Текст книги "Об этом не сообщалось…"

Автор книги: Михаил Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Задания получали поодиночке. Ему вручили две ракетницы и сотню ракет. С ними он должен был прибыть в Киев, поселиться у тетки, вдовы рабочего завода «Арсенал», разыскать по паролю «Время действовать» закройщика Верпаховского и уже вместе с ним подобрать объекты для бомбардировки. В первую очередь обращать внимание на места расположения штабов, других оборонных объектов, партийных и советских учреждений. После этого с Верпаховским в контакт не вступать, действовать самостоятельно. Когда же фронт переместится к Киеву, ему надлежало отходить с советскими войсками до Полавы – задания оставались прежние. В случае если задержат, уверенно рассказать на скорую руку составленную легенду, а если не хватит ракет – добывать их на месте. «Красная Армия отступает и всё бросает на своем пути, – говорил майор. – Трудностей для приобретения ракет у тебя не возникнет».

В Полтаве Литовченко должен был дождаться прихода немецких войск, явиться в их военную комендатуру и заявить, что он есть дойчагент. Его оттуда передадут в разведку, и там он уже получит заслуженное вознаграждение.

…Верпаховского арестовали той же ночью в сосновом лесочке неподалеку от Дарницкого железнодорожного узла. В хозяйственной сумке были обнаружены ракетница и комплект разноцветных ракет. На следствии под уликами он сознался, что на военную немецкую разведку работает с февраля 1940 г. Завербовали его во Львове и сразу же направили на оседание в Киев. Ожидая со дня на день войны, семью свою сюда не перевозил. Человека с той стороны ждал с нетерпением. В первую же ночь после встречи с ним осветил ракетами советскую танковую колонну, потом навел «юнкерсы» на завод «Большевик». Сегодня хотел сигнализировать немцам из Дарницы: видел, что там скопилось большое количество эшелонов с горючим и боевой техникой.

…Оба предателя получили по заслугам. Военный трибунал приговорил их к расстрелу.

* * *

В особом отделе Юго-Западного фронта[7]7
  В середине июля 1941 г. органы военной контрразведки НКО были преобразованы в особые отделы НКВД. Воинские звания оперсостава были изменены на спецзвания. Так, спецзвание «младший лейтенант госбезо-пасности» было равнозначно воинскому званию старшего лейтенанта или политрука. Звание «лейтенант госбезопасности» – капитана; «старший лейтенант госбезопасности» – майора; «капитан госбезопасности» – полковника; «майор госбезопасности» – генерал-майора; «старший майор госбезопасности» – генерал-лейтенанта; «комиссар госбезопасности» – генерал-полковника. Начальником особого отдела Юго-Западного фронта был назначен комиссар госбезопасности А.Н. Михеев.


[Закрыть] показания Литовченко и аналогичные сведения, поступающие из подчиненных отделов соединений, тщательно анализировались. Картина получалась более или менее ясная. Несмотря на некоторое изменение в тактике действий в советском тылу, немецкое верховное главнокомандование и его абвер по-прежнему пока главную ставку делали на разложение нашей армии, на бредовую идею «пятой колонны», якобы существующей в Советском Союзе. Это был большой просчет руководителей третьего рейха при разработке стратегии войны против нашего государства. Опираясь на социально чуждые советскому строю элементы – националистов, бывших хозяйчиков, уголовников, морально и политически разложившихся людей, руководство немецкой разведки, как говорится, за деревьями не увидело леса. С первых дней нападения гитлеровцев на Советский Союз война для нас стала всенародной, в полном смысле слова Отечественной войной.

Головорезы из «Бранденбурга» и «Нахтигаля» годами проходили специальную подготовку, совершенствуясь в искусстве убивать и грабить. Они были вооружены до зубов, но оказались бессильными против истребительных батальонов, которые состояли из вчерашних школьников и пенсионеров, пожилых колхозников и колхозниц. Большинство диверсантов-ракетчиков было выловлено с помощью населения. Показателен в этом отношении и случай с Литовченко – родная тетка не пожелала покрывать дезертира и паникера. А ведь Варвара Кузьминична не предполагала, в каком обличье явился в Киев её племянничек.

