Текст книги "Свидетель канона (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

Я попробовал кивнуть, но уже оказалось и нечем – весь вышел.

Дед прищурился на тающие остатки меня, хмыкнул без удивления:

– Не разбрасывайся на побочные ветки, если хочешь хоть когда-нибудь проснуться. Да, там приятно себя великим ощущать, но, прости мне очевидное, ты же не во всякой ветке существовать можешь. Ты – линкор "Советский союз".

* * *

– … Линкор «Советский Союз», мы наконец-то его установили.

– А? – Конго повернулась к вошедшей. – Сестра, что там с Макие?

Хиэй запнулась на полуслове, но переключилась быстрее, чем смог бы заметить человек.

– Операция прошла успешно. Маки-тян осваивается в новом корпусе.

– А что Киришима и Харуна?

Хиэй не напомнила, что флагман вполне способна и сама запросить сводку по текущему состоянию. Поправила каштановые волосы, подвинула тем самым жестом очки – потому, что Конго ждала от сестры именно этой вот заминки, а не механической четкости доклада.

С некоторых пор Конго искала в кораблях Тумана приметы живого. Не вполне правильного, не идеально-ровного, но зато живого. И уж в этом сестра Хиэй понимала ее хорошо.

– Киришима и Харуна выглядят очень… Забавно. Мы покамест не очень умеем о ком-либо заботиться. А тут… Чувствую, скоро Маки-тян попробует от них сбежать.

Конго хмыкнула, но продолжать не стала.

– Хорошо. Так с чем ты ворвалась ко мне? Настолько секретно, что не доверила сети?

Хиэй мигом растеряла наигранную мягкость:

– В сети шторм. И мы установили его источник, если не причину. Конечно, я не доверяю сети важную информацию. Уж если искажается квантовая ткань, что с реальностью происходит, боюсь представить.

Конго махнула рукой:

– Что и всегда. Каждый думает, что именно в его время происходят самые-самые испытания и самые-самые события.

– Не скажи, сестра. Время сейчас опасное. Пошутишь так смеха ради, а назавтра узнаешь, что об этом, оказывается, целая книга написана. А то и не одна.

Хиэй протянула сестре кристалл памяти и, пока Конго проникалась монументальным сводным отчетом физиков, подошла к панорамному окну.

Белой монетой поворачивалась Луна – медленно-медленно, заметно не для человеческих чувств, только для корабля Тумана. Чуть подальше светились бортовые огни Седьмой Эскадры. Сперва она именовалась патрульной, но, по живости характера, легкие крейсера "семерки" совались во все сколько-нибудь интересные места Солнечной Системы, так что какой уж тут патруль. И тебе разведка, и тебе спасатели, и тебе монтажники… Мастерицы на все манипуляторы, Шива Тысячерукий позавидует. Сейчас видны "Кент", "Кливленд", "Норфолк". Прочие чуть подальше. Например, "Астория" и "Квинси" возле Юпитера. В этот поиск "Хелен" с ними не пошла, не отпустила Айова своего верного секретаря. Сказала: вот на замену вам новичок отличный, сами потом благодарить придете.

Так что завтра в Седьмой Эскадре пополнение. Стажер.

– Что страшней, чем форс-мажор? В экипаж пришел стажер, – Хиэй заулыбалась, напевая в нос. – Ну, а что страшнее даже? Осакабе в экипаже…

Конго дочитала отчет и прошлась по собственной рубке вперед-назад.

– Итак, возмущения, наконец-то, локализованы. По форме, спектру вероятностей и другим признакам, источник возмущения – линкор "Советский Союз". В сети мы его… Допустим, что видим. Хоть и опасаемся приближаться. Хиэй, вы прототип нашли?

– Да, у людей имеются чертежи и даже модель.

– Что же он такое и чем отличается, к примеру, от "Айовы", "Мичигана", той же "Ямато"?

Хиэй развернула голограмму:

– Вот, гляди. Как по мне, их серия…

– Серия?

– Ну да, это же Советский Союз. Там все закладывали сразу на серию. Запланировали полтора десятка кораблей: "Советский Союз", "Советская Россия", "Советская Украина", "Советская Белоруссия" и так далее, вплоть до "Советской Монголии". Но успели только начать.

