Текст книги "Светить можно - только сгорая. Повесть о Моисее Урицком"

Автор книги: Михаил Скрябин

Соавторы: Леонард Гаврилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вечером 14 марта 1917 года Моисей Соломонович Урицкий, не дожидаясь полной остановки медленно подползающего к Финляндскому вокзалу поезда, спрыгнул на перрон. Несколько часов пути от Выборга до Петрограда были мучительны. Ведь это не просто возвращение на родину после нескольких лет жизни за границей, а прибытие в Россию, где нет самодержавия. Он смотрел на выходивших из вагонов людей, полагая, что и они испытывают чувства, переполняющие его самого, по ничего подобного не заметил. Вокруг царила обычная привокзальная сутолока: молочницы с бидонами, огородники с мешками и корзинами спешили, чтобы занять места на рынке для завтрашней торговли, и бесцеремонно расталкивали толпу. Военный патруль во главе с офицером проверял документы у людей в солдатских шинелях, которые, кстати, составляли большинство прибывших пассажиров. Все, как раньше, лишь не видно расхаживающих по перрону жандармов. И это обстоятельство вдруг перевернуло все в душе Урицкого. Только подумать, что впервые можно вот так просто шагать по родной земло, не опасаясь ареста и слежки, идти в любом направлении, не стараясь запутывать следы, ие настораживаясь, не опасаясь вездесущих шпиков. И первые ощущения показались чуть смешными. В самом деле, чего он ожидал? Что все люди ходят по городу в обнимку и распевают революционные песни? Урицкий остановился, достал иа портсигара датскую сигарету, хотел было закурить, но раздумал. Вытряс из сигареты табак, вытащил из кармана видавшую виды трубку, свою старую подружку, и, набив ее, с наслаждением затянулся. Сразу появилось ощущение домашности. Ведь действительно он дома, в своей милой, обновленной России. Оглянулся по сторонам. Толпа заметно поредела: все торопятся по своим долам. А он? Ему ведь тоже есть куда спешить. Вацлав Боровский предупредил, что его прибытия ожидают в Таврическом дворце.

Урицкий вышел на привокзальную площадь. Его никто не встречал. Да и необходимости в этом не было: небольшой саквояж – вот и весь его багаж. Еще раз оглянувшись и не найдя ни одного извозчика, он поднял свою поклажу и зашагал в сторону Литейного моста.

Нева, еще скованная льдом, казалась черной: свет уличных фонарей был не в состоянии высветить дажа поверхность моста. Урицкий ускорил шаги. На углу Шпалерной улицы и Литейного проспекта увидел стены дома с черными глазницами пустых окон. Это было здание Петербургского окружного суда, сгоревшего в февральские дни.

Несмотря на поздний час, Таврический дворец был освещен.

– В левой стороне размещается Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, орган власти пролетариата и крестьянства$7

Урицкий уверенно повернул влево.

Совершенно для него неожиданно в здании было полно народа. Рабочие, солдаты, матросы, представители петроградской интеллигенции, крестьяне, видимо, только что прибывшие из глубинки. Люди входили и выходили из многочисленных комнат, шумно между собой переговаривались, слышался смех. По всему было видно, что все чувствуют себя раскованно, свободно.

Побродив по коридорам, Урицкий увидел у входа в зал заседаний стол, а над ним красный флажок и самодельную табличку: «Бюро Центрального Комитета РСДРП».

– Я вас слушаю, – обратилась к нему женщина, сидящая за огромным, явно не по ее росту столом.

– Урицкий Моисей Соломонович, только что прибыл… – начал было Урицкий.

– Из Дании? Очень хорошо. Ждем вас. Стасова Елена Дмитриевна, – представилась женщина. Худое, землистого цвета лицо Стасовой лучше всяких слов рассказало Урицкому о недавнем и длительном пребывании в тюрьме. В связи с тяжелым заболеванием она буквально накануне Февральской революции получила разрешение на поездку к врачам в Петроград. Несмотря на болезнь, она приняла активное участие в демонстрациях, собраниях рабочих, что не осталось без внимания полиции. 24 февраля 1917 года ее вновь арестовали. Тюрьмы были переполнены, и Стасову поместили в камеру полицейского участка на Сергиевской улице, недалеко от квартиры се родителей.

27 февраля Елена Дмитриевна Стасова была на свободе.

