Текст книги "Свидетель канона (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Приор улыбнулся:

– Тласкланы им покажут, почем на теокалли уши. Мы сами-то с ними второй век справиться не можем. Но в самом деле, стоит ли нам открываться миру сейчас?

– Вам известно пророчество, как и всем нам. За морем обрели мы новую родину. Но время наше исчислено самим Господом, и вот еще одно подтверждение истинности Завета. Они прибыли точно в указанное место; мало того, угадано имя их предводителя. Кому, кроме Господа, по силам подобное?

Приор снова посмотрел в окно. Много лет назад судьба разместила в устье великой реки французских тамплиеров, так что город они назвали Новый Орлеан. Тут строились большие корабли для океана, сюда по Реке свозили товары со всех Пяти Приоратов.

Если объявлять войну Старому Свету, то и армию придется собирать здесь. Ни в каком ином порту ее не прокормить и не погрузить на корабли.

– Оливер, позовите гонца.

– Мальчишку?

– Мальчишка остался там, в тысяче миль юго-восточнее. Здесь пилот, догадавшийся отзеркалить сообщение на контроль семинолам, и вместо посадки в болотах рискнувший перелетом прямо сюда… Сколько он прошел?

– Тысячу шестьсот.

– На почтовом кетцале, всего с десятком ракет. Считая курс в уме и снос по звездам. На две недели обогнав наземную почту. Это как же нужно чувствовать воздух!

Приор сделал несколько кругов по комнате. Наконец, решил:

– Пожаловать его сержантом и отдать какому-нибудь комтуру построже, чтобы не зазнался. Родителям направить благодарственные грамоты и награды.

– Записано. Звать?

– Немедленно.

Гурон вошел и стукнул кулаком в грудь летной кожанки. Приор ответил на салют, разглядывая вошедшего. Молодой, стройный и легкий. Говорит, что не лучший пилот… Зато смелый, как Святой Георгий. А летать его выучит комтур.

– Гурон, сын Франциска, сына Черного Медведя, сына Бегущего Ручья, сына Петера Слядека?

– Так точно, герр приор.

– Что ты думаешь о наших гостях?

– Пророчество исполнено, герр приор.

– И как теперь следует поступить нам? Воевать с европейцами, как сказано во второй части Завета?

Гурон прикрыл веки:

– Мудрость Господа несомненна.

Приор надавил:

– Но? От какой правды ты спрятал взгляд, Гурон? Ты достаточно взрослый, чтобы в два дня пролететь тысячу миль, а теперь я спрашиваю тебя – отвечай правдиво. Долг вассала помогать сюзерену не лишь мечом, но и советом.

– Герр приор, в полете я размышлял, как устроено все тут, у нас. Мне жаль бросать хорошо налаженную жизнь в превратности войны. Я для себя выбрал воинский путь, а мой друг Кэддо – нет. Я не полон без него, а он без меня. Победим или проиграем, но того, что имеем, лишимся.

– Риторику кто преподавал?

– Патер Карл. Ну и отец иногда.

– Я выслушал твой совет, Гурон сын Франциска. Ступай, напиши домой, успокой родных. Приказы получишь завтра утром у секретаря.

– Не нам, не нам, Господи…

– Но имени твоему! – приор ответил на салют. Секретарь проводил пилота к выходу из сводчатого покоя, закрыл тяжелую дверь, вернулся к простой конторке.

– На Капитуле я подам голос против нападения, – приор сел в резное кресло. – Потерять все построенное… Обидно, вот верное слово. И опять же, тласкланы только и ждут, когда у нас начнутся хоть какие-то затруднения. А Кровавые Ступени не ирокезская вольница. У тласкланов полноценная империя с писаными законами, многотысячными армиями. При всем этом воевать еще и с Европой? Не сейчас!

– Но как же Завет?

– Магистр не побоится нарушить букву Завета, ибо понимает его дух.

Оливер вздохнул:

– Всякий раз при взгляде в его беспросветно-черные глаза я думаю, что и сам наш Магистр дух. Только вот я никак не определюсь, добрый или злой.

Приор засмеялся:

– А давай-ка мы пригласим к Магистру этих… Мореплавателей. Пусть выберут пять-шесть послов, мы их привезем сюда. Ну и Магистр приедет. Как ты назвал главного?