– Продвинулись достаточно далеко, чтобы получился корабль Тумана. Но недостаточно далеко, чтобы его аватара получилась как у нас. Недо-линкор и недо-аватар…

Хиэй повертела головой, красиво разбросав прическу, и Конго не утерпела, сделала десяток снимков. Если не можешь предотвратить фанатизм – возглавь.

Сестра же нахмурилась.

– Нет, Конго. Ровно наоборот. У него все немного чересчур. Опыта старых "линкорных" стран, типа той же Италии, Англии, Японии, Франции, проектировщики Союза не имели. А руководство СССР мечтало о больших кораблях. Очень больших! Никто не сдерживал фантазию конструкторов. Так что кораблик получился избыточно вычурный. Десять разных толщин бронеплит, очень заковыристый корпус, хотя и великолепная противоторпедная защита. Стоило сделать его попроще. Тогда его, вполне возможно, даже успели бы достроить.

– Твое мнение: какой он противник?

Хиэй замолчала на долгие двенадцать тысяч микросекунд.

– Не настолько сильный, насколько сложный. Непредсказуемый. Их готовили к бою в меньшинстве. Тяжелые крейсера той же программы вообще готовились к роли одиночных рейдеров, без опоры на товарищей по эскадре. А это значит больше изворотливость и сволочизм, нежели прямая сила. Я вот не знаю, один ли у него аватар, и одно ли у него ядро. У нашего супера, у "Ямато", как известно, не менее двух ядер и не менее двух аватар. Скоро и у тебя…

– Поневоле, – Конго вздохнула. – Часть моих дел на Орбите, часть на поверхности. Человек разорваться не может, мы же превосходим его и в этом. Лишний повод к зависти…

– Конго… Скажи прямо: ты уйдешь?

Теперь замолчала Конго.

В панорамном стекле молча сияли немигающие звезды. Темнела ночная сторона Земли: где Земля, там подсознательно низ. Луна поодаль, белая, четкая, с отлично прорисованными кратерами.

– Ты Саберхагена читала, "Берсеркер"?

Хиэй кивнула:

– Я много космофантастики прочла. И уж про корабли с враждебным человеку разумом помню. Мы сами-то кто изначально? Именно корабли, именно враждебный человеку разум. Остальное – тонкая пленка цивилизованности сверху.

– Я бы не хотела превращаться… Возвращаться… В старую ненависть. – Конго пропустила знаменитые белые волосы сквозь пальцы. – Но на Земле скоро сделается тесно даже людям. Ведь это их ученый, Циолковский, давным-давно сказал: "Нельзя вечно жить в колыбели". Я завидую Симакадзе.

Хиэй от неожиданности выронила расческу, опомнилась и нечеловечески-точным движением поймала ее в двух ладонях от палубы.

За стеклом огоньки Седьмой Эскадры начали сложный танец-перестроение.

– У Симакадзе все просто. Цели определены, задачи поставлены. Что неясно – флагман расскажет. На то и флагман. А пока что можно поездить верхом на Корнете, он только порадуется.

– Ей тоже не прожить вечность маленькой, – Хиэй убрала расческу и погасила голограмму не нужного "Советского Союза".

– Да, но сколько-то… В наших масштабах тысяча лет не срок, а люди за это время…

– Сестра… – Хиэй осторожно прикоснулась к лиловому шелку, потом просто обняла Конго за плечи:

– Мы с тобой в любом случае.

– Даже когда я не права?

– Настоящий друг с тобой, когда ты не прав. Когда ты прав, каждый пойдет с тобой.

– Тогда вызывай людей на совещание… Скажем, послезавтра.

– Да, Конго, я сделаю. А ты помнишь мою просьбу?

– Конечно. Я спросила это у Виктора. Комиссар ответил…

Конго провела ребром ладони горизонтально и сказала четко, раздельно:

– Тогда общий фон создавали люди живущие по принципу: "Если мы работаем, то у нас все хорошо". Сегодня же позиция: "Если я работаю, то у меня все хорошо".

Конго подчеркнула сказанное обратным ходом ладони:

– Тогда "мы", а сейчас "я". В этом разница, а не в холодильниках и телевизорах на душу населения.

– А как это сформулировать наукообразно, чтобы людям на совещании повнушительнее довести?