На следующий день она уже была в Таврическом дворце, где заседал вновь образованный Совет рабочих и солдатских депутатов. Здесь, в Таврическом дворце, вначале прямо в фойе, а затем в одной из комнат Стасова приступила к работе – регистрации и устройству на работу социал-демократов, прибывших из ссылки и эмиграции.

– Большевик, меньшевик? – Стасова придвинула к себе два листа бумаги со списками фамилий.

– Межрайонец, – ответил Урицкий.

Стасова хорошо знала это объединение. Оно возникло еще в 1913 году после исключения из партии меньшевиков-ликвидаторов, отзовистов и членов «августовского блока». Потом в «можрайонку» вступили и некоторые большевики-примиренцы, меньшевики-партийцы, впередовцы и другие социал-демократы, выступавшие под флагом «внефракционности».

Когда началась империалистическая война, большая часть межрайонцев стала проводить интернационалистическую политику, пошла на разрыв с оборонцами и стала на путь сближения с большевиками.

После победы Февральской революции, по мере того как события все больше разоблачали контрреволюционную сущность оборончества меньшевиков, возникли предложения о слиянии межрайонной организации с большевистской партией.

Урицкий играл в этой организации видпуго рочь. Стасовой было известно, что он выступал в печати под псевдонимами Борецкип и Совский и критиковал оборонческую позицию Плеханова, разоблачая империалистический характер мировой войны. Он даже пошел на открытый разрыв с Плехановым, а также весьма критически оценивал позицию так называемых меньшевиков-интернационалистов во главе с Мартовым.

Не будучи лично знакома с Моисеем Соломоновичем Урицким, Стасова хорошо знала яркие статьи журналиста Борецкого. И вот он стоит перед ней, застенчиво улыбаясь, косолапо переминаясь с ноги на ногу.

– Говорите, межрайонец? – весело переспросила Стасова. – Ну, ото ненадолго. В Петербургском комитете большевиков уже давно стоит вопрос об объединении с этой группой социал-демократов, очень близкой нам и по взглядам и по действиям. А что намереваетесь делать?

– Не знаю точно что, но намерен включиться в революционную работу немедленно, – твердо заявнл Урицкий.

– Вот и отлично. Революционер и журналист! Это же находка для Петросовета! Хотя вы еще и не делегированы в Совет, но можете работать редактором в его печатном органе «Известия», согласны? Галина Константиновна! – позвала Стасова.

В кабинет вошла молодая миловидная женщина.

– Вот наш новый сотрудник, – продолжала Елена Дмитриевна, – приехал из Дании, сейчас прямо с вокзала. Известный журналист. Познакомьте его с обстановкой в Питере, с редакцией «Известий». У вас есть где остановиться в Петрограде? – повернулась она к Урицкому.

– Пока не решил, но думаю, что это не проблема.

– Проблема, да еще какая. Вот адрес. – Стасова быстро набросала на листке бумаги адрес и несколько слов для хозяев квартиры.

– Галина Константиновна, – передавая Моисею Соломоновичу листок, попросила она, – позаботьтесь, пожалуйста, о новом сотруднике. Он, поди, живя по заграницам, совсем забыл российские порядки.

Галина Константиновна Суханова-Флаксерман была секретарем «Известий Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов». На следующий день Урицкий от нее узнал, что редакция «Известий» в какой-то мере отражает соотношение сил в Совете между различными партиями. Главным редактором был меньшевик Стеклов, его помощниками – надежные сторонники меньшевистско-эсеровского большинства Исполкома Совета Дан, Гоц и другие. Противостоял им редактор-большевик Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич. Именно он был инициатором издания этой газеты. В день Февральской революции он буквально один выпустил первый номер, в котором было напечатано воззвание Совета «К населению Петрограда и России», заявление от «Временного комитета Государственной думы», «К солдатам» и призыв «Не допускайте грабежей!». Затем, несколько позднее, Бонч-Бруевич сумел отпечатать Манифест РСДРП (б) «Ко всем гражданам России», что вызвало резкое недовольство меньшевиков и эсеров.

Появление в редакции Урицкого не очень обрадовало Бонч-Бруевича. Как-никак, а опять не большевик. Однако уже после первого знакомства, после первых бесед с ним понял, что опасения напрасны. Сразу же энергично взявшись за работу в редакции газеты, Моисей Соломонович как-то непроизвольно, без специального назначения стал исполнять обязанности заместителя главного редактора, поддерживая линию большевиков, остро критикуя соглашательскую и оборонческую политику меньшевиков.