Из показаний Литовченко руководство особого отдела фронта сделало ещё один важный вывод. Несомненно, он убежденный враг Советской власти. Видимо, поняли это и немцы – иначе не доверили бы они ему своего хорошо законспирированного агента. Ведь до появления Лдгговчепко Верпаховский был вне подозрений. А с другой стороны, абвер забрасывает его на нашу сторону без предварительной подготовки и с очень узкого характера заданием. Ведь стоило бы подучить этого кулацкого сынка хотя бы на краткосрочных шпионских курсах, и он мог бы принести гитлеровцам большую пользу. Случай с Литовченко ещё и ещё раз подтверждал: опьяненный первыми успехами, абвер настраивает свою разведывательно-диверсионную машину на «крупный помол». Это в значительной степени облегчало задачу нашей контрразведки. Если известен яд, легче найти противоядие.

Всем миром

Сегодня, оглядываясь с дистанции прожитых лет на события далекого и такого близкого всем нам, фронтовикам, 1941 г., в который раз перебираешь в памяти неподвластные времени подробности тех дней и пытаешься сформулировать для себя, что же тогда произошло. Не беру на себя роли первооткрывателя – воспоминаний на эту тему написано достаточно. И всё же попробую со своей точки зрения, точки зрения армейского чекиста, разобраться не столько в причинах наших временных неудач, сколько в причинах нашего главного успеха. Да, я не оговорился, именно успеха.

Действительно, к июню 1941 г. у нас было мало танков, самолетов, автоматов. Военная промышленность только начала осваивать выпуск необходимого количества оружия. Армия не имела должного боевого опыта. Но Советская страна была готова к войне, к решительному отпору империализму, который избрал своим орудием фашистскую Германию. Готова была морально, идейно, политически. Был народ с богатыми патриотическими традициями, а костяком, цементирующим и объединяющим его, являлась наша партия, коммунистическая идеология, беззаветная верность высоким идеалам и любовь к социалистической Отчизне.

В первые дни войны мне лично не раз приходилось видеть, как в единоборство с бронированными чудовищами Гудериана и Клейста смело вступали советские танкисты на своих далеко не отвечавших тому времени БТ. Гибли, но в схватках зачастую и выходили победителями. Я хочу напомнить нашей молодежи, что крылатая фраза: «Считайте меня коммунистом» – родилась не в дни нашего победоносного движения на запад, а в дни самых суровых испытаний, в обороне, в окружении. Люди уже знали, что попавших в плен только за принадлежность к партии Ленина гитлеровцы расстреливали на месте.

Ступив на нашу землю, гитлеровцы, естественно, начали искать опору своему «новому порядку» среди местного населения и военнопленных. Бесчеловечный и извращенный в своей сути, фашизм стремился растлить всё вокруг себя. От истории никуда не уйдешь – были у Советской власти враги явные и тайные, всплыли на поверхность недобитые махновцы и петлюровцы, воспрянули духом затаившиеся бывшие нэпманы и кулаки, польстились на щедрые посулы люди, не имеющие твердых моральных устоев и принципов. Одни рядились в форму полицейских, других захватила жажда наживы, третьи с парабеллумом и взрывчаткой за пазухой забрасывались в советский тыл. Но опять-таки история неопровержимо доказала: не они делали погоду. И даже в период самых «блистательных» побед вермахта их предательские душонки холодил страх неотвратимого возмездия.

И сейчас, перебирая в памяти основные операции, которые проводил в то время (да и потом) особый отдел .фронта, я не могу вспомнить ни одной, где бы чекисты действовали обособленно, только своими силами. Всегда и везде у нас были десятки, сотни добровольных помощников. Я уже рассказывал о полном провале плана запугивания и террора, который осуществляли отборнейшие диверсанты абвера, о разоблачении агентов-ракетчиков и уничтожении групп Шмундта и Лямке.

