355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Скрябин » Светить можно - только сгорая. Повесть о Моисее Урицком » Текст книги (страница 17)
Светить можно - только сгорая. Повесть о Моисее Урицком
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 05:10

Текст книги "Светить можно - только сгорая. Повесть о Моисее Урицком"


Автор книги: Михаил Скрябин


Соавторы: Леонард Гаврилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Предполагалось, что комендантом правительственного поезда с Советом Народных Комиссаров будет комендант Смольного матрос Павел Мальков. Он уже совсем было собрался отправиться на Цветочную площадку, когда его вызвал Урицкий.

– Товарищ Урицкий, по вашему вызову прибыл, – лихо, с выворотом ладони, откозырял Мальков.

– Очень хорошо. Получены сведения, что в двух стрелковых полках гарнизона затевается скверная история, – сказал Моисей Соломонович, с удовлетворенном оглядывая мощную фигуру матроса. – Пробравшиеся туда корниловские офицеры кое-кого обработали. Необходимо срочно принять меры.

– А как же быть с приказом? – спросил Мальков. – Ведь я имею распоряжение Якова Михайловича выехать с Владимиром Ильичом, а сегодня и от Бонча получил официальный приказ. Я уже начал сдавать дела…

В кабинет Урицкого вошел Володарский. Увидев Малькова, явно обрадовался.

– Вот он, Мальков! А я его по всему Смольному разыскиваю! Ко мне пришли товарищи, остающиеся в Петрограде, и выразили протест против сдачи им дел и скоропалительного отъезда… Как же так, дескать, и сам уезжает, и латышей увозит, оставляя практически без охраны Смольный. Никто, конечно, ничего не имеет против нового коменданта, но Мальков должен дела ему передать сам, когда будет организована новая охрана Смольного. Время-то какое – того и гляди, контрреволюция попытается овладеть Смольным.

Какое сейчас время, Урицкий знал не хуже Володарского. Взяв у Малькова приказ Бонч-Бруевича о передаче охраны Смольного новому коменданту, он обратился к матросу:

– Видишь, как получается. Ты действительно нужен в Петрограде. И не только для наведения порядка в полках, но и для организации охраны Смольного. Ну, с Бончем-то мы поладим, это полбеды, а вот как быть с распоряжением Якова Михайловича? Ни я, ни он, – кивнул Урицкий в сторону Володарского, – распоряжение Свердлова отменить не вправе. Это может сделать только сам Яков Михайлович, а его уже нет – вчера отбыл в Москву. Остается один выход: идти к Владимиру Ильичу. Если удастся его убедить, что твой отъезд сейчас нежелателен, то он отменит распоряжение Якова Михайловича. Кто же еще?

В день отъезда Ленин пришел в Смольный с рассветом. Выждав несколько минут, чтобы дать Владимиру Ильичу время сиять пальто, Володарский с Мальковым подошли к кабинету. Дверь была открыта. Ленин, выдвинув ящик письменного стола, доставал нз него какие-то рукописи.

– Заходите, товарищи, – приветливо позвал он, увидев остановившихся в дверях Володарского и Малькова.

Володарский постарался как можно яснее изложить Ленину цель прихода. Его доводы, что Смольный-де остается почти без охраны, Ленин выслушал довольно скептически: как же! Трехсот латышей мало?! Однако, когда Володарский и Мальков рассказали ему о напряженном состоянии в двух стрелковых полках и передали точку зрения Урицкого, Ленин тут же забеспокоился.

– Что же, – сказал он, – пусть Мальков остается. Можно оставить и часть латышских стрелков, выделенных для охраны поезда Совнаркома. Обойдемся меньшим числом.

– Коли падо, я останусь, – сказал Мальков. – Не уеду, пока не наведу порядок в полках и не организую охрану Смольного, но ни одного человека с поезда Совнаркома не сниму…

– Ну, смотрите, – согласился Владимир Ильич, глядя на решительного матроса, будущего коменданта Кремля, – вам виднее.

