Текст книги "Миткалевая метель"

Автор книги: Михаил Кочнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

– Схватить этого, который по всей России подарки развозит и губернаторов не почитает! Это не купец, а смутьян! – кричит губернатор, от злости захлебывается.

Стражники в сто свистков свистят, на корабль торопятся.

Но тут волна колыхнулась, белая лебедь встрепенулась, обрызгала с крыла корабль. Иван чихнул, пряслицу и воду окунул…

Стражники глаза выпучили. А Иван уж посередине Волги в веретенице плывет, веретенами гребет, куделью парусит. Ни преград ему, ни запретов. Путь он держит в понизовье, к Астрахани. Там бедного люду не меньше, чем в верховье.

Той порой Корней с Филиппом отца журят:

– Вот доверили нашему простофиле товар, а он и сам вместе с добром пропал. Ни духу ни слуху все лето…

Горюет и отец: что же случилось с Иваном?..

Когда самого последнего бобыля на Волге Иван в хорошую рубашку одел, стал домой собираться.

А под Нижним Новгородом все три обиженных губернатора встретились: новгородский, ярославский и костромской. Полонить дерзкого купца хотят. Поперек всей реки от берега до берега стоят лодки со стражниками. Ружья и сабли наготове.

Плывет Иван с понизовья. Ветер в парусах шумит, на узорах солнце играет.

– Стой! Сажай на якорь! – приказывают ему.

Может, пропадать бы Ивану… Но тут волна всколыхнулась, белая лебедь встрепенулась. Корабля как и не бывало. Плывет он в узорной веретенице, на низеньком сиденьице, веретенами гребет, куделью парусит.

– Все равно не пропустим! Не уйдешь теперь! – угрожают ему.

Видит Иван – дело плохо. Отомстят ему губернаторы, загубят. Тут встал он в веретенице да как гаркнет изо всех сил:

– Люди добрые, я для вас ничего не жалел! А теперь вы мне помогите чем можете!

Не зря молвится: как народу аукнешься, так народ и откликнется. Не пропала даром забота Ивана о простых людях. Тут весь мастеровой люд хлынул к берегу, и начали воду из Волги черпать: кто ведром, кто котелком, а кто картузом, а то и просто пригоршнями.

И не заметили, как обмелело русло. Все губернаторовы лодки и парусники на мель сели. А Иван по мелкому ручейку прошмыгнул на узорной веретенице… Подальше отплыл – снова поднял паруса. С попутным ветром подплывает к Кинешме.

Сошел на берег, чихнул, пряслицу в воду окунул… Положил веретеницу в короб – и домой. По пути не забыл зайти к лесной деве. Как же, отчитаться надо!

– Всех одарил, всех одел!

– Знаю, Иван. Спасибо тебе. Теперь домой ступай.

Дома отец встречает Ивана у порога:

– С барышом или с накладом, сынок?

– С радостью, – отвечает Иван.

– Где ты столько времени пропадал, беззаботная голова? На чем теперь ткать станешь? Тут у нас, пока ты гулял, за подати твой станок отняли, – жалуются братья. – Что ты только делал целое лето!

– Кривду искоренял. Товары бедным людям раздавал. А ткать я найду на чем, – не горюет Иван.

– Эх ты, простофиля, о себе не заботишься! Вон, говорят, один ходил полотна продавать, на выручку целый корабль себе купил, в море за товарами уплыл, – пеняет Корней.

– Ничего нет удивительного, братцы. Я на этом корабле плавал, только не по морю, а поближе… Благодарность от народа получил, – заявляет Иван.

– Ты, Иванка, еще хуже стал. Тебе дело говорят! – ропщет Филипп.«– Если бы мне так посчастливилось, я на выручку поставил бы свой полотняный завод.

– Ну, и стал бы твой завод только людям перевод, – говорит Иван. – Вот так уж радость…

– А тебе какая же радость нужна?

– Вот какая – самая большая!

Вынимает тут Иван узорную веретеницу с челноками, веретенами точеными, чеканными; разноцветный веничек кладет на стол. Вот и весь его барыш. Братья так и зашипели:

– Простофиля ты, простофиля, все полотна за такую пустяковину отдал?

А на узорную веретеницу и глядеть не хотят. Мол, у нас челноков с веретенами и без того много.

Братья норовят Ивана из избы выгнать. И заварилась в тот день такая ссора промеж братьев – водой не разлить, не разнять. Не хотят Корней и Филипп больше и единого дня жить вместе с Иваном. Делиться – да и только.