Близкое общение с Бонч-Бруевичем было для Урицкого отличной школой большевизма. Для него стала ясной общая социально-политическая установка меньшевиков: социалистическая революция якобы возможна только через много лет после буржуазно-демократической революции, после длительной полосы капиталистического развития страны. Отсюда и соглашательство меньшевиков с буржуазными партиями, их отношение к Временному буржуазному правительству. Моисей Соломонович никогда не был «оборонцем», никогда, ни в своих статьях, ни в выступлениях, не поддерживал ратовавших за «войну до победы» и всегда считал главной целью социал-демократов пролетарскую революцию. Что же касается объединения всех социал-демократов в единую партию, что ранее казалось ему целесообразным, то нельзя не согласиться, подумал он, с решением собрания Петербургского Комитета РСДРП (большевиков), состоявшегося через неделю после возвращения его на родину. С этим решением познакомила Урицкого Елена Дмитриевна Стасова: «Петербургский Комитет считает возможным и желательным объединение с организациями меньшевиков, которые признают решения Циммервальда и Кинталя[3]3
  Международные социалистические конференции в Циммервальде (август 1915 года) и в Кинтале (апрель 1916 года), принявшие документы антивоенного характера.


[Закрыть] и необходимость, как и неизбежность, революционной борьбы пролетариата в настоящий момент не только за политическую, но и за экономическую часть программы-минимум РСДРП».

Задумался Моисей Соломонович и над словами одного товарища, сказавшего о нем, что «его пребывание в группе меньшевиков – недоразумение».

Сильное впечатление произвели на Урицкого «Письма из далека» Ленина. Два из пяти привезла в Петроград Александра Михайловна Коллонтай и передала их для печати в редакцию «Правды». Ленин предупреждал, что «первая революция, порожденная всемирной империалистской войной, разразилась. Эта первая революция, наверное, не будет последней». Разве не эти же мысли высказывал и сам Урицкий за границей? В письме Ленина давалась характеристика Временному правительству: оно «не может дать народу ни мира, ни хлеба, ни свободы». Разве не так же думает и Урицкий? В этом же письме Владимир Ильич отмечал, что наряду с Временным правительством в революции родилось главное – неофициальное рабочее правительство в лице Советов. Ленин призывал к укреплению, расширению, развитию роли и значения Совета рабочих депутатов. Это было программой действий, программой, с которой теперь ежедневно выступает на страницах печати и Моисей Соломонович Урицкий.

Не прошло и двух недель с момента возвращения Урицкого в Петроград, а у него было ощущение, что другой жизнью он никогда и не жил. Последние дни марта, яркое весеннее солнце сгоняло темный снег с улиц Петрограда; казалось, что и сама природа принимает участие в революции, поднимает настроение, придает смелость и решительность действиям, рождает надежду на близкую победу. Дни Моисея Соломоновича были заполнены до предела: митинги, заседания, беседы, споры, а ночью редактирование статей, корректура. Он почти не бывает в своей комнате на Васильевском острове, в которой поселился по рекомендации Стасовой. Почти круглые сутки в Таврическом дворце. Сегодня там военные, идут митинги войсковых частей. Выступают эсеры, кадеты, меньшевики. Урицкий прислушивается. «Война до победы Антанты!» – лейтмотив их речей. Как-то странно Урицкому видеть генералов с красными бантами на френчах. Они довольно улыбаются, приветствуя призывы оборонцев. Но в зале находятся и окопные солдаты. Они-то знают цену солдатской крови и яростно поддерживают большевистских ораторов. «Долой войну!», «Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов!», «Землю – крестьянам, фабрика – рабочим!» – кричат они. А под окнами дворца толпа солдаток: «Верните наших мужей из окопов, хлеба – детям!»

23 марта 1917 года здание Таврического дворца опустело, все депутаты Совета вышли на улицы города, чтобы проводить в последний путь погибших в дни Февральской революции.

Урицкий шагает вместе с членами редакции «Известий». Толпа демонстрантов как-то незаметно оттерла Моисея Соломоновича от редакторской группы, и он оказался среди рабочих и солдат. В пути возникают импровизированные митинги. Охваченный общим порывом, Урицкий поднимается на самодельную трибуну:

– Не просить, а требовать от правительства прекратить войну, ввести рабочий контроль на фабриках и заводах, установить восьмичасовой рабочий день, покончить с голодом, отобрать у помещиков землю!

