Текст книги "Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849"
Автор книги: Михаил Салтыков-Щедрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)
Заключительной сценой полемики Николая Иваныча с «молодым человеком» Салтыков подчеркивал, что обличитель «идолов» и «призраков» Брусина сам впадает в своеобразное «идолопоклонничество» со своей преданностью «действительным интересам».
В ранних вариантах рассказа непримиримость «молодого поколения» к практицистским настроениям и позиции «золотой середины» была выражена еще отчетливее. «Гнусно, Д<митрий> П<етрович>! – кричала толпа, – да ведь от старого поколения, кроме гнусности, и ожидать ничего нельзя…» Сцена идейных споров между двумя поколениями, которой Салтыков намеревался вначале завершить рассказ, выглядела следующим образом:
«Д<митрий> П<етрович> победоносным взором окинул все наше общество.
[– А позвольте узнать, вступился вечный антагонист его, – что вы разумеете под «действительными интересами»?
– То, что приносит человеку пользу и удовольствие.
– В таком случае ваша теория никуда не годится.
– Почему так?
– Да вследствие вашей же истории; из нее видно, что Брусину гораздо больше доставляла удовольствия эта беспокойная судорожная любовь, нежели такое безмятежное счастье.
– Да, это было бы справедливо, если бы он сам не страдал глубоко от этого странного счастья…
– А коли он сам хотел страдать, что ж вам до того за дело! Ведь вы сами ему толковали, чтоб он поступал таким-то и таким-то образом, если хочет быть счастлив, отчего ж он не послушался вас! Не дурак же он был, чтобы не понимать, что его счастье не есть истинное, да видно, дело не в том, каким образом быть счастливым, а в том, чтобы каким бы то ни было образом, да быть счастливым.
– Да опять же я вам говорю, что так нельзя быть счастливым! вы, пожалуй, скажете мне, что и тот, кто будет сдирать с себя кожу, будет счастлив!..
– Отчего нет? сейчас видно, Д<митрий> П<етрович>, что вы принадлежали к тому обществу молодых людей, которое вы нам так остроумно описывали в начале вашего рассказа. Как же вы не хотите понять, что в ненормальной среде нормального счастья не может быть.
– Ну допустим, что ему приятно было мучить себя. Вы согласитесь, по крайней мере, что это было вовсе не полезно.
– Соглашаюсь, но ведь главное условие действительности интересов есть, если не ошибаюсь, нераздельность полезного с приятным? Потому что иначе, вы, которые ратуете против людей за то, что они создают себе кумиров, вы первые даете им пример такого идолопоклонничества.
– Нет, как хотите, а это романтизм…
– Да, а впрочем, ведь и сидеть беспрестанно над собою и беспрестанно вглядываться, нет ли в ваших действиях чего-нибудь такого, что служило бы не «действительным интересам», – есть тоже своего рода романтизм.
Д<митрий> П<етрович> сконфузился.
– Надо, впрочем, сказать, – продолжал молодой человек, – что ваша форма романтизма есть самая крайняя и что романтики в вашем вкусе – последние романтики».]
До переработки «Брусина» в Вятке финал рассказа перекликался с критикой романтизма в статьях Майкова, который считал главной задачей времени разоблачение «скрытых» романтиков, прикрывающих свой романтизм «маской положительности и натуральности» из опасений, чтоб в их «чувствах, мыслях и делах не проглянуло как-нибудь романтическое направление» [126]126
Стихотворения Кольцова. – «Отечественные записки», 1846, № 11, отд. V, стр. 20. Ср. В. Н. Майков, Сочинения, т. I, стр. 27.
[Закрыть].
Перерабатывая рассказ в первые годы своей подневольной жизни, Салтыков переосмыслил полемику Николая Иваныча с «молодым человеком» (все эти страницы и куски почти заново переписаны автором).