Уговаривал их отец, а они не послушались. Поделили все на три пая. На долю Ивана пала эта узорная веретеница. Братья построили себе по избенке за оврагом. Иван с отцом в старой избе остались.

Сначала старшой переманил к себе отца: живи, мол, у меня, а то Иван нерадивый тебя голодом заморит. Перешел Вахрамей попытать хваленых пирогов. Году не пожил – надоел Корнею. Не тут сел, не по той половице прошел, много съел…

Филипп отца к себе зовет:

– Приходи ко мне, не обижу.

Через год и Филиппу надоел старик. Пришлось к Ивану проситься:

– Приюти, сынок, ради бога!

– Так что ж, полезай на печку да полеживай на здоровье.

Снова Иван с отцом стали жить вместе. Отец привык все время что-нибудь да делать. Лежит на печи, ощупью кудель тянет, тонко прядет. На столе сырая картошина, в нее воткнута лучина – девичья кручина. За станом Иван сидит, свое дело привычное правит.

Вскоре барин такой оброк закатил с ткачей, хоть себя закладывай. Тужат ткачи, а Корней с Филиппом больше всех. Иван говорит им:

– Ладно, попрошу-ка я узорную веретеницу. Не поможет ли еще разок.

И на этот раз не оставила его веретеница.

Пришел срок – у него в избе столько всего наткано, что всем хватит заплатить подати.

Не успели подать отдать – новая беда: все село погорело. Осталась только одна Вахрамеева старая избушка И тут узорная веретеница выручила: всех одела как умела.

Полотна Иван раздает, ни копейки ни с кого не берет. Не жадничает. Зато куда Иван ни поедет, куда ни пойдет – везде ему почет и уважение от простых людей.

Собрались братья сходить к Ивану помириться навсегда, забыли про свою спесь. Иван рад братьям. Если с добрым словом пришли – и встреча добрая. Дружно-то – не грузно, а врозь – хоть брось.

Снова братья стали жить сообща, от одного каравая резать ломоть.

Остался слушок надолго, что будто по тому ткачу Ивану и село-то стали звать Ивановом. А потом из этого села большой фабричный город вырос. Но об этом в другой раз, на этом и кончим сказ.

Да! Еще вот что: может, весь секретец-то не в узорной веретенице и дареной кудели, а, скорее всего, в самом человеке, в его деле. Вот в эту-то сторону и поглядывай.

Охлопочек-Отонышек

Все блага – от народа, от полей да от заводов. Как земля по весне травой покрывается, так и жизнь трудом украшается.

Слово у пословицы не из захудалого лубка и не из балаганного райка – оно из живого клубка. Клубок тот по всем дорогам за человеком катится.

Говорили, бывало: с голоду хоть вой, хоть плачь, но ступай в Орехово или в Киржач; был в селе горемычником, на чужой стороне станешь фабричником.

Да и чужая-то сторона в те поры была не добрее родной.

* * *

У нас за селом, как овраг-то перейдешь, прежде фабричка стояла. Так, небольшая, всего станков на восемь. Ткацкой светелкой называлась.

Богатый мужик Аплей Щипок ее построил. Восьмерых ткачей посадил за станки. Сам за подрядами катал в Юрьев-Польский к купцам Ганшиным, пряжу у них брал, а сработанный товар купцам сбывал.

Аплея в своем селе-то больше оплеванным звали. Бывало, особенно когда злой, плюнет через губу – обязательно плевок себе на бороду повесит. Так и ходит. Такой уж был Щипок, все так и норовит, как бы чело-века обидеть. И обманывал и обсчитывал. Ни во что народ не ставил.

Вот и ткал у него в той светелке дедушка Мирон. Мастер он был тик выделывать – это такой сорт ткани. И в мелкую и в крупную шашку, какой хочешь узор соткет. А зарабатывал уж больно мало. Сколько ни старался, а все он в долгу, как в шелку, у Щипка.

Однажды, по зиме дело было, ткет Мирон тик ряженый, торопится. Одной рукой бердо водит, другой – ременной погонялкой челнок шугает, перебрасывает со стороны на сторону, ногами подноженки под станом перебирает. На одну подноженку наступит – в основе половина ниток подымется; другая половина опустится – между нитями дорожка появится, по этой дорожке и катится челнок на маленьких каточках. Наступит Мирон на другую подножку – нити местами поменяются.

Дернул он посильнее ремешок-погонялку – челнок выскочил и вылетел в окно.

«Ладно, – думает Мирон, – рядок дотку, схожу найду челнок». Перед ним на полотне еще два челночка лежат: в одном – нитки красные, в другом – голубые.