– Наукообразно? Хм… Социальная структура нынешнего мира – семья из одного человека, максимум двух. И то, даже такие наносемьи усыхают и скоро исчезнут совсем. А потом сразу государство, никаких промежуточных форм. Ни родов, ни цехов, ни гильдий, ни профсоюзов, ни даже мафии. Атомизация общества не лечится указами. Конечно, три войны "проклятого поколения" ощутимо притормозили распад. Но не потому, что люди взялись за ум и сбились в стаи.

Замолчав, Конго отвернулась от звезд и опустила посеребренные луной руки. Продолжила не сразу.

– Все проще. Одиночки просто перемерли. Учитывая, что они составляли заметную, статистически значимую, часть населения планеты, на два-три поколения проблема отодвинулась. Но я ведь говорила: что нам два-три поколения? Если мы не хотим хоронить любимых уже завтра, сегодня нужно задуматься о скучных неприятных вещах.

– Конго… А если бы не войны, людей бы выжило больше?

– Не факт. Говоря, опять же, наукообразно: "Высокий уровень жизни приводит к падению рождаемости". Комиссар показывал мне знаменитый прогноз Менделеева, на который все так любят ссылаться. А там про миллиардный Китай вообще ни слова. Думали, что четыреста миллионов для китайцев предел. Первые в том прогнозе шли С.А.С.Ш, вторая Российская Империя, третья Британская Империя, и у бриттов даже вместе с Индией – как у всех, примерно миллионов шестьсот, плюс-минус. Вот чего ждали. Вот какая точность прогнозирования.

Хиэй посмотрела вниз, на погруженную во тьму Землю.

– А… Комиссар… С тобой?

– Прости, сестра, – Конго погладила ее по запястью, – но вот это лично мое. Даже тебе я не скажу.

– Извини.

– Все нормально. Так проследи за Макие, хорошо?

– Да. Я сделаю.

Хиэй вышла.

Конго подумала, еще раз перечитала отчет физиков.

Затем сформировала запрос и бросила его в сеть – прямо в тот самый узел-источник возмущения.

Прогулялась по рубке, рассеяно помахала рукой улетающей Седьмой Эскадре. Послала несколько технических сообщений только что выведенным людским спутникам.

От источника возмущения Конго не дождалась ничего. Ни ответа, ни смены ритма или там частоты. Вообще никакой реакции.

Тогда Конго, обратившись к службе РЭБ, по составленным там правилам сгенерировала две тысячи сорок восемь ботов, чтобы те повторяли запрос в течение суток и отслеживали реакцию.

Реакция пришла намного раньше: первая тысяча ботов захлебнулась отзеркаленными запросами через восемь секунд, а оставшиеся, спешно меняющие алгоритмы распознавания, все равно потухли через полтора часа под равномерным, плотным потоком собственных отзеркаленных пакетов.

– Чего и следовало ожидать, – а вот улыбка Конго не изменилась; мало кто хотел бы увидеть ее такую повторно. – На вызовы не отвечает, но колбасу жрет.

* * *

– Хватит жрать!

– Угхмщ…

– Как в тебя лезет столько!

– Углопкл!

– Пенсакола, еб твою мать и богиню твою, куда ты жрешь?

– Угрщм-чвяк.

– Неудивительно, что люди только и показывают в кино, как мы тортики с чаем плющим!

– Вижу, Такао, ты многому от людей научилась.

– Не жалуюсь.

– Но я обставила даже тебя! Дай сюда! – Пенсакола уверенно подтащила блюдо с половинкой индейки.

– Да елки ж!

– Такао, ей в самом деле надо есть. За троих.

Такао фыркнула и задрала носик. Доктор обнял ее за плечи:

– Между прочим, от зависти портится цвет лица.

– Между прочим, пофиг!

Тогда доктор попытался сменить предмет беседы, и сделал это с чисто мужской неуклюжестью:

– А имена уже выбрали?

– Мальчика – Вильям, в честь прадеда, – Джеймс отложил вилку, вытер губы салфеткой. Салфетку же вынул из-за воротника и убрал. – А девочку – Акаги.

– Владилена не обиделась?

– Мы это разыграли в нарды, – хихикнула Рицко. – А нарды это вам не Академия Генштаба, в нардах думать надо.

Пенсакола засмеялась первой. Рицко Акаги фыркнула и не очень умело изобразила смущение. Дождавшись, пока все отсмеются, прибавила:

– Но следующую девочку называет она.

