Текст книги "Кнопка Возврата (СИ)"

Автор книги: Михаил Гаёхо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Уткин не думал о том, кого собирается увидеть: незнакомого человека Григория, девушку, которая наливала ему кофе, академика в черной шапочке, или, может быть, того рыжебородого, который спал здесь у скатерти совсем недавно, и над головой у него летала желтая бабочка. Бабочка, кажется, еще кружилась над этим местом.

Увидел, однако, сердитого человека с загипсованной ногой. Голова у него тоже была забинтована. Наверное, в прошлый раз Уткин ошибся, принимая бинты за шапочку.

– Присаживайтесь, – сказал Уткин. Человек опустился на траву и оказался совсем не таким сердитым, как казалось.

– Выпейте чаю, – предложил ему Уткин.

– Какой интересный вкус, – сказал человек с загипсованной ногой.

– Это лекарственный чай зеленого доктора. Он помогает от всех болезней, – сказал Уткин. – А, между прочим, бананы – вы не поверите – реально полезны для сращивания костей.

– Мои уже срослись, – человек с загипсованной ногой улыбнулся, – завтра и гипс снимут.

– У меня есть вопрос, – сказал Уткин, – тот, собственно, вопрос, для которого я хотел вас увидеть.

Он еще не вполне представлял, о чем будет спрашивать, но это должен быть важный вопрос, вопрос жизни и смерти.

– Вы увидели, – сказал человек с загипсованной ногой.

Уткин выпил немного чаю, и вопрос прояснился: пришли нужные слова и встали на нужное место.

– Некоторого человека хоронят в закрытом гробу, – произнес Уткин, – и вот вопрос: есть ли в этом случае ненулевая вероятность того, что в гробу находится не его тело, или вообще нет тела?

– Если он – безымянный солдат, это вполне возможно.

– Не солдат и не безымянный. Нормальный человек с именем, почти семейный.

– Или если он погиб в катастрофе, в которой от всех погибших остались только неопознанные фрагменты.

– Хорошо бы, но тело было всего одно.

– И это было не его тело?

– Это как раз вопрос: его или не его? И я спрашиваю: есть ли какая-нибудь вероятность, что не его?

– Мне это напоминает один анекдот, – сказал человек с загипсованной ногой. – Блондинку спрашивают, какова вероятность встретить на улице динозавра. "50 процентов", – отвечает она. – "Почему?" – "Либо встречу, либо не встречу".

– Не вижу сходства, – возразил Уткин.

– Сходство прямое: бедность альтернатив в обоих случаях. "Встречу динозавра – не встречу динозавра", "его труп – не его труп". И все это словно подвешено в безвоздушном пространстве. А событие, о вероятности которого есть смысл говорить, должно быть некоторым образом укоренено в реальном мире. Применительно к встреченному на улице динозавру мы должны представить, откуда он мог появиться на улице, то есть в результате сочетания каких конкретных событий. Скажем, где-то в пустыне была найдена кость динозавра с сохранившимся генетическим материалом. Конечно, за миллионы лет все молекулы ДНК должны разрушиться, но разрушение происходит случайным образом, и есть ничтожно малая вероятность – может быть, одна тысячемиллиардная – что несколько молекул уцелели. Случайным образом эти молекулы попадают к нужному специалисту, который определяет их уникальность раньше, чем они успеют разрушиться, – для этого тоже есть какая-то вероятность. Далее – никто не сомневается, что рано или поздно появятся технологии, позволяющие вырастить полноценный живой организм на основе имеющегося генетического материала. Можно предположить, что с какой-то вероятностью эти технологии уже разработаны. В общем, понятно.

– Меня больше интересует конкретный труп в конкретном гробу, – сказал Уткин.

– Тут уж ты сам придумай какую-нибудь историю, – сказал человек.

– Это поможет? – спросил Уткин и вдруг понял, что обознался. Перед ним был не человек с загипсованной ногой, а Трофим, небритый человек в шляпе. Он подмигнул Уткину, и Уткин проснулся.

Он открыл глаза. Желтая бабочка еще кружила над травой. Птичий клин летел к югу. Берег озера был пуст. Солнце садилось. Дул ветер.