Осенью 1941 г., когда размеры угрозы, нависшей над нашей страной, осознал каждый советский человек, мы, чекисты, в полной мере оценили, каких замечательных людей воспитали наш строй, наша Коммунистическая партия. Рабочие и колхозники, школьники и домохозяйки всегда и во всём старались помочь нам. И это не было, как кое-кто сейчас на Западе пытается изобразить, тотальной подозрительностью, всеобщей слежкой. Каждый советский человек чувствовал свою личную ответственность за судьбу Родины, каждый хотел по мере сил помочь общему делу, а отсюда – и высокая, в полном смысле слова революционная бдительность.

Вспоминается мне такой характерный эпизод. В первую военную осень в прифронтовой полосе скопилось огромное количество мирного населения – беженцев и эвакуированных. В Воронеже, например, где располагался в то время штаб Юго-Западного фронта, до войны население не превышало трехсот пятидесяти тысяч человек. В конце же октября 1941 г. здесь находилось не менее полутора миллионов жителей. Вместе с честными, пострадавшими от войны людьми здесь скрывались дезертиры, спекулянты, уголовники, и самое главное, среди такого количества беженцев легко могла затеряться агентура врага.

Когда, по опыту гражданской войны, было решено впервые провести внезапную проверку документов у всего населения городов прифронтовой полосы, некоторые наши товарищи засомневались: на людей, мол, свалилось громадное горе, многие лишились крова, потеряли близких, и такая акция может вызвать обиду, раздражение, что при таком скоплении людей нежелательно.

Однако результаты первой же проверки наглядно показали, что народ нас понял правильно. Больше того, в ходе таких проверок мы приобрели много новых надежных помощников.

– Ты не только в документ смотри, ты людям в душу смотри, на человека опирайся, – поучал меня в Купянской комендатуре самолично явившийся туда дедок лет семидесяти. – За справным документом ты сволочь можешь и не приметить. А народ, что вокруг, он в тысячу глаз смотрит – ему всё видно. Всем миром гадов надо давить.

Старик, что называется, в воду глядел.

Наш ещё неопытный оперработник не нашел ничего подозрительного в документах двух молодых людей, которые ожидали поезда на Купянском вокзале. А пассажирам, которые находились в зале ожидания вместе с ними несколько суток, подозрительными показались и их постоянное перешептывание, и обильная (не по времени) еда, и главное, в добротном чемодане парней вездесущий дедов внук Вася углядел толстенные пачки денег. Мы тепло поблагодарили деда, звали его Иваном Калистратовичем, и конечно же сразу «исправили ошибку». Через полчаса подозрительные молодые люди были доставлены к капитану госбезопасности Павлу Никифоровичу Белоглазову.

* * *

Матерн и Молль своего неудовольствия по поводу задержания вслух не выражали. Держались разве что, с чувством слегка задетого самолюбия. Они спокойно говорили, что всё прекрасно понимают: время военное, фронт близка, а тут два пария призывного возраста торчат па вокзале, да ещё и немцы по национальности.

Белоглазов внимательно осмотрел документы задержанных. Если «липа», то сделана очень толково – не придерешься. Его сомнения на этот счет окончательно рассеял младший лейтенант госбезопасности Наливайко, который до войны работал в паспортном столе киевской милиции. Паспорта были настоящие. По ним следовало, что Матерн и Молль, уроженцы Днепропетровской области, из немецких колонистов, оба постоянные жители Киева. Матерн – актер, служил в одном из киевских театров, а Молль – студент выпускного курса техникума физической культуры. 40 тысяч рублей, найденные при обыске, Матерн получил незадолго до начала войны от родителей, которые собирались переезжать к сыну и просили его присмотреть где-нибудь на окраине домик с садом. Артисты труппы, в которой находился Матерн, уезжали из Киева в конце августа чуть ли не по тревоге («Вы-то знаете, что там творилось!»), и он не успел эвакуироваться с коллективом по той простой причине, что его никто в известность о дне отъезда не поставил. Он прожил в Киеве ещё три недели, работал на строительстве укреплений и только накануне прихода немцев решил уходить в глубь страны и искать свой театр. По независящим от него обстоятельствам получилось так, что за три месяца ему удалось добраться только до Купянска и переходить линию фронта не с красноармейцами, выходящими из окружения, а с Моллем.