– Ладно, – повертев блюдо, Пенсакола все же не стала ничего резать. – Наелась. Пока что. А как вам, кстати?

– Хорошо, – уверенно сказал доктор. – Готовишь ты в самом деле хорошо. Но эта твоя смелость…

– Доктор, но в биологии Пенсакола кое-что понимает, согласитесь.

Доктор кивнул, Такао же проворчала:

– Вот и пусть возвращает планктон в море. А не ставит на себе такие эскперименты.

– Такао…

– Да, Рицко-сама?

– От зависти портится цвет лица. Честно-честно.

– Док, но это же не игрушки.

– Для людей тоже… – доктор вздохнул и протер лицо салфеткой. – Перейдем на воздух, что ли?

Оставив уборку роботам, вышли на громадную полетную палубу. Собирались у Рицко Акаги, а она выбрала форму именно авианосца. Не "корабля штурма и подавления", как у оригинальных русалок, а именно полукилометрового острова для самолетов.

На правом траверзе покачивался корпус "Такао".

Пенсаколе корпуса не полагалось еще лет сорок. Да и потом дело подлежало только пересмотру. Очень уж ярко выступила Пенсакола в образе Ото-химэ, японской морской владычицы. Очень уж заковыристую экосистему породила. Мелкие глубинные самособирались из "взвеси" – того же наноматериала, что классические корабли Тумана, только самую чуточку умнее. Мелкие глубинные дорастали до Старших, те до Высших. Всем этим повелевали принцессы-химэ, подчинение которым Пенсакола, слава в вышних богу, догадалась прошить каждому глубиннику в подкорку жестко. Иначе обуздать хаос не вышло бы даже у нее.

И без того слабое подобие порядка удалось восстановить лишь в Тихом Океане. Обитатели Индийского уже смотрели на договор с Береговыми косо, а в Атлантике и вовсе не прекращалась война всех со всеми.

Впрочем, Пенсакола до сих пор считала, что еще слабо воздала людям за убитого парня. А что теперь биоценоз худо-бедно приходится реставрировать с нуля… Ну, знавала планета времена и похуже. От вендской фауны, к примеру, остались только слепки в глиняных пластах.

Поскольку корпуса Пенсаколе не полагалось, по решению суда, еще двести лет, (сорок – это до права подать апелляцию) а живость характера истинного легкого крейсера требовала выхода, Пенсакола увлеклась игрой в семью. Она с искренним удовольствием ездила к родителям Джеймса куда-то в Алабамскую то ли Оклахомскую глубинку, научилась превосходно, на зависть всему Туману, готовить индейку и яблочный пирог: "Я – американский корабль, или где?" Один раз пришла и проголосовала на выборах президента, обвалив самим этим фактом три редакции газет, с десяток аналитических сайтов и новостной канал.

Ну и вот, апофеоз. Двойня. И весь Туман, прыгающий вокруг кто с интересом, кто с ужасом, кто с опасливым восхищением. Стоит ли Туману копировать людей в способе размножения? И что это получился в итоге, корабль-оборотень, как в школах канмусу – кансенен? Пенсакола идиотка отбитая или эпическая героиня, икона биологии, ставящая опыты на себе, как достойно ученицы великой Рицко Акаги?

Кстати, Акаги ради шутки явилась на конференцию в Бали со включенной голографической короной, но более так не шутила. Очень уж истово народ кинулся простираться перед ней ниц.

Еще, чего доброго, возведут на царство – и управляй ими!

Нет уж, лучше заняться привычным и любимым делом – распутыванием загадок живой и полуживой природы.

На палубе переливалась красками объемная карта Тихого Океана – размером почти триста метров на сто. Вот в краски, в развертываемые тут же схемы, погрузились Пенсакола и Рицко. Джеймс и доктор чуть поодаль беседовали о великих тайнах мироздания: кто возьмет кубок в этом году, и почем нынче рубль к боливару, и удастся ли Биллу Гейтсу хотя бы с пятого раза выдать нормальную операционную систему, или все же придется нанимать стотыщпятьсот "красноглазых" для очередного форка пингвина, потому что с электроникой нынче не так здорово, как мечталось фантастам лет сорок назад, и четыре гигабайта памяти так вот запросто из карманцев не вынешь…

Такао стояла у борта, пустив по ветру синие волосы, улыбалась в голубое небо. Наконец-то она уже не специалист по людям, наконец-то к ней перестали бегать со всеми-всеми-всеми вопросами.