***

Уткин позвонил Марине на предмет встретиться, но она не хотела.

– С тобой, мне кажется, опасно быть рядом.

– Ничего такого, – сказал Уткин. – Это были друзья, они пошутили.

– У меня рука реально болит от этих шуток.

– Я им выговор сделаю, – пообещал Уткин.

– Это они тебе сделают – слышала я ваш разговор.

– Ты не понимаешь нюансов.

– И не собираюсь понимать. Мог мне позвонить сразу и объяснить нюансы. Чтоб понятно было, что не лежишь где-то в подвале с паяльником в жопе, как это там у вас принято.

– У кого это у нас?

Она сбросила вызов. Уткин позвонил снова.

– Хочешь, они извинятся перед тобой? Прямо сейчас.

***

Может ведь так случиться, что Николаю, одному или с компанией, заполучив много денег, захочется пойти в казино, сыграть в рулетку. И перед самой дверью он оборачивается. Или ему по пути придет в голову выпить бокал холодного пива в жаркий июльский вечер. И может статься, он приземлится где-нибудь за соседним столиком в этом кафе. Или в соседнем баре под тентом. Или проходя по соседней улице, он, задумавшись, свернет не туда, куда собирался, и окажется здесь, и обернется, проходя мимо. Хотя вряд ли он разгуливает пешком по улицам. Конечно, берет такси. Или на своей машине рассекает. И вот, мотор у него вдруг глохнет – кончается бензин или еще что. И он выходит – прямо здесь, почему бы нет. Или проще – кончились сигареты, нужно купить, и он выходит, перед дверью магазина оборачивается, видит Уткина с Мариной, подходит, почему бы не подойти. – Привет. – Как дела? – Пока нормально. – Николай. – Марина. – Очень приятно. – А при знакомстве почему бы не извиниться за прошлое, это естественно. – Вы уж простите меня за это недоразумение. Хотите я на колени встану? – Нет, на колени – это уже лишнее.

Из каких-то таких соображений Уткин и выбрал это кафе, с видом на казино и перекресток, этот столик на улице, где они сидели с Мариной и пили кофе.

– Ну и где они, твои друзья? – спросила Марина.

– Должны подойти.

Город большой, в нем улицы, перекрестки, мосты, кафе, рестораны, бары, кафе, еще кафе, кафе, рестораны – ничто другое Уткину не приходило в голову – в этом лабиринте Николай с какой-то (ненулевой) вероятностью мог в любой момент оказаться в любом месте. Надо только реализовать эту вероятность.

– Не слышно уверенности в твоем голосе.

– Я с уверенностью говорю, сейчас будут. Может, не все сразу, но одного, самого главного, тебе хватит?

Пора было действовать. Сейчас обернусь, принял решение Уткин, и если не увижу Николая, нажму кнопку.

И увидел.

Теперь пусть подойдет.

Достаточно было кнопки, но Уткин привстал и замахал рукой.

Николай подошел.

– Привет, – сказал Уткин.

– Привет. – Николай пододвинул стул, сел.

– Что скажешь? – как бы с намеком поинтересовался Уткин.

................................................

– Это уж ты говори, – сказал Николай. – А я послушаю.

Уткин нажал красную кнопку.

................................................

Нажал.

................................................

Нажал.

................................................

Нажал.

................................................

– Что было не так, извините, – сказал Николай, обернувшись к Марине. – Мы с бабами не воюем. – И, поднявшись, ушел.

................................................

Уходя, обернулся.

– Финты свои брось, ты меня понял?

Уткин нажал красную кнопку.

................................................

– Обманщик, – сказала Марина.

– Почему обманщик? – Уткин изобразил удивление.

– Ты просто с ним сговорился.

– А какая разница? – теперь уже по-настоящему удивился Уткин. – Я попросил его извиниться или мы договорились, что он извинится – не все ли равно?

– Сговорились, – поправила Марина. – И он так неискренне извинялся, просто произносил слова. А где тот, с тату на затылке, который меня хватал? Ему и нужно было извиняться в первую очередь.