Молль рассказал, что все студенты техникума были призваны в Красную Армию на второй день войны. Он же не явился в военкомат по той причине, что сосед сказал ему, будто немцев в армию не берут. Он пошел работать на оборонительные сооружения, где и познакомился с Матерном. В канун прихода гитлеровцев решили вместе пробираться на восток. Матери обещал устроить его на какую-нибудь работу в театр, как только они разыщут его на Урале.

Белоглазову стало всё ясно. Он подошел к шкафу, вынул оттуда папку и, найдя нужную страницу, положил перед Моллем. Прочитав, тот покрылся крупной испариной. Молль и его хозяева не учли одной существенной детали. Никаких распоряжений в дни, когда Моллю и Матерну надлежало явиться на призывной пункт, не было.

В этом сказывался один из весьма характерных просчетов гитлеровской разведки в начальный период войны. Опьяненные первыми успехами, они сами для себя создали иллюзию «широкого выбора». Из темных подворотен к ним хлынула нечисть всех мастей, и абвер наивно полагал, что источники эти неиссякаемы. Поэтому гитлеровские разведчики не очень-то заботились об отработке прочных легенд своим новоиспеченным агентам. Видимо, они считали, что если два-три шпиона провалятся за линией фронта, то в этом большой беды не будет: аналогичное задание выполнят другие.

Пауза затягивалась, и Молль разволновался.

– Нас расстреляют как дезертиров?

– Это дело трибунала. Но судить вас будут как немецких агентов.

– Но мы не сделали ничего плохого. Мы действительно не знали о том, что такого распоряжения тогда ещё не было. С первою дня все были так настроены против немцев.

– А как относились к вам люди, с которыми вы работали на укреплениях?

– Мы скрывали свою национальность…

– А друг другу всё-таки открылись? Ведь до этого вы знакомы не были.

– Это произошло совершенно случайно. Матерн сказал мне…

– Послушайте, Молль, неужели вы думаете убедить кого-нибудь, что в прифронтовую зону вас, немцев, пропустили без предварительной проверки документов? Через два часа я вас вызову снова. Хорошенько подумайте. И мой вам совет: не пытайтесь давать нам запасную легенду. Говорите только правду. Это в ваших же интересах…

История падения двух этих молодчиков особой оригинальностью не блещет. Дети зажиточных родителей, они были воспитаны в частнособственническом духе. И когда разразилась война, всенародное горе было воспринято ими как досадная помеха на пути к сытой и беззаботной жизни. Кроме того, не давала покоя боязнь за свою шкуру. Оба воспрянули духом, когда прочитали листовки, где говорилось, что фольксдойче получат от немецкого командования особые привилегии. Будущее уже не рисовалось столь мрачным.

При подходе немцев к городу они не эвакуировались со своими коллективами, а затаились по норам. И лишь спустя несколько дней после установления в Киеве «нового порядка» Матерн и Молль явились к немецким властям и предложили собратьям свои услуги. Да, ни актеры, ни физруки в тот момент фатерлянду нужны не были. Но их, как фольксдойче, отлично знающих русский и украинский языки, обычаи, порядки и законы в Советской стране, наметили использовать в другом направлении – на агентурной работе в советском тылу. За неё они и их родители после окончания войны получат крупные земельные владения на Днепропетровщине и смогут тогда в неограниченном количестве использовать дармовую рабочую силу местного населения.