Теперь она специалист по человеку. Одному человеку.

– О чем размышляешь?

Как подобралась Балалайка, никто не успел заметить; впрочем, обычное дело. Только что никого и ничего – это в смысле для корабля Тумана никого и ничего, во всех диапазонах и на гравирадаре в том числе. А потом раз! И на борту аватара Балалайки, а корпус ее – изящная вишневого цвета яхта – качается чуть поодаль. В ту, последнюю, войну, где прославилась Ото-химэ, в смысле, которая Пенсакола, сама Балалайка немало помоталась по враждебному океану одиночкой: то с разведкой, то с тайной дипломатией. Поневоле выучилась прятаться чуть ли не в брюхе кракена.

И вот апофеоз. Подойти незаметно для авианосца и тяжелого крейсера. Ладно, Рицко увлеклась, но и у Такао ни один сенсор не дрогнул.

– Ни о чем, – Такао лучезарно улыбнулась. – Раз в полгода выдался момент, когда можно не размышлять ни о чем. А как у вас дела?

– Собрала данные с Южной котловины, на запад хочу подрядить своих мальдивских друзей, благо, у них тоже все наладилось.

– О, к слову о ваших друзьях. Реви, Рок, Бенни… Помните, Датч забирал с Перекрестка двух совсем уже мелких туманников. В форме корабельного кота и Шарнхорста, кажется?

– Помню. Кот в норме. Бенни, правда постарел…

* * *

Бенни постарел, что за столько-то лет и неудивительно. Хакер остался прям и строен, только соломенные волосы побелели; а цвета на гавайской рубашке всякий раз новые, яркие, рубашке-то что сделается.

На окраине безымянной деревушки, где-то в зелени Мальдивских островов – острова не так, чтобы очень уж велики, куда ни пойди, океан рядом – стоит зелено-алый полосатый шатер, да вдоль берега несколько палаток с выгоревшими буквами "BLACK LAGOON SEA TRANSPORT EXTREAM LOGISTIK" – то ли с ошибками, то ли с голландским акцентом – а на воде ржаво-металлический самоходный понтон с водолазным оборудованием и опускной кабиной. Рядом в лучах солнышка покачивается сине-белый буксирно-спасательный катер. За штурвалом катера возвышается тоже постаревший, но от этого нисколько не погрузневший, негр в оливково-зеленом пухлом жилете. Рядом с Датчем оправляет белую офисную рубашку, галстук до пряжки, черные брюки, начищенные ботинки – Рок. Точнее, господин Окадзима Рокабуро, теперь уже выглядящий на полное имя.

Реви Двурукая сидит на песке в черной меланхолии. Годы не испортили ей фигуру, но сильно замедлили реакцию, а реакция для стрелка все.

Чуть поодаль, в бухточке под маскировочной сеткой, похожий отсюда на кучу засохших водорослей, спит легендарный торпедный катер "Лагуны", которому в последние пятнадцать лет пришлось неожиданно много, полно и подробно вспоминать боевую молодость.

У шатра от самого восхода крутятся мальчишки всех цветов кожи, одетые в лохмотья; когда ровно в десять из шатра выступает юнга "Лагуны", Шарнхорст, начищенный и отглаженный, окрестные барышни вздыхают нестройным хором, а Реви печально гасит сигарету о песок.

Шарнхорст возглашает звонко, торжественно:

– Слушайте, слушайте, и не говорите, что не слышали! Зверь, именуемый Кот! Лишь у нас, только сегодня! Зверь, именуемый Кот! Всего за половинку серебряной монеты! Всего за килограмм долларов! Всего за одно честное слово флибустьера, но флибустьер принимается только настоящий!

Под крики с воплями из шатра появляется Бенни – полотняные штаны, цветастая рубашка, седая голова, лихая ухмылка… На плече вместо попугая здоровенный черный кот, ярко-зеленые глаза – Бенни всегда выходит спиной к солнцу, но глаза у кота, тем не менее, всегда светятся.

К шатру сползаются туристы – их немного, жалкая тень стародавней роскоши, когда Мальдивы гремели дайверской столицей на всю планету.