После доклада Урицкому о результатах разговора с Лениным Мальков отправил нескольких латышских стрелков в ненадежные полки на разведку, а сам поехал на Цветочную площадку, чтоб проследить за погрузкой и организацией охраны поезда.

Туда и доставили Малькову предписание секретаря Комитета революционной обороны Петрограда Гусева:

«Коменданту Смольного института.

Объявляю вам и предлагаю немедленно объявить всем караулам, что сегодня, 10 марта, к 3 часам дня, к Смольному институту придут наши броневики, почему предписывается не принимать эти броневики за белогвардейские и германские и не производить по ним стрельбы.»

«Спасибо, Моисей Соломонович побеспокоился, прислал поддержку на время „смены власти“ и смены охраны в Смольном, – подумал Мальков. – С мятежными полками мы разберемся ночью, после отъезда Ленина, а пока нужно принять все меры, чтобы этот исторический день 10 марта прошел спокойно».

А для беспокойства было немало поводов.

В этот день на вокзалах продолжались бесчинства демобилизованных, требовавших с оружием в руках внеочередной отправки их эшелонов. Двести вооруженных солдат из верных революции частей с четырьмя пулеметами были направлены Урицким на помощь красногвардейцам Николаевского вокзала для разоружения трехсот матросов; сто бойцов с шестью пулеметами – на Варшавский вокзал.

Ни Ленин, ни Бонч-Бруевич в черном лимузине, следующем на Цветочную площадку, не заметили, что на всем пути их сопровождают направленные Урицким броневики. Не мог Моисей Соломонович Урицкий, учитывая обстановку, разрешить следование Ленина к поезду Совнаркома без особой охраны…

Около восьми часов вечера поезд № 4001 благополучно прибыл в Москву. Получив телеграфное подтверждение об этом на железной дороге, Урицкий попросил продублировать его по билд-телеграфу Смольного.

11 марта 1918 года в Москву отправились новые поезда, в которых находились сотрудники СНК, ВЦИК и других центральных учреждений, а в Петрограде весь день проходила реорганизация исполнительных органов Петроградского Совета. Был создан Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны, заменивший Исполнительный комитет Петроградского Совета. Вместо отделов появились комиссариаты, назначены их руководители. Моисей Соломонович Урицкий стал комиссаром внутренних дел, оставаясь одновременно и председателем чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Всю ночь с 8 на 9 марта Феликс Эдмундович вводил председателя Петроградской ЧК в оперативную обстановку, сложившуюся в городе. Урицкому оставалось только удивляться, как глубоко проник председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии в замыслы руководителей многочисленных подпольных организаций. Перед Урицким разворачивалась картина деятельности контрреволюционных монархических организаций и представителей правых партий, которые налаживали тесные связи с немцами, французами и англичанами. В дело шло все: шпионаж, диверсии, террор, антисоветские восстания и мятежи. «Работа» подпольных организаций щедро оплачивалась и русскими капиталистами, и иностранными разведками. Все было направлено к одной пели – свержению Советской власти. Чиновники саботировали работу в новых совотских учреждениях; электроэнергия подавалась заводам и фабрикам, в учреждении и жилые дома с недопустимыми перебоями; не хватало продуктов питания и топлива; прекратили работу учебные заведения.

На улицах города открыто мародерствовали дезертиры, матерые уголовники, выпущенные из тюрем министром юстиции Керенским, грабили население, устраивали бандитские налеты на магазины, склады и квартиры.

Размещенные в посольствах и консульствах резиденты разведок стран Антанты собирали сведения о боеспособности создаваемой большевиками Рабоче-Крсстьянской Красной Армии. Готовилась военная интервенция.

