Текст книги "Том 1. Проза, рецензии, стихотворения 1840-1849"
Автор книги: Михаил Салтыков-Щедрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)
«Современные призраки (Письма издалека)» – 20, 410
«Сон в летнюю ночь» – 48.
«Соседи» – 59.
«Старческое горе» – 43.
«Стрижи. Драматическая быль (Литературные мелочи)» – 19.
«Талантливые натуры» («Губернские очерки») – 15.
«Тени» – 407.
«Тихое пристанище» – 407, 431.
«Тяжелый год» – 7.
«Убежище Монрепо» – 43, 41, 48, 49.
«Уличная философия» – 24.
«Христова ночь» – 60.
«Царство смерти» – 6.
«Чужой толк» – 7.
«Чужую беду руками разведу» – 7.
«Юродивые» («Губернские очерки») – 15.
Салтыкова(рожд. Забелина) Ольга Михайловна (1801–1874), мать писателя – 410.
«Санкт-Петербургские ведомости», официальная газета, выходившая в 1728–1917 гг.; в 1836–1862 гг. редактировалась А. Н. Очкиным (с 1852 г. – при участии А. А. Краевского) – 236, 425, 426.
СвифтДжонатан (1667–1745) – 9, 11, 39.
«Северная пчела», политическая и литературная газета, выводившая в
Петербурге с 1825 по 1864 г. Издавалась Ф В. Булгариным (1825–1830)? а с 1831 по 1859 г. – Булгариным и И. И. Гречем – 276, 436.
СемевскийВасилий Иванович (1848–1916), историк и социолог – 421.
«Салтыков-петрашевец» – 421.
«Из истории общественных идеи в России в конце 40-х годов» – 424.
СеменовНиколай Петрович (1823–1904), юрист и переводчик, обер-прокурор сената; учился в Царскосельском лицее – 445.
СенекаЛуций Анней (между 6 и 3 гг. до н. э. – 65), римский философ, политический деятель и писатель – 71, 408.
«Ad Callionem de vita beata» («О счастливой жизни») – 71, 408.
Сен-СимонАнри Клод, граф де Равруа (1760–1825), французский социалист-утопист – 12, 155, 162, 403, 414, 415, 420, 428.
«Рассуждения литературные, философские и промышленные» – 415.
СервантесМигель де Сааведра (1547–1616).
«Дон-Кихот Ламанчский»; Дон-Кихот – 146, 370, 449.
Скоресби(Скорезби, Skoresby) Вильям (1789–1857), английский мореплаватель и естествоиспытатель – 329.
СкрибОгюст Эжен (1791–1861), французский драматург, один из авторов либретто оперы «Роберт-Дьявол» – 425.
СоболевскийВасилий Михайлович (1846–1913), журналист, редактор «Русских ведомостей» – 62.
«Современник», литературный журнал, основанный Пушкиным в 1836 г.; с 1847 г. редактировался Н. А. Некрасовым совместно с И. И. Панаевым – 15, 16, 18, 19, 20, 23, 49, 399, 408, 410, 416, 418, 425, 432, 439, 440, 445, 447, 448.
СоллогубВладимир Александрович, граф (1814–1882), писатель – 20.
СпешневНиколай Александрович (1821–1882), участник кружка М. В. Петрашевского – 421.
СпинозаБенедикт (Барух; 1632–1667) – 101, 412.
«Этика, доказанная в геометрическом порядке…» —412.
СтанюковичКонстантин Михайлович (1843–1903), писатель – 41.
СтасовВладимир Васильевич (1824–1906), критик, искусствовед – 437.
СтасюлевичМихаил Матвеевич (1826–1911), историк, публицист и общественный деятель, в 1852–1861 гг. профессор Петербургского университета, с 1866 г. – редактор-издатель «Вестника Европы» – 428, 447.
СтраховНиколай Николаевич (1828–1896), критик и публицист – 36.
«„Война и мир“. Сочинения гр. Л. Н. Толстого» – 36.
«Литературная деятельность Герцена» – 36.
СуворинАлексей Сергеевич (1834–1912), журналист и книгоиздатель; с 1875 г. издавал реакционную газету «Новое время» – 31.
СуворовАлександр Васильевич (1730–1800) – 332, 337, 338.
СэйЖан Батист (1767–1832), французский буржуазный экономист – 414.
Талеман(Tallemant) Поль (1642–1712), французский писатель, аббат.
«Езда в остров любви» – 437
ТвенМарк (наст. фамилия – Клеменс Самюэл Ленгхорн; 1835–1910) – 9.
