старик глянул на золоченые пальцы, говорит сыновьям:

– Не почернело золото – значит, добрая рука.

Незваных гостей спрашивает:

– Кто вы и откуда? Говорите чисту правду, у меня есть кому проверять.

Палей с Люлехом сказали все, как есть.

Савелий снял с гвоздя клетку с белкой, открыл окно, вынул белку с шелковым хвостом, наказывает:

– Узнай-ка, все ли сыновья у мужика Елисея дома. Если нет двоих, ко мне явись да скажи о том. А после гуляй по своей воле.

Резвая белка махнула из клетки на сосновый сучок и была такова.

День прошел – белки нет; второй минул – белки нет. На третий день было снова руки, ноги крутить хотели Палею с Люлехом, а тут как раз белка и пожаловала; качается под окном на сучке, в окошко лапкой стучит, будто сказывает:

«Нет у мужика Елисея в избе сыновей ни старшего, ни младшего».

– Ну ладно, скачи, гуляй!

Посоветовался Савелий со своими сыновьями; позвали Палея с Люлехом в ту светлую хоромину, где на столе теремок стоит.

Первый-то теремок – с двенадцатью башенками – узорами расписан, крышей златоглавой крыт. Что в том теремке – неведомо. Второй теремок – без крыши, выструган из дуба, узоров на нем нет, полон золота. А третий – из клена сготовлен, тоже без узоров, этот полон серебра.

Подвели Палея с Люлехом к столу. Савелий и говорит:

– Перед вами три теремка, и под каждым из них своя судьба. Какой теремок себе выберете, такую и судьбу примете. Думайте, решайте, сами выбирайте.

– Мне бы вот этот теремок, – просит Палей, а сам на первый указывает.

– Мне тоже, – Люлех за ним.

– Быть по сему! – воссиял Савелий, и все его сыновья улыбками расцвели.

Сняли со стола белую скатерть. Под третьим теремком – сухая, черная жужелица 2121
  Жужелица – хищное насекомое из семейства жуков.


[Закрыть], под вторым теремком – желтый жук-короед, а под первым – три вещицы: кисть серебряная, цветок алый да белый клык медвежий.

– Вот судьба ваша! – И подает им Савелий кисть, лазоревый цветок и медвежий клык. – Тут я вам, коль хотите, кой-чем помогу.

И посадил он их к себе под руку, стал учить своему дивному занятию. Ребята оказались понятливые. Зима пришла, до дому далеко. Целыми днями сидят они в светлой горнице да узоры пишут. В яичных скорлупках все краски перед ними. Расцветают под тонкими кисточками пестрые цветы, сплетаются узоры причудливые. Савелий их золотит, медвежьим клыком шлифует.

И всё Савелий побывальщины рассказывает, только о себе не обмолвится – кто, да откуда, да какими судьбами сюда попал.

– Сам ты откуда, хоть сказал бы? – раз спрашивает его Палей.

Нахмурил Савелий седые брови, помолчал.

Прошло сколько-то времени – Палей опять про то же спрашивает:

– Какого же ты роду-племени сам-то?

– А такого же, что и ты, – Савелий ответил.

Загнул рубаху – а спина-то у него вся в рубцах.

Тряхнул старик седыми волосами, откинул прядь – а уха-то одного и нет, краешек небольшой остался.

– Собаками ханы-ироды травили, как волка! – сверкнул Савелий глазами, кисть бросил и ушел из горницы.

Две сестрички – дочки Савельевы Беляна и Чернява – пришли отцовы кисти мыть. Эдак пристально на Палея с Люлехом поглядывают.

– Вы, ребята, не тревожьте его – тяжело ему о том вспоминать, – говорит старшая.

Дружная семья, рукодельная.

Сыновья-умельцы на кости, на дереве тонкие узоры режут, теремки да шкатулки мастерят. Савелий те теремки расписывает, золотые крышки делает, зверя, птицу – что только на разум падет… А дочки за пяльцами сидят.