Моисей Соломонович, назначенный еще в феврале начальником штаба Комитета революционной обороны Петрограда, вместе с Дзержинским, Подвойским, Бонч-Бруевнчем, Гусевым и другими большевиками делал все возможное по наведению порядка в городе. Петроград был очищен от выпущенных после революции из лагерей военнопленных немцев и австрийцев. Уж больно вольготно им жилось в Петрограде. Десятки тысяч бывших военнопленных свободно расхаживали по улицам города. Офицеры устраивались на квартиры к его жителям. Для голодающего города прокормить всю эту ораву было не под силу. Совнарком принял решение об эвакуации военнопленных в хлебные районы страны. Однако врагами Советской власти был пущен слух среди пленных, что их ссылают в Спбпрь. Они от эвакуации отказались.

Ответственным за проведение этой операции Совнарком назначив Урицкого. Вместе с чекистами Дзержинского бойцы Комитета революционной охраны Петрограда, применяя там, где не помогали уговоры, силу, в несколько дней очистили город от «нахлебников».

Нe успели выпроводить военнопленных, которых и военнопленными-то не назовешь, как порядок в городе был нарушен анархистскими выступлениями флотским экипажей. И с этим справились бойцы Комитета роволюционной охраны. И здесь, конечно, не обошлось без помощи Феликса Эдмундовича Дзержинского, который весьма своевременно опубликовал постановление ВЧК о расстреле врагов Советской власти прямо на месте. Очень многозначительным было объявление ВЧК о расстреле князя Эболи, бандита, грабившего граждан Петрограда используя поддельные документы ВЧК.

Но это открытые враги, с этими прохце. А что делать с горе-патриотамн, которые из самых лучших побуждений могут навредить больше, чем террористы и диверсанты. Важнее дела, чем безопасность Петрограда, нет. А кое-кто из руководителей стал готовить к взрыву предприятия города. Чтобы не достались немцам. Значит, допускали возможность сдачи Петрограда врагу. Урицкий начал тогда с Ижорского завода. Комитет революционной обороны предписал заводскому комитету: «Пустить завод полным ходом и ни в коем случае не принимать мер к взрыву». Экстренными мерами с трудом удалось предупредить опаснейшее паникерство.

…Урицкий поднялся из-за письменного стола, отложил в сторону бумаги, прошел к окну и прислушался к тишине. Город спит, доверяя ему – председателю ЧК – охранять свой покой. Закружилась голова: сказались последние бессонные ночи. Нужно хоть немного поспать, чтобы завтра быть работоспособным. Он прошел в закуток, выделенный в кабинете серыми, солдатского сукна, занавесями, улегся на узкую железную койку. Но сон, как нарочно, не приходил, события последних недель не покидали изнуренный длительной бессонницей мозг.

Наконец Моисей Соломонович уснул.

Вскочил он от телефонного звонка. Но телефоны молчали. Может, приснилось? Может, звонят в кабинете Феликса Эдмундовича?

Урицкий прошел в кабинет председателя ВЧК, взглянул на большой письменный стол, на котором не лежало ни одной бумажки. Как будто с отъездом Дзержинского в Москву все опустело, иссякли дела, приостановилась жизнь. После отъезда Феликса Эдмундовича в Москву Урицкий не занял его кабинет, а обосновался в том, который был предоставлен ему на Гороховой, 2, при временном замещении председателя ВЧК в январские дни.

– Кабинет Дзержинского должен оставаться кабинетом Дзержинского, – твердо и коротко сказал Урицкий.

В маленькую комнату Моисея Соломоновича провели линии двух телефонов, один из которых через Смольнинский билд-телеграф давал возможность поддерживать связь с Москвой, другой через телефонную станцию вести внутренние переговоры. По его же просьбе тут поставили солдатскую кровать, отгородив ее суконной занавесью.

Урицкий возвратился к себе, подошел к телефонному столику, снял телефонную трубку. Мгновенно отозвался звонкий девичий голос – связь работала безотказно.

– Соедините меня со Смольным. – Он назвал номер. В телефоне зазвучал знакомый бас Гусева. Значит, тоже нe спит. Сам не отказываясь ни от каких поручений, Урицкий всегда удивлялся энергии этого коммуниста. Тот умудрялся одновременно быть секретарем Совета Народных Комиссаров и Комитета революционной обороны Петрограда, теперь же ему приходилось исполнять обязанности управляющего делами Петроградского Совета. На нем же лежала ответственность за связь посредством аппарата Морзе с Москвой. Гусев сообщил, что в большом императорском Александрийском театре сегодня состоится специальное собрание Петросовета, посвященное годовщине Февральской революции, на котором желательно присутствие Урицкого.

