Текст книги "Светить можно - только сгорая. Повесть о Моисее Урицком"

Автор книги: Михаил Скрябин

Соавторы: Леонард Гаврилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Что хотите за чашечку, барышня?

– Мне обычно давали фунт хлеба, – смущенно ответила девушка.

– Так вы здесь не в первый раз?

Подавив смущение, девушка рассказала, что живет без отца, с больной матерью. Им едва удается сводить концы$7

От Веры, так звали девушку, Санин узнал о конъюнктуре рынка и спросе на фарфор больше, чем за все свои походы. Она рассказала, что секрет изготовления фарфора привезен из Китая почти двести лет назад. И сейчас китайский фарфор является самым ценным. Но Россия уже полтораста лет изготавливает свой фарфор, так называемый «русский».

Вера рассказывала увлеченно, а Санин с огромным интересом слушал; беседуя с девушкой, он проводил ее до самого дома.

А на следующий день Вера познакомила Санина с пожилым человеком, обычно покупающим у нее чашечки.

– Юноша, если вы серьезно интересуетесь фарфором, советую побывать на Мальцевском рынке, – сказал он. – Там вы найдете китайский и саксонский фарфор, но смею вас заверить, что русский не хуже. Видел я там на прошлой неделе вазу работы Виноградова. Это, брат, середина XVIII века. Для самой Елизаветы – дочери Петра – эта ваза сработана.

– А кто же мог такую вазу продавать? – спросил Санин, с трудом подавляя охватившее его волнение.

– Да есть там «любители», – не скрывая сарказма, сказал Верин покупатель. – Нам такие приобретения не по карману, – добавил он.

Всю дорогу до Гороховой Санин бежал, и Урицкий принял его, прервав даже какое-то заседание.

– Молодец, – похвалил он молодого чекиста, когда тот закончил рассказ. – Видимо, там и следует искать… Постарайтесь выяснить у вашей знакомой, что за человек ее покупатель. Заслуживает ли он доверия. Быть может, его можно будет привлечь для опознания.

Сергей Григорьевич Рубанов оказался весьма полезным человеком. Работал он в только что созданной начальной трудовой школе рабочей молодежи, сочувствовал Советской власти. Урицкий решил пригласить его в ЧК. Рубанов охотно взялся помочь чекистам в розыске петергофского фарфора. К этому времени уже стало известно, что ваза работы Виноградова была в коллекции Петергофского дворца. Операция «Петергофский фарфор» завершалась. Теперь Моисей Соломонович решил «подкрепить» Санина опытными сотрудниками под руководством Бокия. Мелькнувшая на рынке ваза работы Виноградова позволила установить ее владельца. Дельца, торгующего на рынке дворцовым фарфором, опознал и Сергей Григорьевич Рубанов.

Обыск на квартире Каплана закончился поздно ночью. С интересом рассматривал Санин скромную яйцеобразную вазу с незатейливым рисунком. Ручки вазы были в виде пучков водорослей. На вазе можно было рассмотреть и маленькое изображение двуглавого орла.

Как истинный знаток фарфора, Сергей Григорьевич объяснил чекистам, что ваза эта сделана в 1748 голу Дмитрием Ивановичем Виноградовым, мастером русского фарфора и сподвижником самого Ломоносова.

На квартире Каплана чекисты изъяли много фарфоровых изделий, картин и бронзового антиквариата.

На следующий день в кабинете Урицкого похищенные из дворцов ценности были переданы представителям петергофской комиссии.

Но такие радостные события в кабинете председателя Петроградской ЧК были, к сожалению, не часты…

Одновременно с работой в Петроградской ЧК и Комиссариате внутренних дел М. С. Урицкий выполнял различные партийные поручения как кандидат в члены ЦК и член Петроградского комитета РКП (б). Нагрузка была огромна. Однако он никогда не жаловался на это. И не кичился своими должностями.

Скромность Урицкого отразилась в заполненной им анкете члена Исполнительного комитета Петроградскою Совета.