Офицер-вербовщик всячески старался польстить их самолюбию, взывал к величию германского духа, говорил, что не к лицу двум таким бравым молодым немцам просиживать штаны в канцеляриях или состоять переводчиками при городской управе. Рейх велик и непобедим, а разведка – глаза и уши рейха. Разве может быть более почетное задание для каждого настоящего немца? Ощущая легкий холодок в груди, Матерн и Молль тут же подписали обязательство работать на абвер. И уже на следующий день они выехали в Полтаву для обучения в разведывательной школе, организованной здесь абвером.

Курс «наук» был сжат до предела. И уже через месяц Матерн и Молль получили первое задание: пробраться в Сталинград, установить, какие заводы работают на оборону и какую выпускают продукцию, обозначить на карте расположение воинских частей и складов, выяснить, вывозятся ли из города запасы хлеба и где именно они хранятся, и главное, постараться уточнить, готовится ли Сталинград и эвакуации. Прочно обосновавшись на месте, агенты должны были также организовать на оборонных заводах и складах ряд диверсий.

На выполнение задания им дали три месяца. По приезде в Сталинград они должны были устроиться на работу и постепенно заводить знакомства среди заслуживающих, с их точки зрения, доверия лиц. В разведке им советовали основную ставку делать на выходцев из немцев с Поволжья. Крайний срок возвращения в Полтаву – апрель 1942 г.

Оставив на руках у них подлинные документы и положив в основу легенды настоящие их биографии, абверовцы преследовали определенную цель. И Матерн и Молль были призывного возраста. Человека любой другой национальности, задержанного в прифронтовой зоне, сразу же заподозрили бы в уклонении от призыва. Немецкое же происхождение двух агентов, «не призванных в армию», по мнению абверовцев, обеспечивало им свободное продвижение в глубь страны. Но у немецкой разведки и здесь получился просчет.

Анализируя показания Матерна и Молля, сотрудники особого отдела Юго-Западного фронта выделили для себя четыре основных момента. Само по себе важным было уже то, что два опасных преступника не смогли выполнить задания, их подрывная деятельность в крупном промышленном центре, снабжавшем фронт боевой техникой, боеприпасами и людскими резервами, была пресечена в самом зародыше. Кроме того, от них особый отдел фронта получил первые сведения о создании немцами разведывательных школ на оккупированной территории. Особый интерес вызывала школа в Полтаве – осиное гнездо в непосредственной близости от фронта. Сведения о месте её нахождения, профиле, преподаваемых дисциплинах, режиме, сроках обучения, руководстве школы, о преподавателях, вербовщиках и обучающихся в ней были очень важными козырями в разгоревшейся борьбе с абвером.

Матерн и Молль сообщили также, что на окраине Киева, в Дарнице, немцы создали большой лагерь для советских пленных командиров и что при этом лагере работает группа офицеров гестапо и абвера, которая подбирает «курсантов» для Варшавской школы абвера, где готовятся агенты-разведчики и агенты-диверсанты. Таким образом, чекисты получили возможность в самое ближайшее время предпринять контрмеры, в результате которых эффективность действия двух главных на этом участке фронта центров абвера могла быть сведена до минимума.

Два других момента, выделенные сотрудниками особого отдела из показаний Матерна и Молля, носили стратегический характер. И о них немедленно было доложено советскому Главному Командованию. Агенты сообщили, что в Полтаву они должны были возвратиться не позже апреля 1942 г. Это давало основание считать, что штаб группы армий «Юг» и абверовский орган при нём предполагают находиться в Полтаве, по крайней мере, до апреля. Следовательно, немецкое командование в течение зимы и первых месяцев весны не намечало на Юго-Западном направлении крупного наступления. О предполагаемом же направлении главного удара гитлеровцев в весенне-летнюю кампанию можно было судить уже по тому повышенному интересу, который проявлял абвер к Сталинграду. Как показали дальнейшие события, предположения чекистов полностью оправдались.