Терпигорев(Атава) Сергей Николаевич (1841–1895), писатель – 49.
ТолстойЛев Николаевич (1828–1910) – 28, 36, 37, 43, 49, 50, 64.
«Анна Каренина» – 50; Рябинин – 49.
«Воина и мир» – 36; Каратаев – 36, 37.
«Воскресение» – 50.
«Крейцерова соната» – 50.
«Смерть Ивана Ильича» – 43.
ТольФеликс Густавович (1823–1867), писатель и педагог, участник кружка петрашевцев – 424.
ТредиаковскийВасилий Кириллович (1703–1769), поэт, переводчик и теоретик литературы – 284, 437.
«Езда в остров любви» (перевод) – 284, 437.
ТургеневИван Сергеевич (1818–1883) – 64, 68, 418.
«Бурмистр» – 418.
«Контора» – 418.
«Параша» – 212, 424.
ТьерЛуи Адольф (1797–1877), французский политический деятель и историк – 436.
У льяновАлександр Ильич (1866–1887), революционер-народоволец – 65.
УнковскийАлексей Михайлович (1828–1893), общественный деятель, юрист, в 1857–1859 гг. предводитель дворянства Тверской губернии – 64.
УрусовПетр, князь, однокурсник Салтыкова по лицею – 446.
УсовФ. С. воспитанник лицея – 446.
УспенскийГлеб Иванович (1843–1902), писатель – 19, 49.
«Четверть лошади» – 19.
УтинЕвгений Исаакович (1843–1894), адвокат, литератор – 44.
Ф ориковА. Ф., издатель – 337.
ФединКонстантин Александрович (р. 1892). писатель – 11.
ФейербахЛюдвиг (1804–1872), немецкий философ-материалист – 12, 210, 214, 215, 248, 409, 420, 422, 424, 443.
«Сущность христианства» – 424
Фемистокл(525–401 до н. э.), афинский полководец и государственный деятель – 338
ФишерЕгор Федорович, владелец типографии в Петербурге – 342.
ФолькерВильгельм Фридрих, немецкий географ и историк – 329, 330, 331.
«Руководство к первоначальному изучению всеобщей истории» – 329, 330, 331, 440, 441, 442.
ФорстерДжордж (ум. 1792), английский путешественник – 329.
ФурманПетр Романович (1816–1856), писатель, журналист и живописец, сотрудник «Отечественных записок» – 335–338, 440.
«Александр Васильевич Суворов-Рымникскнн» – 337, 440, 441.
«Григорий Александрович Почемкий» – 335–337, 440, 441.
«Саардамский плотник» – 337, 440.
ФурьеШарль (1772–1837), французский социалист-утопист – 12, 44, 162, 403, 401, 409, 410, 413, 415, 441, 442.
«Новый хозяйственный и социетарный мир» – 410.
«Теория четырех движений и всеобщих судеб» – 408.
Ч ернышевАлександр Иванович (1786–1857), военный министр в 1827–1852 гг. – 14, 284, 437,
ЧернышевскийНиколай Гаврилович (1828–1889) – 14–21, 24, 34, 40, 44, 58, 63, 64, 66, 423, 424.
«Об отношениях искусства к действительности» – 24.
«Очерки гоголевского периода русской литературы» – 24.
«Пролог» – 34.
Ш амиссоАльберт фон (1781–1838), немецкий писатель-романтик – 413.
«Необычайные приключения Петера Шлемиля»; Петер Шлемиль – 134, 413.
ШекспирВильям (1564–1616) – 118, 413.
«Гамлет»; Гамлет – 118, 413, 415
ШиллерИоганн Фридрих (1759–1805).
«Разбойники» – 413; Карл Моор – 118, 413.
Э зоп(ок. 620 – ок. 560 до н. э.) – 9, 14, 23, 30, 54.
Экерт, переводчик – 342, 352.
ЭккартсгаузенКарл (1752–1803), немецкий писатель-мистик – 79.
«Ключ к таинствам натуры» – 410.
«Религия, рассматриваемая как основание всякой истины и премудрости» – 410.
ЭнгельсФридрих (1820–1895) – 9.
«Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» – 427.
Эразм Роттердамский(наст. фамилия – Герхард Герчардс; 1465 или 1466–1536), нидерландский просветитель.
«Похвала глупости»; Апедия – 438, Комос – 310, 388, 389, 390, 438; Метэ – 438
Ю веналДецим Юний (ок. 56 – после 127), римский поэт-сатирик – 9.