АНКЕТА

члена Исполнительного комитета

Петроградского Совета

1. Имя, отчество и фамилия и точный адрес с телефоном. Ответ: Моисей Соломонович Урицкий. В. О., 8 л., 9, кв. 7. тел. 577-07.

2. Семейное положение. Ответ: Холост.

3. Образовательный ценз.

Ответ: Окончил юридический факультет.

4. Какую функцию выполняли в комиссариате, совете, профессиональном союзе, партийной организации? Ответ: Комиссар внутренних дел. Председатель Чрезвычайной комиссии. Разные задания партийной организации.

5. Сколько часов в день заняты работой в комиссариат, совете, профессиональном совете, партийной организации?

Ответ: Неопределенное.

6. Как давно находитесь в партии? Ответ: С. Д. с 1894 г.

7. Какую партийную работу выполняли и где, занимали ли ответственные посты?

Ответ: Разную и разные посты.

8. С каких пор работаете в Советах и какие должности в них выполняли?

Ответ: С момента организации Советов. Разные.

9. Подвергались ли наказанию за принадлежность к партии и какому?

Ответ: Много раз тюрьма и ссылка.

10. Какую работу ведете в настоящий момент и где именно?

Ответ: Комиссариат внутренних дел. Председатель Чрезвычайной комиссии.

11. Работал ли в провинциальных городах, уездах и волостях, когда и где именно?

Ответ: В старые годы.

12. В каком отделе желали бы работать в Петроградском Совете?

Ответ: В каком прикажут.

М. Урицкий

Своей деятельностью Урицкий сумел завоевать безграничное доверие рабочих. И безграничную пепависть врагов Великой Октябрьской революции.

«Сколько проклятий, сколько обвинений, – вспоминает Луначарский, – сыпалось на его голову в это время. Да, он был грозен, он приводил в отчаяние не только своей неумолимостью, но и своей зоркостью. Соединив в своих руках и Чрезвычайную комиссию, и Комиссариат внутренних дел, и во многом руководящую роль в иностранных делах, он был самым страшным в Петрограде врагом воров и разбойников империализма всех мастей и всех разновидностей. Они знали, какого могучего врага имели в нем. Ненавидели его и обыватели, для которых он был воплощением „большевистского террора“.

Но мы-то, стоявшие рядом с ним вплотную, мы знаем, сколько в нем было великодушия и как умел он необходимую жестокость и силу сочетать с подлинной добротой. Конечно, в нем не было ни капли сентиментальности, но доброты в нем было много. Мы знаем, что труд его был не только тяжек и неблагодарен, но и мучителен… Но никогда мы не слышали ни одной жалобы от этого сильного человека. Весь – дисциплина, он был действительно воплощением революционного долга».

Товарищи знали, что на долю Моисея Соломоновича выпала самая тяжелая работа в пролетарской революции. Они отлично понимали, что невозможно даже представить себе более ответственную и трудную работу, чем работа по обезвреживанию врагов революции, которая лежала на плечах Урицкого.

Буржуазно-белогвардейская печать обычно изображала Урицкого «кровожадным чудовищем». Но по-настоящему правдиво рисует нам его однажды состоявшийся разговор с одним из чекистов.

– Слушайте, товарищ, вы такой молодой, – сказал Урицкий, – и такой жестокий; сразу видно, что вы – еще но перебродившее революционное випо.

– Я, Моисей Соломонович, настаиваю на расстрелах не из чувства личной жестокости, а из чувства рсволюционной целесообразности, – ответил чекист, – а вот вы, Моисей Соломонович, против расстрелов исключительно из мягкотелости. Я думаю, что во время революции лучше быть жестоким, чем мягкотелым.

Урицкий ответил:

– Ничуть я не мягкотелый. Если не будет другого выхода, я собственной рукой перестреляю всех контрреволюционеров и буду совершенно спокоен. Я против расстрелов потому, что считаю их нецелесообразными. Это вызовет лишь озлобление, не даст положительных результатов.