– Бритый Игорь, – сказал Уткин. – Он тоже, наверное, где-то поблизости.

И сразу появился упомянутый Игорь. С ухмылкой на лице и банкой пива в руке.

– Что было не так, извините, – выпалил залпом. – Мы с бабами не воюем.

И тут же исчез, словно сам удивившись своему выступлению.

– Не понимаю, – сказала Марина. – А в общем, круто. Как это ты устроил?

– Теперь довольна? – спросил Уткин, игнорируя прозвучавший вопрос.

– С какого перепуга мне быть довольной? Хватают, заламывают руки, потом извиняются. Мне легче от их извинений? И деньги твои мне не нравятся. Ты ведь их не выиграл, тут что-то другое.

Она встала, чтобы идти. Уткин тоже встал. – Вот казино, – сказал. – Хочешь, прямо сейчас проверим систему?

***

Крупье лопаточкой сгреб со стола проигравшие фишки. Запустил по колесу шарик. Правильно, вроде, говорить не крупье, а дилер, но неважно. Уткин уже любил эту игру. Четкость движений крупье, арифметику чисел, геометрию линий. Выпало 8, а перед тем было 19. 8 и 19, значит, следующее число – 27 по придуманной Уткиным схеме. Марина оглянулась. Уткин кивнул. Система простая, играй сама. Только ставить нужно не прямо на квадрат 27, а на его угол, который покрывает четыре смежных номера. Случаю надо дать какую-то степень свободы, он это любит. И все фишки не ставь, раздели пополам.

Марина поставила на четыре номера: 26, 27, 29, 30.

Крупье запустил шарик, выпало 30. Выигрыш восемь к одному.

Уткин прикинул: 30 и 19 в сумме – 49. Минус 36, значит следующее – 13.

Марина протянула руку к выбранному квадрату. Правильно сосчитала. Уткин кивнул. Поставила столбик фишек на угол. Крупье запустил шарик, выпало 13. Ура! Марина захлопала в ладоши. Хватит, подумал Уткин. Больше не помогаю. Он вынул руку из кармана. Даже сложил руки за спиной, чтобы исключить незапланированное нажатие кнопки – нажмешь в пользу выигрыша, и сам не будешь знать, что нажал.

Марина, однако, выиграла – восемь к одному. И еще раз выиграла. И снова еще раз.

Уткину пришлось вмешаться, чтобы прекратить этот приступ везения. Не стоило так выставляться. Ему казалось, что внешне невозмутимый крупье поглядывает на него с подозрением. И еще откуда-то смотрит невидимый глаз видеокамеры.

– Пойдем, – сказал Уткин.

– Я хочу еще, – сопротивлялась Марина.

Уткин позволил ей проиграть еще два раза.

Когда выходили с деньгами, она сказала:

– Не слишком хорошо работает твоя система.

– А где ты видела систему, которая хорошо работает? – поинтересовался Уткин.

– Прикольно, – сказала Марина, помедлив, – но думаю, ты все равно обманщик. Только не знаю в чем.

– Ты не думай, – посоветовал Уткин. – Верь фактам. И пойдем куда-нибудь, отпразднуем победу. Может, прямо ко мне?

***

Аххкуаг, Воронья Лапа, поднял свою руку, и все тоже подняли.

Угхахак, Перо поднял свою ногу, и все подняли.

Аггавак, Ребро топнул ногой, Уккадак, Череп подпрыгнул – и все топнули и подпрыгнули вслед за ними.

Они поднимали руки, топали ногами, подпрыгивали, и это называлось "плясали".

Гоп! Гоп! Гоп!

Они плясали, потом ели, потом снова плясали.

Кто-то, сидящий в лесу, смотрел оттуда, а потом сказал: "Бц".

***

Уткин думал о квартире на восьмом этаже. Той, что была прямо под Мясоедовской. Они, тамошние жильцы, должны были при определенных условиях увидеть пролетающее мимо – падающее с верхнего этажа – тело. Или, при определенных условиях, не увидеть, что могло бы послужить дополнительным доводом в пользу того, что Уткин не решался явным образом сформулировать. Безотчетно опасаясь, что точная формулировка сделает очевидной невозможность того, что сформулировано.

