Текст книги "Об этом не сообщалось…"

Автор книги: Михаил Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Задержанный сказал также, что старшим их группы был Вилли Шмундт. Он был одет в форму советского лейтенанта, и с ними в самолете летел ещё один немецкий офицер, одетый в форму капитана Красной Армии, но куда он делся при их высадке – он якобы не знает. Диверсант, видимо, надеялся, что Лоссберга мы будем искать в районе станции Судовая Вишня.

О разгроме этой группы диверсантов и о результатах проведенной операции – арестах Буцько и Фыда, – в ходе которой был захвачен и кадровый гитлеровский разведчик, назвавшийся сотрудником абвера обер-лейтенантом Лоссбергом, Сенько ночью кратко по радио донес в отдел контрразведки Юго-Западного фронта.

Но, к большому сожалению, данными о планах одного из периферийных органов абвера против войск фронта, которые можно было получить от Лоссберга, нам, фронтовым контрразведчикам, воспользоваться тогда не удалось. Указаний о доставке Лоссберга в отдел фронта Сенько уже не получил. Связь с корпусом была нарушена. Его части оказались в окружении превосходящих сил противника, и им с боями пришлось выходить из окружения. В этих условиях многим командирам, политработникам и чекистам корпуса пришлось воевать как рядовым бойцам. Трое арестованных (в том числе Лоссберг), находившиеся при Сенько в отряде, которым командовал бригадный комиссар Скобель, стали обузой. Неоднократно возникала опасность захвата их своими хозяевами. Пришлось срочно закончить следствие и шпионов предать суду. Наказание они получили по всей строгости законов военного времени.

* * *

Отдел контрразведки фронта в первый день войны получил несколько сигналов о выброске с воздуха в наши тылы немецких парашютистов. Надо было принимать срочные меры к организации специальных отрядов по ликвидации забрасываемых к нам диверсантов. С этой целью в подчиненные отделы соединений были направлены наиболее опытные оперативные работники. Батальонный комиссар Котовенко и политрук Горюшко получили приказание выехать в район станции Шепетовка. Сюда начинали прибывать из Забайкалья войска 16-й армии, и их контрразведчики очень нуждались в помощи местных товарищей.

На старенькой эмке, полученной только вчера «из народного хозяйства», Котовенко и Горюшко часов в шесть утра 23 июня уже находились на подъезде к Шепетовке. Их мысли и разговоры были крайне тревожными. На правом фланге фронта немецкие танковые полчища развивали наступление в направлении Луцк, Броды. Некоторые наши соединения попали в окружение. И говоря сейчас об этом горе, они услышали гул моторов. Шофер сбавил ход, но машину не остановил. Все трое приоткрыли дверцы и стали смотреть вверх. Их взору предстала необычайная картина: два транспортных фашистских самолета примерно с высоты тысячи метров стали сбрасывать на поляну у небольшого лесочка парашютистов. Их было много – несколько десятков. А наших товарищей – только трое, и вооружены они лишь пистолетами ТТ.

До опушки леса, которую пересекала дорога, ведущая в Шепетовку, оставалось метров четыреста, а до самой станции – километров семь. Решение приняли мгновенно. Котовенко прорвется на машине в Шепетовку за подкреплением, а Горюшко останется на опушке для наблюдения за действиями десанта.

Оставаясь в лесу, Горюшко знал, чем он рискует. Этой ночью мехкорпус, дислоцировавшийся в районе Шепетовки, убыл под Броды, а места расположения прибывающих частей 16-й армии им ещё неизвестны. Но Горюшко повезло. Подмога ему подоспела вовремя. Как только Котовенко въехал в Шепетовку, он увидел красноармейца-пограничника. Остановив его, спросил, есть ли в городе какие-либо воинские подразделения. Пограничник этого не знал. Разговорились, и выяснилось, что он и ещё несколько его товарищей из 90-го погранотряда, оставшихся в живых, ночью были выведены из боя и прибыли в Шепетовку.