И Моисей Соломонович все чаще вспоминал о покушении на Владимира Ильича Ленина 1 января, незадолго до созыва Учредительного собрания. Враги собирались обезглавить социалистическую революцию, обеспечить победу эсеро-меньшевистскому большинству Учредительного собрания. Ленин выступал в Михайловском манеже по случаю отправки на фронт первых петроградских полков Красной Армии. Возвращался он вместе с Марией Ильиничной Ульяновой и швейцарским социал-демократом Фридрихом Платтеном. Па мосту через Фонтанку автомобиль был обстрелян из револьверов. До десятка пуль пробили кузов и переднее стекло. Только случай спас Владимира Ильича от возможной гибели. Пуля задела руку Платтена, когда он пригнул голову Ленина, услыхав выстрелы. Урицкий знал, какую огромную работу проделали чекисты ВЧК по выявлению преступников, покушавшихся на жизнь вождя революции. И наконец все они были установлены и арестованы.

Когда дело было завершено, встал вопрос, что с этими людьми делать.

– По-моему, – высказал свое мнение Бонч-Бруевич, – их необходимо немедленно расстрелять: это контрреволюционная группа. Нужно положить конец подобным покушениям, нужно, чтобы все знали, что Советская власть, власть диктатуры пролетариата, с подобнои публикой будет расправляться самым твердым образом, применяя к ним высшую меру наказания.

В это время из Пскова было получено сообщение, что немцы двинулись в наступление.

Через четыре дня в газетах было напечатано знаменитое ленинское воззвание «Социалистическое отечество в опасности». В тот же день на имя Ленина поступило запечатанное письмо из арестного помещения. Письмо с просьбой о помиловании от пятерых преступников, стрелявших в Ильича, было написано на обратной стороне воззвания. Заканчивалось оно просьбой послать на фронт.

Владимир Ильич прочел письмо и сказал:

– Вот и прекрасно.

На письмо появилась его надпись: «Дело прекратить. Освободить, послать на фронт».

– Пускай поживут юнцы, – сказал Владимир Ильич одному из комиссаров 75-й комнаты, – осмотрятся и подумают. Пойдите к товарищу Бонч-Бруевичу и скажите, что я не возражаю против освобождения арестованных.

Первым бронепоездом эти пять бывших офицеров были отправлены на фронт.

Что руководило Владимиром Ильичей, когда он принимал это решение? Этот вопрос часто задавал себе Моисей Соломонович, проводя допрос того или иного контрреволюционера. Ответ напрашивался сам – что бы ни руководило, это был акт милосердия и великодушия пролетарской революции. И это было Урицкому близко. Однако ему не довелось узнать, что Зинкевич, вернувшись с фронта, бежал к Колчаку и воевал против Советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке; Волошинов стал офицером деникинской армии, служили в белой армии Некрасов и Мартьянов. Только уехавший в Сибирь к Колчаку Ушаков был обвинен в большевизме, сдался в плен Красной Армии и воевал в ее рядах.

Во всяком случае, это решение Владимира Ильича Ленина поддерживало Урицкого в его отношении к применению расстрелов, хотя дальнейший ход событий заставил председателя Петроградской ЧК согласиться с товарищами и порой принимать самые жесткие меры для защиты завоеваний Октябрьской революции от вражьих посягательств.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

– Моисей Соломонович, совсем зашился. Не могу продолжать работу, пока не разберусь, что написано в этих показаниях! – Антипов положил на стол председателя ЧК пачку аккуратно скрепленных листов бумаги, исписанных на немецком, французском и английском языках. – Ведь знаю, что большинство может говорить и писать по-русски. Они просто издеваются надо мной.

Урицкий полистал показания задержанных резидентов.

– Что касается немецких текстов, оставь мне на ночь, переведу, а вот как быть с английскими и французскими… – Он обвел взглядом сидящих в комнате чекистов отдела борьбы с контрреволюцией. Они скромно потупились, отвели глаза.

– Товарищ Урицкий, разрешите! – со стула поднялся молодой следователь ЧК Ваня Калугин. – У меня есть друг, Исаак Бабель. Вот он мог бы…

– Говоришь, мог бы? Так за чем остановка? – обрадовался Урицкий. – Тащи его сюда.