Юлий Цезарь(100-44 до н. э.) – 338
Юшков И. – 445.
Я зыковНиколай Михайлович (1803–1846), поэт – 426.
«Разгульна, светла и любовна» – 243, 426.
Противоречия
Впервые напечатано в журнале «Отечественные записки», 1847, № 11, отд. I, стр. 1-106 (ценз. разр. – 31 октября). Подзаголовок: «Повесть из повседневной жизни (В. А. Милютину)». Подпись: М. Непанов. Псевдоним раскрыт самим Салтыковым в его автобиографических записках (см. т. 18 наст. изд.).
Рукопись неизвестна. В настоящем издании воспроизводится по тексту «Отечественных записок».
Повестью «Противоречия» Салтыков сразу включился в обсуждение коренных проблем русской жизни и демократической идеологии второй половины сороковых годов. На первом плане стоял тогда вопрос об исторических судьбах России и способах радикального преобразования самодержавно-крепостнического строя. Необходимость общественного переворота Белинский и Герцен стремились вывести из внутренней противоречивости всего уклада русской жизни: «в самом зле найти и средства к выходу из него». «Изучение действительности» Белинский провозгласил лозунгом времени, направляя писателей «натуральной школы» на исследование причин социальных противоречий и «двойственности» русского национального характера [80]80
«Взгляд на русскую литературу 1846 года». – «Современник», 1847, № 1, отд. III, стр. 12. Ср. В. Г. Белинский, т. X, стр. 17–18.
[Закрыть]. «Всмотритесь в нравственный быт современного человека – вы будете поражены противоречиями, глубоко и до поры до времени мирно лежащими в основе всех его дел, мыслей, чувств», – писал Герцен и призывал обнажить эти «утомительные, иронические, оскорбительные» противоречия [81]81
«Новые вариации на старые темы». – «Современник», 1847, № 3, отд. II, стр. 22. Ср. А. И. Герцен, Собр. соч. в тридцати томах, т. II, изд. АН СССР, М. 1954, стр. 86–87. В последующих отсылках к этому изданию указываются: автор, том, страница.
[Закрыть].
Борьба нравственных, философских, социально-экономических противоречий, разъедающих сознание современного человека, и стала идейным стержнем повести Салтыкова, определив ее пафос, сюжет, жанровое своеобразие и название. Главный герой «Противоречий» Нагибин мучительно бьется над разгадкой «необъяснимого феникса» – русской самодержавно-крепостнической действительности, олицетворяя, по мысли Салтыкова, «разрозненную антиномию» между теорией и практикой, идеалом и жизнью, рассудком и чувством.
В судьбе мятущегося разночинца Нагибина Салтыков воплотил характерную для произведений «натуральной школы» трагедию бедного человека, гибнущего в тисках социальных противоречий жизни. Эта трагедия была поднята до теоретического осмысления ее причин и приобрела в повести Салтыкова свое особое философское и общественное звучание.
Нагибин был едва ли не первой попыткой образного воплощения типических черт сломленного николаевским режимом поколения. Это было поколение с тем «видовым, болезненным надломом», о котором писал Герцен, характеризуя в «Былом и думах» психологию петрашевцев: «Они все были заражены страстью самонаблюдения, самоисследования, самообвинения…» [82]82
А. И. Герцен, т. X, стр. 344–345.
[Закрыть]В скорбных раздумьях Нагибина было много и от собственных сомнений и надежд Салтыкова, участника «пятниц» Петрашевского и деятельного члена кружка В. Н. Майкова и В. А. Милютина. Всех участников этого небольшого кружка объединяли «поиски действительных законов природы и общественной жизни», стремление проникнуть в существо безвыходных противоречий, «терзающих современное человечество» [83]83
«Современник», 1847, № 8, отд. II, стр. 133–134, 176. Ср. В. А. Милютин, Избранные произведения, Госполитиздат, М. 1946, стр. 43–44, 86.
[Закрыть]. Автору «Противоречий» были особенно близки взгляды В. Милютина, который развернул в своих экономических работах анализ причин растущего обнищания трудящихся и в поисках действенной теории мечтал о превращении утопии в науку.
Интимный жанр писем и дневников позволил писателю непосредственно передать мысли и чувства своего героя. В призме его размышлений преломляются все волновавшие Салтыкова вопросы. Углубленный психологизм «Противоречий» был связан, вероятно, с исходным эстетическим принципом петрашевцев, выдвигавших в центр повествования «анализ внутреннего мира человека» как источник творческого вдохновения поэта [84]84
«Карманный словарь иностранных слов», 1846; см. в кн. «Философские и общественно-политические произведения петрашевцев», Госполитиздат, М. 1953, стр. 269–270. (В случаях частого обращения к одному и тому же изданию полные библиографические данные приводятся при первом упоминании.)