Притворившись гостем, Уткин подошел к двери, нажал звонок.

Дверь открыл худой человек с неприметным лицом. Сказав "Привет", посторонился, пропуская. Что он при этом чувствовал? Может, принял Уткина за кого-то знакомого?

Квартира восьмого этажа не повторяла собой верхнюю. Какая-то перепланировка была, наверное, сделана. Комната, куда Уткин вошел, была больше мясоедовской. Посреди комнаты стоял длинный стол. За столом сидели люди. Уткин остановился в замешательстве.

– Садитесь сюда, Павлик, – сказала седая женщина с рыжим котом на коленях и показала место. Почему "Павлик"? – удивился Уткин. В каком варианте событий, вызванном к реальности кнопкой, могло быть произнесено его имя? Наверное, существует какой-то конкретный, "свой" Павел, который ожидался, но не пришел. А пришел "не свой" Уткин, которого каждый, с кем он обменяется взглядом, должен принимать за своего после скольких-то нажатий кнопки. И кратчайший для этого путь – это обознаться, незнакомого Уткина принять за знакомого Павлика. С кем не случается? С ним, Уткиным, такое случалось неоднократно. Люди бывают удивительно похожи друг на друга.

Уткин обвел взглядом собравшихся. Женщина, назвавшая его Павликом, была, что неудивительно, похожа на соседку Анну Ивановну, а крупный, с породистым лицом, мужчина, сидевший у дальнего конца стола, сильно напоминал академика в черной шапочке – того самого, из озерного парка. Да, скорее всего, он и был тем самым академиком. Люди бывают не только похожи. Иногда они – те же самые люди.

Других знакомых лиц за столом Уткин не увидел. А ведь были варианты: небритый человек Трофим в шляпе, человек с загипсованной ногой, бритый Игорь, стриженый Олег, похожий на кого-то Григорий. И Золушка могла быть. Особенно Золушка. Уткин еще раз провел взглядом по лицам. Золушки не было. Жалко, конечно, но разве не глупо надеяться ее здесь увидеть. А надеяться на что-то другое, ради чего он пришел сюда, разве в меньшей степени глупо?

Уткин отпил из стоявшего перед ним бокала, и вино вступило в странное взаимодействие с выпитым перед тем лекарственным чаем. Он видел перед собой лица, шевелящиеся губы, слышал произносимые слова, но смысл слов оставался далек, пока кто-то не обратился к нему прямо:

– А вы, Павел, что думаете?

Говорил "академик". С отчетливой интонацией экзаменатора, спрашивающего урок.

Уткину даже захотелось встать, отвечая.

– Все таки убийство – это убийство, – сказал он неожиданно для самого себя и, кажется, попал в тему.

– Формально – так, а по сути – передергивание фактов, – возразил человек с неприметным лицом. Это Алексей Михайлович, вдруг понял Уткин. Что-то произошло – словно щелкнул переключатель и для каждого сидящего за столом определилось его имя. Прежде сидели безымянные, теперь – с именами: Петр Алексеевич (он же академик), Иван Васильевич, уже упомянутый Алексей Михайлович, Николай Павлович, Елизавета Петровна (сухонькая старушка с планшетом в руках, по которому она время от времени проводила пальцем), Екатерина Алексеевна, уже упомянутая Анна Ивановна. Две девушки, сидевшие по обе стороны Петра Алексеевича (академика), по молодости своих лет остались без имени, – по какой-то причине одно вытекало из другого.

Это можно понять, думал Уткин. Если меня здешние люди принимают за какого-то, им известного Павла, то и я, в принципе, должен принимать каждого из них за кого-то, известного мне. Из известных, впрочем, были только Петр Алексеевич (академик) и Анна Ивановна (соседка), остальные не были похожи ни на кого конкретно. Почему так получилось, Уткин не знал, да и зарекся докапываться до объяснения нюансов обратного действия кнопки.

– Так можно и забой скота объявить убийством, – продолжал Алексей Михайлович.