Взял он другой челнок. Только было раз прокинул, и этот челнок, как на грех, на другую сторону выскочил, тоже в окно вылетел.

– Что за напасть нынче на меня… – погоревал Мирон.

Вышел он из светелки. Морозно. Сугробы чуть ли не по самую стреху 4545
  Стреха – нижний край крыши.


[Закрыть]. У окна стоит Аплейка Щипок, и варежки у него в снегу.

– Ты чего не ткешь? – крикнул Щипок на Мирона.

– Да вот челночки развеселились, выскочили…

– Ну, ищи. А не найдешь – смотри у меня! – пригрозил Щипок.

Искал, искал Мирон, все сугробы перерыл руками… Нет челноков. Вот беда-то на старую голову!

Щипок куда-то сходил и опять тут. Чванится, руки в карманы засунул:

– Эх ты, ворона старая! Ну, что теперь станешь делать? Только хозяина убыточишь. За эти два челнока я взыщу с тебя десятикратно. А потом вон, видишь, два стекла разбил челноками, – тоже взыщу.

– Мне и так есть нечего… Голодный сижу, – говорит Мирон.

– Потому и голоден, что лентяй ты! Почему же я сыт?

– А потому, что мои-то щи к тебе на стол ушли, – Мирон прямо в глаза ему.

И взлютился тут Щипок. С кулаками на старика лезет:

– Такой-сякой, смутьян! За эти слова всю твою бороду по мелкому клочку выщиплю!

Толкнул ткача.

Глянул Мирон горячо, но стерпел.

– Ладно, не трясись, я взамен этих двух выстрогаю, выточу четыре челнока, – утихомиривает он фабрикантишка деревенского.

– На что они мне твои-то, деревянные? Эка невидаль… Мои были железные, на каточках-поводочках. Железные покупай! Где хошь бери, хоть из-под земли доставай! – требует Щипок.

– И золотые купил бы, да моя-то трудовая медная копейка закатилась в твою семейку, – твердит свое Мирон. – Железа у меня нет, а прочного дерева, так и быть, добуду, сделаю не хуже твоих железных…

Прибрел Мирон домой за полночь. Старуха его, бабка Афанасьевна, за прялкой сидит, пряжу прядет с гребня.

– Что, старик, голову повесил? – спрашивает она.

– Новая беда, старуха, на нас с тобой: два челнока у меня нынче пропало. Опять мы в долгу у Щипка остались… Не Щипок ли плут ту потерю подобрал?.. Буду челноки строгать, – говорит он.

Сел старик на порог, стал мастерить. Режет он, строгает, точит, ниткой примеривает. Устал. Да и темновато в избе. Палец невзначай порезал, большая капля крови спелой земляникой упала на белый березовый шашочек.

– Батюшки, поилец, кормилец, что ты это наделал? Руку порушил? Как теперь пойдешь ткать? – испугалась Афанасьевна.

– Ничего, на живом-то заживет. Дай-ка мне щепоть болотной травки-сушеницы на закрепу да еще охлопочек на повязку, – просит старик.

Сняла старуха с гребня остаток кудели, проще сказать – горстку недопряденного льна, который уж не годится в пряжу, малехонький опрядышек.

– Вот тебе охлопочек, лечись.

Унялась кровь.

Старик положил охлопочек вместе с березовым отонышком-чурочкой в печурочку – такое боковое окошечко в печи.

Спать легли. Обоим не спится, не дремлется с горя. Тужат оба.

– Вот кабы, старуха, был у нас с тобой маленький внучек, уж он бы нам, старым, помог! Плохо нам с тобой жить. Замаял нас Щипок. Сколько ни работаем, а счастье все никак не найдет дорогу к нам в избу, – жалуется старик.

– Ох, дед, не заморозила бы нас зима холодом, не загнала бы нужда в гроб голодом, – охает старуха. Спина у нее разболелась.

Поговорили и уснули. А дверь в избенку у них и привычки не было на засов запирать – немного в избе добра: печь пустая да обгорелый сковородник.

Утром дед Мирон и говорит своей бабке:

– Ты знаешь, что мне привиделось во сие?.. Будто березовый отопок в печурочке за ночь пареньком стал. Нашим, стало быть, помощничком!

– Ну, где уж нам с тобой помощника дождаться, так и станем маяться…

Только это старуха промолвила, а на печке кто-то как чихнет! Дед – туда, а там, не мал не велик, лежит парнишка кудреватенький.

На стене, как раз над голбцем 4646
  Голбец – пристройка к русской печи.