– Подожди, подожди, какая же годовщина февраля в марте, – удивился Моисей Соломонович, в ответ в трубке раздался веселый смех.

– Ты что, забыл, что в связи с переходом на летосчисление по новому стилю февраль стал длиннее на 14 дней? И следовательно, по старому стилю сегодня 27 февраля.

– Хорошо, буду.

Урицкий положил трубку, обошел вокруг стола и сел в кресло. В ящике стола лежит папка с надписью «Неотложное». Раскрыв ее, Урицкий обратил внимание на тщательно заклеенный конверт. «Лично Урицкому» – синим карандашом помечено в уголке конверта. Когда же Дзержинский успел положить этот конверт в папку? Аккуратно, чтобы не повредить вложенное, Моисей Соломонович вскрыл его. Ну конечно! То, о чем предупреждал Феликс Эдмундович, – особый шифр для переписки между председателями ВЧК и ПЧК. Рукой Дзержинского на листке бумаги старательно выведена вся сложная механика шифра. С этим документом нельзя будет расставаться ни днем, ни ночью. Опустив шифр во внутренний карман пиджака и взяв папку с бумагами, Урицкий занялся изучением ее содержания. В работе Урицкий не заметил, как наступило утро. В коридорах затопали сапогами сотрудники ЧК, вошел секретарь Носилевич.

– Моисей Соломонович, стаканчик чаю.

– С удовольствием, спасибо.

К чаю – два сухаря и ложечка засахарившегося варенья.

Прихлебывая горячий напиток, заваренный сушеной морковкой, Урицкий попросил:


– Пригласите ко мне, когда придет, товарища Антипова.

– Он у себя в отделе.

Антипова, несмотря на его молодость, Дзержинский рекомендовал назначить начальником отдела борьбы с контрреволюцией. Бывший слесарь Адмиралтейского завода, член подпольного Петербургского комитета большевиков, он до революции арестовывался, высылался. Владел основами конспирации и борьбы с царской полицией.

– По вашему вызову прибыл, – четко доложил Антипов.

– Николай Кириллович, по сообщению жильцов, проживающих по Невскому проспекту, 66, в меблированных комнатах собираются контрреволюционные офицеры-корниловцы, – Урицкий достал из папки листок. – Нужно ими заняться.

– Там действительно осиное гнездо. Готовятся к восстанию, – улыбнулся Антипов.

– Так чему же вы радуетесь?

– Созреют – возьмем, сегодня у меня будет полный список всей компании, – еще шире улыбнулся чекист.

– Хорошо. Держите меня в курсе событий.

Отпустив Антипова, Урицкий снова углубился в изучение материалов из папки «Неотложное», когда в кабинет без стука вошел Бокий.

Глеба Ивановича Бокия Моисей Соломонович хорошо знал еще по работе в ВРК. Он был оставлен в Петрограде вместе с Урицким, и Дзержинский рекомендовал его заместителем председателя Петроградской ЧК. Это был испытанный боец партии большевиков. Много лет провел в тюрьмах и ссылках. Был секретарем нелегального Петербургского комитета РСДРП (б). Сейчас Урицкому и Бокию предстояло наладить работу чрезвычайной комиссии. Петроградские районные Советы направили для работы в Петроградскую ЧК рабочих, солдат и матросов, готовых отдать вою жизнь для борьбы с контрреволюцией, но не имевших ни знаний, ни опыта чекистской работы. И обучать их нужно было, ни на минуту не прекращая борьбы с сильным, ненавидевшим Советскую власть противником.

– Перед отъездом Феликс Эдмундовяч рекомендовал строить Петроградскую ЧК подобно ВЧК, – сказал Бокий, протягивая Урицкому подготовленный проект.