Говоря о неоценимой помощи, которую постоянно оказывали нам, работникам органов госбезопасности, советские люди, я не могу не вспомнить о Степане Митрофановиче Челомбитько, начальнике цеха одного из запорожских заводов. Под беспрерывными бомбежками он демонтировал и эвакуировал на Восток ценнейшее оборудование. Четыре транспорта отправил на Урал Степан Митрофанович, а с пятым, последним, застрял на одной из пригородных станций Воронежа.

Общее горе и общая судьба сближают людей. Поэтому, когда на станции Воронеж Челомбитько познакомился со своим донецким коллегой Петром Коломийцем, который вот уже вторую неделю мытарился с особо важным грузом под непрекращающимися бомбежками, он проникся к нему глубокой симпатией и сочувствием. Ночевали на вокзале, а по утрам расходились каждый по своему ведомству выбивать зеленую улицу на Восток. По вечерам встречались вновь, разживались кипятком и, гоняя чаи, сетовали на неразбериху и поругивали бюрократов. Настойчивость Степана Митрофановича в конце концов была вознаграждена. Пробившись к самому высокому железнодорожному начальству, он не только лучшим образом устроил свои дела, но и замолвил словечко за Коломийца, рассказав, что без оборудования, которое тот сопровождает, не может быть пущен завод. Начальник оказался человеком государственным и сказал, чтобы Коломиец явился к нему со всеми бумагами в семь часов утра.

Степан Митрофанович радовался как ребенок. Он даже удержался от соблазна немедленно отправиться к своему эшелону. Решил утром идти с Коломийцем, чтобы лично убедиться, что и у него всё в порядке. Однако Коломиец особой радости не выражал, а ночью просто-напросто исчез с вокзала.

Поведение нового знакомого озадачило Степана Митрофановича, а когда он припомнил некоторые, как бы вскользь брошенные высказывания, то смекнул, что дело тут явно нечисто. Через час он уже беседовал со старшим лейтенантом госбезопасности К.И. Пальчиковым. Сведения, полученные от Степана Митрофановича Челомбитько, и точное описание его вокзального знакомого помогли изобличить и обезвредить опасного преступника. Коломиец был задержан в тот же день при попытке выехать в Тамбов.

В штат абвера Коломиец, был зачислен ещё в 1940 г. Работая главным инженером на одном из львовских предприятий, он совершил большое должностное преступление и, опасаясь заслуженного возмездия, бежал в Польшу, захватив с собой крупную сумму денег. Перебежчиком сразу же заинтересовалась немецкая разведка. Коломийцу вначале предоставили возможность покутить по злачным местам Варшавы. Потом он был арестован и доставлен в Краков в здание бывшего воеводства, где размещался один из центров разведки абверштелле-Краков. Здесь в основном проходили выучку агенты из эмигрантских кругов и украинских буржуазных националистов. Хорошо воспитанному Коломийцу это общество не слишком импонировало, однако он прекрасно понимал, что другого выхода в тот момент у него нет. Нужно было приспосабливаться, и предатель добросовестно совершенствовался в «искусстве» наемного агента-диверсанта. Он настолько преуспел, что способным курсантом заинтересовался сам начальник абверштелле полковник Визер. Побеседовав с Коломийцем, проверив глубину его технических познаний и знаний тонкостей советского уклада жизни, полковник решил, что использовать такого агента в роли рядового диверсанта непозволительная роскошь. Вскоре Коломиец был передан в штаб «Валли» в предместье Варшавы и после тщательной подготовки на вживание в глубоком советском тылу оказался в Полтаве, где окончательно отработал свою легенду и обзавелся документами «уполномоченного по продвижению на Восток демонтированного оборудования одного из оборонных заводов Донбасса».