[Закрыть] сумка висит. Уж не забрел ли какой бездомничек?

– Эй, ночлежничек, вставай! Слезай с нами картошку в мундире есть! – зовет Мирон.

Проворно слезает с печки мальчонка, такой приглядыш пригожий.

Зато как не бывало охлопочка-опрядыша, не видно и березового отонышка…

Вот так гость!.. Румяненький, волосы, ни дать ни взять, – переяславский ленок – что волнисты, что шелковисты! А сам ростом мал, но складненький.

– Кто это тут у нас ночевал? – спрашивает старик незнакомчика.

– Это я! Ваш помощник, ваш заступник, ваш внучек! – раздается веселый голосок.

– Внучек? А все-таки кто же ты? – удивляется Мирон.

– Я маленький, удаленький, родился со смекалинкой! – отвечает малышок.

– Как же нам звать-величать тебя? – спрашивает дед.

– Так и будем звать – Охлопочек! – говорит Афанасьевна.

– А по батюшке?

– Отонышек! – улыбнулась бабка.

– Охлопочек-Отонышек, а что ты умеешь делать? – еще больше возрадовался старик.

– Все, что ваши мальчишки умеют, то и я умею. Могу дрова колоть, и лен полоть, и прясть, и ткать, и в горелки играть.

– Ну, живи с нами, только у нас больно голодно, – тужит старуха.

– Я сам себя прокормлю и вам добуду, – отзывается Охлопочек-Отонышек.

– Всем ты, парень, хорош-пригож, только вот росточком не взял, – говорит старик.

– Росточком-то? – усмехнулся малец. – Это так кажется, кто меня не знает. Стоит мне на мизинец вот эту пряслицу костяную надеть да в осколочек зеркальный поглядеть, где надо – до стрехи достану, а то захочу – не выше вот этого веретенца стану.

И правда, мал, да удал парнишка. Показывает он костяное колечко – пряслицу, точь-в-точь такую же, что на веретено пряхи надевают, чтобы легче прялось, чтобы прядево шло ровнее, и зеркальце – с ноготь, не больше оно. Не зря, знать, с собой такие вещички носит.

И стал он жить со стариком и старухой. Сшила ему Афанасьевна одёжку из чего пришлось, а много ли такому и надо? Шапку, варежки сладили, валеночки скатали. Спрял он себе нитку тонкую, длинную, скрутил из нее кушачок, стал этой ниткой подпоясываться.

– Сам ты, внучек, с перст, а поясок в семь верст. На вот покороче, – хлопочут около него дед с бабкой.

– Этот кушачок мне понадобится, – отвечает он.

Соседки, бывало, спросят бабку на улице:

– Откуда у вас мальчишечка, такой проворыш, взялся?

– Бог послал, да счастье помогло. Из березовой чурочки появился, а как – и сами не видели. Живая кровинка на лице гуляет, бел ленок кудри украшает. А что росточком не взял – не беда! Были бы хлеб да вода, придет срок – он свое возьмет.

С тех пор, что было и что не было в селе, во всей Симской волости, всё на Охлопочка-Отонышка валят. Понятно, добрые-то люди зря на него не наговаривают. А богачи-пустомели что бы худого ни баяли, все равно нашей чести не убудет. Люди-то любят Охлопочка-Отонышка. Чего не придумают, как только речь зайдет про Огонышковы похождения! Если люди того захотят – и через игольное ушко пролезет Отонышек, лишь бы себя и других в обиду не дать мирским захребетникам.

Повел старик Охлопочка-Отонышка с собой на ткацкую фабричку: мол, не возьмет ли Щипок внучка хотя бы шпульки мотать за копейку в день.

– Я, Оплюй Оплевыч, помощничка нажил… Вон какой приглядыш! Прими шпульничком, он смекалистый, – просит Мирон.

– Такого-то коротышку! Да на что он мне? Да что он умеет делать? В пряже запутается, – сплюнул себе на бороду Щипок.

– Я все умею делать, я в дедушку и в бабушку пошел, – не дается в обиду Охлопочек-Отонышек.

– Да ты, такой заморыш, вместе с шапкой гроша не стоишь! – еще пуще чванится Щипок.

– Мал золотник, да дорог, а то велик у купца сын, да голова-то как овин, и то непокрытый, – не сдается Охлопочек-Отонышек.

– Да ты моим сыновьям, дочерям и в подметки не годишься! Они у меня – умные и все благородного образования! А ты что? – гремит себялюбец Щипок.

– Нельзя, внучек, пререкаться, – шепчет дед.