По вызову Ивана Калугина Исаак Бабель, молодой человек, мечтавший стать писателем, прибыл в Петроград. Прямо с Николаевского вокзала он отправился на Гороховую. Два пулемета, стоявшие в вестибюле и встречавшие посетителей, показались юноше похожими на сторожевых собак, оскаливших на него свои железные морды.

Oн даже сделал шаг назад и тут услышал голос охранника:

– Тебе куда?

– Мне бы повидать Ивана Калугина, – довольно неуверенно сказал Бабель.

– Подожди, сейчас вызову коменданта.

Стараясь не смотреть на пулеметы, молодой человек отступил к двери, но тут же показался комендант с маузером в деревянной кобуре.

– Вот. – Исаак протянул коменданту письмо Ивана Калугина. Тот внимательно прочел, вернул письмо.

– Ступай в Аничков дворец, – сказал комендант, – он сейчас там работает.

Наутро Калугин привел товарища прямо в кабинет председателя ЧК. Рабочий день еще не начинался, и кабинет казался пустым. Лишь кашель за занавеской подсказал вошедшим, где находится хозяин кабинета.

Калугин, попросив разрешения, прошел за драпировку. До Бабеля долетели обрывки слов.

– Парень свой, я за пего ручаюсь, – приглушив свой зычный голос почти до шепота, говорил Калугин. – Языки знает…

Ждать Бабелю долго не пришлось. Моисей Соломонович вошел в кабинет, поздоровался и, садясь за стол, пригласил Бабеля садиться.

Беседа продолжалась недолго. Юноша с интересом разглядывал человека, имя которого уже знала вся страна. За стеклами пенсне угадывались тяжелые, разрыхленные бессонницей веки. И юноша вместо страха вдруг ощутил в себе добрую жалость к этому усталому человеку, принявшему на свои плечи непосильный такой груз. Со своей стороны и Урицкий присматривался к будущему сотруднику. Ему показалось, что юноша чем-то напоминает младшего брата Соломона. Пахнуло детством. Днепр, Черкассы.

– Вот попробуйте перевести, – протянул он Бабелю листок, исписанный мелким почерком по-немецки.

– Но он… – начал было Калугин, зная, что в первую очередь требуются английские и французские переводы, но что-то во взгляде Урицкого заставило его замолчать.

Бабель попросил листок бумаги и бегло начал писать перевод.

– Вот, – протянул он листок Урицкому.

– Неплохо, неплохо, хотя я в этом месте вставил бы другое слово, тут не совсем точно, – просмотрев перевод, сказал Урицкий.

– Так зачем же вам переводчик, если вы сами… – густо покраснел Бабель.

– Но если я займусь переводами, кто же будет руководить ЧК, – улыбнулся Моисей Соломонович.

– Выдать солдатское обмундирование и талоны на обеды, – сказал он вызванному коменданту. И Бабель стал переводчиком иностранного отдела ЧК.

Свободных кабинетов не было, и новый сотрудник ЧК, будущий известный писатель Исаак Эммануилович Бабель, занял рабочее место в углу зала бывшего петербургского градоначальства и тут же принялся за переводы.

Поздно вечером закончил Бабель свою работу. Из переводов ему стало ясно, что в Петрограде существует несколько подпольных белогвардейских организаций германской ориентации, которые установили тесные связи с подпольными организациями монархического направления. Во главе одной из них, как показали изъятые чекистами документы, стояли бывший царский министр Трепов и барон Нольде.

Другая подпольная белогвардейская офицерская организация, называвшая себя «Великой единой Россией», вела прямой шпионаж в пользу Германии. В бумагах этой организации упоминался Дидерихс, бывший офицер военно-морского флота.

Видно было, что немцы вели переговоры с этими организациями о выработке общего плана борьбы с Советской Россией…

Читая переводы, Урицкий снова похвалил нового сотрудника, тихо сидевшего у стола председателя.

– Вот видите, – обратился он к Бокию и Антипову, – бывший морской офицер Дидерихс организовал в Петрограде сеть «трудовых артелей» и других «коммерческих предприятий», и это дает ему возможность собирать шпионские сведения, вербовать новых агентов.