Но даже сейчас, после всех войн и пертурбаций, туристы есть. Они как бы доказывают сами себе, что ничего не произошло. Что все как раньше. Фондовые индексы, дайвинг, местные промыслы, вот и актеры какие-то…

А что мир вокруг совершенно не прежний – если не замечать, может, все и обойдется?

Иногда Бенни жалеет этих взрослых детей. Они не виноваты в собственной ненужности. Они не делали ничего плохого, никого не убивали, исправно жертвовали на оборону и платили налоги. Они всего лишь не хотели меняться. Вот, прилетели на Мальдивы, как делали до войны. Что их толкнуло – бог весть. Некто авторитетный в глянцевом журнале… Или просто память о прежней, богатой и счастливой Земле… Или соседи, гордящиеся туром в Тибет – как раньше! И вот люди пошли, и продали старую машину, и купили место на трансокеанике, и прилетели вот сюда, в страну чистейшей воды, грязнейших закоулков, закутанных до глаз мусульманских красавиц…

Чтобы лицезреть "зверя, именуемого Кот".

Если каждый Новый Год смотреть "Иронию судьбы", однажды ирония судьбы взглянет на вас.

– … Вас ожидает зверь, именуемый Кот!

Местные мальчишки, кто за мелкие деньги, кто по доброте душевной, кто в восхищении от увиденного, уже поведали туристам горы разновсякой небывальщины, и туристы робко посмеиваются. Вроде как глупости рассказывают, и вроде как не положено в такое верить солидному человеку, заплатившему за трансокеаник… Но вдруг?

Кто бы мог подумать еще десять лет назад, что твоя дочка станет канмусу? Или что сам ты пойдешь налаживать электрику на базе Тумана в одном из "договорных" портов… Или – лечить от кожных заболеваний оживший ночной кошмар, глубинную тварь, теперь – союзника! Или, вместо привычной работы собачьего парикмахера, алмазным диском стричь когти демону-"они", способному этими когтями располовинить эсминец. И сейчас ты прилетел за тридевять земель не потому, что надоело лежать на диване, и не потому, что интересно, и даже не потому, что мечтал в детстве – а потому, что надо работать на должности туриста.

Не потому, что приятно – потому, что принято.

– … Зверь, именуемый Кот!

Итак, выходит Бенни, как свеча и прям, и строен, и зверь, именуемый Кот, на плече его. Кот проходит по жердочке взад и вперед, прыгает в кольцо с тумбы на тумбу, и вальяжно танцует с зонтиком, как человек, на задних лапах. Пока что ничего необычного; самые образованные из туристов уже припоминают бессмертную новеллу о Ходже Насреддине, Большом Бухарце и том самом "звере, именуемом Кот", с чего все началось.

– Началось! – пацаны подскакивают и тянут ручонки.

На подброшенный в небо старый башмак налетают чайки, рвут обувку на куски, галдят, вопят и гадят.

– Убери-ка их! – приказывает Бенни, и ежатся туристы, несколько ошарашенные мгновенным превращением старика. Точь-в-точь Шон О'Коннери из последней серии "Живешь только дважды".

Кот совершает исполинский прыжок в ноги, тут же возвращается на тумбочку с пищащей в зубах крысой. Крысы тут повсюду, туристы морщатся, но терпят.

Быстрым рывком кот ломает крысе хребет. А потом зубами подбрасывает в воздух и могучим ударом лапы отправляет в небо – точь-в-точь волейбольная подача!

Подброшенный башмак чайки рвут на лету; убитая крыса летит с такой скоростью, что врезается в брюхо чайке прежде, чем та понимает, что случилось.

Мальчишки на все голоса издают вой сбитого "мессера" и срываются толпой к упавшей чайке, еще на бегу выкрикивая, кому крылья, кому тушка, кому маховые перья – их можно продать писцам в управу. Кот между тем отправляет в небо еще что-то: крысу, камень, картофелину, кусок кирпича – всякий раз в цель.

Потеряв троих, чайки с визгом разлетаются. Туристы апплодируют с оглядкой. Ну, вроде же так положено, да? Вроде бы они ничего не нарушили?

– После такой битвы надо подзаправиться.