Палей с Люлехом раз и попытали:

– Дедушка Савелий, а ты свой секретец знаешь, да не весь нам сказываешь.

– Только у бездельника нет своей умелинки. Какой же мастер своей умелинки не имеет! – ухмыляется Савелий.

Сидят братья по бокам Савелия, так и цветут. Днем-то за работой не видят, как время летит. Только одно горько: разлучились они с отцом, с матерью, и надолго. И весточку послать своим старикам не с кем.

Уж весна подступила, солнце снега растопило, побежали ручьи во все стороны.

Увидят братья, как в небе журавли вереницей летят, машут им шапками:

– Эй, журавлики, скажите там отцу с матерью: пусть об нас не кручинятся, мы скоро домой придем!

На сосну самую высокую, на самую ее маковку гибкую, влезали в ясный день: не увидим ли, мол, свою родную сторонку. Что ни глядят – морем зеленым во все стороны все лес да лес, без конца-края.

Весна красна на кусты, на березки зеленые полушалки накинула, на пригорках пестрые костры зажгла, песни звонкие по лесу рассыпала. От зари до зари за окнами гам, звон, свист. На речке рыба плещется-гуляет. Приволье. Ряженые щеглы, дрозды, синицы, малиновки под окнами с ветки на ветку перескакивают, гнезда вьют. Все звенит, торопится, зеленеет, цветет, силы набирается, к солнцу ясному, к свету тянется. В такую пору и на душе становится светло и радостно, как в праздник.

Принес Савелий целую охапку лесных цветов, по столу рассыпал, сам – за кисточку. Братья спрашивают:

– Цветы писать станешь?

– Нет, – качает головой Савелий. – Загадал я писать не цветы, а щиты; не поляны, а кафтаны, колчаны 2222
  Колчан — сумка для стрел.


[Закрыть] да палицу 2323
  Палица – старинный вид оружия: тяжелая дубинка с утолщенным концом.


[Закрыть]. Покажу я, как детина Илья Муромец в чисто поле собирается на ратный бой.

Приумолкли ученики, посиживают, не отводя глаз смотрят. Савелий на цветы поглядывает, кисточку в скорлупки окунает, словно ничего вокруг не видит, не слышит. Глядит-то он на цветы, на кашку розовую, на лютики желтые, а под кисточкой у него доспехи золотом блещут, с золотого лука стрелы прыщут, по голубой секире струится алая кровь.

Будто смотрит Савелий не на цветы и травы, а на побоище в чистом поле. Будто не мать-и-мачеха, не иван-да-марья перед ним, а мечи, копья.

– Эх, вона как! – ахнул Палей.

И так его приохотило к Савельевой кисти, что, кажется, теперь он готов хоть всю жизнь просидеть под рукой у Савелия, только бы перенять его умелинку.

В открытое-то оконце зеленую лапу ель протянула, словно тянется за той диковинной вещицей, что на столе лежит.

Вот прыг-скок по зеленому сучку белка-поскакушка – пушистый хвост, чуть в светлицу не заскочила; села на зеленом сучке у самой рамы, покачивается, приметливым глазом на побоище заглядывает, а в передней лапке у нее белая береста, баранчиком свернута.

Савелий взял у нее бересту, она и ускакала. А на бересте что-то коготком нацарапано.

– Что она принесла, дядя Савелий?

– Весточку принесла моя посланница; была она ни близко, ни далеко – в вашем краю. Приехал к вам купец с товарами, кафтаны дешево продает. И не знают отец с матерью, какие кафтаны вам покупать: по росту или с запасцем. Как, пойдете ли мерить? – спросил Савелий и кисть положил.

– Дай срок, подумаем, – отвечает Палей.

Вот лежат они ночью на полатях. Люлех домой тянет, а Палей его отговаривает:

– Кафтаны-то от нас не уйдут, а умелинка-то убежать может. Только дело у нас на лад пошло. Давай еще маленечко погодим.

Как старший, так и младший опять посиживают под рукой у Савелия.

Савелий наказывает им:

– Вот что, братцы, я забыл вас упредить: ведь умелинка-то моя откроется вам только через три года, не ране.