Мир идейных кружков и социальных «мечтаний», где, по позднейшему определению Салтыкова-Щедрина, не было еще места «для деловых отношений с действительностью», сменился глухим провинциальным бытом. Критика романтизма отступила на второй план. Ссыльного писателя занимал вопрос, «как нужно действовать в данную минуту, в данной средине». В этом направлении Салтыков и правил рассказ, вычеркивая, видоизменяя или сокращая формулировки, связанные с обличением романтизма. Упоминания о конфликте молодого и старого поколений Салтыков устранил вообще. Идейным центром поединка Николая Иваныча с «молодым человеком» стал «запутанный вопрос» о причинах ничтожности деятельности русского интеллигента. Эти причины предстали перед Салтыковым в конкретной и безотрадной реальности вятского захолустья.
Стремясь придать рассказу единую эмоционально-психологическую и бытовую окраску, Салтыков освобождал повествование от примет петербургской жизни, природы, восприятия того и другого героями рассказа. Так, например, Салтыков вычеркнул характеристику прогулки по Парголову:
«Однако ж, господа, – сказал один из слушателей, – небо-то очистилось, не мешало бы нам и прогуляться немного, а историю мы и после успеем дослушать; притом же Д<митрию> П<етровичу> и отдохнуть нужно.
Мы все единодушно положили отправиться гулять.
– Ну, что́ вы скажете про мою историю? – спросил Д<митрий> П<етрович> у молодого человека, который вначале беспрестанно прерывал его.
– А вот подождем до конца, посмотрим, какое вы выведете из нее нравоученье.
– Да нравоученье очень ясно…
– Тсс, я хочу прослушать весь рассказ до конца, тем более что вы, право, не дурно рассказываете. А теперь будем наслаждаться природою.
Вечер был ясный, воздух чистый, но немного свежий, как будто бы на дворе стояла хорошая сухая осень; гуляющих по большой Парголовской деревне было много, но мы предпочли пойти в сад, этот великолепный сад, в котором есть и Парнас и Олимп, но нет только богов, которые оживляли бы их своим присутствием».
Описание «цепеняшего настроения» под «бременем» скуки, которое открывает рассказ, было навеяно атмосферой Вятки, где была написана эта страница, перекликающаяся с одной из глав «Губернских очерков» («Скука»).
По-прежнему не принимая «скаредного болотного счастья», составленного по рецепту Николая Иваныча, Салтыков не осуждал его так категорически, как в ранних вариантах рассказа. Писатель отказался и от книжных представлений о «романтической» природе положительности Николая Иваныча, исключив обвинения его в «самой крайней форме романтизма».
При переработке рассказа были внесены некоторые новые идейные акценты и в освещение главного его героя. Салтыков смягчил осуждение «романтической натуры» Брусина, вычеркнув компрометирующие его упреки в иждивенческих настроениях и усилив критику «ненормальной среды», где человек «скован, опутан обстоятельствами».
«Неумелости» брусиных и бескрылому практицизму их обличителей Салтыков противопоставлял призыв «молодого человека» к действию, даже в условиях «сквернейшего уездного городишки», продолжив таким образом основную мысль «Противоречий» и «Запутанного дела».
Девиз «молодого человека»: « живи как живется, делай как можется» – был своеобразным протестом Салтыкова против социально-этических норм Вятки, где «вместо служения идеалам добра, истины, любви и проч., предстал идеал служения долгу, букве закона, принятым обязательствам и т. д.» («Мелочи жизни», «Имярек»). С этим же связан был бунт «молодого человека» против всех «идолов» – «долга», «пользы» и т. п., к свержению которых звал в сороковые годы Герцен, возмущаясь нелепым общественным устройством, когда «все превращается в кумир; даже логическую истину, даже самую свойственную человеку форму жизни превращает человек себе в тяжкий долг… – так в нем искажены все понятия» [127]127
Новые вариации на старые темы. – «Современник», 1847, № 3, отд. II, стр. 27. Ср. А. И. Герцен, т. II, стр. 93.
[Закрыть]. С герценовской точкой зрения смыкалась и уверенность «молодого человека» в невиновности Брусина, оправданного мелочностью окружавшей его среды.
Однако ироническим изображением Брусина в рассказе Николая Иваныча Салтыков указывал и на другую сторону вопроса, какую отмечал Белинский, высмеивая «слабость» романтических натур, «неспособных выдерживать отрицания и идти до последних следствий» [128]128
В. Г. Белинский, т. IX, стр. 92.