Зверь, именуемый Кот, вальяжно кивает. Бенни щелкает пальцами – юнга в сияющей форме, опять произведя фурор среди дам-с, приносит канистру, резко пахнущую керосином, и наливает из нее в обычную алюминиевую миску. Кот, брезгливо потыкав лапкой керосин, аккуратно лакает его – а потом выдыхает на поднесенную Бенни зажигалку, пламенным выдохом очищая тумбочку от остатков крысы.

Вот сейчас туристы в очевидном шоке и восхищении, вот сейчас в шляпу сыплются монеты и чеки. Кот с важным видом потягивается, затем подходит к обгорелой бочке-светильнику, выпускает коготь и здоровенными царапинами, сверкающими среди жирной копоти, прямо по металлу выскребает: "Good bye", после чего прыгает Бенни на плечо и вместе с ним удаляется в шатер.

Окадзима Рокабуро педантично ставит галочку в списке дел на сегодня. Лицезрение "зверя, именуемого Кот" обеспечивает "Лагуне" четверть всей прибыли. Еще четверть обеспечивает его умение пролезть куда угодно и услышать, а лучше заснять, чего надо, и уж особенно – чего не надо.

Третью четверть обеспечивает нырялка. На Мальдивах лучшая в мире нырялка, без вопросов. И, раз уж турист отдал сумасшедшие деньги за суборбитальный трансокеаник, то сам бог велел туристу поплавать с аквалангом в окультуренных бухточках, сфотографироваться с маленькой, до полуметра, акулой – на правильно поставленном фото не видно, что акула маленькая. Всего один кадр, и ты офигеть какой крутой парень!

Наконец, последнюю четверть обеспечивает лицезрение Шарнхорста. Некогда "проклятье кригсмарине", туманник вырос в очень лихого юнгу, окрестные барышни по нему высохли. Но Мальдивы республика исламская – смотреть смотри, а дискотеки для неверных. Вот и вздыхают мальдивские красавицы: у них что ноги, что грудь, куда лучше бледной туристической немочи. Сейчас бы променять хиджаб от лучших кабульских мастеров на простецкую футболку и шорты…

* * *

Футболку и шорты Такао отряхнула со словами:

– А, кажется, у Рока и Реви детей все нет?

Балалайка помотала головой и заговорила на другую тему:

– Так зачем ты интересовалась котом?

Такао поняла, что про детей лучше не переспрашивать. Открыла небольшой экран, вывела спектры вибраций неведомой новой фиговины, разосланные Макие Осокабе по флоту.

– Вообще-то, интересовалась я Шарнхорстом. Это единственный природный туманник-мужчина. Не аугментированный, а именно что природный. Вот, спектр вибраций нового корабля показался мне чем-то похожим… Нет, простите, я сперва все же обдумаю, а потом уже скажу точно.

– Ну хорошо. А как там у них? – Балалайка двинула подбородком в сторону спорящих.

– У Пенсаколы все отлично, – пожала плечами Такао. – Даже завидно немного.

– Немного?

– Немного! Скажите, это нормально, что мы все время ищем себя в мире?

Балалайка задумалась, тоже опершись роскошной задницей на леер, и Такао поймала себя на том, что теперь уже завидует умению собеседницы красиво сидеть. Чего она всем завидует, в самом деле?

– Думаю, нормально, – Балалайка выпрямилась. – Человек занимается тем же самым, а мы намного сложнее. Кажется мне, поиск предназначения – свойство любого разума… Нет, ну что она делает, паразитка!

Пенсакола каталась внутри громадной голограммы, стоя одной ногой на спине робота-уборщика, потому что вторую не нашлось куда опереть. Все бы ничего, но балансировать пузом на втором триместре беременности… Балалайка ворвалась в чертежи Тихого Океана, и Джеймс с доктором обменялись понимающими улыбками.

– … Мама, я уже взрослая!

– Если ты хочешь услышать это от своей дочери, перестань лихачить. Сперва роди, потом на голове ходи.

– Договорились! Я запомню! Ты данные привезла? Джеймсу завтра в Сенат с докладом.

– О да, он же у нас теперь политик, bolshoy tchelovek.

– Привыкаешь к роли тещи?

– И ты привыкай, если уж взялась. Летать так летать, стрелять так стрелять, рожать так рожать! Рицко, нечего ржать!

– Ну серьезно! Что там?