– Сеньор Христофор Колумб.

– Вот пусть он и решает, злой у нас Магистр, или наоборот.

* * *

– … Наоборот, это папа Климент предал храмовников на расправу в руки короля Франции. Поэтому сегодня Орден отнюдь не желает почтительно сложить оружие к подножию святого престола и передать христианам богатства Пяти Приоратов. Наоборот!

Мореход, что звался уже не просто сеньор Христофор Колумб, но дон Кристобаль де Колон, выпрямился, и под сводами королевского дворца, среди золота и парчи, начищенных лат и бархатных камзолов, провозгласил хрипло, словно бы всю сияющую одежду-мишуру пробил и порвал толедский меч:

– Найденный нами рай вот уже двести лет готовится завоевать все наши королевства: Кастилию, Арагон, Францию, Бургундию, Англию, Фландрию, Рим, германские княжества, Сицилию, Неаполь – и установить в них новый, орденский, порядок!

Снова поклонившись, чтобы сгладить бурлящее в слушателях раздражение, дон Кристобаль де Колон заговорил тише:

– Порядок же тот крайне удобен для простецов, ибо думать им в редукциях почти не приходится. Что сажать и когда – распорядится кастелян. Как защититься от врага, научит коннетабль. Заскучал – пойди послушай церковный хор или сам пой в нем. Бесовским попущением всякий найдет себе женщину. Получше или похуже, но всем хватит. Желаешь получить место или должность – храмовая школа и библиотека при ней к твоим услугам. Благородных же там почти нет, один-два патера и один коррехидор на селение. Но ничего по своему произволу творить им не велено, все кары и решения только по писаному закону… Кто-кто, а рыцари Храма всегда славились дисциплиной!

Мореход в который раз перекрестился, вздохнул, отступил на полшага и замер перед пестрой горой заморских подарков. На сотни ладов пели разноцветные птицы в клетках, волнами ниспадали синие, желтые, зеленые и алые ткани, блестели мечи орденского булата, строгающие любую сталь, кроме разве что толедской или из германского Пассау. Сверкали бронзовые круги хваленых астролябий, на особой подставке возвышался подаренный компас, укрытый стеклянным полушарием. Компас, окруженный добротно насеченной угломерной шкалой, снабженный визиром и фиксатором для стрелки, залитый особым незамерзающим зельем… Такое нужно лишь под ледяными небесами, где вместо Солнца полгода властвует Кетцалькоатль, не виданный пока никем из европейцев. Но надменные храмовники пролезли даже туда!

Дон Кристобаль де Колон смотрел на компас долго, сжимая и разжимая кулаки.

Овладев собой, снова низко-низко поклонился, выпрямился, отчеканил:

– Либо мы завоюем рай – либо рай завоюет нас.

* * *

– Нас, христиан, вы тоже предали, так? С красными спелись?

Диего наскакивал на Карла петухом, схватившись уже за эфес. Жители редукции, ничего не понимая, столпились вокруг, на просторной площади, перед огромным храмом – Кордове и Мадриду на зависть.

Храмовник молча и угрюмо смотрел в брусчатку. Потом все же ответил:

– Это вы исказили божественный замысел, завели там у себя двоепапство и симонию. У нас тут орденский порядок, вот уже скоро двести лет. И мы, как никто иной, знаем: порядок нужен не сам по себе, а чтобы обеспечить возможность…

Карл повертел пальцами в воздухе. Сеньор Христофор отпустил воротник Фернана, и тот с рычанием сунул кинжал обратно в ножны.

– … Возможность любить. После железной хватки казарменного распорядка начинаешь понимать и ценить оставленные в жизни островки свободы. На службе их немного, но тем они дороже. Вот, синьоры, во имя чего пойду на восток я. Если, конечно, прикажет Магистр. А во имя чего пойдете на запад вы? Во имя золота и пряностей?