Котовенко посадил пограничника в машину и немедленно направился с ним к дому, где расположились его боевые товарищи. Здесь он встретился со старшим лейтенантом Коровиным и рассказал ему о высадке гитлеровского десанта. Оказалось, что Коровин с тридцатью шестью красноармейцами и двумя сержантами на двух крытых полуторках прибыл в Шепетовку часа три назад и люди, находившиеся более суток в боях, сейчас отдыхали. Котовенко и Коровин подняли красноармейцев и, усадив на машины, направились к месту нахождения Горюшко. Всё это заняло не более часа.

Оперуполномоченного Горюшко они нашли в условном месте. Он доложил обстановку, и только тут Котовенко обратил внимание, что за плечами у Горюшко висит немецкий автомат. Оказалось, что, когда он остался в лесу один, невдалеке от него приземлился фашистский диверсант и начал гасить стропы парашюта. В этот момент Горюшко прикончил его без выстрела, забрал автомат и боеприпасы. И если бы теперь Горюшко пришлось встретиться с высадившимся десантом в одиночку, он бы дешево свою жизнь не отдал.[6]6
  Оперуполномоченный Г.Г. Горюшко до конца своей жизни не расставался с этим трофейным автоматом, участвуя неоднократно в боях с фашистами. Погиб Горюшко 20 сентября 1941 г. у хутора Дрюковщина, Сенчанского района, Полтавской области, во время отражения фашистских атак на группу бойцов и офице-ров, находившихся здесь с командующим Юго-Западным фронтом М.П. Кирпоносом.


[Закрыть]

Оказалось, что десант приземлился некучно, поэтому сбор диверсантов ещё не закончился. Собираются они на восточной опушке леса южнее села Плесна, невдалеке от развилки железных дорог, идущих на Староконстантинов и Тарнополь. К такому заключению чекисты пришли потому, что оттуда были пущены в воздух две ракеты и парашютисты, приземлившись, двигались в том направлении.

Было принято решение: разделиться на две группы, скрытно окружить это место и, уточнив затем, что диверсанты находятся там, нанести по ним ошеломляющий удар. Сигналом должен послужить выстрел Котовенко. Пограничники были вооружены четырьмя ручными пулеметами, несколькими автоматами, винтовками и гранатами. Их ненависть к фашистам была неизмеримой. Они уже ощутили на себе всю тяжесть их разбойничьего нападения и потеряли в бою многих своих товарищей.

Разработанный чекистами план операции блестяще удался. На подготовку к бою ушло минут тридцать, а продолжался он не более десяти минут. Нападение было столь неожиданным, что из шестидесяти диверсантов, входивших в команду, в живых осталось двое. Наши потери – один раненый.

Пленные оказались разговорчивыми. Это были сыновья бакалейщика из Касселя и учителя-нациста из-под Мюнхена. Оба – воспитанники молодежной нацистской организации «Гитлерюгенд». Удар пограничников пришелся по их команде в тот момент, когда зондерфюрер Лямке разделил команду на четыре группы и каждой из них ставил свою задачу. Задание команда получила ещё в Германии за час до вылета, а в лесу оно лишь уточнялось на местности.

Каждая из четырех групп должна была оседлать одну из железнодорожных веток, ведущих к Шепетовке, и по сигналу зондерфюрера взорвать полотно дороги на всех четырех магистралях, пересекающих Шепетовку. Немцы считали, что после этого советское командование долго не сможет пользоваться важнейшими коммуникациями, питавшими фронт. Делалась ставка и на то, что такая крупная диверсия вызовет одновременно и панику среди местного населения.

После этого зондеркоманда должна была сама выбирать себе объекты для диверсий: склады с горючим и боеприпасами, военные автоколонны, мосты, линии связи.

Захваченные парашютисты показали, что их команда была укомплектована выпускниками двух учебных центров – в Тегеле под Берлином и в Квинцзее близ Брнденбурга. Один специализировался на подготовке диверсантов, а другой – диверсантов и террористов. Занятия продолжались шесть месяцев, и выпускники предназначались для действий на территории СССР, и прежде всего на Украине, в Белоруссии и Прибалтике.