Балалайка подрубилась к сети, скинула привезенный пакет, и схема заиграла новыми циферками, заблестела графикой. Новая биомасса, новые виды в цепочке, новый шажок… Только к старому. К живому и ласковому Тихому Океану, каким его помнили двадцать лет назад.

Такао скосила глаза влево и вниз: большущий кракен, вылезший до половины на палубу, осматривался глазиками-тазиками, потом раскрыл громадный ужасный клюв и неожиданно робко проскрипел:

– Прекрасная леди, у вас не найдется минутки поговорить о господе нашем Посейдоне?

Такао улыбнулась и не ответила. Вот, значит, кем прикрылась Балалайка. Кракен посопел, потом выстрелил щупальце в центр схемы, раскатал его, как пожарный шланг из бухты, и воздел между спорщицами громадным восклицательным знаком:

– Ото-химэ, а почему вот здесь и вот здесь квоты на нектон опять по минимуму? Что нам жрать? Вот правее два черных курильщика, вы же их опять забрали под промысловую зону. Нам опять глодать опоры ойл-ригов и сосать, простите, дамы, шланги с бентонитом?

– Сколько раз объясняла: еще два года, и прирост реализуется. Где я вам в этом поколении возьму сорок тонн биомассы на квадрат? Рожу? Рицко-сенсэй, вот правда, что я смешного сказала?

Доктор и Джеймс улыбнулись тоже.

– Между прочим, я и в самом деле завтра должен освещать преобразование природы в Сенате, – Джеймс помахал рукой. – Скажите, доктор… Вы не слыхали ничего про этот новый корабль? Который то ли из будущего, то ли из прошлого, то ли вовсе из ортогонального времени?

Доктор пожал плечами:

– Меня другое беспокоит. Вот, к примеру, Балалайка обрела бессмертие. А ее люди стареют. Мы с вами…

– Никуда не денемся, – хмыкнул Джеймс, – но меня это нисколько не печалит.

– А все прочие? Массовое или точечное бессмертие еще бы туда-сюда, но у нас-то вот прямо сейчас реализуется третий вариант, наихудший. Бессмертие есть у многих, но далеко, далеко не у всех. Что с этим делать? Ждать восстания на этой почве? Или лучше в самом деле устроить очередную войну – так потери меньше?

… – Так потери меньше! И вообще, сойдите с моей руки!

– Простите, я не хотела.

– Еще бы вы этого хотели. Я порядочный кракен, кому попало щупальца не протягиваю. Я предлагаю, вот смотрите, добавить всего тридцать тонн закваски… Тридцать маленьких, жалких тонн закваски, ее же что Перл-Харбор, что Мауна-Кеа гонят миллионами. И тогда уже через два года у нас вот здесь прирост массы по гиперболе. А это уже заявка вот сюда, отсыпаем искуственный риф, и пошло развертываться вдоль течения…

– А два года?

– Ну, прекрасные леди, два года, исключительно ради ваших сияющих глаз, пососем шланги…

Джеймс хмыкнул и все же повторил:

– Так вы про новый корабль ничего не слышали?

Доктор пожал плечами:

– Спрошу Такао, но и она ничего такого не упоминала.

– Ну да, нам теперь не до новых проблем. А что с бессмертием делать, никто просто так не скажет. Как определить, кому таблетку давать? Эйнштейну? А как понять, кто нынче Эйнштейн, если это и через полста лет не всегда ясно?

Замигал красным приводной маяк. Прямо из неба сгустился самолетик, зашел вдоль освобожденного куска палубы, притерся и встал. Откинулся колпак, высунулась коротко стриженная, сильно загорелая брюнетка. Махнула рукой Такао, послала воздушный поцелуй мужчинам. Быстро нашла взглядом Ото-химэ, Рицко и Балалайку, крикнула им во все горло:

– Эй, подруги, слазь с тентаклей, выпускай кракена! Опять эти придурки из Индийского приперлись! Балалайка, sestra, давай помогай уже, мы в блокаде, Датч на вызовы не отвечает!

* * *

– … На вызовы не отвечает, флагман пробовала много раз. Не знаю, что говорить на совещании. Мы им посылаем сигнал – а нас посылают обратно. Физически мы этот неизвестный «Советский союз» так и не обнаружили, взять за жабры не можем.