Сеньор Христофор фыркнул в отросшую бороду:

– Я так думал, когда отплывал. Но в пути, когда мы теряли надежду, когда моряки бунтовали и требовали возвращения… Нет, Карл! Мы вышли за наживой, а вот пришли… Пришли, наверное, к Богу. Просто путь к Богу с востока пролегает иначе, нежели с запада. И я пойду на запад, чтобы отстоять этот наш путь. Может, он и не настолько хорош, но мы нащупали его верой и сталью. Мы ищем его без волшебных скрижалей Завета, и понятно, что ошибаемся. Но мой Бог не карает за ошибки, он требует всего лишь усердия. А это по силам каждому.

Под взглядом Колумба недовольный Диего все же убрал руку от эфеса и перестал подскакивать на месте.

* * *

На месте героического прыжка Гурона сам он и Кэддо встретились только через год, когда сеньор Христофор Колумб, переждавший сезон ураганов, снабженный новым компасом, точными картами, заваленный подарками и образцами товаров, подплывал уже к Кадису, чтобы там превратиться в дона Кристобаля де Колона.

Сегодня даже со скалы, даже с высотного кетцаля-разведчика, куда Гурона назначили по причине малого веса, никто уже не различил бы парусов с красными крестами.

– Как думаешь, – спросил Кэддо, прикончив устриц, – война? Ты же их всех видел. Ну, если не врешь, конечно.

Гурон пощелкал ракушками:

– В столице я встречался с отцом. Он приехал с ирокезской границы. Так смешно: он сержантом дольше, чем я на свете прожил. И я сержант… Вот, и он взял меня с собой на турнир… Люди как люди. У Магистра в самом деле глаза чернее ночи, а так ничего особенного.

– И что сказал Капитул?

– А что Капитул мог сказать? – Гурон тоже дожевал устриц и откинулся на скрещенные руки, поглядел на небо. – Не дураки же они там. Раз уж до сих пор Пять Приоратов не перессорились. Какие ни есть, но мы все же рыцари Храма, слуги божьи.

Гурон покачал медальон с вложенным белокурым локоном и рукописной молитвой, подмигнул:

– А что такое Бог, мы с тобой теперь знаем.

Кэддо рассмеялся, отряхивая вышитый Паулой жилет:

– Бог есть любовь!

* * *

Любовь зла, полюбишь жизнь – так и умирать не захочешь.

Смерти вокруг как бы не чересчур. Неуютно здесь.

Кладбище.

Не один линкор затонул, рядом еще несколько японцев упокоились. Ну, кораблем больше: мой корпус выдерживает погружение до полутора километров, а самый большой обломок "Ямато" на краю подводной скалы, глубина триста сорок.

Под скалой-то я и спрятался.

Знать бы еще, от чего.

Ну, нашла бы меня поисковая гребенка Второго Флота – и что в том такого уж страшного?

Я же к этим самым девчонкам рвался, чего ради в попаданство-то пошел?

А теперь энергоустановка на минимум, ни звука, ни шороха. Жду, пока эсминцы над головой прокатятся. Ну, над мачтами.

Я вообще – кто? Или что?

Попробовал я нести "доброе, разумное, вечное". Теперь все никак не наберусь решимости открыть хотя бы учебник. Посмотреть, к чему пришла история Советского Союза.

Нет же, шныряю по закоулкам планеты, отдаляю решительный миг. Вот зарылся в недра Восточно-Китайского моря, вздохнуть боюсь.

Черно-зеленая тьма, верха и низа уже не различить. А глубины еще и километра нет. Вон там подальше и вон тут поближе чернота сгущается. Это два самых крупных обломка.

Левее, ближе – кусок носа. Стоит на ровном киле, и потому его можно узнать. Обломок длиной девяносто метров сорок шесть сантиметров. Вывернутая наружу цветком броневая сталь под второй башней главного калибра – зарядовый погреб взорвался, понятно. Интересно, что под первой башней такой же погреб не сдетонировал, а ведь рядом. Порох так и остался, растворяется понемногу в безмерном океане.

Правее, дальше – корма кверху дном, длина обломка сто шестьдесят девять метров пятьдесят четыре сантиметра. Там, в корме, погреб взорвался тоже.

Ржавчина неспешно проедает взрыватели, корка наростов укутывает лоскуты и спирали металла… Гравирадар на малой дальности хорошо принимает, можно различить и раскиданную повсюду мелочь. Ну, и вторая башня, под которой погреб рванул, тоже отлетела метров на триста… Триста два, запятая, шестьдесят восемь.