[Закрыть]. Рассказ предварял решение вопроса о взаимоотношениях человека со средой в дальнейшем творчестве писателя, подчеркивая решающую роль «обстоятельств», Салтыков не снимал нравственной ответственности и с самого человека, расчищая путь к революционно-действенному пониманию общественной практики.
«Брусин» был шагом вперед и в художественном развитии Салтыкова, овладевшего мастерством бытописателя в духе сатирического обличения жизни, к которому звал Белинский.
«Северная пчел» – реакционная охранительная газета, издававшаяся в Петербурге Ф. В. Булгариным и Н. И. Гречем (1825–1859). Вспоминая свою юность, Салтыков-Щедрин писал в «Благонамеренных речах»: «То было время поклонения Белинскому и ненависти к Булгарину» («В дружеском кругу»).
…М-н будет упрекать M-ва за его систематическую ребяческую непосредственность… и немного скифское удальство…– По расшифровке С. А. Макашина, М-н– это Владимир Алексеевич Милютин, M-в– Валерьян Николаевич Майков, друзья Салтыкова и товарищи его по кружку (см. примеч. к «Противоречиям»), «Немного скифским удальством» Салтыков называл, по предположению того же исследователя, полемические выпады Майкова против Белинского во время их журнальной полемики 1846–1847 годов, когда Майков писал о бездоказательности его критики и идейном диктаторстве.
…радовались падению какого-нибудь нелюбимого министерства…– Речь идет о событиях французской революции 1848 года, начавшейся падением министерства Гизо (23 февраля), вслед за которым пало министерство Тьера, регентство, министерство Одиллона Барро и была провозглашена республика. Об отношении русских оппозиционно настроенных кругов к февральской революции 1848 года Салтыков вспоминал в гл. IV цикла «За рубежом».
…а не у С* и не у M*. —Имеются в виду, очевидно, Салтыков и В. Майков, у которых чаше всего происходили встречи членов кружка. Но речь могла идти также о В. Стасове и В. Милютине.
В последнее время критики наши ввели похвальный обычай нападать на те произведения литературы, в которых изображаются так называемые« больные» …– А. Д. Галахов называл книгу «Октавы. Е. Вердеревского. I. Больной (рассказ в стихах)» «анахронизмом», которому следовало «явиться несколькими годами раньше». «Что делать нашему времени с больными? – спрашивал он в обзоре «Русская литература в 1847 году». – Ему нужен человек здоровый… тот, которого не изображала еще поэзия. Советуем ей посмотреть на него пристальнее, оставив нравственных калек на содержании инвалидной фантазии» («Отечественные записки», 1848, № 1, отд. V, стр. 26; см. также рецензию С. С. Дудышкина на «Октавы» Вердеревского – 1847, № 9, отд. VI, стр. 1–8). С критикой героя Вердеревского выступал и В. Майков («Современник», 1847, № 9, стр. 45–54).
Видов этого помешательства ужасно много… они имеют все признаки нормального, здорового состояния.– Скептические раздумья Салтыкова навеяны, вероятно, гротескной теорией Крупова, составившего «диагностику безумия», которое стало «естественным состоянием всего человечества» («Современник», 1847, № 9. Ср. А. И. Герцен, т. IV, стр. 257, 264).
…князя Чернышева.– Военный министр А. И. Чернышев. В его ведении находилась канцелярия военного министерства, где Салтыков служил в 1844–1848 годах. После замечания Николая I о «вредном направлении» повестей «Противоречия» и «Запутанное дело» Чернышев распорядился об аресте их автора, предлагая разжаловать его в солдаты и «упечь» на Кавказ. Распоряжение военного министра было заменено царем «высылкой на службу в Вятку».
…известное сочинение Тредьяковского:« Езда в остров любви» .– Это не оригинальное сочинение В. К. Тредьяковского, а изданный им в 1730 году перевод авантюрно-галантного романа французского писателя XVII века Поля Тальмана. Роман представлял собой своего рода аллегорическую энциклопедию любви, предусматривающую все случаи любовных отношений. Заглавие этой «книги сладкия любви» Салтыков использовал впоследствии для обобщенной иронической характеристики русского дворянства XVIII века с его стремлением срывать «цветы удовольствия».