[Закрыть]. Знамением времени В. Майков считал «поразительно глубокий психологический анализ» Достоевского, направленный на «исследование анатомии человеческой души» [85]85
«Нечто о русской литературе в 1846 году». – «Отечественные записки», 1847, № 1, отд. V, стр. 4–5. Ср. В. Н. Майков, Соч. в двух томах, т. I, Киев, 1901, стр. 207–209.
[Закрыть].
Не был чужд автору «Противоречий» и взгляд петрашевцев на беллетристику. В своем разграничении беллетристики и подлинного искусства В. Майков следовал за Белинским. Настаивая на расширении горизонтов литературы за счет науки, Майков, однако, слишком категорически противопоставлял беллетриста поэту как «талант по преимуществу дидактический» и рекомендовал ему «не подделываться под художественное творчество». В этом отношении В. Майков, перекликаясь с Петрашевским и его единомышленниками, нарушал диалектику формы и содержания, которую отстаивал Белинский и в пределах беллетристического жанра. Без «поэтической» переработки – предостерегал критик в обзорах русской литературы за 1846 и 1847 годы – «идеи и направления останутся общими местами». Цель беллетристики, подчеркивал Майков, указывая на прозу Герцена, – «в популяризировании идей, важных для общества», почерпнутых «прямо из современной науки». И Петрашевский и В. Майков рекомендовали беллетристам «заняться основательным изучением экономического мира», чтобы удержаться на уровне современной науки, принимающей «бедность как непреодолимое препятствие к развитиючеловека и общества» [86]86
«Петербургские вершины», описанные Я. Бутковым. – «Отечественные записки», 1846, № 7, отд. VI, стр. 2–7, 12–13. Ср. В. H. Maйков, Соч., т. I, стр. 177–183, 190–191.
[Закрыть]. Именно в этом направлении развивалась и мысль молодого Салтыкова. Героя «Противоречий» неотступно преследует «социальный вопрос»: «Отчего бы это люди в каретах ездят, а мы с вами пешком по грязи ходим?» Всю напряженную умственную работу Нагибина Салтыков подчинил осмыслению «рокового противоречия» между богатыми возможностями человека и мизерным применением их из-за «недостатка средств к существованию».
Нравственные страдания своего героя Салтыков усилил, наделив его сознанием права каждого на счастье, любовь, свободный труд в соответствии с «мудрой разумностью» «истинных законов Природы». В отношении Нагибина к утопическому социализму было много общего с безграничным сочувствием Салтыкова гуманистическим основам учений Фурье и Сен-Симона. В свете социалистических чаяний о гармонической личности и возможной «гармонии стройного общественного целого» вынужденный аскетизм Нагибина выглядел преступлением против человека. Исповедь Нагибина, задушившего в себе все чувства и потребности, перерастала в обличение нравственно-бытовых и социальных основ русской жизни с позиции действительности, «непременно имеющей быть».
Однако Салтыков понимал и другое. В условиях николаевской России «идея гармонии» оказывалась непригодной даже в общей форме, обнажая при первом же столкновении с жизнью бесплодную созерцательность утопического социализма, «наивное желание» исправить действительность вопреки логике истории. Духовная и житейская драма Нагибина состояла о том, что весь склад окружающей его жизни приводил к мысли о «вечном антагонизме» между человеком и обществом, трудом и счастьем, к признанию «неотразимой силы» «царящего над всем сущим закона необходимости».
Вопрос о действительном соотношении свободы и необходимости – один из главных в повести. Стремясь подняться до исторической точки зрения, Салтыков направлял скептические раздумья Нагибина против субъективно произвольных, «мечтательных» построений утопистов. Суровая трезвость в оценке умозрительных сторон утопического социализма сближала автора «Противоречий» с Белинским, который обличал «абстрактно-логический», «романтический» характер утопий с позиций диалектического понимания истории (см. «Взгляд на русскую литературу 1846 года»).
Но отношение Салтыкова к проблеме необходимости радикально менялось, как только ее толкование приобретало оттенок фаталистического взгляда на общественное развитие. Всем смыслом повести, особенно историей любви Нагибина, писатель осуждал рабское «склонение головы» перед действительностью как «фактом глухим, не терпящим рассуждений».