Обломки – линкор "Ямато". Десять лет напряженной работы многотысячной верфи, а перед этим не меньше бессонных ночей за чертежами. Четыре года войны, два похода, десять вражеских самолетов – и все.

Приплыл.

Неудачная оказалась мысль. Неправильная.

Нет, что прятаться надо именно здесь, как раз логично. Где уже есть затонувшие корабли, там еще одному место найдется. Правда, что большую часть крупных кораблей давно подняли на ценный металл. По найденным в сети координатам уже никто, оказывается, не лежит. И даже вот "Ямато" выглядит обглоданным, насколько различает гравирадар. Видать, срезали броневую сталь, а это под водой не так-то просто, и потому соскребли кусками что получилось…

На пределе слышимости появились метки загонщиков. Пять японских эсминцев; по звуковым портретам я-корабль безошибочно узнает никогда не виденных "Харукадзе", "Надакадзе", "Окикадзе", "Ямакадзе", ну и лидер – "Симакадзе", конечно. Лихо волну режут, с бурунами катятся. Японские эсминцы короли ночного боя, торпедного залпа из темноты, либо изо всех стволов на кинжальной дистанции в бок. Подлодки они тоже могут ловить, но, скажем так, не любят. Потому и шумят-гремят на весь океан: поднимают залегшую цель.

… Неудачна сама мысль – прятаться. От себя не сбежать, рано или поздно придется всплыть…

Охотнички не гремят, охотнички на мягких лапах. Чуть поодаль дрейфует пара "флетчеров" – американские "Радфорд" и "Никлаус". У них, как и у меня, все заглушено, все ресурсы сейчас в гидроакустике. Рада с Ники спецы по противолодочному поиску. Что сонары, что тактика противника, что обычная аккуратность – всему обучены, во всем хороши, все при них.

К тому же, хронотентакль собрал досье на сколько-нибудь яркие личности Тумана. Там и эскорт легкого крейсера "Астория" занимает заслуженное немалое место.

Где, кстати, сама "Астория"? Из радиоперехватов знаю, что в космосе. Но чем она там занимается? Надеюсь, не в телескоп сейчас на меня смотрит?

Наконец, силовая поддержка ждет за горизонтом. Чтобы не спугнуть, и чтобы успеть навалиться на обнаруженную цель. Там куча отметок, и все не слабее линейного крейсера. Туда я и за деньги не сунусь.

А вот это уже интересно. Показались егеря. Для торопыжек, что после двух эшелонов эсминцев решат сдуру отбросить маскировку.

На полутора сотнях метров крадутся, едва-едва шевеля рулями, две здоровенные подлодки. По звуковой сигнатуре, авианесущие японские "I-400". Нечего гадать – "широко известные в узких кругах" Инна с Ингой. Свиристелки, пожалуй, могут меня и найти: медленно ползут, а поисковая техника у них получше моей, они же заточены на тайную войну, скрадывания-засады.

Зато вычислительных мощностей у меня побольше, чем даже у здешних флагманов. Так что искажающее поле должно выдержать. Я камень-камень-камень, я обросший водорослями холм, я…

Я кто?

Или уже что?

Главное, чтобы выдержали нервы.

Уйдет поисковая гребенка, включу прожектор. В тот космос, что за атмосферой, хотя бы телескопом поглядеть можно. А в тот, что под водой, надо либо гравирадары Тумана, либо гидролокаторы.

Хм, это я рядом с флагманом всея Тумана полежал – обязан жениться?

Так себе шуточка, подстать настроению.

Но с чего-то же надо начинать возвращение к свету.

Ну вот, подлодки прямо над головой… Над мачтами… Проходят, в общем. Умницы, забеспокоились, почуяли неладное. Но тут грунт мягкий, паразитных отражений прорва, ложное дно где хочешь, да и под козырьком я, да и очертания искажены.

Все. Прошли.

А вот и замыкающие, те самые "флетчеры". Серьезно идут, волками по сторонам смотрят.