Кто-то мягко положил на плечо Урицкого руку. Разгоряченный выступлением, он не сразу узнал закутанную в теплый платок Стасову. С ней Галина Флаксерман.

– Слушали вас, Моисей Соломонович, слушали, – улыбается Стасова. – Думаю, что вам пора к нам в «Правду». Да и Бонч горой стоит за вас.

– Мой брат Юра Флаксерман, – представила Галина Константиновна шедшего рядом молодого человека. – Приехал из Нижнего, мечтает о журналистской работе.

– Ну что ж, дело хорошее, – пожал крепкую руку молодого человека Урицкий. – Вот уйду в «Правду», – пошутил он, – займете мое место в «Известиях».

– Ну, куда мне до вас, – густо покраснел Юра.

Судьба в дальнейшем свяжет их в работе, молодой журналист станет «тенью» опытного революционного журналиста Урицкого.

Вот и Марсово поле. Земля приняла навечно своих сынов. Люди запели «Интернационал». Пела тысячи друзой погибших. Песня гремела над Марсовым полем, над притихшим Петроградом. Играл духовой оркестр кронштадтских моряков. Единственный в Петрограде оркестр, который играл «Интернационал», правда, пока еще по нотам.

Утром 24 марта 1917 года вышел очередной номер «Известий» с отчетом Урицкого о похоронах героев революции.

В этот же день в буржуазных газетах было напечатано заявление министра иностранных дел Временного правительства о задачах России в войне. Заявление, которое несло в себе открытый вызов революционным массам. Игнорируя манифест Совета, обращенный к народам мира, Милюков даже не упомянул о свершившейся революции. Он провозгласил целью войны захват русскими войсками Константинополя и проливов.

Заявление Милюкова бурно обсуждалось в Таврическом дворце во фракциях депутатов Совета.

Большевики, которые знали не понаслышке, каким тяжелым бременем лежит империалистическая война на плечах рабочих и крестьян, после выступления Милюкова недвусмысленно заявили:

– Ни Константинополь, ни Дарданеллы рабочему классу не нужны. Война должна быть немедленно закончена без аннексии и контрибуций$7

А меньшевистско-эсеровское руководство Петросовета встало на путь поддержки буржуазии. Оно пыталось доказать, что война перестала быть империалистической, поскольку самодержавие уничтожено, и поэтому должна продолжаться.

С 29 марта по 3 апреля состоялось созванное по инициативе Исполкома Петроградского Совета совещание Советов, возникших в течение марта по всей стране.

– Ну, Юра, вот тебе первое серьезное журналистское задание, – сказал Урицкий Юрию Флаксерману. – Будем готовить отчеты для «Известий», нужно побывать во всех фракциях и сказать в отчетах самое главное.

Молодой журналист принялся за дело.

На объединенном заседании фракций, когда пришли делегаты-большевики и Чхеидзе предоставил слово для доклада Ленину, к Юрию Флаксермаиу быстро подошел Урицкий и сказал:

– Вы будете секретарствовать на этом совещании. Вот вам бумага, постарайтесь подробней и точней записать речь Ленина. Это очень важно.

Моисей Соломонович усадил Флаксермана на специальное место, предназначенное для секретарей.

Ленин поднялся на трибуну с тезисами, заппсапиыми на небольших листках из школьной тетради. Многие в зале впервые увидели Ленина – невысокий, коренастый человек с огромным лбом. Рыжеватые волосы, бородка клинышком, подстриженные «щеточкой» усы. Очень внимательные, охватывающие сразу весь зал глаза.

Ленин говорил стремительно, четко выговаривал каждое слово. Юра должен был все тщательно записывать, но неожиданно ото оказалось очень трудным делом: оратор поглощал внимание. Его речь захватила сразу и уже не отпускала. Надеясь на память, Юра быстро записывал первые буквы слов, полуслова.

Ленин читал по пунктам свои тезисы и последовательно их комментировал. Они, как лозупги, краткие, ясные.

– Война и при капиталистическом Временном правительстве остается грабительской, империалистской войной, – говорил Ленин, – поэтому недопустимы ни малейшие уступки «революционному оборончеству»… Никакой поддержки Временному правительству!