Пленные утверждали, что их учебные заведения находятся в ведении абвера. Это был уже не первый (с начала войны) сигнал о немецком разведоргане – абвере. Но, к сожалению, в те дни осиные гнезда, готовящие разведчиков и диверсантов для третьего рейха, для нас были пока недосягаемы.

Размах диверсионной деятельности гитлеровцев в советском тылу требовал немедленных и решительных ответных мер. И уже 24 июня, на третий день войны. Совет Народных Комиссаров СССР принимает специальное постановление «О мероприятиях по борьбе с парашютными десантами и диверсантами противника в прифронтовой полосе». Территориальные органы НКВД обязаны были создавать на местах истребительные батальоны для уничтожения диверсантов.

Мобилизация чекистов и населения на борьбу с гитлеровскими парашютистами быстро дала результаты. Тысячи фашистских молодчиков нашли на нашей земле бесславный конец. В первых числах июля немецкие разведорганы были вынуждены прекратить массовую выброску своих агентов-диверсантов в тылы наших войск. Так была выиграна первая схватка с абвером.

Однако нашему народу необходимо было повышать бдительность, а сотрудникам контрразведывательных органов – совершенствовать методы своей работы: враг брал на вооружение новые формы подрывной деятельности, используя благоприятную для него обстановку на фронтах. И уже через неделю после описываемых события контрразведчики Юго Западного фронта получили первую весточку от шефа незадачливого обер-лейтенанта Лоссберга – майора абвера Линца.

* * *

Майор Линц со своим аппаратом следовал за первым эшелоном наступающих дивизий. Верховному главнокомандованию рейха и командованию группы армий «Юг» нужны были самые свежие, как говорится из первых рук, данные о Советской стране и её Вооруженных Силах. Нужны были документы, карты, сведения о степени готовности страны к отпору завоевателям.

Большое внимание руководство абвера уделяло изъятию и сортировке личных документов советских людей. Несмотря на то что адмирал Канарис был в числе первых, кто внушал фюреру успех блицкрига, сам он уже тогда, в июне 1941 г., был готов и готовил все службы своей разведки к возможной затяжной войне. Адмирал был хорошо осведомлен о состоянии Советских Вооруженных Сил и потенциале страны, но политическая ситуация складывалась так, что Гитлеру нужна была война. На неё работала вся поверженная Европа, на неё настойчиво ориентировали нацистскую верхушку истинные правители Германии – промышленные магнаты, для которых людские, сырьевые и продовольственные ресурсы России, Украины и Белоруссии были процентами за вклады в фонд фашистской партии.

Канарис знал всё это и поэтому при составлении плана «Барбаросса» выдавал желаемое за реальность. Горячо поддерживая доктрину шестинедельной войны, он в то же время готовил и запасные варианты.

Вторжение на советскую территорию руководители рейха рассматривали как сигнал к активизации антисоветского подполья. Канарис же не очень надеялся на добровольных «мстителей». В первый же час войны вместе с бомбами на советскую землю по его приказу посыпались головорезы из полка «Бранденбург», а специальные, строго засекреченные подразделения абвера получили инструкцию тщательно «просеивать» контингенты пленных, выявлять среди них убежденных врагов Советской власти, обеспечивать их надежными документами и засылать в советский тыл.

В то время когда Геббельс, захлебываясь, подсчитывал дни и часы, оставшиеся до полного краха Советского Союза, абвер начинал на восточном фронте свою игру, рассчитанную на долгие месяцы, а может быть, и годы.

…В доме ксендза Фыда майор Линц застал только перепутанную насмерть служанку. Из её сбивчивого рассказа понял, что и хозяин дома, и Лоссберг арестованы, и это ставило майора в затруднительное положение. Ведь Лоссберг должен был с помощью Фыда и Буцько подобрать нужных людей и, пользуясь отсутствием сплошной линии фронта, заслать их вместе с частями отступающей Красной Армии в глубокий тыл. План этой «операции» теперь ломался, и Линцу нужно было восполнить пробел, возникший в связи с арестом Лоссберга.