– А коли ты больно умелый, то сначала послужи мне по дому, – решил Щипок. – Сделай мне три дела, а я погляжу, сколь ты ловок. Первое дело: съезди один на мельницу, пшеницы-невеянки намели. Второе дело: с бельников старых из лесу доставь на дрова березнику. Третье дело: с круглых прорубей бочку воды привези.

– Мы работы не боимся, был бы хлеб. Все сделаю! – обещал Охлопочек-Отонышек.

– А сделаешь ли? Сдюжишь ли?.. Да ты мою варежку не поднимешь, силы в тебе – как в мерзлом воробье, – подтрунивает Щипок.

Однако взял он Охлопочка-Отонышка в работники по дому.

Вот посылает Щипок веселого работничка пшеницу молоть. Охлопочек-Отонышек насыпал в мешок зерна. Мешок на санки-покатушки положил. А старший-то сын Щипка, красноносый Полиешка, собирается в гости, рысака запрягает в санки-обшивни с медными скобами, с бархатным сиденьем. Бубенчики подвесил, шапку заломил набекрень, сам насмехается над батрачонком:

– Охлопочек-Отонышек, куда спешишь?

– На меленку!

– Чего молоть?

– Невеянку!

– Кого кормить?

– Безделинку! – смело отвечает Охлопочек-Отонышек; сам садится верхом на мешок.

– Ну, ну, какой языкастый! Ты у меня не больно гордись… А то я тебе покажу! – злится недотепа Полиешка. – Дурачок ты, а не работник… Чего уселся на мешке? Думаешь, санки сами поедут?

– Может, у кого другого и не поедут, а у нас покатятся, – не унывает батрачок.

Полиешка кнутом стеганул белого рысака в желтых яблоках. Снег столбом взвился за санками-обшивнями. Тут и санки-покатушки сами покатились за большими санями. Охлопочек-Отонышек посиживает на мешке. У реки остановились покатушки, как раз около водяной мельницы.

Смолол Охлопочек-Отонышек пшеницу, снова сидит около дороги на мешке с мукой.

Пьяный Полиешка как полоумный гонит из гостей. Охлопочек-Отонышек подскочил к задней скобе, опять закинул за крюк бечевку со своего кушачка, а сам – прыг скорее на мешок. Покатились покатушки за коваными санями.

У Щипка под окнами Полиешка ползком ползет из саней. Охлопочек-Отонышек тем временем на плече мешок муки несет в присенник.

– Вот тебе, хозяин, и блины по аршину длины, а ты еще, не видав меня за работой, подбивал клин под чужой блин! – говорит Охлопочек-Отонышек, требует плату за работу.

– Нет, ты второе дело сделай, а я погляжу, – жадничает скопидомный Щипок.

На другое утро Охлопочек-Отонышек рано встает, острый топор берет за кушачок, вывозит из закутка санки-покатушки. А Хрисанфка, средний сын Щипка, собирается на охоту. Надел он шубу синего сукна, на шубе – сзади две светлые пуговки. Ружье взял, лыжи. Хрисанфка-то глупее Полиешки был; спал за двоих, пил-ел за троих, целыми днями на печи бока парил. Здоровый был парнище, а смекалки-то не спрашивай – какой-то недотепа.

Вышел он ко двору и тоже чванится, привередничает:

– Охлопочек-Отонышек, куда пошел?

– До бельнику!

– Чего рубить?

– Березнику.

– Кому служить?

– Бездельнику! – отчеканил батрачок.

– Ну, ну, ты не больно у меня дразнись!.. А то скажу тятеньке, он тебе за это все кудри выщиплет! – сердится увалень толстопятый Хрисанфка.

Охлопочек-Отонышек на санках сидит, к лесу глядит.

– Чего ты уселся, дурачок? Вези санки! – кричит Хрисанф.

– Подожду, когда сами поедут.

Вот идет, шагает здоровый Хрисанф по дороге, а за ним, скажем в полверсте, едет на санках Охлопочек-Отонышек.

Хрисанфу и ни к чему, что та прочная бечевка за крючок к его шубе прицеплена.

На опушке Охлопочек-Отонышек отцепился, нарубил березнику, сидит, ждет. Выскочил напуганный заяц – знать, от волка он удирал, – в бечевке-то и запутался, как в силке.

– Ну, что мне с тобой, зайка, делать? Гулять хочешь или мне на воротник?

– Гулять… Отпусти ты меня снова в лес!

– Я добрый! Так и быть, отпущу, только ты меня по лесу покатай! – говорит Охлопочек-Отонышек.