– А я думаю, что смертная казнь вообще недопустима в цивилизованном обществе, – сказала девушка, сидящая справа от академика.

– Цивилизованном? Не смешите меня, – сказал Николай Павлович. – Скажите еще прогрессивном. Весь прогресс заключается в изобретении новых методов казни – гильотина, электрический стул, инъекция яда. А гуманизм весь в том, чтобы в случае, если приговоренный к смерти преступник заболел, сперва вылечить его – очень гуманно – а потом уже привести приговор в исполнение.

– Болезни бывают разные, – сказал Алексей Михайлович. – Допустим, приговоренный преступник находится в коме. Тогда встает вопрос: привести приговор в исполнение, не выводя его из комы, или дождаться, когда он из нее выйдет?

– А пусть это даже не кома, а летаргический сон, который может длиться годами, – подхватил Николай Павлович. – Тогда по идее нужно дождаться, когда приговоренный проснется, и уже над человеком, находящимся в сознании, свершить правосудие.

Странные темы для разговора возникают в этой компании, подумал Уткин.

Анна Ивановна поперхнулась куском и закашлялась. Недовольный кот спрыгнул с ее колен и удалился.

– У меня есть целебный чай, – сказал Уткин, вынимая фляжку. – От аллергии, кашля и все такое. Хотите?

Откашлявшись, Анна Ивановна покачала головой. Не хотела.

Уткин сам сделал несколько глотков.

– Убийство – необходимая часть человеческой культуры, – взял слово Иван Васильевич. – В каждом обществе имеется свод правил, предписывающих, когда и при каких условиях допускается убийство, и каким образом оно должно совершаться. И не только при исполнении смертного приговора. Человеческие жертвоприношения в наше время не приняты, но слово "жертва" осталось. Вы обратили внимание, что при победе в сражении или в войне количество принесенных – понесенных – в процессе жертв становится предметом отдельной гордости?

Уткин кивнул. Лицо оратора плыло и менялось перед глазами, покрывалось морщинами, темнело, на нем появлялась борода. Через мгновение – нужно было моргнуть, встряхнуться – борода исчезала, но появлялась вновь как наваждение.

– Это глубинное, – заметил Алексей Михайлович. – Человек был ребенком с трудной судьбой. Если обратимся к истории его происхождения, то в темном его прошлом обнаружится нечто ужасное, неприемлемое и непредставимое, то, в чем мы боимся себе признаться, но что остается в нас жить, замаскированное чувством долга, ритуалом, чем-то еще... Вам не приходило в голову, что у самых разных народов мы встречаем культуру истязаний, воспринимаемых в определенном роде как благо? Страданий, добровольно принимаемых на себя человеком?

Это книга профессора Поршнева, подумал Уткин, которую я читал. Читал-то, положим, я, а говорит он.

Говорящий Алексей Михайлович замолчал и замер. Стоял с приоткрытым ртом, не зная, о чем говорить дальше.

Интересное явление, продолжал думать Уткин, но все это не приближает меня к цели. Надо сменить тему.

– А какая, интересно будет вероятность, – Уткин задал наводящий вопрос, – что когда человек, упав с верхнего этажа, пролетит здесь мимо окна, кто-то из присутствующих его заметит?

– Самоубийство – это не выход, – сказала девушка.

– Я и не говорил, что это самоубийство, – возразил Уткин.

– Значит, кто-то помог, как говорится, – заметил Николай Павлович.

– Это тоже не факт.

– В любом случае вероятность ненулевая, – сказал Петр Алексеевич.

– У нас на той неделе был случай, и никто не заметил, – сказала Анна Ивановна.

– Пишут, что человек упал с девятого этажа, перелезая с балкона на балкон, – сказала старушка Елизавета Петровна, глядя в планшет.

– Где упал? – оживился Уткин.

– Где-то в Новосибирске, – сказала старушка.

– Не наш случай, – заметил Николай Павлович.

С балкона на балкон – это идея, подумал Уткин.

– А наш какой будет случай? – осторожно спросил он.

– Собственно, такой же, – сказал Николай Павлович. – Человек потерял ключи и решил, что может перелезть к себе с соседнего балкона.

– Какой человек?