«Ладно, – думают братцы, – ради такого дела и три года срок не больно длинен».

Не заметили братья, как и лето пролетело, как и осень дождями прошумела.

Вот уже в трубе опять-по ночам метелица плачет. На оконцах мороз узоры пишет. А за окнами сосны, ели дремлют в белых тулупах. У самого забора волки по ночам панихидят с голоду. Опять Савельевы дочки Беляна и Чернява за прялками сидят, кудель 2424
  Кудель – очесы; волокнистая часть льна или пеньки.


[Закрыть] тянут; жужжат, поют веретена, а старуха в кленовой ступе дубовым пестом коренья, травы сухие толчет – такой запах сладкий во всей избе!

Раз зимой, в ту самую пору, когда холсты настят, сидят братья в светлице за своим делом. Савелий припал к стеклу:

– Ребята, яблоки поспели!

– Где, где?

– А вон, гляньте!

И впрямь, вся береза под окнами от верхней ветки до нижней усыпана красными яблоками. Веточки тихо покачиваются. Одно яблочко слетело, за ним второе, третье…

Солнце зимнее низенько. Кажется, что и оно в ветвях березки запуталось и вместе с яблоками на ветку примостилось.

Савелий кисть в руки – и за дело. Вот березка под кистью обозначилась; на ней клетка с золотыми спицами, а в клетке жар-птица на серебряной ветке, вокруг-то цветы лазоревые.

Выбежала в это время Беляна с ведрами на речку. Как вспорхнут те яблоки с березки – и в лес полетели.

– Эх, недогада-девица, подпортила ты все! – заворчал старик.

Долго-долго глядел он, как снегири с березки в лес полетели. Все ж таки жар-птица – рисуночек-то – в золотой клетке осталась.

Еще пуще возгорелись братья перенять это Савельево уменье.

На другое лето в тот же день, в тот же час опять белка с сучка на сучок под окно прискакала, а в лапке у нее опять береста баранчиком. Вот уж береста у Савелия в руках.

– Белка видела ваших отца с матерью. Живы они и здоровы. Пришла из богатого дома откуда-то сваха. Купец двух дочерей одумал замуж выдавать, большое приданое сулит. Отец с матерью хотят стребовать вас домой да женить. Решайте, думайте. Или со стариком Савелием сидеть да на кисти глядеть, или же рядом с молодой женой.

Братья и призадумываться не стали. Ради мастерства на третью зиму остались. В этот год Савелий обещал им в последний день показать самое трудное: как доводить ларцы до золотого блеску, до солнечного сияния.

На третье-то лето в погожий день захотелось Савелию повеселиться. Сели они за дубовый стол, в кленовые ковши резные меду налили – не больно богатый, но веселый пир затеяли. Палею и Люлеху – равная мера. Угостились да под нарядные наличники высыпали. Старший-то сын Савелия – со свирелью на пенек, а другой сын гусли на колени положил да давай подыгрывать.

Разошелся, разгулялся Савелий. Лапотками новыми да как притопнет да пальцами как прищелкнет! А молодые-то за руки взялись и пошли откалывать, притопывать да в ладоши прихлопывать. Чернявушка-то с Палеем пляшет, а Беляна-то с Люлехом.

Пляшут, веселятся. Вдруг видит Савелий – над головой, на тоненьком сучке, – белка, в лапке у нее береста трубочкой. Взял Савелий бересту, развернул, глянул – и черней ночи стал: куда хмель, куда веселье делись. Палею с Люлехом грустно так молвит:

– Знать, не судьба вам, ребятушки, умелинкой моей владеть. Домой собирайтесь. Белка весть принесла. Были в вашем месте воеводские слуги – решетчатые головы, за данью приезжали. Отца с матерью плетьми исхлестали. Лежат отец с матерью при смерти в избе, одинокие, всеми забытые.