…ужасно не любила книг, настоящий Омар в юбке!– Историческая легенда (не соответствующая действительности) приписывала мусульманскому халифу Омару ибн-Хаттабу сожжение в 642 году знаменитой библиотеки в Александрии.
Кушелев сад,или Кушелева дача, – пригородное поместье гр. Кушелевых-Безбородко (в районе Выборгской стороны старого Петербурга).
…не то мартинисты, не то коммунисты… солнцу молебныслужат и обедни поют…– Салтыков намеренно смешивает коммунистов с мартинистами (мистическая секта, основанная в XVIII веке Мартинесом Паскалисом), чтобы завуалировать намек на «Город солнца» Томазо Кампанеллы (1602), где солнце воплощало божественное начало, руководящее миром. Это знаменитое сочинение одного из ранних представителей утопического коммунизма было, несомненно, знакомо Салтыкову, хотя бы в пересказе и оценках французских социалистов-утопистов.
Здравомысл и Добросерд– имена положительных персонажей-резонеров, характерные для классицистской традиции XVIII века, когда имена героев прямо указывали на их добродетели или пороки.
…Ловеласа – мучителя сердец… она ведь не Кларисса.– Имеются в виду герои романа Самюэля Ричардсона «Кларисса Гарлоу, или История молодой леди» (1747–1748).
Фактотум– доверенное лицо (от лат.fac totum – делай все); здесь: прислуга, лакей.
…повелительница острова Стультиции… Достойная супруга великого царя Комуса…– Эти образы были, по-впдимому, навеяны сатирической мифологией знаменитого нидерландского писателя XV в. Эразма Роттердамского. Повелительницами островов Глупости (Stultitia – глупость, лат.), вскормившими ее, были нимфы Метэ (Опьянение) и Апедия (Невоспитанность), оргии которых разделял Комос – бог пиршеств (буквально – разгул), «верный слуга» Глупости. См. Эразм Роттердамский, Похвала глупости, гл. VIII–IX.
Один, однако ж, по-видимому, считался между ними гением… вот какая женщина, братец, ко мне является, а я просто сижу себе да записываю.– Сатирический портрет «гения» задевал, возможно, и Ф. М. Достоевского. Грандиозный успех «Бедных людей» вскружил голову молодому, крайне самолюбивому писателю: «…Говорят, – подчеркивал Достоевский в 1846 году, – что после «Мертвых душ» на Руси не было ничего подобного, что произведение гениальное…» (Ф. М. Достоевский, Письма, т. I, М. 1928, стр. 86–87 и др.). Убежденность Достоевского в своей исключительности служила предметом шуток не только в кругу «Современника», но и среди ближайших друзей писателя (см., например, В. Г. Белинский, т. XII, стр. 467; П. В. Анненков, Литературные воспоминания, М. 1960, стр. 283). Пародируя «бессознательный» творческий процесс «гения», Салтыков, вероятно, намекал на мистическую фантастику повести Достоевского «Хозяйка» («Отечественные записки», 1847, №№ 10, 12). Над «нелепыми» «загадками причудливой фантазии» ее автора иронизировал и Белинский, вышучивая «электричество, гальванизм, магнетизм» в глазах героев повести («Взгляд на русскую литературу 1847 года». – «Современник», 1848, № 3, отд. III, стр. 38–39. Ср. В. Г. Белинский, т. X, стр. 350–351).
…создаете себе самый ужасный, самый мертвящий из всех – идол долга.– Критика категории «долга» очень близка к позиции Герцена, автора повести «Долг прежде всего», первые главы которой (написанные в 1847 г.) были посланы в редакцию «Современника» в начале 1848 года, но не напечатаны там из-за соображений цензурного порядка.
Закинь вас судьба в какой-нибудь сквернейший уездный городишко…– Автобиографический намек на подневольную жизнь в Вятке.