– Возражений нет, – сказал Урицкий, прочитав документ, – наша задача на ближайшее время будет заключаться в очистке города от вражеских агентов и контрреволюционеров, защите жителей от насилий и разбоев, мародерства и хулиганских выходок. Наиболее серьезные дела мы будем направлять в ВЧК.

Вместе с Глебом Ивановичем Бокием обсудили обстановку; она осложнялась тем, что лучшая часть петроградского пролетариата, солдат и матросов уходила на фронты – на Дон и Волгу, против Каледина, Краснова и других контрреволюционных генералов. Многие рабочие с оружием в руках добывали у кулаков хлеб для жителей голодающего города. Нити контрреволюционных организаций уходили в иностранные посольства и консульства, оставшиеся в Петрограде и пользующиеся дипломатической неприкосновенностью. Во главе всех разведок воцарились англичане, но для Урицкого это не было новым – еще в Дании и Швеции во время эмиграции он понял, что в конечном счете все пути иностранных разводок ведут в «туманный Альбион».

Одно из первых тревожных сообщений, поступивших в Петроградскую ЧК, касалось царской фамилии. Некоторые монархические организации, делая ставку на контрреволюционный переворот, хотят использовать членов семьи бывшего царя как «знамя борьбы против большевиков».

Единственно правильпьш решением могло быть только выдворение из Петрограда не только Николая II, но и всей его семьи куда-нибудь подальше, в глубь страны.

Урицкий предложил собрать у себя в кабинете членов Комргтета революционной обороны Петрограда. Однако приехал только Подвойский. Гусев был занят подготовкой пленарного заседания Пегросовета.

– Пожалуй, для царской семьи подходящим местом высылки может быть Екатеринбург, – сказал Урицкий.

Подвойский согласился.

Для сопровождения высылаемых решено было выделить комиссара Квятковского, которому за подписями Урицкого и Подвойского выдали удостоверение о наделении его особыми полномочиями, необходимыми в таком ответственном деле. Высылка должна была осуществляться секретно, дабы избежать попыток похищения. Не исключалась возможность нападения со стороны анархистов, бандитов или дезертиров с целью грабежа. Это могло вызвать ненужные толки и пересуды.

В Екатеринбург Моисей Соломонович направил телеграмму:

«Романовы высланы интересах предупреждения надзор установить рекомендую всякий случай порядок вашему усмотрению. № 98. Комиссар Урицкий».

В подтверждении Екатеринбургского Совета говорилось, что для размещения Романовым будет предоставлен дом купца Платова. В этом Урицкий усмотрел причуду судьбы: 14 марта 1613 года из Ипатьевского монастыря в Москве шагнул на царский престол Михаил Романов, первый царь из этой династии. В дом купца Ипатова уйдет с русского престола последний Романов, Николай. И надо думать, теперь уж навсегда.

Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны, созданный вместо Исполнительного комитета Петросовета, на пленарном заседании утвердил Урицкого не только председателем ЧК, но и комиссаром внутренних дел.

На Дворцовой площади, где разместился Комиссариат внутренних дел, появился второй кабинет Урицкого. Здесь ему предстояло проводить прием граждан и руководить работой милиции и другими подразделениями этого комиссариата.

Вновь созданный комиссариат насчитывал всего одиннадцать служащих.

В анкете для комиссаров Петроградской коммуны 25 марта 1918 г., характеризуя новый комиссариат, Урицкий написал: «Разряды дел еще точно не установлены. Пока ведает лишь внутренней и внешней охраной Петрограда. В работе соприкасается с Комитетом охраны Петрограда».

Позднее Урицкий указал, что комиссариат внутренних дел ведет следствие и розыск: «Все крупные и чрезвычайно важные дела по контрреволюции и спекуляции должны быть направлены в Чрезвычайную следственную комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией. Гороховая, 2».

Своим заместителем по комиссариату внутренних дел Урицкий предложил утвердить Благонравова Георгия Ивановича, известного по работе в ВРК и комендантом Петропавловской крепости.