– Иванов, Петров – какая разница.

В дверь раздался звонок.

Уткин не обратил внимания, но когда Алексей Михайлович направился к двери, вдруг вздрогнул. Это, должно быть, пришел Павел, настоящий Павел. Уткин хотел нажать кнопку, но понятно было уже, что не успевает. И что будет, когда два Павла – настоящий и самозванец, окажутся в одной комнате? Что-то, конечно, будет, так не бывает, чтобы ничего не было, но Уткину не хотелось думать о том, как это будет. Лица за столом кривились, стараясь сохранить свои – или уже не свои? – очертания. На лице Ивана Васильевича прочно обосновалась борода. У Алексея Михайловича тоже что-то такое было. А у Петра Алексеевича (академика) были только усы, которых раньше вроде бы не было, когда он был только академиком. Разруливать новую ситуацию? Уткин мысленно пожал плечами. Кто-нибудь сойдет с ума от всего этого. Проще постараться, чтобы новый гость не вошел, кем бы он ни был.

Алексей Михайлович уже вплотную приблизился к двери.

– Кто бы это мог быть? Мы ведь никого не ждем, – произнес Николай Павлович.

– Не открывайте! – испуганно воскликнула Елизавета Петровна. – Не открывайте ему.

– Посмотрите в глазок, кто там, – сказала Екатерина Алексеевна.

Подойдя к двери, Алексей Михайлович заглянул в глазок.

– Я его не знаю, – сказал он тихо.

В девятом месяце буддистского лунного календаря в Таиланде проводится Праздник девяти богов. Ключевым событием праздника является шествие, участники которого истязают себя, нанося порезы и разнообразными способами протыкая свои тела. Чаще всего истязательной процедуре подвергаются щеки. Их протыкают ножами, мечами, копьями. В прорезанные отверстия вставляют самые невообразимые предметы. На фотографиях можно увидеть бычьи рога, скрещенные пистолеты, руль мотоцикла, гитару, лопату, два зонтика, а также ветвь, полную цветов и листьев.

Истязания угодны богам.

А на Филиппинах в Страстную неделю истязают себя христиане. Они до крови бьют себя специальными плетками, снабженными бамбуковыми палочками. Немногие избранные подвергаются натуральному распятию, прибиваемы гвоздями к крестам. В старое время вместо плеток могли использовать дубинки, утыканные острыми стеклами, но с тех пор нравы смягчились.

Мусульмане-шииты в праздник Ашура бичуют себя цепями с острыми лезвиями на конце, наносят себе удары кинжалами и саблями.

У индуистов тоже есть праздник Тайпусам, во время которого они прокалывают свое тело многочисленными иглами и крючками, к которым подвешивают грузы и даже привязывают тросы, на которых они тянут за собой ритуальные платформы, украшенные цветами.

Истязания угодны богам. Именно через истязания достигали святости многие святые. Их распинали, жгли огнем, рвали железными когтями, расчленяли, колесовали, бросали зверям на растерзание – и вот, они удостоились. А кто не сподобился, те сами подвергали себя истязаниям разного рода. Можно усмотреть в этом нечто от обряда инициации.

Эти инициационные обряды могут быть весьма жестокими. Пишут, что в одном австралийском племени при совершении обряда юношам распарывали пенис вдоль мочеточника. Только после этого они могли считаться настоящими мужчинами.

– Я его не знаю, – сказал Алексей Михайлович, заглянув в глазок.

Иван Васильевич подошел и тоже приложился к глазку.

– И я не знаю, – сказал он.

– У него что-то в руке, – сказал Алексей Михайлович, опять посмотрев, и уступил глазок Ивану Васильевичу.

– Это нож, – сказал Иван Васильевич.

– А по-моему это пистолет, – сказал Алексей Михайлович.

Николай Павлович тоже подошел к двери.

Звонок раздался снова.

– Надо позвонить в полицию, – сказал Николай Павлович, оторвавшись от глазка.

Алексей Михайлович стал набирать номер.

Лучше без полиции, подумал Уткин.

– Это не полиция, – сказал Алексей Михайлович, отложив трубку.