– Дидерихса надо задержать, – сказал Глеб Иванович Бокий. – Тем более что его шпионская связь с немцами легко доказывается имеющимися документами.

– Да это так, но у Дидерихса в наших войсках наверняка уже есть свои люди, немецкие агенты, этим арестом мы их спугнем, – сказал Антипов. – С арестом надо повременить и посмотреть, проследить его связи.

– Дельно, – согласился Урицкий и предложил выработать план действий чекистов с таким расчетом, чтобы все связи Дидерихса были установлены.

– Арест Дидерихса и его сообщников надо провести одновременно, – заключил Урицкий.

Когда Бокий и Аптипов ушли, Урицкий обратился к Бабелю.

– Вы, дорогой мой, очень помогли, но это лишь начало. Такой работы у нас много, и вам следует хорошо отдохнуть, а завтра жду вас в кабинете прямо с утра.

Вторую свою ночь в Петрограде снова провел Бабель в Аничковом дворце у Калугина.

На следующее утро Урицкий спросил Бабеля:

– А как вы в английском и французском?

Получив удовлетворивший его ответ, Урицкий положил перед переводчиком новую стопку бумаг.

– Вот здесь вы увидите иную ориентацию. Если монархисты делают ставку на немцев, то кадеты и эсеры держат равнение на Антанту. Постарайтесь, пожалуйста, и в этих бумагах раскопать нам рациональное зерно…

Многое узнал Бабель во время работы переводчиком в комиссии Урицкого, как часто называли Петроградскую ЧК. Теперь он уже не удивлялся тому, что бывшие царские офицеры состояли на содержании двух, а иногда и нескольких иностранных разведок, с одинаковым рвением выполняя задания своих как германских, так и антантовских хозяев.

Особенно оживились английские и французские шпионы с начала вооруженной интервенции Англии и Франции.

Летом, когда проходила мобилизация в Красную Армию, в числе других питерских чекистов Бабель отбыл на Украину, где служил в гражданскую войну в Первой Конной армии. О работе в Петроградской ЧК и о встрече с Урицким он написал небольшой рассказ.

Однажды матросы, патрулирующие по городу, задержали группу офицеров-мародеров. Была с ними и женщина. Всех доставили в уголовный сектор комиссариата юстиции Петроградской коммуны, к товарищу Менжинскому. Испытанный большевик-подпольщик, Вячеслав Рудольфович Менжинский был первым народным комиссаром финансов Советской России. В первом составе Совета комиссаров Петроградской коммуны он также вначале стал комиссаром финансов, но затем был переведен на работу в комиссариат юстиции Петроградской коммуны. Оставаясь одновременно членом коллегии ВЧК, Менжинский принял активное участие в работе Петроградской ЧК.

Просмотрев документы задержанных мародеров, он попросил доставить к нему гражданку Серпову.

Конвойный ввел в кабинет накрашенную женщину лет пятидесяти, в шубке из основательно потертой белки.

– Садитесь, пожалуйста, – указал ей на стул Менжинский.

– Спасибо, я постою, – улыбнулась женщина. – Надеюсь, что недоразумение скоро выяснится, так как я не имею никакого отношения к этим спившимся офицером.

– Возможно. Но меня сейчас интересует другое. Где вы получили паспорт?

– В Петрограде.

– И вы утверждаете, что это ваш паспорт? – открыл документ Менжинский.

– Да, конечно. – Женщина искренне изумилась вопросу.

– Юлия Эрастовна Серпова, 1867 года рождения, прописана по Церковной улице Санкт-Петербурга, – прочел Менжинский и тут же спросил: – Юлия Эрастовна Серпова и Юлия Осиповна Серпова, проживавшая и 1907 году на Церковной улице и носившая партийную кличку «Люся», – одно и то же лицо?

Женщина промолчала.

– Скажите, «Люся», помните собрание Петербургского комитета в марте 1907 года в психоневрологическом институте, на Невском, 104?

– Товарищ «Техник»?