Белянушка с Чернявушкой, как цветы по осени, так и поникли; в клеть убежали, плачут. Палей с Люлехом в печали-грусти. И за родителей-то больно, и на мучителей-то гнев кипит в душе, и уходить до заветного часа горько. Сердце у обоих разрывается. Да и еще зацепка немалая – Чернявушка с Белянушкой остаются здесь Не знают братья, что и делать: всю ночь глаз не сомкнули.

Утром входят в горницу, а Савелий уж сидит над ларцом, шлифует его; от ларца золотые искры – снопами. Поклонились они Савелию в ноги, за все хорошее спасибо сказали. Стали с Чернявушкой и Белянушкой прощаться – белый свет помутился. У девушек на глазах слезы, и Савелий сидит хмурый.

– Может, скажешь все-таки, дядя Савелий, последнюю тайну? – просит Палей.

– Нет, братцы, всему свой срок. Если и скажу, так не поймете, не запомните – потому час этот еще не пришел.

– Ну и на том спасибо тебе, дядя Савелий. Мы уж пойдем…

– Не препятствую, – говорит Савелий. – Вестимо дело, умелинка в работе дорога, а отец с матерью еще дороже. Если ты прилежный, умелинку наживешь. Человеку и с маленькой умелинкой жить лучше, чем с большой безделинкой! – засмеялся Савелий.

Но и до маленькой хорошей умелинки дорога длинная. Не в день, не в два тонкой рисовочке научиться. Терпенье да труд нужны. Художество усидчивость да прилежность любит.

Не помнят, как они через порог переступили. Чернявушка с Белянушкой их за ручей далеко проводили. Распрощались. Пошли Палей с Люлехом по зеленому берегу, идут да все оглядываются…

Долго пробирались Палей с Люлехом лесными тропинками. Плот связали, по реке плыли, наконец добрались до дому. Так отец с матерью обрадовались, что и словами не сказать!

– Где это вы, сынки, столько времени пропадали?

– За маленькой умелинкой охотились, – сказал Палей.

– Ну, и поймали ее? – отец спрашивает. – Это белка, что ли, какая?

– Нет, это не белка, это – мастерство, художество.

Рассказали они отцу с матерью о Савелии.

Дров нарубили, домой навозили, помогли рожь обмолотить. Тут и отцу с матерью стало получше.

Уж зима в окна глядит. Затосковали Палей и Люлех по умелинке. А как зеленая земля снова солнцу открылась, отпросились они у отца с матерью опять к Савелию.

– Так что идите, – говорит отец. – Только уж эту умелинку приносите с собой – хоть погляжу на нее.

– Непременно принесем! Тятя, а если нам еще три года придется дожидаться ее? – спрашивает Палей.

– Дожидайтесь, – соглашается отец. – У всякого дела есть свой корешок, своя глубинка. Раз уж это дело вам полюбилось, то добирайтесь до самого корешка.

Сыновья пожелали отцу с матерью доброго здоровья, а сами – в дальний путь.

Шли, шли, на знакомую полянку вышли. Вон и дом приметный. Савелий спит в сенцах. Вдруг слышит он – кто-то шастит на крыльце.

– Кто тут?

– Да это мы, Палейка с Люлешкой… Мы за умелинкой…

– Вот и славно! Будет вам умелинка маленька, найдется и смекалинка, – встречает их Савелий, – но не сразу.

Остались они у Савелия. Золотой рисовке стали учиться, хитрость светлого лака разгадывать. Ну, и резьбой разных вещиц укрепляли руку. Золотые наперстки так и не сходят у них с пальцев.

Савелий дает Палею и Люлеху последнюю задачу:

– Ты, Палей, сделай такую рисовку: медведь по малину собрался. А ты, Люлех, обозначь мне, как волк с ягненком встретился у ручейка. Понятно?

– Понятно! Это мы в два счета сделаем! – отвечают оба.

– Вперед не загадывайте! Хорошо, если к весне справитесь с этой задачкой, – сказал Савелий.