Рецензии
В автобиографическом письме к С. А. Венгерову от 28 апреля 1887 года Салтыков сообщал: «По выходе из лицея я не написал ни одного стихаи начал заниматься писанием рецензий. Работу эту я доставал через Валерьяна Майкова и Владимира Милютина в «Отече<ственных> зап<исках>» Краевского и в «Современнике» (Некрасова с 1847 г.)».
Литературно-критическая деятельность Салтыкова началась, таким образом, в «Отечественных записках» на рубеже 1846–1847 годов, так как B. Майков, возглавивший критико-библиографический отдел этого журнала в апреле 1846 года, умер 15 июля 1847 года. «…Я начал писать гораздо ранее 1847 года, – утверждал Салтыков в автобиографическом письме в редакцию «Русской старины» от 1 апреля 1887 года, имея здесь в виду не только стихотворения, но и свои первые критические опыты.
Воспоминания Л. Ф. Пантелеева помогают уточнить объем критической работы Салтыкова в сороковых годах: «Рецензиями я зарабатывал до пятидесяти рублей в месяц, в то время это были деньги», – говорил Салтыков Л. Ф. Пантелееву [129]129
«М. Е. Салтыков Щедрин в воспоминаниях современников», М. 1957, стр. 180.
[Закрыть]. Чтобы зарабатывать в конце сороковых годов такой гонорар мелкими библиографическими заметками, – разъясняет C. А. Макашин, – их нужно было печатать ежемесячно в количестве не менее одного листа, если цифра в 50 рублей имеет в виду счет на ассигнации, и не менее трех листов, если речь идет о счете на серебро. Между тем этому противоречит указание самого Салтыкова в автобиографической заметке 1858 года, где от третьего лица говорится: в «Отеч. записках» 1847 и 1848 г., а равно и в «Современнике» «было напечатано несколько рецензий Салтыкова» [130]130
См. С. Mакашин, Салтыков-Щедрин, стр. 256.
[Закрыть]. В связи с анонимным характером ранних критических выступлений Салтыкова и отсутствием более конкретных указаний писателя о своей рецензентской работе, которая не была даже упомянута писателем при составлении плана издания своих сочинений, в настоящее время невозможно точно установить ни начала литературно-критической деятельности Салтыкова, ни размеров этой деятельности в полном ее объеме.
В 1890 году К. К. Арсеньев перечислил в своих «Материалах для биографии М. Е. Салтыкова» семь его рецензий 1847–1848 годов и процитировал небольшие отрывки из них на основании имевшихся в его руках черновых автографов писателя, которые были впоследствии утеряны [131]131
См. «Вестник Европы», 1890, № 1, стр. 326–327.
[Закрыть]. Отправляясь от рукописей, К. А. Арсеньев нашел в журналах три рецензии Салтыкова: на «Логику» Н. Зубовского, повесть П. Фурмана «Григорий Александрович Потемкин» и «Рассказы детям из древнего мира» К. Беккера. Остальные рецензии, указанные Арсеньевым («География в эстампах», «Курс физической географии», «Несколько слов о военном красноречии»), были обнаружены лишь при подготовке к изданию первого тома Полного собрания сочинений 1933–1941 годов Е. М. Макаровой. Она же атрибутировала Салтыкову еще несколько рецензий на повести Фурмана «Александр Васильевич Суворов» и «Саардамский плотник», «Первоначальный учитель», «Подарок детям на праздник», «Альманах для детей. Архангельск» и «Альманах для детей. Астрахань». Однако две последние рецензии, по справедливому утверждению С. А. Макашина, не могли принадлежать Салтыкову, так как альманах «Астрахань» вышел в свет 14 мая 1848 года, когда Салтыков был уже в ссылке. В таком случае писатель не был автором и разбора «Архангельск», написанного тем же рецензентом, который характеризовал альманах «Астрахань» [132]132
См. С. Mакашин, Салтыков-Щедрин, стр. 256–257.
[Закрыть].
Существует предположение, что Салтыков был автором рецензии на тот же альманах «Архангельск», напечатанный в «Современнике», 1848, № 1, отд. III, стр. 76. Однако предположение это слабо аргументировано и не подтверждено документально [133]133
См. И. Т. Трофимов, Принципы реализма в литературно-эстетических воззрениях Салтыкова-Щедрина. – «Ученые записки Московского пед. института имени Ленина», т. 70, вып. 4, 1954, стр. 167–168.