* * *

– … Смотри, Рада, шесть градусов правее носового обломка, на глубине четыреста сорок. Странный отклик. Металл не металл, грунт не грунт…

– Инга ничего не заметила, а она там рядом. Инга?

– Да нету здесь ничего. То есть, обломков много, это да. Вот и получается эхо.

– А может, кинуть гранату?

– А может, не надо?

– Кто это сказал?! Кто в канале?

– Это я сказала. Отставить бомбить могилу.

– Есть отставить бомбометание, госпожа Харуна, мэм. Но почему?

– Потому что затонувший корпус "Ямато" не только источник ценного металла, но и братская могила. Его даже Глубинные не объели. Так неужели в нас меньше совести, чем ее нашлось в дикой стае?

– Нет, – Никлаус вздохнула, – это вышло бы постыдно. Госпожа Харуна, мэм, разрешите вопрос?

– Да, конечно.

– Почему мы не можем просто запеленговать его ядро? Зачем прочесывать вручную все море?

Харуна призадумалась на целых пятьсот микросекунд. Ответила:

– Сестра объясняла мне математику, но я как-то не слишком поняла. Спросите у нее, если захотите.

– Госпожа Харуна, мэм. Признаюсь честно, я не рискну беспокоить Хиэй-сама. Не могли бы вы рассказать нам попросту?

– У вас так хорошо получается объяснять!

– Между прочим, это истинная правда!

– А ты, Симакадзе, могла бы и…

– А мне тоже интересно. И потом, Хару… Харуна-сама – мой флагман! Донимайте свою Асторию!

– Не ссорьтесь, девочки. Стволов у меня хватит на всех.

Удовлетворившись почтительной тишиной на канале, Харуна разослала схемы:

– Так называемый принцип неопределенности Гейзенберга. Чем точнее мы знаем одну характеристику частицы, тем туманнее… Хм, да, туманнее остальные. Никлаус, что это значит применительно к нашему примеру?

– Если мы точно знаем энергию частицы, то плохо координаты. И наоборот.

– Верно.

– Госпожа Харуна, мэм. Но ведь это работает в микромире, в квантовой механике. И только для пар характеристик, описываемых несвязными…

– Некоммутирующими операторами.

– Ну… Да. Но мы-то мы ищем объект макромира. Судя по энергетике возмущений в сети, не меньше линкора. Судя по характеру возмущений, чуть ли не "КШиП".

Харуна снова чудесным образом передала по сети улыбку:

– А ядра у нас, девочки, что такое?

– Ну да, точно: узлы квантовой сети.

– Вот, мы приблизительно локализуем источник возмущений где-то здесь. В радиусе измерительной погрешности. А что такое точность физических измерений, вы вчера спрашивали.

– Несколько порядков, мы еще не забыли. Госпожа Харуна, мэм… А правда, что мы находимся в его сне? И, если он проснется, мы исчезнем?

– Это гипотеза, Радфорд. Пожалуй, излишне смелая, не лишенная поэтичности, почему ее все и подхватили. Но всего лишь гипотеза.

– Потому, что ее нельзя доказать?

– Хуже, девочки. Потому, что ее нельзя опровергнуть. Критерий Поппера, кому интересно. Ну, не расслабляйтесь. Давайте-ка, "все вдруг" и обратным курсом, еще один проход.

– Госпожа Харуна, мэм.

– Последний вопрос, Никлаус. Мы все же в поиске.

– Да, госпожа Харуна, мэм. Стоит ли, в таком случае, прерывать его сон?

* * *

Сон человеческий – земля незнаемая. Что же сказать о сне «двойной звезды» из разума человека и квантовой системы? Что ни скажи, все и правда и выдумка в одно и то же время, отличие только в проценте того и другого. Добрый месяц прошел, как я в нужном времени, а чувствую себя боксерской грушей. Все-то чудится, что прилетали ночью инопланетяне, рисовали мне круги под глазами.

Поднять подняли – разбудить забыли.

Мысли ползают слониками по гололеду. Со стороны выглядит умно и внушительно, пока ноги не разъедутся. А тогда хлобысь! Мягким пузиком об холодный каток.