Палей и Люлех взялись за кисти. А Савелий присматривает за молодыми руками. Каждый день дает сто поправочек. Чем больше Палей и Люлех стараются, тем труднее им становится. Только трудность-то эта со сладким привкусом – никогда не надоест. Кажется, на что проще ягоду малиновую нарисовать, но вот ты найди из тысячи одну такую, чтобы всем ягодам была ягода! Иль взять ягненка у ручья! А вот ты так его поверни, чтобы картинка без слов сама все сказала о себе.

Месяц прошел. Палей показывает свой ларец Савелию:

– Как, дядя Савелий, заметна ли умелинка?

– Пока что мало заметна…

– Что же я пропустил? – поник Палей.

– Это уж сам догадайся. Ягода-малинка красна, да не сочна, вялая какая-то. За такой едва ли придет медведь. Да и медведь-то не поймешь зачем в малинник прибрел, – наставляет Савелий.

Стал Палей сочную ягоду искать кисточкой. А Люлех показывает свой ларец:

– Дядя Савелий, а на моем ларце заметна ли умелинка?

– Пока не вижу живой умелинки. Что это за ручеек? Журчит он или спит? Нет, ягненок и волк так не встречаются. Больно уж у ягненка глаза страшны, а у волка слишком ласковы, – показывает Савелий.

– А и правда, дядя Савелий… Как же это я сам не догадался?

– Ты нарисуй такого ягненка, чтобы живой волк его искал, – требует наставник.

Еще месяц прошел. Куда получше стало художество на ларцах: рисовкой краше, тоньше и красками богаче.

– Дядя Савелий, ну как теперь ягода малинка, сочна? – Палей показывает свой ларец.

– И красна и сочна, а вот что она вкусна – этого еще не видно. А медведь-то, видишь, как на нее зарится. Значит, эта ягода должна быть еще привлекательнее, – сказал Савелий.

– Чего же не хватает?

– А вот чего: не вижу, что она теплая, солнцем согретая.

– Разве кистью это можно передать? – удивился Палей.

– Попытайся… Ты ее не только краской согревай, но и смекалкой, – подсказывает учитель.

Снова Палей – за свой ларец. А Люлех ставит на стол свой:

– Теперь, кажись, у меня здорово получилось?

– Здорово, да не очень, – говорит Савелий, сам повертывает ларец и так и этак. – Совсем не видно, что ягненок в жаркий день вышел напиться к ручью.

– А где же жару-то взять? Жара у солнца, – усмехается Люлех.

– Не только у солнца. Жара есть и в краске. Ты вот так ее положи, чтобы я видел, что дело было, допустим, в страду, – наставляет старик.

Люлех покачал головой, начал все сызнова. Теперь он понял, что значит не любить безделинку, а любить умелинку. Но умелинка не мотылек, сама не прилетит.

По весне – радость Палею и Люлеху. Взял Савелий Палея ларец, похвалил работу:

– Вот это так! Теперь ягода малинка и красна, и сочна, и вкусна! И видно, чем она медведя завлекла. Не только с цветом, но и с хорошим запахом удалась, Палей, тебе ягода. А медведь точь-в-точь такой, какой приходил вчера к нам на пчельник.

Подошел Савелий ко второму ларцу да и погладил волосы Люлеху:

– Вот это ручей! И ягненок теперь на месте… Верно подметил: капельки у него с губы падают, и кружочки бегут по воде… И волк настоящий разбойник, точь-в-точь такой утащил у нас козленка.

Открыли окна, выставили ларцы на подоконник. – посушить на солнце. Савелий, Палей и Люлех сидят в избе.

Идет мимо избы медведь с седым пятном на лбу, глянул на окно, остановился. Видит, его маленький братишка – косолапый мишка – малину собирает. Да такая малина, что у большого живого медведя потекли слюнки.

– Глядите: медведь под окном, – шепнул Люлех.

Палей скорее за аркан. Медведь встал на задние лапы, тянется к малине; ягода его к себе манит, да не сорвешь ее… Тут медведя и заарканили, на цепь привязали в сарае.