– Узнали? А теперь расскажите, как случилось, что Петербургский комитет в полном$7

Естественно, эти вопросы «повисли в воздухе».

С делом Серповой Менжинский ознакомил Урицкого. Моисей Соломонович назначил по делу следствие, которое документально доказало длительную провокаторскую деятельность последней. Платный агент охранки по кличке Ворона, Серпова предала многих партийных работников и нанесла большой вред революционному подполью. Но приговору революционного трибунала она была расстреляна. И этот расстрел не вызвал в душе Моисея Соломоновича протеста против смертной казни. Провокаторы другого не заслуживают.

А заботы наслаивались на заботы. Ну, от провокаторов, контрреволюционеров всех мастей очищать Петроград будет ЧК, а как быть с улицами, площадями? Теплое апрельское солнце согнало снег, оставив на асфальте жидкую грязь. Правда, усилиями городского головы Михаила Ивановича Калинина организована разовая уборка дворов и улиц: дело ведь идет к празднику 1 Мая. А как быть в дальнейшем? Вопрос стоит о восстановлении дворницкой службы, а это вопрос не такой уж и простой. Моисей Соломонович по личному опыту нелегальной революционной работы знал, что многие дворники были агентами царской охранки и участвовали в полицейском сыске. Таких надо от службы освободить, а кое-кого и привлечь к ответственности. Организация же новой дворницкой службы – дело городского головы. Не откладывая дела в долгий ящик, Урицкий решил тут же навестить Михаила Ивановича непосредственно в городской управе.

Войдя в кабинет Калинина, Урицкий осмотрелся. В кабинете все как будто выглядело казенно, по-дореволюционному. Но стоило взглянуть на огромный стол, за которым когда-то восседал представитель монархического Петербурга, как становилось ясным, что времена изменились. За столом сидел человек с внешностью крестьянина, среднего роста, в поношенном пиджачке и косоворотке. Лицо спокойное, даже, можно сказать, суровое, а глаза улыбаются вошедшему из-под очков в простой металлической оправе.

Увидев у себя Урицкого, Михаил Иванович искренне удивился. С тех пор как тот стал председателем Петроградской ЧК и комиссаром внутренних дел Петроградской трудовой коммуны, он перестал заниматься муниципальными делами, которые были ему поручены в свое время городской думой, и на Невском, 33 никогда не бывал. Городской же голова сам наведывался к Урицкому, когда была необходимость утвердить какое-либо постановление.

Михаил Ивапович обрадовался встрече. Выбравшись из-за своего необъятного стола, Калинин дружески усадил Урицкого в удобное кресло, сам уселся напротив и достал папиросы. Закурили, Моисей Соломонович рассказал, какие дела привели его в городскую управу.

– Вот, казалось бы, простая проблема—заставить работать дворников, ан нет. И здесь, видно, без классоьой борьбы не обойтись, – теребя бородку, сказал Калинин, узнав, что привело к нему председателя ЧК.

Обсудив служебные вопросы, как-то незаметно перешли на личные. Калинин рассказал о своих детишках.

– Моисей Соломонович, выбрали бы свободный часок, заглянули бы к нам на огонек, вот бы я вас с ними и познакомил, – сказал Михаил Иванович.

– Обязательно как-нибудь загляну, – пообещал на прощанье Урицкий. И это не было дежурной фразой. После отъезда в Москву Якова Михайловича Свердлова, в доме которого часто отдыхал душой Моисей Соломонович, стало острее чувствоваться одиночество.

Обратно на Гороховую Урицкий пошел пешком. Яркий, совсем не петроградский день вернул в далекое прошлое, в Черкассы, в Одессу. Вдруг вспомнилась девочка, дочь младшего брата, названная в честь старшей сестры Бертой. Это было в Одессе, в 1912 году. В те редкие минуты, когда дядя Моисей появлялся в доме, она забиралась к нему на колени, снимала его очки и пыталась увидеть в них какой-то другой, сказочный мир, о котором ей рассказывая Моисей Соломонович. Ничего не разглядев в мутных, не по глазам стеклах, малышка ужасно смешно сердилась, обвиняя дядю в обмане. Тогда «сказочный мир», за который боролся революционер Урицкий, был еще далек, но он уверенно обещал девочке, что стоят ей подрасти, как она очутится в этом мире, где все будут равны, не будет богатых и бедных и не нужно будет бояться полицейских и жандармов.