21 марта 1918 года Моисей Соломонович Урицкий обратился от имени Петроградской Чрезвычайной комиссии к гражданам Петрограда с требованием в течение трех дней сдать незаконно хранящееся у частных лиц оружие. «Лица, у которых… будут обнаружены бомбы, гранаты, взрывчатые вещества и другое оружие, будут предаваться суду революционного трибунала», – значилось в обращении. И оно возымело действие, неожиданное даже для старых работников ЧК, прошедших школу ВЧК и 75 комнаты Смольного. На указанные пункты сдачи оружия понесли от полуигрушечных браунингов до пулеметов включительно с запасными ящиками патронов. Видимо, граждане Петрограда хорошо осознали, что ЧК слов на ветер не бросает.

В городе острая нехватка бензина. Единственный выход—резкое сокращение расходования горючего автомобильным транспортом. И Урицкий подписывает 22 марта от имени Чрезвычайной комиссии обязательное постановление «о прекращении с сего дня, 22 марта 1918 года, движения частных автомобилей». Тогда же подписал он декрет и о запрещении свободной продажи спирта-денатурата.

За ложные и панические публикации декретом, подписанным Урицким, закрыты некоторые петроградские газеты.

Очень беспокоили Урицкого сборища бывших офицеров, бывшей знати и прочих «бывших» во всевозможных клубах, гостиницах и на частных квартирах, где идут азартные картежные игры, пьянство, разврат, так называемое «дожигание настоящей жизни». К подобным явлениям всегда относился с отвращением и Дзержинский.

– Это хоть и мерзость порядочная, все же полбеды, – говорил он. – Дело обстоит хуже: есть данные, что кое-какие из этих клубов превратились в рассадники контрреволюции. Надо прощупать, – давал он указание, обычно Малькову. – Карты, вино, конечно, уничтожишь, клуб прикроешь, а наиболее подозрительную публику – сюда, здесь разберемся.

Вот и сейчас в одно из таких подозрительных заведений Урицкий направил Малькова с группой чекистов.

Они подъехали к большому богатому дому за полночь. Но в окнах горел яркий свет. На втором этаже в прихожей вдоль стены стояли вешалки, на них офицерские шинели, роскошные шубы, мужские и женские. У вешалки швейцар. Из-за двери слышался гул голосов, пьяные крики, женский смех и визг.

Когда группа Малькова вошла в прихожую, швейцар вскочил, испуганно заморгал глазами. Мальков приложил палец к губам и похлопал рукой по заткнутому за пояс пистолету. Швейцар жест понял, понимающе кивнул.

– Ну-ка, объясняй географию, – шепотом приказал Мальков, – что тут за заведение, сколько комнат, как расположены? Много ли сейчас народу, что за публика?

Испуганно поглядывая на пистолет, швейцар подробно разъяснил: большая двустворчатая дверь вела в главный зал, где сейчас, как и обычно, идет карточная игра. За этим залом две комнаты поменьше – буфет. За ним расположена кухня, в которую гости не заходят. Дверь прямо – в туалет, направо – коридор, вдоль которого расположено несколько небольших комнаток. Отдельные кабинеты.

– Только в отдельных кабинетах сейчас редко кто бывает, – пояснил швейцар, – не только господа, даже дамы совсем стыд потеряли, безобразничают на глазах у всех, в общем зале. Иной раз такое вытворяют…

– Ладно, – перебил его Мальков, – безобразия прекратим, лавочку вашу прикроем.

По команде Малькова чекисты выхватили пистолеты, дверь – настежь, и в зал:

– Руки вверх! Сидеть на местах, не шевелиться!

Мгновенно воцарилась мертвая тишина. Послышалось было пьяное бормотание, истерическое женское всхлипывание, и вновь все смолкло. Мальков быстро оглядел зал. В огромной, с высоким потолком, комнате у стены стояло десятка полтора столиков. В центре – свободное пространство. Большинство столиков покрыто зеленым сукном, на них – груды бумажных денег, золото, игральные карты. Несколько столов побольше уставлено закусками, бутылками, бокалами, грязной посудой. Вокруг столиков – преимущественно офицеры, есть и штатские, несколько роскошно одетых женщин. Одни сидят за столом – таких большинство, другие сгрудились за спинами игроков вокруг нескольких столиков, где, по-видимому, идет самая крупная игра.