Враждебное отношение Салтыкова к «безмолвному повиновению необходимости» напоминало позицию социалистов (например, Герцена), выступивших с критикой примирительных тенденций гегелевской философии на рубеже тридцатых – сороковых годов. Возобновление этой борьбы в 1847 году было связано с распространением буржуазных экономических учений, сторонники которых, по словам В. Милютина, «пришли к тому нелепому убеждению, что все действительное – прекрасно, что всякий факт служит выражением разума, что все существующее справедливо только потому, что оно существует» [87]87
«Опыт о народном богатстве…». – «Современник», 1847, № 11, отд. III, стр. 13–14. Ср. В. А. Милютин, Избранные произведения, стр. 316.
[Закрыть]. На позициях исторического фатализма стоял, например, Прудон, произведения которого оживленно обсуждались петрашевцами, в том числе и Салтыковым [88]88
См. С. Макашин, Салтыков-Щедрин. Биография, I, М. 1951, стр. 523–524.
[Закрыть].
В книге «Система экономических противоречий, или Философия нищеты» (1846) Прудон, опираясь на Гегеля, возвел социально-экономические противоречия собственнического мира в ранг «неизменных законов», обрекающих человека на примирение с «фатумом» обстоятельств и приспособление к ним. С точки зрения Прудона, разъяснял Маркс в письме к П. В. Анненкову от 26 декабря 1846 года, «человек – только орудие, которым идея или вечный разум пользуются для своего развития» [89]89
К. Маркси Ф. Энгельс, Сочинения, т. 27, Госполитиздат, М. 1962, стр. 404.
[Закрыть].
С решительной критикой фатализма буржуазных экономистов выступил В. Милютин. Он обличил их убогую «философию нищеты», предписывающую «воздержание» и «напряженный труд» как важнейшее средство спасения от бедности. Эти «антигуманные доктрины», отмечал Милютин, увековечивают противоречие между природой и обществом и осуждают бедняка на «постоянные страдания» и вечный разлад между разумом и инстинктом [90]90
«Мальтус и его противники». – «Современник», 1847, № 8, отд. II, стр. 175. Ср. В. А. Милютин, Избранные произведения, стр.85; см. также стр. 154–155.
[Закрыть].
Воплощением такого «насильственного разлада» явился в повести Нагибин. С особой силой негодование Салтыкова против примиренческой философии застоя и бездействия прорвалось в сцене идейного столкновения Нагибина с московским приятелем Валинским. За характеристикой «оптимистских» представлений Валинского о «справедливости» и «разумности сущего» скрывалась ирония Салтыкова в адрес «упорного оптимизма» буржуазной науки с ее «недобросовестным отрицанием самых очевидных фактов и…бесплодным стремлением… оправдывать все то, что представляло в себе самую вопиющую и возмутительную несправедливость» [91]91
«Современник», 1847, № 11, отд. III, стр. 14. Ср. В. A. Mилютин, Избранные произведения, стр. 316.
[Закрыть].
Валинский не сумел ответить ни на один тревожный вопрос Нагибина, предлагая ему «перестать жаловаться» и положиться на волю провидения. Эта позиция, равно оправдывающая и бедность и богатство, подчеркивал писатель, вступала в разительное противоречие с социалистической «идеей справедливости, врожденной человеку», которую разделял Нагибин, бившийся над объяснением причин социального неравенства.
Вслед за Белинским и Герценом, Салтыков стремился обнажить, а не сгладить противоречия жизни, отыскать реальные пути к их разрешению, сообразуясь с объективным ходом «внешних обстоятельств». Писатель не хотел приносить в жертву «разумности сущего» человека с его частным индивидуальным бытием и видеть норму жизни в постоянном самоограничении. Потому он с такой настойчивостью возвращался в каждом «письме» к описанию страданий Нагибина, которому приходилось «ценою крови» оправдывать каждое свое желание, жертвуя «кумиру необходимости» и своим чувством и даже жизнью любимой им Тани Крошиной.
В образе Тани Салтыков олицетворил «действительную разумность природы», вложившую в человека «настоятельную потребность любви и счастья». В ней не было раздвоенности Нагибина, права жизни и страсти она ставила выше всех требований долга и социальных предрассудков, осуждая даже смертью своей «безжизненность» Нагибина и всю окружающую «неестественную, насильственную жизнь». Но Таня Крошина со своим жорж-сандовским порывом к поэтически свободным отношениям между людьми выражала лишь прекрасную «перспективу», о которой грезил Нагибин.