* * *

Литовченко перевел дух, когда гул мотора машины его напарника сержанта Купко смолк за дальним поворотом. Всё. Лично для него война окончилась. Теперь остается только ждать. Появятся немцы, и он в целости передаст им свою машину. Полуторка новенькая – только что с завода. А ящики со снарядами, тщательно прикрытые брезентом, лучшее подтверждение его, Дмитрия Литовченко, благонадежности. Немцы-то сумеют оценить, что бы значили эти боеприпасы, окажись они в распоряжении танкистов.

Отогнав полуторку в кусты, Литовченко присел на ступеньку и закурил. Если и жалел он о чем-то в эту минуту, так только о том, что нет сейчас с ним отца. Дед Павло, как звали его односельчане, наверняка лучше и быстрее сумел бы сговориться с немецким начальством. Ведь он ждал их (или кого другого – найдется ведь сила против большевиков) с того памятного зимнего дня 1929 г., когда к ним в хату пришли представители власти и зачитали бумагу, по которой Павел Литовченко со всем своим семейством должен был этой же ночью уехать на север, в какой-то неизвестный ему Котлас, а всё его имущество и тягло переходило только что созданному колхозу «Новая жизнь». Отец цыкнул тогда на запричитавшую мать и, недобро глянув на пришельцев, процедил сквозь зубы: «Новая жизнь, выходит, и для вас и для нас. Ну что ж, посмотрим, чья верней окажется, чья вывезет».

Отец люто, но молча ненавидел Советскую власть. Там, на севере, работал' до седьмого пота, содержал семью и исступленно верил в то, что большевикам рано или поздно будет крышка. Верил и внушал эту веру сыновьям.

В 1938 г. семье Литовченко, как «исправившейся трудом», разрешили возвратиться на Полтавщину. Когда приехали в родное село, оказалось, что дом их занят под детский сад, а надворные постройки перенесены на бригадные дворы колхоза. Постояли молча, погрустили и уехали в Конотоп, где отец с младшим сыном устроились на кирпичный завод, а Дмитрий – шофером в МТС. В доме поселился достаток, но Литовченко-старший затаился ещё глубже – детские голоса и смех на его подворье терзали душу, жгли огнем незажившие раны былых обид.

В сыновьях он был уверен, как в самом себе. Поэтому, когда провожал Дмитрия на службу в Красную Армию, только и бросил, как бы невзначай: «Нам с тобой, сынку, защищать пока что нечего…»

…Литовченко достал из-за голенища листовку. Вот тут черным по белому, на хорошей бумаге разъяснено, что немецкие войска идут в нашу страну с освободительной миссией, что они непобедимы, поэтому военнослужащим Красной Армии нет смысла зря проливать свою кровь; не оказывать немцам сопротивление, а сдаваться в плен или уходить к своим семьям должны они. И самое главное – эти строчки Литовченко очеркнул ногтем, – «всем, кто пострадал материально от Советской власти, имущество и земля будут возвращены полностью»…

Майор Линц с ленивым любопытством рассматривал стоящего перед ним пленного красноармейца. Вид помятый, говорит жалобно, клянет на чем свет стоит Советскую власть и, загибая грязные пальцы, перечисляет обиды, нанесенные его семье и ему лично. По глазам его абверовец видел, что мужичок этот доволен поворотом в своей судьбе. Неужели эта свинья серьезно думает, что немецкие войска пришли сюда, чтобы таскать для них каштаны из огня? Нет, голубчик, вы сами положите к ногам Германии свою страну. И уже потом мы, немцы, сами решим, кому и какую кость бросить… Линц резко прервал «исповедь» Литовченко:

– Ты зачем сдался?

– Здесь написано…

– Кто тебя послал и какое ты получил задание?

– Я сам. Христом-богом клянусь, что сам. Мне отец…

– Твой отец коммунист?

– Из хозяев мы. Землю и усадьбу у нас отобрали…

– Где твои родственники?

– Призывался я в Конотопе…

– Где и кто есть ещё? Быстро!

– В Котласе брат отца на лесоразработках.

– Ещё.

– В Киеве… Тетка по матери.

– Хорошо. Завтра поедешь в Киев. Что делать там – научим.