Словно бы мое тело перенесли на Альфу Ворона, за сорок восемь световых лет. А сознание не телепортировали. И вот оно догоняет своим ходом, с околосветовой скоростью. Безмозглое же тело, ясно, тупит страшнее диплодока.

Черт, я понял!

Да у меня же просто отходняк от переброски!

Это пройдет!

Рано или поздно пройдет!

Вот я тогда и всплыву. Сразу всем и сразу за все.

А пока что надо вести себя, как в санатории. Поменьше двигаться, побольше спать. И радоваться, что квантовое ядро обеспечивает питание, за мамонтом гоняться не нужно.

Кстати, о мамонтах. Пока прятался у дна, тут вокруг такие восьмихрены роились! И девятиногие, и четырехглазые и шестибрюхие. Зуб даю, на моей Земле таких не водилось.

То ли будущее у нас… Интересное, как в той китайской поговорке.

То ли я в расчете ошибся и попал черт знает, куда.

* * *

6

Куда царская охранка умело ткнула иголочкой, никто так и не понял. Не то, что историки – даже журналисты через полвека не раскопали, с чего заполыхало и кто первый начал.

Но результат воспоследовал изумительный.

Партия социал-революционеров и партия анархистов-коммунистов, соединив усилия, обратили взор на многострадальные Балканы, терзаемые сперва турками, затем болгаро-сербскими войнами.

Выстрел в эрцгерцога Фердинанда – и все Балканы охватило пламя революционного безумия.

Надолго планета запомнила одна тысяча девятьсот четырнадцатый!

Балканы представляют собой горы и море. Причем горы невысокие, обильно заросшие лесом, снабженные водой из многочисленных родников, изобильные укромными долинами, пещерами, узкими перевалами… Для действий партизан Балканы лучшее место на Земле!

Балканская советская социалистическая республика продержалась ни много, ни мало – двадцать пять лет. Со всей Земли туда сбежались отчаянные люди, желающие приложить руки к защите свободы и подлинного народовластия. Четверть века БССР громадным пылесосом вытягивала смутьянов отовсюду, четверть века сражались анархисты и социалисты в кольце врагов, и столько же времени контрабандисты всей Европы, Турции, северной Африки возносили молитвы за успех отчаянных ребят в кожаных куртках, потому как на революционной земле не действовали никакие правила и законы… Ну, почти никакие.

Руками беглых романтиков на пожертвования таких же романтиков, только оставшихся дома, балканцы сумели наладить производство собственного оружия и патронов к нему, влезть на несколько транзитных маршрутов контрабанды, почти блокировать Адриатическое море и выиграть у Италии торговую войну. Теперь уже победить анархистов силой смогло бы не всякое государство; понятно, что Англия либо Россия сумели бы – но ни король Георг, ни царь Николай того не желали.

Балканы превратились в удобнейший полигон, этакий боксерский ринг в центре Европы, где оказалось удобно испытывать военные новинки, в огне которого самоистреблялись беспокойные смутьяны всех сортов – от марксистов-ленинцев до монархистов-рюриковцев, от итальянских facisto до германских nazi. Огненное кольцо, "незаживающая язва Европы", пылала по всем фронтам, извергая полупереваренными то французский, то итало-румынский, то британский, то русский экспедиционные корпуса.

Даже стальные немцы, поначалу заняв гарнизонами земли хорватов, черногорцев, сербов, со временем поняли, что удерживать побережье Адриатики попросту невыгодно. Партизаны уничтожали всякое сообщение, блокировали гарнизоны, изводили ночными обстрелами и брали, в конце концов, измором. Выгода от владения богатейшими землями низводилась в ничто; начать же правильную колонизацию Балкан, как некогда Прибалтики, немцам не позволяли соседи под угрозой настоящей большой войны. Поневоле Кайзеррайх обратил взор на Африку, где и полезных ископаемых водилось поболее, и негры сопротивлялись вполовину не так яростно, как дикая смесь из болгар, сербов, черногорцев и набежавших к ним сорвиголов любой нации, убеждений и политической окраски.

Собственно, не только немцы, но и любая из великих держав смогла бы задавить БССР без надрыва – но прочие великие державы совсем того не желали. Ведь победитель слишком усилится, к тому же и подберет себе наследство Франца-Иосифа, да еще и выйдет на берега Средиземноморья в ключевом регионе, где все пути в Индию.