А Хрисанф тем временем в чаще выстрелил в волка. Убил наповал. Тут Охлопочек-Отонышек и подскакал на зайце; притаился за пеньком, дожидается, за уши заячьи держится.

– Что, попался, серый волчище! – наклонился Хрисанф над волком.

– Попался, только, охотник, ты мне не обрадуешься. Я тяжелый, я железный, до дому меня не доне-сеть, – говорит вместо волка Охлопочек-Отонышек из-за березового пенька.

– Не донесу, так волоком доволоку. Ты не знаешь, какой я сильный – не только волка, а воз дров на себе довезу! – хвастает Хрисанфка.

Накинул он на волка веревку и поволок по снегу.

Охлопочек-Отонышек на опушке привязал бечевку волку за хвост, посиживает на санках. Хрисанф и волка и дрова везет.

– Эх, и правда, волк железный мне попался! – пыхтит, отдувается Хрисанф.

Так и доехал на Хрисанфе Щипков батрачок.

На третье утро Щипок посылает Охлопочка-Отонышка за водой. Делать нечего, надо ехать. Вкатил он бочку на санки, привязал ее, чтобы не упала, в передок ковш на длинном черенище поставил, сам на бочку сел.

Выходит на крыльцо сварливая Палашка, дочь Аплея, большая, неповоротливая. Послали ленивую полоскать полотенца на прорубь. Бельевая корзинка у нее на руке, а крынка с горячей водой – в корзинке. И эта, не лучше своих братьев, вздумала почваниться над работничком:

– Охлопочек-Отонышек, куда поедешь?

– К проруби!

– А с кем поедешь?

– С бочкою!

– С какою бочкой?

– С беленькой!

– Кому вода?

– Бездельникам! – не побоялся Охлопочек-Отонышек сказать правду в глаза.

Пучеглазая Палашка набросилась на Охлопочка-Отонышка с вальком – все у нее замашки отцовские:

– Ах ты голодранец, батрачонок непутевый! Не смей меня называть бездельницей! Я не тебе чета, я богатая, я фабрикантова дочь!

– А я дедушкин да бабушкин внучек.

– А на чем ты за водой поедешь!

– Вот на этом ковше!

– Ну и глупый ты батрачонок… И всё бы на ковше за водой ездили! – засмеялась Палашка.

– А ну, ковш, давай обгоним ее! – кричит Охлопочек-Отонышек.

Щегольливая, чванливая Палашка сморщила нос и побежала под гору. И не видит, что за корзинку зацеплена прочная нитка. Только Палашка под гору, а мимо нее в обгон просвистели санки… Маленький водовоз сидит на бочке:

– Вот и обогнал на ковше!

– Что это у тебя санки везде сами ездят? – не поймет Палашка.

Она полощет на ближней проруби, а он воду черпает на дальней. Полную бочку налил, закрыл кружком и черпак впереди санок воткнул. Сам думать стал, как же ему бочку с водой ввезти в крутую гору.

Озябла Палашка, губы у нее посинели. Опустила она руки в крынку с горячей водой; сидит над крынкой, плачет:

– Ой, замерзну теперь! Ой, до теплой печки не доплетусь!

Охлопочек-Отонышек подкрался, спрятался за корзинкой.

– А зябнут на морозе только ленивые, – говорит он.

– Крынка, ты горячая, хоть ты скажи, как же мне согреться? – спрашивает Палашка.

– Очень просто – работой согреваются, – отвечает за крынку Охлопочек-Отонышек. – Ты сейчас в гору беги, да назад не оглядывайся: жарко станет. Да смотри, чтобы снова ковш тебя не обогнал.

– Ну да, так и дам несчастному ковшу обогнать меня, фабрикантову дочь! – Палашку обуяла спесь.

Ухватилась Палашка за корзинку, а дно ко льду примерзло.

– Корзинка, корзинка, что ты стала такая тяжелая? – спрашивает Палашка.

– А ты беги – я полегче стану. Торопись! Дома оладьи едят, в окна глядят, долго ли ты еще, – подсказывает корзинка.

Палашка понатужилась, оторвала ото льда, подхватила корзинку, побежала в гору. Тут и бочка с водой поехала. Охлопочек-Отонышек сидит на бочке, стучит палочкой о ковш:

– Ковшик, ковшик, быстрее вези – давай обгоним Палашку!

Оглянется Палашка и еще пуще семенит ногами:

– Ну да, так и позволю, чтобы меня пустой ковшик обогнал!