Описание встреч и споров Нагибина с Таней Салтыков подчинил развенчанию «призрачности» скептицизма Нагибина, отнимающего у человека «цель и смысл жизни». Вместе с тем обвинения Тани направлены против узкоэгоистической, бездушной морали, вытекающей из «мертвых теорий» Нагибина. Предусмотрительность и мелочная расчетливость, – говорила Таня Нагибину в своем последнем «письме», признаваясь, что идеал ее «оскорбительно уминьятюривается», – «приведут к тому, что вы увидите утопающего человека и не спасете его при всей возможности спасти».
Социальная зоркость Салтыкова проявилась именно в этом сознании, что Нагибиных, если они не откажутся от всеоправдания и примиренчества, ждет один удел – молчалинская «умеренность и аккуратность». Иронизируя над «мизерностью» идеала смирившегося разночинца, Салтыков заключил повесть рассказом о тусклом существовании Нагибина и Валинского в доме мелкого сутяги Вертоградова. «Умерщвление плоти» или сомнительное удовольствие от близости Маши, делящей свои прелести с нахлебниками отца, жирные пироги, ром с кизляркой, поучительные притчи о квартальных, душещипательные романсы и т. п. – все это нагнетало настроение безысходной тоски, вступая в резкий контраст с «лучезарной» идеей гармонии.
Итог мучительных раздумий Нагибина – признание «несовместимости» в настоящий момент двух действительностей: «неумытой», но «неотразимой» реальности и ослепительного, но «созерцательного» идеала. Сознавая, что «семена жизни» заключены и в той и в другой, Нагибин не солидаризируется с «нелепыми утопистами», но не соглашается и с консервативной философией Валинского, который принял жизнь «как она есть». Выводы Нагибина в широком философском смысле отражали этап в идейном развитии поколения Салтыкова, не разрешившего еще этого противоречия, но уже сознавшего, что единственным выходом из него, «посредствующим звеном» между теорией и действительностью, должна стать «практика», «деятельность», основанная на подлинном знании жизни – «без призраков».
В подзаголовке и предисловии к «Противоречиям» Салтыков высказывал свое сочувствие принципам гоголевского направления с его «преобладающим пафосом отрицания»: пренебрежение к занимательности «сюжетца», пристальное внимание к «людям, обходящимся без обеда», к «тесной сфере повседневных отношений» и др. Вслед за Белинским и Герценом, Салтыков высмеял «трескучие эффекты» романтической литературы, охарактеризовал в насмешливых тонах «мечтательный мир» корреспондента Нагибина – господина N.N. Писатель развенчал и помещичий «романтизм» Гурова, прикрывающего свою эгоистическую сухую натуру претенциозным байронизмом. Эту галерею романтиков, к которой отчасти принадлежал и Нагибин, Салтыков завершил фигурой «унылого» Граши Бедрягина – злой и умной пародией на романтический скептицизм и исключительность.
С произведениями «натуральной школы» «Противоречия» сближало и отношение к помещичье-крепостному быту и «благонамеренной» лицемерной морали. Портреты четы Крошиных удались Салтыкову больше всего. В изображении их жизни проявились особенно отчетливо антикрепостнические настроения писателя.
В художественном отношении повесть носила следы ученичества и подражания Гоголю, Достоевскому, Герцену, а также Жорж Санд.
В автобиографии 1878 года Салтыков, вспоминая о своих первых литературных опытах, упомянул также о влиянии на них повестей таких писателей «натуральной школы», как И. И. Панаев и П. Н. Кудрявцев.
Появление «Противоречий» в печати не было замечено критикой. И лишь Белинский, резко оценивая в письме к Боткину от 4–8 ноября 1847 года всю беллетристику «Отечественных записок» за этот год, не сделал исключения и для первой повести Салтыкова [92]92
В. Г. Белинский, т. XII, стр. 421.
[Закрыть].
Отзыв Белинского обусловлен был общей позицией критика, который порицал в 1847 году «неумеренное психологизирование» Достоевского, прямолинейную тенденциозность стихотворений Плещеева, «абстрактный способ суждения» В. Майкова о положительных идеалах и природе беллетристики. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» Белинский решительно осудил механическое смешение науки и литературы, опасаясь сужения сферы общественного воздействия искусства. По этим же причинам Белинский сурово отозвался и о «Противоречиях», где принципы художественного изображения жизни нередко уступали место системе логических доказательств, развернутых в образ или описание. Помимо этого, критика мог оттолкнуть и жанр повести в письмах. Манера знакомить читателя с героями романов через их записки, – отмечал Белинский в той же статье, – «манера старая, избитая и фальшивая» [93]93
В. Г. Белинский, т. X, стр. 322.