– Я позвоню. – Николай Павлович достал мобильник и тут же уронил его. Гаджет распался на части. Крышка и аккумулятор разлетелись в разные стороны.

Николай Павлович опустился на корточки и стал собирать с полу рассыпавшиеся телефонные части.

– Откройте! – закричал тот, кто был за дверью, и забарабанил в дверь кулаками.

– Не открывайте, – сказала Елизавета Петровна.

– И не собираюсь, – сказал Алексей Михайлович и возвратился на свое место. Борода прочно обосновалась на его лице.

А у Николая Павловича были только усы.

Тот, кто за дверью, замолчал. Раздались звуки, будто его тошнило. Что-то упало со стуком, потом стало тихо.

Николай Павлович посмотрел в глазок.

– Никого нет, – объявил он.

– А вы все-таки не открывайте, – сказала Елизавета Петровна.

– Ничего страшного, – сказал Николай Павлович и открыл дверь. Там действительно никого не было.

Надо уходить, подумал Уткин. Что надо знать, я, кажется, уже узнал.

– Заходите еще, Павел, – сказал ему на прощание Петр Алексеевич. Имя "Павел" он произнес с явной двусмысленностью. – Интересные повороты возникают в дискуссии при вашем участии. – И, улыбнувшись, добавил: – А вероятность, если хотите знать, всегда ненулевая.

***

Значит, упал, перелезая с балкона на балкон. И не Мясоедов, а неизвестно кто. Интересно, думал Уткин, спускаясь по лестнице, эта полученная информация соответствует действительности? Или же она относится к категории бреда, стимулированного его желанием услышать что-то подобное? Он остановился на первом варианте как более перспективном. Тогда получалось, что неизвестный Петров-Иванов, живший в квартире с соседним балконом, был каким-то образом знаком с Мясоедовым. Весьма вероятно, что заходил в гости. И, потеряв ключи, решил воспользоваться соседством. Никита, конечно, его отговаривал – пробовал отговорить, но безуспешно. И, наверное, он, боявшийся высоты, ушел с балкона, чтобы не видеть, как человек перелезает. И, может быть, даже не видел, как тот сорвался. Есть вероятность, что не видел, если уж все остальное мы допустили. Хотя видел, не видел – какая разница. Другой вопрос – каким образом этот Петров-Иванов оказался в гробу под именем Никиты? И куда делся сам Никита? И каким образом могли – не только родственники, но и официальные органы – так обознаться, притом что посторонние люди (конкретно, Николай Павлович) каким-то образом знали? А каким, собственно, образом? Видели своими глазами? Слышали от кого-то? А где в таком случае источник слухов?

Уткин пробовал восстановить ход событий. Возможно, гипотетический Петров-Иванов был двойником Мясоедова. Можно еще представить, что он по какой-то причине надел Мясоедовский пиджак с документами. По какой – непонятно, но вероятность ненулевая. Возможно, у него в тех же зубах пломбы, что у Мясоедова – это элементарно, с той же ненулевой вероятностью. С пиджаком, кстати, объясняется просто – оба сидели за столом, сняв пиджаки. Когда встали, Петров-Иванов по ошибке надел пиджак Мясоедова. А потом полез через перила и упал с мясоедовского балкона. Упав, он разбил лицо, что затруднило опознание. Отсюда, кстати, и похороны в закрытом гробу. Картина выстраивалась – логически непротиворечивая и цельная. Только осведомленность Николая Павловича туда не вписывалась. Конечно, могло быть так, что он, стоя внизу или проходя мимо, был непосредственным очевидцем события, но в этом случае он был бы и главным свидетелем.

Следовало признать, что версия Николая Павловича могла не иметь прямого отношения к действительности. Просто он, Уткин, хотел услышать что-то такое, и вот – услышал. Но имела ли, не имела – это не так важно. Не в том дело, чтобы знать, как оно происходило. А понять, как оно могло происходить – вот в чем дело. И тогда остается шанс.