А сама и не видит, что нитка по снегу ползет, что сама она, здоровая, и корзину несет и бочку с ковшом везет.

Все три дела сделал умелый Охлопочек-Отонышек. Скряга Щипок выдал ему небольшое жалованье.

– А ты и впрямь, корешок, маленький, но умеленький. Пожалуй, я тебя в светелку посажу, станок дам, ткать будешь, а то там у меня Мирон-старик все челноки растерял.

Охлопочек-Отонышек забежал в лавку, купил хлеба, принес бабушке с дедушкой. Поужинали старики досыта в первый раз в жизни. Больно уж рады – поильца, кормильца, помощничка дождались.

Щипок поставил еще стан в светелке, только этот станок был поменьше. Наказывает он Охлопочку-Отонышку:

– Тки, да без прорех, без изъянов, а то с твоей кожи заплатки вырежу – порченое полотно штопать.

– Уж постараюсь, – не унывает маленький ткач.

Пошло у него дело на лад. Собрался Щипок ехать в Юрьев-Польский, повез фабриканту Ганшину сотканный товар. А когда собирал полотна, уж и так и этак повертывал ткань. Придраться не к чему. А все равно обругал Щипок ткачей: мол, плохо ткете.

Дед Мирон и шепчет Охлопочку-Отонышку:

– Маленький со смекалинкой, выручай нас. А то вернется Щипок из города и опять обманет: дескать, браковщик в конторе все наши хорошие товары забраковал. И опять нам – щипки да штраф от Аплейки.

– Не тужи, дед, я послежу за Щипком, – обещает внучонок.

Охлопочек-Отонышек пряслицу на мизинец надел, в осколок зеркальца поглядел и стал – не узнаешь его.

У Щипка был ременный кнут, а черенище у кнута полое – трубочкой. Охлопочек-Отонышек – так уж народ здешний сказывал – будто шмыгнул в черенище и посиживает. А может, и под сиденье спрятался.

Выехал в поле по бойкому тракту Щипок к большому торговому селу Симе 4747
  Сима – село во Владимирской области.


[Закрыть], торопится поспеть в Юрьев к базару. Охлопочку-Отонышку базар-то не больно нужен. Щипок. – свое, а мальчуган – свое. Пегая кобыла и не знает, чьего же голоса ей слушаться. Щипок счел, что на лошадь норов нашел.

– Н-но! Волчья сыть, карусель мохноногая! – понукает Щипок.

Въехал в Симу, едет мимо трактира базаром.

– Но! Розвальня! – сам кнутом лошадь.

Кнут – хлоп! А черенище свое: тпру, стоп! Кобыла и не поймет: или ей вскачь бежать, или на месте стоять. Щипок лютует. Встал на мешки с товаром. Кнут – хлоп, а кнутовище свое: тпру, стоп!

Бранится Щипок: когда, мол, я на такой ленивой колоде доберусь до Юрьева? Скинул он тулуп, спрыгнул с саней, бежит стороной дороги и рубцует лошадь. Кнут – хлоп. А черенище: тпру, стоп!

Услышал Щипок, что будто черенище останавливает лошадь, бросил кнут под лыковый кошель с сеном:

– Ах ты, деревяшка! Вот домой приеду, я тебя в печке сожгу!

Кое-как доехали до старинного городка Юрьева-Польского. Солнце уже на полдни поднялось. Щипок воткнул кнутовище за санную скобу, сам – в контору к приемщику, мешки с товаром начал таскать. Охлопочек-Отонышек вылез – может, из черенища, а может, из сена, – сел на облучке и ножки свесил.

В окно ему все видно, что делается в конторе, а в открытую дверь все слышно, что там говорят. Браковщик, как ни придира был, но даже и он похвалил щипковских ткачей за мастерство. На этот раз ни гроша штрафного не загнал себе под ноготь.

– Вот этот кусок Мирон ткал, – объясняет Щипок.

– Не тик, а прямо шелк! – любуется браковщик.

– А это вот Васька ткал.

– Не товар, а серебро!

– А это вот работал мой новенький ткачонок.

– Не товар, а золото!

Сдал товар Щипок, полны сани наклал клубьев пряжи. Домой поехал запоздно. А ехал-то он пьяным-пьян – всю дорогу к штофу прикладывался. В поле лунно. Снег блестками мерцает. К волостному селу Симе подъезжает Щипок и вслух подсчитывает, с кого и сколько сдерет он штрафу ни за что ни про что. Не вынес Охлопочек-Отонышек такой несправедливости: как чихнет где-то рядышком – может, в черенище, а может, и в сене, – да и говорит:

– Нечестно живешь ты, Оплюй Оплевыч! Рабочий народ обманываешь.