«Вот как можно в нескольких словах изложить свою точку зрения сразу по двум вопросам – и о войне, и о Временном правительстве», – думал Урицкий, а Владимир Ильич продолжал говорить о том, что фактически власть сейчас принадлежит Советам. Однако их меныпе-вистско-эсеровское, мелкобуржуазное руководство добровольно передало власть буржуазии. Партия большевиков должна вывести массы рабочих и крестьян из-под влияния мелкобуржуазных партий. Для этого необходимо разъяснить массам их ошибки, показывать на жизненном опыте, кто их обманывает. Наши ближайшие задачи, – подчеркнул Ленин, – не свержение Временного правительства, а политическое воспитание масс, завоевание большинства в Советах. Это и есть мирный путь развития революции.

Кто-то тихо окликнул Урицкого. Он отмахнулся. Нельзя пропустить ни одного слова, нужно слушать, слушать, слушать. Какая грандиозная задача! Вчера на Финляндском вокзале Владимир Ильич провозгласил: «Да здравствует социалистическая революция!»

В зале тишина. Все напряженно, так же, как Урицкий, слушают. Но вот Ленин перешел к вопросу о выработке новой программы и изменению названия партии.

– …Предлагаю переменить название партии, назвать Коммунистической партией. Название «коммунистическая» народ поймет. Большинство официальных социал-демократов изменили, предали социализм…

– Правильно!

– Клевета!

– Да здравствует социалистическая революция!

Урицкий не спускал глаз с Ленина. Владимир Ильич стоял молча, спокойный, уверенный в своей правоте. Вся его фигура излучала силу.

А зал бушевал. Казалось, что стены Таврического дворца не выдержат такого накала страстей. И, пожалуй, только сейчас для Урицкого стало совершенно очевидно: никакого объединения большевиков с меньшевиками быть не может. И свое место он видел там, где правда, так-ясно и точно изложенная Лениным, сказанная такими простыми, понятными словами. А в глубине души жил стыд: как же ты сам раньше-то не додумался?

Меньшевистскую позицию защищали Церетели и Мешковский. После них со страстной речью выступила Александра Коллонтай. Она поддерживала тезисы Ленина. Но этого уже не требовалось. Все слова, сказанные после Ленина, казались мельче, мысли менее важными, менее значительными, хотя в протоколе Юрия Флаксермана тезисы Владимира Ильича напоминали стенограмму, а последующие выступления были записаны почти дословно.

На следующее утро Юра, разыскав Урицкого, попросил отдать ему протокол и предоставить стенографистку или машинистку, чтобы расшифровать речь Ленина.

– Что вы, я вам не отдам. Вы не представляете, какая это ценность, – сказал Урицкий.

Как опытный революционер, он отлично понимал, что теперь Апрельские тезисы, провозглашенные Лениным, вызовут живую и острую реакцию всех слоев общества, привлекут внимание всех партий и прессы. Нужно постараться как можно скорее опубликовать их в «Известиях», изложив с максимальной точностью, чтобы не дать возможности противникам извратить, переиначить сказанное. Поэтому он сам занялся подробной расшифровкой записей, порой, действительно, напоминающих стенограмму.

На другой день после выступления Ленина в Таврическом дворце Бонч-Бруевич опубликовал в «Известиях» статью о торжественной встрече вождя на Финляндском вокзале. Как и следовало ожидать, на автора набросились меньшевистско-эсеровские лидеры Исполкома Петросовета.

– Необходима реформа «Известий», – шумели они, – этот влиятельный орган служит только расшатыванию наших позиций.

Воспользовавшись конфликтом редакторского меньшевистского состава с Бонч-Бруевичем, меньшевики вынесли на заседание Исполкома Совета вопрос об «Известиях». На этом же заседании была создана комиссия по реорганизации «Известий».

Возмущенный выпадами меньшевиков против Ленина, Бонч-Бруевич даже хотел выйти из состава редакции, но Владимир Ильич запротестовал:

– Ни в коем случае но уходите сами. Нам важно использовать возможность публикации в «Известиях» своих статей и резолюций. И мы должны ее использовать.

Несмотря на огромное значение для революции Апрельских тезисов, опубликовать их в «Известиях» Урицкому так и не удалось. Однако в номере от 5 апреля было опубликовано сообщение Ленина «Как мы доехали» – об обстоятельствах проезда через Германию группы политических эмигрантов, возвращающихся из Швейцарии в Россию, сделанное им на заседании Исполнительного комитета Петросовета.

Ох как извратили этот материал буржуазные газеты! С какой злобой и изобретательностью!