Используя обстановку, которая сложилась в то время на железной дороге, и обладая вполне надежными бумагами, Коломиец должен был в течение двух-трех недель находиться в прифронтовой полосе: разведать группировку советских войск на воронежском направлении и, передав собранные сведения человеку, к которому должен был явиться по паролю: «Привет вам от Франца Генриховича», – выехать из Воронежа по маршруту Мичуринск – Тамбов – Саратов. В этих городах необходимо было установить количество войск и выяснить, готовятся ли они к отправке на фронт или просто несут гарнизоную службу и обеспечивают противовоздушную оборону. Интересовалась немецкая разведка настроениями местного населения: что говорит оно о войне, о победах, одержанных немцами, думают ли русские продолжать войну или собираются заставить своё правительство капитулировать и признать победу за Германией.

Все это нужно было зашифровать и переслать по почте в Воронеж по знакомому уже Коломийцу адресу.

На этом первая часть задания заканчивалась. Сообщив воронежскому коллеге адрес в Саратове, Коломиец по своим документам должен был устроиться на один из оборонных заводов, желательно авиационный, работать не за страх, а за совесть, войти в доверие к руководству и до прибытия связного не предпринимать никаких активных шагов.

Начало операции, по мнению Коломийца, проходило блестяще, и всё сложилось бы как нельзя лучше и в дальнейшем, не навяжись к нему со своей помощью этот Челомбитько. Разрабатывая легенду, ни Коломиец с его мелкой душонкой предателя, ни его хозяева не могли даже предположить, что на пути встретится совсем незнакомый человек и воспримет мнимые хлопоты Коломийца как своё кровное дело. В рамки их моральных понятий не укладывалось, что для настоящих советских людей, когда речь идет о главном, не существует разделения на «твоё» в «моё».

Поэтому крах Коломийца и ему подобных вполне закономерен. И пусть не Челомбитько, – всё равно кто-нибудь другой обязательно встал бы на пути шпиона, отвел бы преступную руку и разоблачил предателя. И от сознания этой всенародной поддержки нам, чекистам, легче работалось, хотелось сделать ещё больше для своей страны, для своего народа.

Кстати, заявление Степана Митрофановича Челомбитько предопределяло и арест второго гитлеровского агента в Воронеже, к которому должен был по паролю явиться Коломиец, но это было уже сделано. О конспиративной квартире по улице 27 Февраля в особом отделе фронта уже знали, и хозяин её, некий Граков, был арестован контрразведчиками ещё в начале декабря. Произошло это при довольно любопытных обстоятельствах…

Саша Прядко, несмотря на свои 22 года, был человеком бывалым. Рано лишился родителей, а у его вдовой тетки только и хватало сил да времени накормить и кое-как одеть племянника. Потому и рос он в тихой заводской слободе, что называется, как трава при дороге. Набеги на соседние сады и лихие драки с заречанцами незаметно сменились забавами куда менее безобидными. Как-то их атаман долговязый Ленька-верста под секретом сообщил, что на склад заводского ОРСа привезти целую машину африканских апельсинов – к празднику будут раздавать начальству. У мальчишек загорелись глаза – вот бы попробовать! Сказано – сделано. И пока Санька-очкарик – самый грамотный среди них – добросовестно пересказывал сторожу сводку о последних событиях в Абиссинии, хлопцы забрались на склад.

В тот вечер попробовать апельсинов им не удалось. Внимательно слушая взволнованный рассказ о коварстве итальянского дуче, сторож всё же уловил подозрительный шорох в складском сарае, поднял тревогу, и всю компанию накрыли. Горьковато-сладкий вкус заморских плодов Саша распробовал уже в камере предварительного заключения. Их – три штуки – принесла ему заплаканная тётя Настя. Апельсины, как узнал позже Саша, предназначались для детских подарков.