[Закрыть].
Впоследствии Салтыков-Щедрин никогда не перепечатывал «Противоречий». По свидетельству Н. А. Белоголового, сатирик не раз подшучивал над своей первой повестью: «до того она была дика, восторженна и написана под очевидным впечатлением фурьеристских тенденций» [94]94
«М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников». Предисловие, подготовка текста и комментарии С. А. Макашина, Гослитиздат, М., 1957, стр. 611.
[Закрыть]. В автобиографическом письме к С. А. Венгерову от 28 апреля 1887 года Салтыков-Щедрин именовал свой дебют «недоразумением», прибавив, что «Белинский назвал его бредом младенческой души». Но эти ретроспективно-иронические оценки не отражают, разумеется, отношения Салтыкова к своей первой повести в пору работы над нею.
В творческом развитии Салтыкова «Противоречия» занимают значительное место как первый набросок в разработке одной из главнейших тем всего творчества писателя – темы социальных контрастов русской действительности. В повести наметились и некоторые сквозные мотивы и типы позднейших произведений Салтыкова-Щедрина. В характеристике помещичьего быта Крошиных угадываются, например, очертания будущих сатирических картин «пошехонского раздолья». Всепоглощающая «страсть к деньгам», мелочное утомительное стяжательство «женщины-кулака» Марьи Ивановны Крошиной предсказывают целую галерею щедринских типов, действующих «в сфере благоприобретения» на страницах «Благонамеренных речей», «Господ Головлевых», «Пошехонской старины». От Нагибина протягиваются нити к «горестным» сомнениям Веригина («Тихое пристанище»), страданиям Бобырева («Тени»), исканиям Крамольникова («Приключение с Крамольниковым»), размышлениям Имярека («Мелочи жизни»).
Вместе с «Запутанным делом» повесть «Противоречия» привлекла к себе внимание политической полиции Николая I и послужила одной из причин ареста и ссылки Салтыкова.
( В. А. Милютину) .– В. А. Милютин – выдающийся экономист и социолог, с которым Салтыков был связан не только кружковыми, но и дружескими отношениями (см. С. Maкашин, Салтыков-Щедрин, стр. 224–234). Посвящение «Противоречий» Милютину отражало глубокую общность идейных интересов. Содержание повести перекликалось во многом с проблематикой статей Милютина «Опыт о народном богатстве или началах политической экономии» и «Мальтус и его противники», опубликованных почти одновременно с «Противоречиями» в «Современнике» (1847, № 8-12). См. об этом выше, стр. 402–404.
Надо пользоваться и руководствоваться законами Природы: ее созерцает и с нею советуется разум… Сенека. О счастливой жизни, гл. 8. —Изречением из трактата Луция Аннея Сенеки «Ad Gallionem de vita beata» Салтыков указывал на основную мысль повести о «разумности природы», которую он противопоставлял дисгармонии и неестественности общественных отношений. Высказывание древнеримского философа-стоика Салтыков переосмысливал в соответствии с просветительской идеологией сороковых годов. «Одно из самых твердых и общих убеждений нашей эпохи, – указывал В. А. Милютин, – есть убеждение в непреложной разумности природы… в подчинении всего сущего общим и единым законам, водворяющим гармонию и порядок во всех явлениях мира физического и нравственного» («Мальтус и его противники». – «Современник», 1847, № 8, отд. II, стр. 169. Ср. В. А. Милютин, Избранные произведения, стр. 79).
…видя литературу наводненною отовсюду повестями с так называемыми занимательными сюжетцами…– Салтыков имеет в виду поток развлекательной беллетристики, особенно на страницах журнала «Библиотека для чтения», где тянулись из номера в номер «Приключения, почерпнутые из моря житейского» А. Вельтмана, «Два Ивана, два Степаныча, два Костылькова» Н. Кукольника и т. п., которые Белинский обличал в 1846–1847 годах за «невероятные романтические натяжки», «неестественность» и «презапутанность» действия («Современник», 1847, № 1, отд. III, стр. 39; № 3, отд. III, стр. 71. Ср. В. Г. Белинский, т. X, стр. 45, 131).