Бонч-Бруевич боролся. Он выступал на Исполкоме Петросовета о прекращении травли Ленина. Но чего стоят самые пламенные и правдивые слова, если их не хотят слушать?! Единственно, что ему удалось, это опубликовать 17 апреля в «Известиях» подготовленную вместе с Урицким передовую статью «Чего они хотят?». В этой статье были разоблачены планы реакции относительно Ленина. Статья призывала обуздать тех, кто хотел применить «насилие к человеку, всю жизнь свою отдавшему на служение рабочему классу, на служение всем угнетенным и обездоленным».

Естественно, что после этой статьи обстановка в редакции накалилась до предела. У Моисея Соломоновича Урицкого состоялся серьезный разговор с Чхеидзе и Даном, рассчитывающими найти в нем союзника в борьбе с большевиками. Но Урицкий, со свойственным ему спокойствием, выслушал их и поднялся со стула:

– Простите, но я целиком и полностью согласен с Бонч-Бруевичем. С вами мне не по пути. С сегодняшнего дня я себя сотрудником «Известий» не считаю.

Бонч-Бруевич еще какое-то время, пока это было возможно, оставался в составе редакции, но в середине мая сдал мандат члена редакции и сосредоточил свои журналистские силы в большевистской газете «Правда».

А Моисей Соломонович Урицкий стал одним из редакторов журнала межрайонцев «Вперед».

Выступления Владимира Ильича Ленина на заседаниях Исполкома Петроградского Совета, длительные беседы с Бонч-Бруевичем, Стасовой и другими большевиками, с которыми он теперь постоянно общался, окончательно убедили, что в период двоевластия, образовавшегося в результате Февральской революции, правда на стороне большевиков.

И вот 14 апреля 1917 года Урицкий принял участие в Петроградской общегородской конференции РСДРП (б), на которой с большим докладом выступил Ленин.

В решениях конференции указывалось, что нигде нет сейчас такой свободы, таких революционно-массовых организаций, как в России, и «поэтому нигде в мире не может быть совершен так легко и так мирно переход всей государственной власти в руки действительного большинства народа, т. е. рабочих и беднейших крестьян».

5 мая 1917 года, когда белая петроградская ночь не пускала даже сумерки в квартиру Урицкого на Васильевском острове, в дверь гулко постучали. Моисей Соломонович никого не ожидал, а каждый стук в дверь привычно вызывал ощущение опасности. Инстинктивно спрятав под подушку очередную статью, он подошел к двери.

– Что, брат, загордился, старых друзей не впускаешь, – раздался на лестничной площадке хорошо знакомый голос. Неужели Чудновский?

Урицкий широко распахнул дверь. Перед ним стоял элегантный молодой человек в сером отлично сшитом костюме с золотистым модным галстуком. Тщательно выбритое лицо загорело. Энергичным, привычным движением он отбросил со лба непокорные, густые волосы.

– К тебе первому, не считая старых друзей, у которых остановился, – после приветствия сказал Чудновский. – Хочу разобраться в обстановке. Да и по настоящему делу руки истосковались: последнюю статью в Нью-Йорке сдал более двух месяцев назад.

– Ну, насчет работы не беспокойся. Завтра же пойдем в редакцию «Правды», а затем станешь на учет в нашей организации. Ты ведь межрайонец?

– Да. Но ведь давно пора объединиться с большевиками!

– Да, к этому все идет. Но расскажи, как ты? Мы с тобой сколько не виделись, с Копенгагена? Уже больше года…

– Да что там вспоминать давно прошедшее. Ведь я вчера увидел наше «завтра», – горячо заговорил Чудновский, присаживаясь на единственную в комнате годную для сидения мебель – односпальную кровать. – Я вчера прочел Апрельские тезисы Ленина. Ты только вдумайся! «Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции… ко второму ее этапу… Это своеобразие требует от нас умения приспособиться к особым условиям партийной работы в среде неслыханно широких, только что проснувшихся к политической жизни, масс пролетариата». Пролетариата! Разве мы и там, за рубежом, не боролись за пролетарскую революцию?

Моисея Соломоновича всегда радовала горячность друга, его пылкое отношение к революции. И сейчас, глядя на раскрасневшееся лицо, на горящие глаза, он радовался возвращению Григория на родину в эти горячие дни.