Об этом иносказательно, чтобы не придралась царская цензура, он писал ей письма из Дании и Швеции, но, видимо, сам недооценил цензуру – ни ей, ни братьям письма эти, очевидно, не попадали, так как никаких ответных вестей не было. Не получил он ответа и на свои письма родным уже по возвращении в Россию. Сейчас со стыдом подумал, что не пробовал их разыскать, не знал даже, живы ли они и как сложилась их судьба после Октябрьской революции. Да и где было взять время на розыски, когда все его дни и ночи поглощала пролетарская революция и жестокая борьба с ее врагами. «Все разво тяжко на душе – не можешь связаться с братьями и сестрой», – корил он себя. Но перед ним уже вырос дом № 2 на Гороховой, и все мысли о личной жизии отступили перед неотложными делами.

– Товарищ Урицкий, к вам просится какой-то парень, говорит, ваш племянник, – едва Моисей Соломонович снял шляпу и пальто, доложил дежурный.

«Пословица говорит: „сон в руку“, а тут „мысль в руку“», – подумал Урицкий.

– Проси, – сказал он дежурному.

Урицкий пристально всматривался в вошедшего невысокого, но ладного парня в военной гимнастерке, стараясь разглядеть в нем черты одного из братьев, но это ни к чему не привело. Пожалуй, лицо больше всего напоминало лицо старшей сестры Берты.

– Здравствуйте, дядя, – сказал парень и смутился. Видно, вот так просто назвать «дядей» председателя грозного ЧК ему было нелегко.

«Скромен. Это уже хорошо. Но кто он? Чей сын?»

– Вот вам письмо, – вывел племянник дядю из затруднительного положения.

Моисей Соломонович вскрыл конверт. Короткая записка без всяких родственных излияний: «Если есть возможность, пристрой учиться сына Семена». И подпись – «Петр».

– Ну, расскажи о себе, – усадив племянника в кресло, попросил Моисей Соломонович.

Рассказ Семена прост и бесхитростен. Ему уже 23 года. Родился в Черкассах. В начале 1900 года семья переехала в Одессу. Учился в казенной гимназии, материальная нужда заставила бросить четвертый класс и пойти работать по найму. В июне 1912 года вступил в ряды Одесской организации РСДРП (большевиков). Досрочно призван в армию, в 1915 году служил прапорщиком драгунского полка и вел агитационную работу среди солдат. В ноябре 1917 года возглавил отряд Красной гвардии, боровшийся за установление Советской власти в Одессе. Семен Урицкий все время ощущал недостаток образования. Вот отец и направил его к младшему брату Моисею.

Моисей Соломонович тут же написал записку в комиссариат по военным делам Борису Павловичу Позерку.

– Я прошу направить тебя на курсы красных командиров, – сказал он, отдавая записку племяннику. – Больше ничем помочь не смогу.

Сожалеть о рекомендации, которую он дал Семену Урицкому, не пришлось. Весь дальнейший путь племянника был достоин Моисея Соломоновича.

Семен был зачислен в кавалерийское краткосрочное училище, которое успешно закончил в течение трех месяцев. 1 августа состоялось специальное заседание Петросовета, посвященное выпуску первых красных командиров пехотного, кавалерийского и артиллерийского училищ.

Получая Красное знамя выпуска, молодые красные командиры дали торжественную клятву бороться за Советскую власть до последней капли крови.

Эту клятву Семен Урицкий пронес с собой в боях под Царицыном, в Крыму, в легендарном походе южной группы войск на Украине. Будучи помощником начальника штаба 58-й дивизии, которой командовал прославленный герой гражданской войны Иван Федорович Федько, Урицкий проявил удивительную находчивость при спасении своего комдива от банды Махно. В 1919 году в районе города Николаева Махно заслал в полки 58-й дивизии своих агентов для вербовки солдат в свою банду. В момент, когда спровоцированные бандитами бойцы из тыловых частей дивизии арестовали Федько и комиссара, Урицкий поднял по тревоге батальон связи и вызволил от бандитов своих командира и комиссара. За это приказом Реввоенсовета республики он был награжден орденом Красного Знамени.