На другой день мимо окон волчище – рыжий бочище бежит; увидел он, как на ларце его меньшой брат с белым ягненком беседует, остановился, зубами щелкнул, глаза загорелись:

«Я вчера такого съел… И этого съем, отниму у глупого волчонка!»

Люлех скорее за аркан. Волк встал на задние лапы, силится ягненка схватить. Накинули на волка аркан, на цепь – и в сарай.

Вот и пришел день, когда главная хитринка художества перешла в их руки. Смастерили они еще по ларцу – поглядеть любо-дорого! Просят Савелия: скажи, мол, нам свое слово.

А он глянул на их работу, глаза загорелись у старика:

– Ребята вы мои, ребятушки! Не зря я вас учил. Теперь вы самую главную умелинку поймали. Кисти при вас, клык медвежий тоже, вся моя тайна с вами. Ступайте восвояси. А свататься вздумаете – приезжайте, да след к беглому Савелию воеводским псам не указывайте. Белянушка с Чернявушкой вас ждать будут.

Напоил, накормил братьев Савелий, хлеба им запас в путь-дорогу дал.

Вывели из сарая медведя и волка. Что с ними делать?

– За проступки следовало с вас обоих теплые шубы снять, – говорит лесным зверям Савелий. – Ну, так и быть, искупите свою вину: везите Палея и Люлеха на родину, к ним в село. Да слушайтесь же!

Сел Палей на медведя, Люлех – на волка. В котомках у них и ларцы, и кисти, и краски. Покатили. Хворост трещит, волк – ноги благо длинные – перескакивает через валежины; еле поспевает за ним ленивый медведь.

Волк замышляет: «В чащу Люлеха завезу, может, со спины стрясу, там его и съем…» Но не тут-то было, не такой седок попал: Люлеха и Палея не обманешь.

Долго ехали Палей и Люлех – и под дождем мокли и под солнцем сохли. Добрались наконец. Глянули – и места родного не узнали. И так-то селенье было не селенье, а тут уж осталось всего ничего. Одна родительская изба стоит на пригорке – ни окон в ней, ни дверей, а на месте остальных изб зола да пепел.

– Где ж народ-то наш? Что тут было, пока мы пропадали?

Посидели Палей с Люлехом у разбитой избы, пошли бережком вдоль реки. Зеленый бугор травой порос, березка над ним на тонкой ножке стоит. Под березкой – камень-дикарек, под камнем – жестянка. Глянули они в жестянку, а в ней грамота.

В грамоте написано: лежат-де под этим бугорком Елисей с Охромеевной; по весне ханы-баскаки били их прелюто, и соседей тоже. Схоронили их соседи, а сами тайное пристанище искать ушли, домишки свои огню предали.

Погоревали над могилою сыновья. Стали думать: что же теперь делать? Уходить ли отсель, здесь ли оставаться?

Сердце-то не велит уходить. И край-то свой им дорог, да и отец с матерью здесь лежат. Решили они остаться. Делить свое богатство стали:

– Вот тебе, Палей, горка зеленая.

– А тебе, Люлех, речка чистая, – отвечает Палей.

После-то, видишь, так и стали называть эту речку Люлехом, а село на зеленой горке Палеем, только воеводский писец, когда в книгу писал, перепутал букву, с той поры и пошло название – Палех.

Погрустили Палей и Люлех о родителях. Но не век же кручиниться. Живой о живом думает. Сняли с медведя и волка теплые шубы. Избенку обиходили. А потом решили и кисти попытать, правда ли – главную умелинку свою передал им Савелий.

Обрадовались братцы: ладно у них получается – что цветы, что узоры. И блеск и сияние ларцам умеют дать.

Взяли они себе в жены Белянушку с Чернявушкой. Стали жить по-доброму, по-хорошему. Еще семьи три набеглых в селенье пришли, построились. И те все приохотились к ремеслу братьев.

Вот от того кормя, говорят, палехский лазоревый куст и расцвел. И теперь, коли какого палехского с золотым ногтем в их светлой мастерской увидишь, так и знай: это, может, десятое колено от Палея и Люлеха.