Суд был строгий, но правый. Отработав два года в исправительно-трудовых лагерях, вплотную столкнувшись с закоренелыми уголовниками, Сашко понял, на краю какой пропасти он стоял. Освободившись, пришел на завод, где работала тетка, где работали покойные отец с матерью. Стал хорошим слесарем. И если люди о его прошлом не вспоминали, с какой стати должен был помнить о нём сам Саша! Когда заработки достигли приличной суммы, настоял, чтобы тетка уволилась и сидела дома – наработалась на своем веку. Пошёл в вечернюю школу, о женитьбе подумывал, а тут война…

На фронт попал по первому же призыву. Протопал пешком в отступлении от Винницы. Был в окружении, вышел, а в боях за свой родной Харьков отличился: заменил убитого пулеметчика и, пока самого не ранило, сдерживал атаки немцев. Уже в госпитале узнал, что за тот бой награжден медалью «За отвагу». И вот сейчас он, бывалый фронтовик, с заслуженной наградой на гимнастерке, сидит в жарко натопленной будке контрольно-пропускного пункта, ожидает попутной машины в сторону фронта и, попивая кипяток с черным сухарем, степенно беседует с только что сменившимся сержантом войск НКВД Крайновым.

Мирную беседу прервал настойчивый автомобильный гудок. А ещё через несколько минут напарник Крайнова, ефрейтор, привел в будку мужчину лет пятидесяти, в дырявом полушубке, с тощим мешком за плечами. Ефрейтор снял его с санитарной машины для выяснения личности. В кузове было несколько тяжелораненых, и задерживать «санитарку» долго он не мог.

– Если всё в порядке, – успокаивал он взволнованного пассажира, – отправим в Воронеж первой же попутной. – И уже официально, обращаясь к сержанту: – Товарищ старший наряда, гражданин утверждает, что следует со станции Валуйки в Воронеж проведать больную дочь. Санитарная машина подобрала его километрах в сорока от города на дороге. Документами обеспечен – вот тут паспорт, а здесь справки всякие.

При слове «Валуйки» Саша Прядко насторожился. Как в тумане возникли в памяти картины его непутевого отрочества. В Валуйках пришлось ему тогда отбывать предварительный срок. И сейчас Саша вдруг понял, что там он взялся за ум…

…Видя, что проверки не избежать, задержанный начал обстоятельно рассказывать свою историю. Фамилия его Шелуденко, зовут Петром Антиповичем. Со дня своего рождения живет в городе Валуйки. Сейчас они со старухой остались вдвоем: дочка Надежда ещё до войны перебралась в Воронеж. Из-за неё, собственно, вся эта оказия и приключилась. Третьего дня постучал к ним в окно один проезжий советский командир. Получалось так, что этот командир и их дочь несколько дней жили в Воронеже в одной квартире. Дочь знала, что он вскоре должен быть в Валуйках, и, когда её забирали в больницу с тяжелым воспалением легких, дала ему адрес родителей, попросила зайти к ним и сказать о её болезни. Они со старухой так разволновались, что не сообразили спросить у командира дочкин новый воронежский адрес или название больницы, в которую её поместили. Сам же командир очень спешил и, сев в машину, тотчас уехал.

Документы были в порядке, и Крайнев вернул их Шелуденко. Убедившись, что официальная часть окончена, решил подключиться к беседе и Прядко.

– Ну а как там, папаша, в Валуйках, домзак живет и здравствует, немец не порушил?

– Это по тебе, охальник, тюрьма плачет, – насупился Шелуденко. – У человека горе, а он с глупостями всякими…

Прядко замолчал, но мысль его работала лихорадочно. Спустя минуту он накинул ватник и вышел на улицу.

– Послушай, ефрейтор, не нравится мне дядька этот.

– А ты что, в зятья к нему собрался?

– Да я не о том. Понимаешь, какое дело: я ему про тюрьму местную намекнул, а он смотрит на меня как баран на новые ворота. А тюрьма эта ещё царской постройки, единственная, можно сказать, пока достопримечательность в тех самых Валуйках. Он там и близко не был, не то что родился – голову наотрез даю. Вот ты и прикинь: для дезертира дядька-то староват… Соображаешь?