[Закрыть].
В 1949 году Б. В. Папковский предложил расширить список ранних рецензий Салтыкова, но без достаточных оснований, и его атрибуции не вошли в научный оборот [134]134
См. Б. В. Папковский, Натуральная школа Белинского и Салтыков. – «Ученые записки Ленинградского гос. пед. института им. А. И. Герцена», кафедра русской литературы, т. 81, 1949, стр. 78–79.
[Закрыть]. Нельзя также признать доказанной и принадлежность Салтыкову большой группы рецензий, атрибутированных в статье Т. И. Усакиной «О литературно-критической деятельности молодого Салтыкова» [135]135
Литературное наследство», т. 67, М. 1959. См. об этом: Г. Иванов, Э. Кононова, М. Е. Салтыков – рецензент. – «Русская литература», 1960, № 4. Фолькера. СПб. 1847. – «Современник», 1847, № 10, отд. III, стр. 127–129. (Ценз. разрешение 30 сентября 1847 г.)
[Закрыть].
Таким образом, в настоящее время авторство Салтыкова достоверно установлено всего лишь в отношении девяти библиографических заметок, которые и публикуются в настоящем издании по текстам журналов, где они были напечатаны впервые:
1. «География в эстампах»… Соч. Ришома и Альфреда Вингольда, СПб. 1847; «Курс физической географии». Соч. Владимира Петровского, СПб. 1847. – «Современник», 1847, № 10, отд. III, стр. 124–127. (Ценз, разрешение 30 сентября 1847 г.)
2. «Руководство к первоначальному изучению всеобщей истории». Соч.
3. «Несколько слов о военном красноречии». Составил П. Лебедев. СПб. 1847. —«Современник», 1847, № 10, отд. III, стр. 132–133. (Ценз. разрешение 30 сентября 1847 г.)
4. «Логика». Соч. проф. Могилевской семинарии Никифора Зубовского. СПб. 1847. – «Отечественные записки», 1847, № 11, отд. IV, стр. 21–22.
(Ценз. разрешение 31 октября 1847 г.)
5. «Григорий Александрович Потемкин». Историческая повесть для детей. Соч. П. Фурмана. 2 части. СПб. 1848. – «Отечественные записки», 1848, № 1, отд. VI, стр. 45–47. (Ценз. разрешение 31 декабря 1847 г.)
6. «Александр Васильевич Суворов-Рымникский». Историческая повесть для детей. Соч. П. Р. Фурмана. 2 части. СПб. 1848. – «Отечественные записки», 1848, № 2, отд. VI, стр. 129. (Ценз. разрешение 31 января 1848 г.)
7. «Первоначальный учитель». Книга для чтения и для практического упражнения в русском языке. Составил К. К. Издал А. Картамышев. Одесса, 1848. – «Отечественные записки», 1848, № 3, отд. VI, стр. 34–37. (Ценз. разрешение 29 февраля 1848 г.)
8. «Подарок детям на праздник». СПб. 1848. – «Отечественные записки», 1848, № 3, отд. VI, стр. 37. (Ценз. разрешение 29 февраля 1848 г.)
9. «Рассказы детям из древнего мира» Карла Ф. Беккера. СПб. 1848. – «Отечественные записки», 1848, № 4, отд. VI, стр. 90–97. (Ценз. разрешение 31 марта 1848 г.)
Интерес Салтыкова к рецензированию преимущественно детской и учебно-педагогической литературы связан был с развитием передовой общественной мысли сороковых годов. В ту пору проблемы воспитания и образования серьезно занимали Белинского и Герцена, обсуждались на «пятницах» Петрашевского, настаивавшего на изучении «системы гармонического воспитания» еще в 1843–1844 годах в задуманном, но не осуществленном журнале, в который приглашен был и Салтыков [136]136
«Дело петрашевцев», т. I, стр. 554; С. Maкашин. Салтыков-Щедрин, стр. 165–166.