– Мне в Киев никак нельзя, господин офицер. НКВД на первой же улице заметет и, как дезертира, – к стенке. Я лучше тут, при вас. Могу по ремонту, и шоферить могу…

Стек коротко свистнул в воздухе, и Литовченко ощутил острую, слепящую боль, из рассеченной щеки брызнула кровь. Он не видел, как в комнату вбежали два здоровенных охранника. Сквозь боль еле разобрал короткий приказ: «Обработать и ко мне!»

Во время «обработки» Литовченко, не переставая, визжал на высокой ноте. А когда охрип и зашелся в крике, дюжие руки опять втолкнули его в знакомую комнату.

Линц был не один. В кресле, закинув ногу на ногу, сидел второй немец. Не офицер, но одетый в военную форму с фашистской свастикой на рукаве. Кивнув в сторону окровавленного и всхлипывающего Литовченко, Линц небрежно бросил:

– Очередная жертва большевизма. Хочет работать на вас. Но я решил прибегнуть к вашей помощи, Мильх, чтобы у нас с господином Литовченко осталась друг о друге хорошая память. Кстати, он утверждает, что хорошо знает в лицо весь командный и политический состав штаба той армии, где он служил.

…Машина въехала на территорию завода, просторный двор которого немцы временно переоборудовали под лагерь для советских военнопленных. Мильх отдал короткую команду начальнику охраны, и эсэсовцы прикладами начали поднимать с земли изможденных людей. Многие из них были тяжело ранены. Через несколько минут, поддерживая друг друга, они выстроились в неровную шеренгу.

– Коммунисты, евреи и чекисты, три шага вперед!

Строй не шелохнулся. Прокопченные и усталые лица замерли в тревожном ожидании, словно окаменели.

Мяльх трижды повторил команду, но шеренга пленных сомкнулась ещё плотнее. Тогда вперед вышел Линц. Говорил он, медленно подбирая русские слова, любуясь своим довольно хорошим произношением, и словно не замечал сотен горящих ненавистью глаз.

– Господа, мы ценим вашу скромность. Больше того, мы понимаем её. Ведь для того, кто сделает три шага, останется всего один, четвертый, в могилу. Но мы не понимаем тех, над кем ещё вчера издевались комиссары и евреи, кто непонятно почему хочет стать еврейским прихвостнем. Мы, немцы, принесли вам свободу, а вы не хотите ею пользоваться. Сейчас мы продемонстрируем вам пример, которому должен следовать каждый разумный человек. Прошу вас, господин Литовченко.

В сопровождении двух эсэсовцев, едва волоча подгибающиеся от страха ноги, предатель пошел вдоль шеренги. Если раньше, во время речи Линца, он видел в глазах этих людей ненависть, то на себе теперь он ловил взгляды, полные презрения и гадливости.

Семь человек, опознанных Литовченко, были расстреляны тут же, во дворе завода…

* * *

По мере того как гигантское колесо войны с каждым днем набирало обороты, дел у сотрудников контрразведки фронта становилось всё больше.

Абвер уже перестал быть невидимкой. И о структуре этой секретной службы, и о её шефе – адмирале Канарисе начальник отдела контрразведки фронта бригадный комиссар Якушин был информирован. Но формы и методы работы врага, тактика и планы подразделений абвера, действующих против армий фронта, были пока, за небольшим исключением, для наших контрразведчиков загадкой. А чтобы успешно бороться с врагом, его нужно знать…

…Отдел абвер, что в переводе означает «защита», был создан в военном министерстве Германии ещё в 1919 г. И возлагались на него сугубо контрразведывательные функции внутри своих войск. Организация более чем скромная, если учесть, что по Версальскому договору Германии не разрешалось держать под ружьем более ста тысяч человек. Но милитаристские круги Германии, как позже выяснилось, делали на абвер крупную ставку. После того как периферийные звенья этой службы – абверштелле – появились при штабах военных округов, два из них – в Кенигсберге и Бреславле – начали при соблюдении строжайшей конспирации разведывательную деятельность против Советской страны и её Красной Армии.