В результате всех частных операций, скрытых войн, торгов и тайных соглашений, граница БССР установилась южнее Австрии, обкорнав "двуединую" монархию до собственно Каринтийских и Штирийских земель с кусочком Тироля. Чехи, словаки, венгры выторговали себе независимость, угрожая примкнуть к БССР. От великой Австро-Венгерской империи осталась одна только Австрия.

Глядя на них, поляки тоже предъявили ультиматум Петербургу: воля или война!

Царь Николай соглашаться не хотел, но тут в самой России-матушке, как по заказу, прокатился мутный вал бунтов, расстрелов, крестьянских восстаний – намного страшнее "революции пятого года", ибо народ уже дошел до кипения. Царя Николая смыло, а его наследнику Михаилу Романову пришлось обратиться ко внутренним проблемам. В итоге, терзаемый со всех сторон советниками, доброжелателями, агентами того или иного королевства, наконец, просто проходимцами наподобие Распутина – царь Михаил с коварной ухмылкой сдал Польшу германцам.

Германский кайзер Вильгельм тут же вспомнил знаменитое: "Все Балканы с Константинополем вместе не стоят костей и одного померанского гренадера", вывел войска из Далмации и приступил к "окончательному решению польского вопроса", обращаясь с ясновельможным панством если и лучше, чем с неграми в Африке, то ненамного.

Царская же охранка продала революционерам еще партию винтовок Бердана и патронов к ним, и даже обсудила с новым царем (тот вел себя поживее и поразумнее Николая) – не продать ли БССР кораблик-другой? Или, скажем, новоизобретенную подводную лодку "анженерной работы"? Приличным державам шкодить из-под воды некомильфо, а вот не уважающим ни бога, ни черта революционерам самое то подорвать кого-нибудь прямо в Суэцком канале. Ну, чтобы англичанка не расслаблялась. Да и самотопины эти не на православных же испытывать.

Ответ царя Михаила недолго пребывал во мраке тайны. Потеряв "от неизбежных в Египте случайностей" новенький крейсер прямо на переходе в Индию, англичанка (в лице короля Георга, пятого этого имени) исключительно по доброте душевной снабдила БССР летной школой, где начала испытания бомбардировщика "Хейнли-Пейдж-0/400", от восточных границ БССР достигавшего самой Одессы.

Вполне предсказуемо "птенцы драконов" не понравились царю Михаилу, и еще французам. Потому как от западных границ БССР порождение коварного альбионского гения вполне достигало Марселя. Не дожидаясь, пока драконы встанут на крыло, потомки Роланда снесли авиашколу, а с нею и весь Дубровник – сосредоточенным налетом трехсот новейших трехмоторных "Блерио" и всех шести дирижаблей.

Тогда революционеры деньгами сочувствующих со всего света оплатили немцам зенитные пушки, вошедшие в легенду "ахт-ахт". Русские казаки былинным рейдом добыли образец пушки и вытащили по горам к себе, разгоняя революционные войска чуть ли не нагайками. После этакой конфузии БССР поневоле создала корпус горных егерей-пограничников, на долгие годы сделавшийся проклятием всех соседей. Первыми взвыли контрабандисты из Италии, и тогда их дружки в правительстве блокировали все побережье БССР вполне приличными легкими крейсерами.

Не имея денег и времени на "большой флот", БССР произвела тучи "ночных дьяволов" – торпедных катеров, днем укрывающиеся в пещерах и бухтах. Ночью десятки мелких корабликов бесстрашно атаковали все, что видели; поговаривали, что часть из них управляется не людьми, но искусственным разумом профессора Бекаури.

Словом, трудами добрых соседей за четверть века БССР отрастила изрядной величины зубы. Пришлось окружить "незаживающую рану" кордоном из укрепленных полос, иначе-то рейды революционной конницы остановить не получалось. Поговаривали, что революционеры – а вернее, ученые-предатели, сбежавшиеся к ним со всего света, соблазненные возможностью воплотить самые бредовые идеи – вымыслили для прорыва этих укрепленных полос некие "бронеходы". И тоже управляемые по радио.