[Закрыть]. Вопросы воспитания оживленно дебатировались также в статьях и книгах утопических социалистов Запада [137]137
См. об этом: И. Зильберфарб, «Педагогические идеи Шарля Фурье в кн. «Шарль Фурье о воспитании при строе гармонии», М. 1939, стр.30–31.
[Закрыть]. Особенной популярностью пользовалось у петрашевцев изложение теории «гармонического воспитания» в книге фурьериста В. Консидерана «Destinée sociale» (т. 3), которую Салтыков хорошо знал [138]138
С. Mакашин, Салтыков-Щедрин, стр. 521–522.
[Закрыть].
Отбросив религиозную мистику и «мелочную регламентацию» «преимуществ воспитания в фаланстере», Салтыков воспринял у Фурье «великие идеи» о полном и свободном развитии человека в соответствии с его природными призваниями, мысль о постоянной связи обучения с практической жизнью. Отвечали настроениям Салтыкова и скептические приговоры Фурье, утверждавшего, что «воспитание при строе цивилизации» противоречит «не только природе, но и здравому смыслу» [139]139
Шарль Фурье, Избранные сочинения, т. III, стр. 340; см. также стр. 341–342.
[Закрыть]. Однако влияние утопического социализма, далекого от насущных задач русской жизни, не было для Салтыкова определяющим и в вопросах воспитания.
Направление и характер рецензентской деятельности Салтыкова были обусловлены потребностями русской действительности, испытывающей «надобность в человеке трезвом, бодром, деятельном» [140]140
«Современник», 1847, № 12, отд. III, стр. 82.
[Закрыть], и собственным жизненным опытом писателя, ощутившего на себе все несовершенства тогдашней педагогической системы. Вспоминая о первых годах своей журнальной работы, Салтыков прямо указывал в «Пестрых письмах», что, следуя за «общим литературно-полемическим потоком», он был «горячим и искренним поклонником Белинского».
Как революционный просветитель, Белинский связывал вопросы воспитания с борьбой за переустройство самодержавно-крепостнического строя. Он выдвигал на первый план воспитание трезвого реалистического отношения к окружающей жизни и подлинно человеческой нравственности, критикуя идеалистическую природу и морально-догматический характер современной педагогической науки [141]141
«Современник», 1847, № 3, отд. III, стр. 76–85. Ср. В. Г. Белинский, т. X, стр. 136–144.
[Закрыть].
Борясь за воспитание «практического понимания действительности», Салтыков настаивал, вслед за Белинским, на соединении теоретического знания с эмпирическим, на усилении физического воспитания детей, предостерегая избегать всякого «спекулятивного элемента», всех форм абстрактной дидактики.
Тогдашнюю педагогическую систему Салтыков именовал «системой постепенного ошеломления», обрекавшей человека на полную неспособность к «действованию». Как и в ранних повестях, вопрос о разладе между теорией и практикой был в центре внимания Салтыкова-рецензента, настойчиво подчеркивавшего, что разрыв этот ведет к болезненной драме в зрелом возрасте: не получив ни деловых навыков, ни рациональных практических идеалов, человек оказывается совершенно несостоятельным при первом столкновении с жизнью и вынужден «начинать сызнова свое образование» или пребывать в «состоянии совершенного нравственного одурения» (см. рецензию на «Руководство к первоначальному изучению всеобщей истории»).
Требуя сближения воспитания с жизнью, Салтыков беспощадно высмеивал претензии на энциклопедическую широту, бессистемность и практическую бесполезность учебников, иронизировал над «фарисейскими поползновениями» детских нравоучительных повестей, которые «душат юные поколения», воспитывая в них «сухую безжизненную мораль». Но вместе с тем Салтыков предлагал устранить из детской литературы и все элементы сказочной фантастики, уводящей, по его мнению, от «интересов близких и действительных» в «мечтательные миры» «больной фантазии».