После прихода к власти фашистов Гитлер довольно высоко оценил старания вермахтовской секретной службы в этом направлении и, несмотря на то что в его распоряжении был мощный, широко разветвленный аппарат службы безопасности министерства внутренних дел и нацистской партии, всячески содействовал дальнейшему расширению и совершенствованию абвера.

В 1938 г., уже после прихода туда опытного разведчика Вильгельма Канариса, отдел абвер был реорганизован в управление разведки и контрразведки – абвер-заграница. Теперь уже Канарис непосредственно подчинялся верховному главнокомандованию вооруженных сил (ОКБ), и прежде всего главнокомандующему – Гитлеру.

Вся недолгая история этого управления (абвер утратил свою самостоятельность в 1944 г.) – это бесконечный перечень подлостей, грязи, темных махинаций и преступлений.

Абвер сыграл свою зловещую роль в подготовке захвата Германией Австрии, Чехословакии, Бельгии, Голландии, Норвегии, Польши, Франции, Болгарии, Греции, Югославии и Румынии. Подкуп, убийства, клевета, шантаж – вот далеко не полный перечень основных методов работы этой разведки.

По мере захвата европейских стран, как грибы после дождя, возникали всё новые периферийные отделы и отделения абвера. Из пяти основных его отделов первый специализировался на чистом шпионаже. Абвер-2 занимался организацией диверсий, террористических актов, саботажа и провокаций; в круг обязанностей сотрудников третьего отдела входила контрразведывательная работа и фабрикация дезинформирующих данных. Абвер-4, или «Аусланд», изучал внутреннюю и внешнюю политику иностранных государств; и наконец, пятый отдел не только руководил четырьмя остальными, но и готовил для них заплечных дел мастеров. Как стало известно теперь чекистам Юго-Западного фронта, к началу войны подрывную и разведывательную деятельность на этом направлении непосредственно вели штаб-квартира адмирала Канариса в Берлине и абверштелле в Бреслау, Вене, Бухаресте и Кракове.

Опыт первых дней войны и первые «визитные карточки» абвера – диверсанты, переодетые в советскую форму, и миллионы провокационных листовок – всё это говорило о том, что дело приходится иметь с опасным и коварным противником.

Прекрасно понимали чекисты и другое: после полного провала диверсионных групп и весьма сомнительных результатов своей провокационной и подстрекательской пропаганды от Канариса нужно ждать последующих шагов. Какие сюрпризы готовит им абвер в самом ближайшем будущем? – этот вопрос беспокоил советских контрразведчиков. К тому же выявилась ещё одна, но предполагаемая ранее сложность.

Дело в том, что в предвоенные годы срочнослужащие Красной Армии никаких документов, удостоверяющих их личность, на руках не имели. В свои выходные дни красноармейцы и сержанты получали на руки увольнительные записки, а уезжающие в отпуск – отпускные билеты. Теперь же, когда началась война и на некоторых участках фронта создалась неразбериха, а у противника появились наши пленные, отсутствие на руках у срочнослужащих документа – единой красноармейской книжки с фотографией её владельца, удостоверяющей личность и его принадлежность к определенной воинской части, – очень мешало в работе. Достаточно, скажем, было немецкому агенту, ничем пока себя не скомпрометировавшему, заявить в комендатуре, что он являлся красноармейцем или сержантом любой нашей части, как его тут же направляли на фронт. Нужда в людях была огромная. Поэтому каждого человека, поступающего на пополнение, командование встречало с радостью.

Вскоре красноармейские книжки были введены, но в первые месяцы войны контрразведчикам приходилось работать с учетом и этой трудности.

* * *

Дмитрия Литовченко задержали возле памятника Богдану Хмельницкому под вечер 6 июля. К патрулю подошла пожилая женщина, пенсионерка Мария Васильевна Яровенко, и посоветовала обратить внимание на красноармейца с вещевым мешком в руках. По её словам, она трижды в течение дня выходила сегодня из дому, и каждый раз ей попадался на глаза этот человек. Над городом нависла опасность, все люди заняты полезным трудом, каждый хочет сделать как можно больше для фронта, а этот крутится по площади, как будто приехал на экскурсию, купола софийские рассматривает – нашел время!