– А знаешь, мне сейчас в голову пришла отличная мысль. Ты собственными глазами видел Америку, познакомился и с рабочим классом, и с капиталистами, почему бы тебе не рассказать об этом нашим рабочим?

– Задача непростая, но ты прав, жизнь рабочих в Америке стоит того, чтобы о ней рассказать. Но сумею ли, чтобы нашим рабочим понятно было…

– Уверен, что сумеешь.

Раннее майское солнце уже заглядывало в окно Урицкого, когда друзья стали прощаться.

По совету друга Чудновский подготовил доклад на тему «Америка и война». В нем разоблачалась подлинная сущность американской «демократии». Урицкий оказался прав: лекции Чудповского, проходившие в цирке «Модерн» на Каменноостровском проспекте, с жадностью прослушивались рабочими, студентами, солдатами и матросами. Живое слово юного революционера, объехавшего многие страны капиталистического мира, находило горячий отклик в массах.

Моисей Соломонович и сам выбрал время послушать друга в рабочем клубе на Выборгской стороне.

– Ну, брат, вот ты и научился разговаривать по-настоящему с рабочей аудиторией, – похвалил он Григория.

С появлением в Петрограде Чудновского в межрайонке стали громче звучать призывы к объединению с РСДРП (б). Антонов-Овсеенко и Володарский, не ожидая формального объединения, вступили в партию большевиков. Вопрос объединения неоднократно обсуждался и на собраниях Петроградского Комитета большевиков и Центрального Комитета. Однако условия, выдвинутые межрайонцами, приняты не были. В них звучал сепаратизм – своя тактика по отношению к Временному правительству, стремление издавать свой, обособленный, журнал «Вперед».

Урицкий давно понимал, что в меньшевистской партии царит организационный и идейный разброд, она разваливалась на ряд политических течений, не имела даже своего центрального комитета. Организационный Комитет, созданный в 1912 году на августовской конференции, еще как-то функционировал. Урицкий еще числился членом этого комитета, но в его заседаниях участия не принимал ни в эмиграции, ни в Петрограде. Еще в 1913 году он определился как межрайонец и только наблюдал расслоение меньшевиков. На правом фланге их стояла оборонческая группа «Единство» во главе с Плехановым. Группа формально не входила в меньшевистскую партию.

Их правый фланг возглавлял Потресов. По политическим взглядам они мало чем отличались от плехановской, такие же «оборонцы».

Центр – основное течение меньшевизма возглавляли Дай, Чхеидзе и Церетели. После Февральской революции они чувствовали себя «на коне», захватив лидерство в Петроградском Совете. Однако и их идейные позиции можно было охарактеризовать, как «революционное оборончество».

Уходя из «Известий», Бонч-Бруевич справедливо говорил Урицкому:

– Нет разницы между открытыми оборонцами и теми, кто прикрывает свое оборончество «революционной» фразой.

Немного в стороне (левое крыло) стояла группа Мартова, называвшая себя меньшевиками-интернационалистами. Интернационализм этот был весьма относительным. Выступая против войны, они не могли указать путь к миру, так как не связывали его с уничтожением капитализма и завоеванием власти пролетариатом.

А в то же время большевики разработали конкретную программу борьбы за перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, о чем говорилось на Седьмой (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (б), за ходом которой Урицкий внимательно следил.

В начале мая Урицкий получил два приглашения: на меньшевистскую конференцию и конференцию межрайонной организации. Сначала он пошел на конференцию меньшевиков. Выступления, выступления, выступления… Одобрение линии «революционного оборончества, одобрение вступления лидеров меньшевиков во временное коалиционное правительство». Как это все далеко от Урицкого. Он отказывается участвовать в выборах руководящего центра меньшевистской партии и выходит из состава Организационного комитета.

Другое дело – конференция межрайонцев. Совместно с Чудновским и Мануильским Урицкому удалось настоять на принятии решения о согласии по всем основным вопросам с линией большевистской партии.

10 мая на конференции межрайонцов выступил Владимир Ильич Ленин. Через несколько дней в статье «К вопросу об объединении интернационалистов» Ленин написал, что большинство ЦК нашей партии считает «чрезвычайно желательным объединение с межрайонцами», причем это «объединение желательно немедленно».

«Политические резолюции межрайонцев, – отметил Ленин, – в основном взяли правильную линию разрыва с оборонцами».

Тогда же Владимир Ильич выдвинул и конкретный план объединения этой организации с большевиками.