– А ты мне что за указ? Да я тебя сейчас в канаву брошу! – рассердился скаред Щипок на совестливый кнут.

Не знает спьяну-то, кто там сидит, в черенище. Разозлился Щипок и бросил кнут на снег, вожжами погоняет лошадь и плетушку с сеном уронил с саней… А кнут встал, снег стряхнул с себя и за Щипком вдогонку:

– Посади, все равно расскажу ткачам про твои плутни!

Щипок стоит на санях, что есть силы лошадь вожжами хлещет, через плечо оглядывается… А кнут не отстает. Щипок мимо оврагов в объезд, а кнутовище мальчишкой стало, бежит по насту чистым полем напрямик.

Подъезжает Щипок к своей светелке – а уж кнут на пороге лежит как ни в чем не бывало. Ткачи за станками сидят, сказки сказывают. Охлопочек-Отонышек – румян, как мак – тоже за станком.

– Ах ты негодный кнутишка, ты уж здесь!

Щипок схватил кнут, в печку бросил, а самого из стороны в сторону шатает, перегаром винным несет от него.

– За что такая немилость кнуту? – спрашивает Мирон.

– Не твое дело… Захочу – всю светелку спалю!

– Твоя воля.

Стал Щипок ткачей рассчитывать. А сам злой, так волком и глядит.

– С тебя, Мирон, опять полтинник штрафу… Браковщик, знаешь, как твой товар ругал…

– Говорил: «Не полотно, а прямо шелк», – добавляет Охлопочек-Отонышек.

– Ты, вертушок, молчи!.. С тебя, Васька, тоже штраф! Ты знаешь, браковщик как твой товар хаял… – бормочет Щипок.

– Говорил: «Не товар, а серебро»! – опять кричит Охлопочек-Отонышек. – А про мою ткань сказал: «Не товар, а золото». И никакого штрафу на этот раз браковщик не взял!

– Ах ты смутьян! Кто тебя научил? От кого ты это услышал? Убью! Волосы выщиплю! – схватил было Щипок Охлопочка-Отонышка.

– Так это все слышали… Только сейчас нам твой кнут обо всем рассказывал, – отвечает маленький ткач.

Зло покосился Щипок на печку, а уж от черенища одни угольки остались. Не то что устыдился Щипок, но побоялся – на половину штраф сбавил.

А Мирону и на этот раз все равно ничего не причитается: он еще за потерянные челноки и разбитые стекла в долгу.

– Ладно, дедушка, не тужи, отработаем долг Щипку, – увещевает Охлопочек-Отонышек. – Я поменьше спать буду, побольше работать.

До полуночи ткали. Стали домой собираться.

– Пойдем, малышок, – зовет старик.

– Ты, дед, иди, а я здесь останусь. Немножко посплю да и за работу, – говорит Охлопочек-Отонышек.

– А где тебе поспать-то?

– Да хоть вот в твоем большом челноке – мне места немного надо! – смеется малышка.

Положил он горстку льна в изголовье, свернулся калачиком и заснул. Вторые петухи пропели – встал Охлопочек-Отонышек, выбежал на улицу, снежком умылся – и за стан. За окном большая луна ходит. Светлота, как днем.

Дед утром приплелся, а у мальчугана вдвое больше против вчерашнего соткано.

– Молодец, паренек! И впрямь ты маленький, но с большой смекалинкой. Полегче мне с тобой жить стало.

На вторую и на третью ночь – такой уж слух держался в народе – опять лег Охлопочек-Отонышек отдыхать в дедушкин челнок. А перед этим пряслицу на мизинец надел, в осколочек зеркальца поглядел. Уснул и не услышал, как ночью за чем-то пришел Щипок в ткацкую. Взял он со стана у дедушки большой челнок и в карман убрал. А в этом челноке как раз Охлопочек-Отонышек почивал. Проснулся он в глубоком кармане у Щипка, никак не поймет, куда попал, – как в яме, темно.

Щипок у себя в горнице бросил этот челнок в сундук. А в том сундуке еще два железных челнока лежат. На замок сундук запер и ключ себе на пояс повесил.

Охлопочку-Отонышку в щелку из сундука видно, что в горнице делается. Щипок в Симу собирается, к торговцу Шарину. Сел и уехал. Ходит Охлопочек-Отонышек по сундуку, никак вылезти не может. И инструментов с ним никаких нет. День сидит, второй томится. Щипка нет и нет.