В связи с критикой «вздорных» нравоучительных повестей Салтыков высказывался не только по вопросам воспитания, но касался целого ряда самых разнообразных проблем, начиная от критики силлогизма формальной логики и кончая обличением крепостнического режима. Разбирая «Рассказы детям из древнего мира» К. Беккера, Салтыков писал о преобразующей роли художественной литературы, пробуждающей в обществе «сознание собственных его сил». В заметке о «Логике» Н. Зубовского Салтыков доказывал, что исходным пунктом человеческого мышления является объективный мир, а не отвлеченные законы логики или эстетики. Не называя имени Дж. – Ст. Милля, писатель ссылался на центральный тезис его «Системы логики» о наблюдении и опыте как источнике всякого «положительного» знания (см. примеч. к стр. 333).
Говоря о поэмах Гомера, Салтыков ставил вопрос о характере человеческой природы, решая его, как и большинство петрашевцев, в духе антропологического материализма Л. Фейербаха (см. примеч. к стр. 344). Проповедуя естественное равенство, Салтыков намекал на противоестественность крепостного права, когда «человек как будто стирается и безотчетно жертвует всею своею личностью в пользу другой высшей личности» (см. рецензии на «Рассказы» К. Беккера и «Логику» Н. Зубовского) [142]142
О социально-философской проблематике ранних рецензий Салтыкова см. подробнее в монографии В. Я. Кирпотина «Философские и эстетические взгляды Салтыкова-Щедрина», М. 1957, стр. 9-16.
[Закрыть].
Доктор Крупов, пожалуй, нашел бы в… чертах воинского героизма… аргумент в подтверждение остроумной своей теории…– Речь идет о теории «повального безумия», в котором обвинил весь мир доктор Крупов, герой одноименной повести Герцена. См. примеч. к стр. 284.
…если смотреть на логику, как на науку, имеющую предметом открытие критериума достоверности… главная задача логики именно и ускользает от исследований близоруких ее атлетов.– Выступая против формальной логики, Салтыков солидаризировался с Дж. – Ст. Миллем, который утверждал в 1843 году, что «логика – не тождественна со знанием, хотя область ее и совпадает с областью знания». Логика, указывал Милль, есть «теория всех вообще процессов, посредством которых мы удостоверяемся в истинности положений, являющихся в результате рассуждения или умозаключения» (Дж. – Ст. Милль, Система логики силлогистической и индуктивной, М. 1914, стр. 7–8, 186). См. след. примеч.
В самом определении силлогизма видна уже вся его несостоятельность, потому что общее предложение… не может быть ничем другим, как произвольно взятою ипотезою.– Салтыков критикует силлогизм формальной логики за идеалистическую априорность большой посылки («общего предложения»). Автор имел в виду и скептические оценки Милля, высмеивавшего сторонников формальной логики, которые идут от общего как бы «априорно существующего», игнорируя «наблюдение, опыт». «Ни одно умозаключение от общего к частному, как таковое, – писал в связи с этим Милль, – не может ничего доказать» ( там же, стр. 167, 165).
…у Дюмон-Дюрвиля весьма поучительный анекдот.– Имеется в виду эпизод из книги Дюмон-Дюрвиля «Всеобщее путешествие вокруг света», ч. IX, М. 1837, гл. XCVI. Австралия. – Обитатели, стр. 328.
…развитие человека требует постепенности и никогда не совершается скачками.– О «постепенности развития» человека говорится в записях Салтыкова в связи с чтением книги Кабаниса «Соотношение физического и морального в человеке» («Известия АН СССР», отд. общ. наук, 1937, № 4, стр. 868).
…известное правило Агезилая… с целью полного и гармонического их развития посредством воспитания…– Перефразируя изречение спартанского царя Агезилая (399–358 гг. до н. э.), Салтыков развивает мысли Фурье о целях и задачах гармонического воспитания.
…нужно только уметь различать случайное и условное от истинного и постоянного, которое заключается в законах самой натуры человека, всегда и везде одинаковой.– Движущей силой истории русские и западные социалисты считали потребности человека «вечные и неизменные», по сравнению с «временным характером общественных отношений». В сороковые годы это метафизическое учение о «неизменности человеческой природы» служило обоснованием требований равноправия и общественной справедливости (см. «Философские и общественно-политические произведения петрашевцев», стр. 82–85).