…публика чувствует потребность отдохнуть от этого шума…опомниться от неистовых воплей и кровавых зрелищ…– Салтыков намекает на поражение романтического направления, перекликаясь с Белинским, который констатировал в «Мыслях и заметках о русской литературе» («Петербургский сборник», 1846), что «романтические драмы, кровавые, страшные, эффектные» пишутся «все реже и реже… скоро они и совсем прекратятся. И хорошо! Лучше вовсе ничего, нежели много великолепного или какого бы то ни было вздору!» (В. Г. Белинский, т. IX, стр. 451).
И дерзко бросить им в глаза железный стих, облитый горечью и злостью…– Заключительные строки стихотворения Лермонтова «1-е января» (1840). Протестующе-обличительный пафос этого стихотворения был особенно созвучен настроениям автора «Противоречий», как и вся лирика Лермонтова, оказавшая глубокое воздействие на писательское самоопределение Салтыкова (см. об этом наст. том, примеч. к стихотворениям).
…пора объяснить себе эту стоглавую гидру, которая зовется действительностью, посмотреть, точно ли так гнусна и неумыта она, как описывали нам ее учители наши…– Под «учителями нашими» Салтыков подразумевает социалистов-утопистов, имея в виду прежде всего Фурье, который неоднократно сравнивал возрождающиеся войны, кризисы, преступления «строя цивилизации» с «головами гидры, множившимися под ударами Геркулеса». «Земля… – писал Фурье в «Теории четырех движений», – взывает к руке второго Геркулеса, чтобы очистить ее от чудовищных социальных явлений» (Шарль Фурье, Избранные сочинения, т. II, изд. АН СССР, М. – Л. 1951, стр. 138–139). Сопоставление цивилизации с «гидрой, изрыгающей реки яда на все человеческие пути», встречается в романе Ж. Санд «Лелия» (см. Ж. Санд, Избранные сочинения, т. 1, Гослитиздат, М. 1950, стр. 9), а также в статье Герцена «Новые вариации на старые темы» («Современник», 1847, № 3. Ср. А. И. Герцен, т. II, стр. 101).
…нет ли в самой этой борьбе, в самой этой разрывчатости смысла глубокого и зачатка будущего…– «Развал» настоящего с его «раздробленностью» общественных интересов, подчеркивал Фурье, «чреват будущим, и чрезмерность страданий должна привести к спасительному кризису» (Шарль Фурье, Избранные сочинения, т. II, стр. 138; т. IV, стр. 131). Белинский и другие русские передовые мыслители, с которыми солидаризируется Салтыков, стремились наполнить этот тезис конкретно-историческим содержанием, предлагая искать «зародыши, зачатки» будущих социальных перемен в самой русской действительности («Взгляд на русскую литературу 1846 года». – «Современник», 1847, № 1, отд. III, стр. 15, 27–28. Ср. В. Г. Белинский, т. X, стр. 20, 32).
…эгоизм, наконец, есть определение человека, сущность его…– В понимании эгоизма Салтыков исходил из так называемой теории «разумного эгоизма» французских просветителей XVII–XVIII веков и Л. Фейербаха. Эта теория была горячо поддержана Белинским, петрашевцами и Герценом, предлагавшим «именно на эгоизме, на этом в глаза бросающемся грунте всего человеческого, создать житейскую мудрость и разумные отношения людей» («Новые вариации на старые темы». – «Современник», 1847, № 3, отд. II, стр. 29. Ср. А. И. Герцен, т. II, стр. 96)
Отвечаю: тогда прекращается прогресс человека… ибо, во всяком случае, результатом всех этих систем лежит одна и та же венчающая их идея счастия, равносильная смерти.– Скептические раздумья Нагибина восходили, по-видимому, к буржуазным социологическим «гипотезам» относительности «счастья и блаженства на земле», обсуждавшимся в статьях В. А. Милютина «Мальтус и его противники». В свете таких «ложных» теорий, подчеркивал В. А. Милютин, связывая их с мальтузианским учением, – «человеку суждено рано или поздно достигнуть того идеального состояния», за которым уже не остается «никакой дальнейшей цели стремлений», кроме «постепенного и постоянного падения». Социалистическая «идея счастья» превращается в свою противоположность, и смерть становится «последним словом науки, самым существенным законом природы», так как «если человечеству суждено всегда развиваться в промышленности, в науке и в искусстве, то человеку суждено также запечатлевать своей кровью каждый из шагов своих на этом поприще; необходимость требует, чтобы над ним тяготела беспрестанно смерть» («Современник», 1847, № 8, отд. III, стр. 162, 172. Ср. В. А. Милютин, Избранные произведения, стр. 72, 82).