На вопрос, какой он части и что здесь делает, задержанный без запинки ответил, что ранее служил в автобате 12-й армии, был ранен. (Судя по бинту на голове, кровоподтекам и ссадинам, помощники Линца поработали на совесть.) Оказавшись в команде по сопровождению санитарного поезда, решил остановиться на денек в Киеве, навестить здесь тетку, а затем явиться в военную комендатуру и просить, чтобы его направили в какую-либо автомобильную часть. Вот теперь он и «ищет комендатуру».

Здание комендатуры находилось рядом с площадью Хмельницкого. Здесь кроме буханки хлеба и банки мясных консервов у Литовченко обнаружили ракетницу и 36 ракет разных цветов. На вопрос, почему у него находятся эти вещи, он заявил, что ему их выдали в комендатуре станции Тарнополь, чтобы в случае налета фашистской авиации на поезд давать ракетами сигналы машинисту.

Объяснение, прямо скажем, наивное. Учитывая к тому же сообщение патруля, дежурный доложил о задержанном коменданту гарнизона полковнику Черкасову. Полковник уже знал о том, что в городе орудуют диверсанты-ракетчики и что с их помощью прошлой ночью во время налета уничтожены два цеха на «Большевике». Поэтому он сразу же приказал отправить Литовченко в отдел контрразведки фронта. Здесь задержанный повторил показания, дополнив их подробностями своего «ранения». Видимо, он хотел произвести впечатление на оперработника.

Выходило так, что в ночь на 29 июня в районе села Долина попал в окружение и застрял из-за нехватки горючего наш танковый полк. Доставить танкистам всё необходимое вызвались десять шоферов-добровольцев, и среди них он, Литовченко. Но ещё при подходе к Калушу колонна напоролась на немецкие танки. Машины загорелись, часть водителей попала в плен, он со своим раненым командиром сержантом Купко успел добежать до леса. К своим добирались через Галич, Ходоров, Тарнояоль. Там их посадили на санитарный поезд, и ему, как легко раненному, комендант поручил в случае необходимости исполнять роль сигнальщика.

Оперуполномоченный политрук Иванов всё это записывал в протокол, но с каждой новой строкой всё больше укреплялся в своих подозрениях. Под конец не выдержал:

– Неувязка, Литовченко, получается. С одной стороны, ты, жизнью рискуя, на полуторке против танков пошел, кольцо окружения самолично хотел прорвать, а с другой стороны, с поезда удрал, командира раненого одного бросил, да и тут, в Киеве, два дня комендатуру найти не можешь.

– Так ведь тетка, гражданин начальник. После отца-матери самый близкий человек…

Свои сомнения оперуполномоченный Иванов доложил начальнику отделения батальонному комиссару Коноплеву. Тот молча выслушал подчиненного, просмотрел протокол допроса и оставил его у себя.

В полночь молодого оперработника вызвали к начальнику отдела контрразведки фронта. Иванову пришлось изложить свои соображения здесь ещё раз.

– Ну и к каким ты пришел выводам? – после короткой паузы спросил Якушин.

– Враг он, товарищ бригадный комиссар. Стопроцентный лазутчик. Чует моё сердце.

– А ты не на чувства нажимай, а на факты. Подозрительный он тип – это точно. Но ракетница-то в заводской смазке, нестреляная, не он сигналы подавал, и ранение налицо. Ты сумей его факты своими побить. Если засланный, то очень важно, чтобы он заговорил. Это же первая ласточка новой формации с той стороны. С пылу, что ни на есть, с жару. За ним другие обязательно пойдут. И нам позарез нужно знать, кто его вербовал, где, как, какое задание ему дали. Вот ты и соображай.

– Понимаю, товарищ бригадный комиссар. Так ведь он же, гад, в беспроигрышную играет – и Станислав, и Калуш, и Долина, и Ходоров, и Тарнополь у немцев уже. А штаб и отдел контрразведки армии в полуокружении – третий день связи нет.