Второй орден боевого Красного Знамени Семен Петрович Урицкий получил за участие в подавлении кронштадтского мятежа в 1921 году. Тогда же Петросовет наградил слушателя Военной академии Семена Урицкого именными золотыми часами. Закончив в 1922 году Военную академию, Урицкий направляется иа специальную работу за рубеж. Вернувшись, он командует крупными военными соединениями: корпусами, штабами военных округов, механизированными частями.

С апреля 1935 года Семен Петрович Урицкий возглавляет советскую военную разведку. Он напутствовал Рихарда Зорге, Льва Маневича в их ответственных миссиях.

В 1936 году по заданию Советского правительства Семен Петрович Урицкий проводит большую работу по оказанию помощи Испанской республике. Он подбирает кадры военных советников, организует снабжение республиканских войск, эвакуирует из горящих, разрушенных фашистами городов испанских детей, заботится об их устройстве на Советской земле.

Не суждено было узнать Моисею Соломоновичу Урицкому о яркой, порой героической жизни племянника Семена, которого сегодня он направил к товарищу Позерну с просьбой зачислить на курсы красных командиров.

А пока, провожая до дверей кабинета своего племянника, Моисей Соломонович вдруг остро ощутил горечь: ведь и у него мог быть такой сын. Но ведь еще не вся жизнь прожита. Вот кончится гражданская война, нe потребуются, как сказал Михаил Иванович Калинин, профессиональные революционеры, и тогда… Что «тогда» – Урицкий не стал додумывать. Опустившись в кресло за своим столом, он открыл ящик и достал тоненькую папку с делом группы бывших юнкеров, расследование по которому он вел сам.

По делу о контрреволюционной деятельности группы бывших юнкеров, возбужденному ВЧК в Москве, в апреле Петроградская ЧК арестовала сына царского генерала Николая Аносова. Показания, изобличающие Николая Аносова, дал арестованный в Москве по анонимному письму его младший брат Всеволод Аносов.

Урицкий лично допросил Николая Аносова, и тот сообщил, что ему о заговоре юнкеров в Москве ничего не известно, а его брат Всеволод склонен к фантазии и преувеличению. Что-то в ответах арестованного Аносова заставило Моисея Соломоновича поверить в его показания. Девизом первого председателя Петроградской ЧК было: «Ни одного несправедливого приговора, ни одной лишней жертвы в работе чрезвычайных комиссий». Он посылает в Москву две телеграммы. Было это 12 апреля 1918 года.

«Вне очереди. Москва, Совнарком. Комиссару юстиции. Комиссии Дзержинского сидит пятнадцатилетний Всеволод Аносов. Распорядитесь освобождении. Председатель Чрезвкома Урицкий».

«Вне очереди. Москва. Чрезвычайная комиссия борьбе контрреволюцией. Николай Аносов арестован заговоре не знает. Сообщите телеграфом какие вопросы поставить. Освобожден ли Всеволод Аносов. Николая освобожу если до 15 не получу вопросов или другого распоряжения. Председатель Чрезвкома Урицкий».

15 апреля Урицкий получил из ВЧК телеграмму, в которой было сообщено, что несовершеннолетний Всеволод Аносов «освобожден поручителю», а Николая Аносова предлагалось препроводить в Москву.

Феликс Эдмундовпч сам занимался расследованием факта ареста и содержания в ВЧК несовершеннолетнего Всеволода Аносова и обстоятельствами его допросов следователями ВЧК.

О деятельности московских юнкеров Николай Аносов действительно ничего не знал. Это была правда.

Серьезную озабоченность вызвала активизация анархистских групп, которые под видом защиты революции создавали вооруженные отряды, занимались экспроприацией, грабежами и погромами.