Но мир, по счастью, не успел увидеть никаких порождений сумрачного гения Остехбюро, потому как в одна тысяча девятьсот тридцать девятом году позабытая всеми Япония вылезла из норки и тут же хапнула Филиппины, понадкусывав Малайзию и Новую Гвинею чисто по широте самурайско-харбинской души. Когда же Северо-Американские Соединенные Штаты выслали флот с ответным ударом, японские радиевые бомбы превратили Перл-Харбор в остеклованную котловину, а Панамский канал расширили вдвое и углубили вчетверо. Только вот плавать по красиво светящейся голубой воде канала сделалось невозможно лет примерно так на двести.

Про то, что эпидемия чумы в С.А.С.Ш разгорелась не сама собой, янки узнали только через год, перехватив при испытаниях нового высотного бомбардировщика японский стратостат со стеклянной колбой, напиханной бациллами под пробку.

Вот когда планета поняла, что рыцарские времена с их глупыми плюмажами, пафосными вызовами-девизами, подвязками и лентами на копьях – совсем не так плохи, как прежде казалось. Вынули из-за печки профессора Эйнштейна, выдали ему кучу денег, эсминец "Филадельфия" и потребовали немедленно, кровь из носу, произвести машину времени.

Потому что иначе никакой возможности выправить страшную историю не просматривалось.

* * *

Не просматривалось ничего: ни впереди, ни по сторонам. Нависали темные стены пещеры, давили, вызывая желание втянуть голову в плечи, да тихонько шуршали сапоги по неровному камню. Наконец, на пределе видимости запрыгал свет горящего впереди костра.

Я прошел еще шагов десять. К бликам прибавился тихий звон струн; еще через сколько-то шагов я оказался в просторном зале, вымытом водой за много тысяч или даже миллионов лет. Неровный купол в самом верху замыкался отверстием, уходящий в него дым закрывал темнеющее вечернее небо, стирал слабые звезды.

Струны смолкли, я узнал сидящего у костра.

Там сидел старик с моим лицом.

– Ну что? – вместо приветствия старик пошевелил костер, тот отозвался легоньким столбиком искр. – Доигрался напильник на треугольнике? Мало тебе, что твой прототип даже не построили, так ты еще и вероятности на вилку наматываешь. Это же не макароны! Полупрозрачный изобретатель, на мою голову.

Пока я в ужасе рассматривал истончающиеся на глазах руки, призрачные голени, невесомое, становящееся незримым, тело, старик перелил нечто из кувшина в широкую чашу, кувшин же опять придвинул к самому костру.

– Ты что себе думаешь, прогрессор-самоучка? Шлепнулся спиной на бетонку, подскочил, и дальше превозмогать побежал? Так здесь не театр!

Старик поднялся; расшитый звездами синий плащ краем задел костер. Запахло горелой шерстью.

– Да, войну ты запихал под ковер. Но чего добился в итоге? Крестьяне в крепости, порох в сухости, англичанка в ярости… И тут, внезапно, развоплощение. Вот же неожиданность, кто бы мог подумать?

Старик недолго похихикал, затем поморщился, загибая пальцы:

– Одна тысяча сто сорок девятый, потом одна тысяча сто девяносто четвертый. Одна тысяча четыреста девятнадцатый, потом одна тысяча четыреста девяносто первый. Наконец, одна тысяча девятьсот четырнадцатый… Закономерность понял?

Я кивнул. Повторяются по нарастающей все комбинации четырех цифр: один, один, четыре, девять. Что-то значат, наверняка. Но вот что?

– Следующий год у нас… – дед покряхтел, зацепил краем плаща арфу, та издала торжественный басовый звук.

– Одна тысяча девятьсот сорок первый. Хм. Да. Попаданец в сорок первый год. Оригинально! Свежо! Неизбито!

Старик свел обе руки вместе и в них неожиданно засиял хрустальный шар. Всмотревшись в него, дед испустил тяжелый вздох:

– Там хотя бы не облажайся… Историовыгибатель. А то и впрямь исчезнешь совсем. Чагатайская республика, Балканская советская социалистическая республика, тамплиеры в Америке… Немцев еще в Антарктиду не додумался заслать?