– Знаю, Иванов. Но проверить всё-таки нужно. Литовченко должен заговорить. Да, кстати, ты теткой его быстрее поинтересуйся, может, что дельное подскажет.

Но Варвару Кузьминичну Степанко разыскивать не пришлось. Она объявилась сама. Утром пришла в комендатуру и рассказала дежурному обстоятельно и многословно: заявился к ней третьего дня племянник по сёстриной линии, сказался раненым, а сам целыми днями но городу шастает, да ещё с мешком тяжеленным. Говорил, что поедет к себе в Конотоп на излечение – пока припадки от головного ранения не прекратятся. А по её мнению, никакой он не раненый и не припадочный, а самый настоящий дезертир. И дезертир вредный – и ей и соседям уши прожужжал про немцев и про силу их непобедимую. Эту ночь дома не ночевал – не иначе как в Конотоп свой удрал. «Вы его, товарищ командир, обязательно разыщите да всыпьте как следует. Пусть не юлит, когда люди кровь проливают».

Через полчаса Варвара Кузьминична была уже у Иванова, и тут выяснились интересные подробности биографии Литовченко.

Тепло проводив старушку, Иванов доложил о новых обстоятельствах начальникам. Проверку решено было вести по всем направлениям: по Лохвице, где родился Литовченко, Конотопу и Котласу. Сам же Иванов на У-2 вылетел в расположение 12-й армии.

Командование автобата, к которому обратился оперуполномоченный, в целом характеризовало Литовченко положительно: трудолюбивый, дисциплинированный, знающий, – но действительные обстоятельства его исчезновения в корне расходились с показаниями самого задержанного. Сержант Купко привез боеприпасы в танковый полк, а его напарник отстал по дороге.

Был ли Купко тогда ранен? Нет, он погиб три дня спустя, когда вывозил под бомбежкой семьи военнослужащих. Иванову оставалось уточнить, чем занимался Литовченко с 29 июня по 6 июля, когда был задержан. Но на этот вопрос ответ мог дать лишь сам задержанный.

* * *

На следующий день Литовченко начал давать показания. Иванов участия не принимал. Уже под самым Киевом их У-2 был обстрелян «мессершмиттом». Он и летчик получили ранения. Но чекист категорически отказался ехать в госпиталь и не сел в санитарную машину до тех пор, пока на аэродром не прибыл батальонный комиссар Коноплев. Данные, которые собрал Иванов, оказались очень ценными. Их предъявили Литовченко, когда он пытался развить легенду в выгодном для себя свете, и теперь он сдался.

У страха, как говорится, глаза велики. С ужасом обнаружив, что контрразведчики знают о нём всё, он, кап-всякий трус и предатель, видел лишь один путь для спасения собственной шкуры – предательство новых своих хозяев.

…После кровавой расправы в лагере для военнопленных он, уже без дополнительной «обработки», подписал обязательство о своем согласии работать на немецкую разведку. Обедал он в обществе пяти хмурых красноармейцев. Ели молча. Ни фамилий их, ни имен не знает. Описать тоже не может – слишком много волнений было в тот день. Всех их снова привели к немецкому майору, где предатели получили общий инструктаж. «Из достоверных источников, – говорил фашистский офицер, – нам хорошо известно, что ваше бывшее командование надеется не столько на свои картонные танки и винтовки образца прошлого века, сколько на фанатизм, или, как у вас говорят, на морально-политическую стойкость бойцов. Вы уже сами убедились, что никакой героизм не устоит против немецкой брони, против немецких самолетов, против немецкого солдата. Советская Россия обречена. Поэтому вы, попав за линию фронта, должны помочь своим соплеменникам избежать бесполезного кровопролития. Объясняйте всем и каждому, что борьба бессмысленна, что величие Германии – в её непобедимости. Пусть солдаты идут по домам, к своим женам и детям. Фюрер позаботится о том, чтобы все имели хорошую и сытую жизнь. А вы, наши верные помощники, получите назад свои земли, мельницы, усадьбы, магазины. Мы вам щедро заплатим, и рейхскомиссар пожалует всем «почетные должности…»