Но картина, однако, не была полной. С Петровым-Ивановым понятно, а что с Никитой? Вот он видит, как его приятель срывается с балкона. Бежит сломя голову вниз, останавливается над безжизненным телом. И тут что-то происходит. Должно произойти. Может быть, происходит даже раньше – когда Мясоедов только выбегает из дома. Он выбегает, и какие-то люди хватают его, заклеивают рот скотчем, надевают мешок на голову, кидают в машину. Похищение? Но зачем? Кто эти люди? Что они собираются делать? Материала не хватало для создания полноценной истории. Если это те, у которых Мясоедов брал гаджет, и который они требовали, чтобы вернул, то непонятно, зачем похитили. А может, это были не те, у кого он брал, а какие-то другие, которые хотели завладеть гаджетом. А может, не похитили, а сам убежал – другой вариант. Вопрос – куда убежал. От кого. От тех самых, это понятно. А кто они, эти самые?

Уткин обнаружил вдруг, что какое-то время уже стоит на нижней площадке лестницы перед дверью. Он нажал подсвеченную зеленым кнопку, вышел, опасливо огляделся. На краю газона из земли торчал обрезок железной трубы, обозначая собой угол несуществующей ограды. Вокруг столбика на земле и листьях Уткин заметил бурые пятна, на самом столбике – тоже. Сюда – Уткина передернуло – Мясоедов упал лицом. Не Мясоедов – он тут же поправился – Петров-Иванов, разумеется.

А кто такой этот Петров-Иванов? Существует ли он вообще? А если существует, то в каком смысле? То есть существует ли человек, жилец соседней квартиры, совершивший набор действий, приведший к определенному результату?

Уткин вернулся в парадную, поднялся на девятый этаж. Остановился перед дверью в ту самую соседнюю квартиру. Поднес палец к кнопке звонка, но звонить не спешил.

Наконец, нажал кнопку.

Повременив, нажал снова. Никто не вышел.

Уткин несколько раз ударил в дверь кулаком. Повернувшись задом, добавил ногой.

Соседняя дверь открылась и скрипучий голос сказал:

– Что шумишь, глухой, что ли?

– Не я глухой, а тот, кто за дверью.

– А там нет никого, – сказал обладатель скрипучего голоса – худой человек с маленькими голубыми глазками. Уткин где-то уже видел такие. – В любом случае нет смысла стучать в дверь кулаками, когда есть звонок.

– Я для верности, – сказал Уткин, – мало ли что.

– Тем более, что там никого нет, – сказал человек.

– Похоже на то, – сказал Уткин. – А почему вы думаете, что там никого нет?

– Нет, потому что нет. И уже несколько дней не было – с начала недели.

– А кто там живет, в этой квартире? – осторожно спросил Уткин.

– А я должен отвечать? Вчера двое приходили, интересовались. Из органов, с удостоверением. У вас есть удостоверение?

– Удостоверения нет, но отвечать надо, – строго произнес Уткин.

– Отвечу, отвечу, – человек выразил готовность. – Его зовут Евгений. Фамилия длинная, грузинская. Кончается на "швили". Типа Квирвиришвили. Но на грузина не похож – лицо простое, славянское. Не женат. Время от времени выпивает, но не алкоголик. Хотя близок. Иногда очень близок. Вам достаточно?

Человек сделал попытку закрыть дверь. Уткин придержал створку. Человек не сопротивлялся. Человек... человек. Хотелось как-то его мысленно обозначить, но не завязывая знакомства – это было бы лишнее. Уткин посмотрел на человека, в его маленькие голубые глазки. Николай? Филипп? Всё не то. Иннокентий – тоже нет. В конечном итоге Уткин выбрал имя, которым он прежде называл Евгения, и которое теперь освободилось. Пусть будет Петров-Иванов.

Он слышал про первобытное племя, в котором имя человека обладало отдельным, независимым от хозяина существованием. Можно было отобрать его, потерять, передать другому. За этим, казалось Уткину, скрывался какой-то иной, отличный от современного, порядок – может быть, более совершенный. Все-таки имя (а следом и слово) предназначено к тому, чтобы быть чем-то большим, чем простым обозначающим знаком.

– Вам достаточно? – повторил новоназванный Петров-Иванов, прервав размышления Уткина.