Вдоль стен, между столиками, мягкие невысокие диваны. На них тоже офицеры, полуобнаженные женщины, некоторые в непристойных позах.

В воздухе плавают густые облака табачного дыма, стоит запах пролитого вина, спиртного перегара, крепких духов. Лица почти у всех землистые, под глазами темные круги.

– Советую вести себя спокойно. Оружие – на стол, документы – тоже. У кого в порядке, отпустим. В случае сопротивления церемониться не будем, – негромко сказал Мальков.

Это был только один из множества подобных эпизодов, когда Мальков привез из игорного дома мешок конфискованных денег, доставил нескольких офицеров, готовящихся к отъезду на юг, к Деникину, и двух шпионов, работавших на немецкую и английскую разведки. Эти игорные дома и офицерские клубы были одинаковы и как бы повторяли друг друга, отличаясь только количеством столиков для карточной игры и составом игроков. Так не проще ли?..

В конце марта Урицкий от имени комиссариата внутренних дел объявил постановление Исполнительного комитета Петроградского Совета о запрещении азартных игр, которое позволило чекистам значительно очистить город от контрреволюционной и уголовной накипи.

Одновременно ЧК под руководством Моисея Соломоновича проводило огромную работу, начатую еще ВРК и продолженную ВЧК, по розыску и возвращению государству ценностей, похищенных в революционные дни из дворцов и музеев. Еще во время работы в ВРК в ноябре 1917 года Урицкий предоставил Луначарскому особым полномочия «для розыска похищенных из Зимнего дворца ценностей – в ломбардах, на рынках, у антиквариев и т. д.». Тогда же Моисей Соломонович назначил уполномоченным по охране Зимнего дворца члена ВРК товарища Дашкевича.

10 марта 1918 года Урицкий от имени Комитета революционной обороны Петрограда отдает распоряжение об организации комиссии по охране художественных и исторических ценностей.

И вот 27 марта 1918 года теперь уже Урицкий получает от Феликса Эдмундовича сообщение о том, что на квартире некоего Каплана имеется цепная коллекция фарфора и картин, похищенных из петроградских дворцов. Поручалось принять необходимые меры к розыску и изъятию похищенных ценностей.

Но с чего начать? Ни адреса, ни предполагаемого места работы или службы этого Каплана, ни даже факта проживания его в Петрограде. Моисей Соломонович отлично понимал, что поручить розыск похищенных ценностей хорошо было бы человеку, близкому к искусству или хотя бы разбирающемуся в художественных изделиях, но где такого взять? Народ в ЧК в основном с фабрик и заводов, солдаты, матросы… Можно, правда, и просто любознательному товарищу с цепкой памятью… Урицкий вспомнил молодого чекиста Санина, пришедшего в ЧК перед отправкой правительственных поездов в Москву. Молодому чекисту тогда было поручено обследовать жилой массив в районе платформы Цветочная площадка и под видом человека, ищущего работу, установить, не интересуется ли кто отправлявшимися поездами. Первое свое чекистское задание молодой рабочий выполнил отлично, проявив при этом незаурядную наблюдательность и способность входить в доверие к разным людям, заполняющим питейные заведения и рынки.

– Вызовите ко мне Санина, – сказал секретарю Урицкий.

Санин видел Урицкого только по утрам, когда тот приходил в свой кабинет. Теперь у Санина своя работа. Утром его включают в оперативную группу и отправляют на задания. Возвращается, как правило, к ночи. Ему теперь выдан официальный мандат – удостоверение чекиста с его фотографической карточкой и подписью Урицкого. Получил он и личное оружие – бельгийский браунинг. Жаль, конечно, что не маузер, но браунинг тоже неплохо. Стрелять пока, правда, не приходилось, но ощущение тяжести пистолета в кармане придает Санину больше решительности. Спать вынужден в общежитии, в здании ЧК: до дома неблизко, а приказ есть приказ – всегда быть готовым к выезду на задание.

Взволнованный неожиданным вызовом, к председателю ЧК, Санин, войдя в кабинет, остановился у порога.

Урицкий сидел за письменным столом, низко наклонившись над бумагами, и писал. От папиросы, которую он держал между пальцами левой руки, к потолку тянулась тонкая струйка дыма.

Санин стоял, переминаясь с ноги на ногу, не решаясь оторвать Урицкого от работы. Урицкий поднял глааа:

– Здравствуйте, товарищ Санип, проходите, садитесь, – он кивнул на кожаное кресло, стоящее у стола, – я сейчас освобожусь.

Санин опустился в кресло.

Закончив работу, Урицкий еще раз сквозь стекла пенсне внимательно посмотрел на молодого чекиста.

– Товарищ Санин, я хочу вам поручить выполнение одного очень важного задания, – сказал он. И, достав из папки депешу, подписанную Дзержинским, прочел ее.

Санин почувствовал, как краска заливает лицо. Чго может он, рабочий парень, сделать для розыска и возвращения музейного фарфора, похищенного из петергофских дворцов? Его знания о фарфоре ограничивались китайской чашечкой, стоящей в отцовской квартире на полочке с разными собачками ислониками, чашечке которую бабушка называла «безделюшка».

Видимо, прочтя на лице Санина обуревавшие его сомнения, Урицкий продолжал ободряюще:

– Начнете свой поиск с поездки в Петергоф. Там работает специальная художественно-историческая комиссия Наркомпроса по учету дворцового имущества. Вам покажут различные образцы художественного фарфора, а может быть, и подскажут, кто такой Каплан.

Поездка заняла у Санина целый день, но практически ничего ие прояснила. От работников комиссии Санин узнал, что осенью 1917 года из Петергофа были вывезены более ста ящиков с фарфором, бронзой и живописью Однако дальнейшая судьба ящиков неизвестна. Никто ничего не мог сказать и о человеке по фамилии Каплан. Кто он? Как к нему могли попасть петергофские ценности?

На телеграфный запрос Урицкого ВЧК ответила, что Каплана следует искать среди скупщиков антиквариата. Стала ясна и судьба увезенных ящиков: они оказались эвакуированными в Москву. Именно в момент эвакуации часть ценностей перекочевала в частные руки.

Санин отправился на городские рынки, превратившееся в трудные для Петрограда годы в основные источники товарообмена среди населения. Рынки были давно облюбованы также и спекулянтами, скупщиками краденого и прочими любителями легкой наживы.

– Там и поищите следы Каплана среди скупщиков антиквариата, – сказал Моисей Соломонович.

Скованные утренним морозцем лужи быстро таяли под лучами теплого мартовского солнца. На сухих островках, разбросанных среди слякоти рыночных площадей, тотнп-лись люди, шумно торгуясь. Санин, быстро сориентировавшись, стал находить среди них людей, торгующих фарфором. Это, как правило, люди пожилые, и было ясно, что толкнула их на торговлю не жажда наживы. Голод заставлял их расставаться с дорогими, памятными вещами. Было здесь чем поживиться опытным скупщикам антиквариата, приобретающим его порой за бесценок. Их можно было сразу узнать по сытым лицам и жадным глазам. Но как среди них отыскать Капана…

Однажды в знакомой уже толпе торговцев он увидел девушку, почти девочку, с ясными голубыми глазами, широко раскрытыми не то от испуга, не то от удивлении; она неуверенно предлагала купить фарфоровую чашечку с блюдцем и как будто выискивала среди снующих покупателей доброжелательное лицо.

Обычно Санин лишь слушал, о чем говорят продавцы и покупатели, стараясь уловить, кто что продает, а кго покупает. Но на этот раз он решил заговорить с девушкой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю