355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Белоусов » Об этом не сообщалось… » Текст книги (страница 1)
Об этом не сообщалось…
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 05:50

Текст книги "Об этом не сообщалось…"


Автор книги: Михаил Белоусов


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Михаил Белоусов.
ОБ ЭТОМ НЕ СООБЩАЛОСЬ…
Записки армейского чекиста.

ТАК ОНИ НАЧИНАЛИ

В первые дни

Батальонный комиссар Сенько в который уже раз перечитывал докладную. Сомнений быть не могло: и ксендз Фыд, и учитель Буцько, прикрываясь своей духовной и просветительской деятельностью, активно занимаются шпионажем.

Оперативные работники отдела контрразведки механизированного корпуса обратили внимание на этих лиц ещё осенью 1939 г., когда соединения и части корпуса только что расквартировались в одной из новых областей Советской Украины. Местные патриоты установившейся здесь рабоче-крестьянской власти тогда сообщили нашим контрразведчикам, что Роман Буцько является украинским националистом. Свою принадлежность к ОУН[1]1
  ОУН – организация украинских националистов.


[Закрыть]
он не афиширует, но в прошлом был связан с её руководителями, бежавшими в сентябрьские дни за кордон.

Буцько был взят под наблюдение. И через некоторое время стали поступать на него любопытные данные. Учитель, который демонстративно избегал контактов с нашими командирами и красноармейцами и, как говорится, десятой дорогой обходил расположения воинских частей, в разговорах с вездесущими мальчишками-школьниками проявлял повышенный интерес ко всему, что касалось «красного войска», и к тем местам, к которым «паны солдаты» не подпускают даже детей.

Словом, у отдела контрразведки корпуса были основания для ареста Романа Буцько. Но начальник отдела Сенько решил пока повременить с этим, чтобы выявить более существенные связи шпиона.

С ксендзом Иозефом Фыдом дело обстояло сложнее. Тихий, услужливый, если дело касалось властей, и по-отечески добрый к прихожанам, Фыд, хотя и вызывал подозрения, но в руки, как говорится, не шел.

Данные о том, что снятой отец в 1939 г., находясь в гостях в Кракове, был завербован фашистской разведкой, пока проверить не удалось. В начале года был, правда, сигнал о том, что к ксендзу приезжал какой-то католик из-за границы, но взять его след опоздали. И Фыд снова вышел сухим из воды.

Был ещё момент, не учитывать который контрразведчики не могли. Роман Буцько вынужден был действовать среди местного населения, в подавляющем своем большинстве с восторгом встретившего воссоединение западных областей с родной Советской Украиной. И любые враждебные действия по отношению к Советской власти люди воспринимали как заговор против себя. Фыд же все сведения получал от некоторых прихожан-фанатиков и служителей костелов тех местечек и сел, где стояли части корпуса. Чекистам найти подход к таким людям оказалось нелегко.

Свои соображения батальонный комиссар Сенько изложил в докладной отделу контрразведки Киевского особого военного округа. Но сейчас, когда он перечитывал (в который уже раз!) дела на Буцько и Фыда, его не покидало чувство беспокойства. Всё ли учтено, оправдана ли в данных условиях его, Сенько, выжидательная позиция?

Кадровый чекист, Сенько не мог не ощущать назревающей угрозы. Он понимал, что столкновение с фашизмом неизбежно. Хотя пока молчат пушки, здесь, в недавно освобожденных пограничных районах, идет скрытая от людских глаз тайная война, и он на своём посту должен свято выполнять долг коммуниста: защищать свою страну, свой народ и его армию от происков врагов.

С тяжелыми думами батальонный комиссар закрыл папки с документами и аккуратно уложил их в сейф. На башне бывшей ратуши часы пробили полночь. До начала войны оставалось около четырех часов.

* * *

А в это время за сотни километров отсюда, в Германии, происходили события, имеющие самое непосредственное отношение и к ксендзу Фыду, и к учителю Буцько. Там завязывался узел, разрубить который предстояло советским чекистам, в том числе и батальонному комиссару Сенько.

…По тихим улочкам Дрездена на большой скорости промчались две машины: фургон военного образца и легковой «опель». Камуфляжная окраска их воспринималась редкими прохожими как нечто само собой разумеющееся – шла война. Но каково было бы изумление подгулявших дрезденских бюргеров, если бы им удалось заглянуть в зашторенные окна одной из автомашин. На заднем сиденье «опеля» дремал, откинувшись в угол кабины, советский капитан-танкист. А впереди оживленно болтали между собой на баварском диалекте шофер из гестапо и лейтенант Красной Армии.

Прикорнувший на заднем сиденье обер-лейтенант абвера Гейнц Лоссберг (а это был он в форме советского офицера) не спал, но ему так надоела хвастливая болтовня водителя, что он предпочел уйти таким образом от разговора. В принципе, Лоссберг ничего не имел против гестапо – эти парни неплохо поработали в фатерланде и в присоединенных к нему странах. Но сопровождать им его для работы во вражеском тылу – это уж увольте. Он прямо заявил об этом своему непосредственному начальнику несколько часов назад. Но майор Линц успокоил его, заявив, что все учтено, а конкретные задания группы зондерфюрера Вилли Шмундта получит перед самым вылетом.

Итак, война с Россией началась, размышлял обер-лейтенант. Ну что ж, этого давно следовало ждать. Он, Лоссберг, может только приветствовать очередное проявление мудрости и дальновидности фюрера. Наконец-то и он сможет показать себя в полной мере на практической работе, и перед ним раскрываются блестящие перспективы.

Сын мелкого торговца из Карлсруэ, он в 1935 г. поступил на русское отделение Мюнхенского университета, где всерьез занялся предметом. В перерывах между занятиями Гейнц регулярно участвовал и в нацистских сборищах, и в арестах коммунистов. Но, сняв коричневую форму, до рассвета, бывало, засиживался над учебниками. Он усердно грыз гранит науки, понимая подсознательно, что призывы фюрера покончить с «интеллигентской заразой» не более как лозунг, рассчитанный на толпу. И хочет того рейх или нет, ему не обойтись без настоящих специалистов своего дела.

Практическую пользу такой линии поведения Лоссберг ощутил довольно скоро. Когда с третьего курса многих студентов призвали на военную службу, он без труда получил теплое местечко в иностранном отделе абвера[2]2
  Абвер – орган военной разведки и контрразведки Германии в 1919–1944 гг.


[Закрыть]
. И в то время как его однокашники муштровались в эсэсовских казармах под Мюнхеном, он в Берлине в уютных кабинетах управления адмирала Канариса изучал секретные досье по Советской России и совершенствовался в языке.

Настоящая работа началась в 1939 г. И хотя Польша не была его амплуа, но именно здесь Лоссберга ожидал первый успех. Исполнительный, грамотный, главное, преданный идеям фюрера, молодой сотрудник абвера обратил на себя внимание старших начальников.

В боевых группах абвера Лоссберг с успехом применил навыки, приобретенные ещё во время погромов немецких коммунистов и евреев, и заработал первый офицерский чин. А после создания в Кракове так называемого повстанческого штаба украинских националистов перед начинающим абверовцем открылись, как он считал, широкие просторы. Первая ступенька по заманчивой лестнице вверх, к высотам славы и могущества, – работа в учебных лагерях для украинцев. Эти диверсионные центры, направленные непосредственно на Советский Союз, были созданы абверштелле-Краков[3]3
  Абверштелле – Краков – периферийный отдел абвера.


[Закрыть]
в ряде городов Польши и Чехословакии. Нет, он, Лоссберг, ни на секунду не преувеличивал своей роли в большой игре. И такое положение его устраивало. Тем более что в Польше начальник отдела абвер-2 полковник Лахузен заметил Лоссберга и обещал проследить за его работой, а следовательно, и продвижением.

Дела Лоссбергу приходилось иметь в основном с отбросами общества – бежавшими за границу уголовниками и отпетыми националистами, но молодого лейтенанта это не смущало. В учебных лагерях для украинских националистов абвер и другие секретные службы готовили диверсантов-головорезов. Здесь закладывался костяк будущих частей из наемных убийц – батальона «Нахтигель» и полка «Бранденбург».

…Итак, двадцатитрехлетний обер-лейтенант абвера Гейнц Лоссберг имел все основания быть довольным жизнью, собой и своим будущим. Россия – трамплин на пути третьего рейха к мировому господству, считал он. И тут главное суметь распорядиться своей судьбой…

Обер-лейтенант сладко потянулся и открыл глаза. Оставив позади Дрезден, мчалась на предельной скорости машина. Вилли Шмундт взахлеб расписывал шоферу богатства России и красоту «руссиш фрейлейн» – он уже бывал в Советском Союзе в качестве переводчика на строительстве тракторного завода на Волге.

«Для таких скотов, – подумал Лоссберг, – предел мечтаний – даровой шнапс и смазливые женщины. Впрочем, так и должно быть: избранным – всё, черни – объедки с господского стола. Этим типам хорошо придется потрудиться, прокладывая для элиты нации путь к богатству и могуществу».

Гейнц уселся поудобнее и с брезгливой благосклонностью продолжал слушать болтовню попутчиков.

* * *

Батальонный комиссар Сенько не спеша запер сейф и, устало козырнув часовому, вышел в теплую июньскую ночь. И хотя усталость разлилась по всему телу и залегла тяжелым свинцовым пластом в затылке, домой идти не хотелось. Жена с дочками гостила у отца в Николаеве. И ему вдруг до боли остро захотелось хоть на сутки, хоть на час оказаться среди родных, на тихой заводской окраине, вдохнуть полной грудью степной пьянящий воздух, настоянный на полыни и зреющих хлебах, но уже вобравший в себя запах металла и угля, краски и дерева, запах его первого жизненного университета – судостроительного завода. Сергей Михайлович видел себя в саду, под густым виноградным шатром. И рядом – отец. Сидят они, попивают терпкое домашнее вино и мирно беседуют обо всём. И нет этой тревожной ночи, нет щемящего чувства осознанного уже беспокойства и огромной ответственности, которая возложена на него, коммуниста ленинского призыва, армейского контрразведчика, за судьбу его двух дочурок и детей миллионов простых советских людей, за судьбу запорожского сталевара и сахалинского рыбака, за судьбу всей страны и за судьбу вот этого усатого дедка-галичанина, который, обхватив для храбрости берданку, мирно сидит на крыльце магазина. Поглощенный мыслями, Сенько не заметил, как подошел к дому. Уже достав ключи, Сергей Михайлович вдруг круто развернулся и быстро зашагал к небольшому особняку в конце улицы. Окно на втором этаже ещё светилось – бригадный комиссар не спал.

…Начальник политотдела корпуса Иван Федорович Скобель любил эти тихие часы – на грани суматошного дня и глубокой ночи. Уложив домочадцев, закрывался он наглухо у себя в рабочей комнате и устраивал, как он в шутку называл свои ночные бдения, разбор текущих событий дня. Обстановка в корпусе сложная. Близость к границе требовала предельной собранности и постоянной боевой готовности. И поддерживать её приходилось в условиях переучивания, а зачастую и освоения заново всем личным составом новой техники, которая, хотя и с перебоями, но в корпус поступала. Смотря правде в глаза, Скобель ясно отдавал себе отчет, что в полном смысле слова механизированным корпусом их соединению только ещё предстоит стать. Непонимание многими командирами тактики современной войны, «кавалерийские замашки», как любил говорить комкор – сам в недалеком прошлом кавалерист, не могли не беспокоить бригадного комиссара. В приказном порядке такие вопросы не решались. Необходима была кропотливая повседневная политико-воспитательная работа со всеми – от красноармейца-первогодка до командира с опытом гражданской войны, а времени для этого было крайне мало. Поэтому опасения, высказанные зашедшим к нему начальником отдела контрразведки о Фыде и Буцько, явились как бы продолжением его собственных тревожных раздумий.

…Часовой при штабе корпуса не мог скрыть удивления, когда через некоторое время в штабе снова появился Сенько и вместе с ним начальник политотдела. А ещё через двадцать – тридцать минут, сюда были вызваны и другие оперработники отдела Сенько. Ставя перед ними задачу, Сенько ловил недоумевающие взгляды: к чему такая спешка? Обоих этих субъектов контрразведчики знали, и взять их можно было в другое время. Ведь батальонный комиссар прекрасно знает, что Роман Буцько живет за высоченным забором, за семью запорами, а на ночь, спускает с цепи злющего лохматого кобеля. Пока этого пса «уговоришь», он полгорода разбудит.

Но приказ есть приказ. И в два часа ночи, когда на востоке ещё не прорезалась первая предрассветная полоска утреннего неба, к домам учителя Буцько и ксендза Фыда подошли чекисты.

* * *

На аэродроме Гроссенхайн творилось что-то невообразимое. Сквозь надрывный вой авиационных моторов прорывались дикие, исступленные выкрики самолётной прислуги. Лоссберг увидел, как из только что подрулившего к стоянке «юнкерса» вывалились летчики и тут же попали в объятия обезумевших техников, а ещё через секунду они взлетели вверх, подброшенные десятками рук. Даже болтливый Вилли прикусил язык и осоловело уставился в окно. Однако их машины продолжали движение в самый дальний конец аэродрома, где стояло несколько самолетов, предназначавшихся для них. Сердце обер-лейтенанта сжималось от радостного предчувствия, и едва только их автомобили остановились, он бросился к охране с расспросами. Но была подана команда «Ахтунг!», и все смолкли. Вытянулся в струнку и Лоссберг. К их стоянке шел начальник отдела абвер-2 полковник Лахузен.

– Господа! Офицеры и солдаты! – Голос его звенел на высшей ноте. – Вы являетесь свидетелями и участниками выдающеюся исторического события – час назад фюрер начал войну против большевистской России! Летчики, которых вы сейчас видели, первые герои рейха, они уже показали большевикам силу германского духа и оружия, которое им дал великий фюрер!

– Хайль Гитлер! – завопил ошеломленный Лоссберг, ощущая в эту секунду трепетное желание отдать, если потребуется, и жизнь за «величайшего из великих», за вождя нации Адольфа Гитлера.

Обер-лейтенант внимательно слушал полковника Лахузена… Вилли Шмундту и его головорезам надлежало высадиться южнее местечка Яворов Львовской области. Их задача – взрыв железнодорожных мостов на участке Львов – Перемышль, вывод из строя линий связи и расправа с мирным населением. Последнее, судя по довольным лицам диверсантов, устраивало их больше всего. Взвод Вилли составляли эмигранты из Прибалтики, польские уголовники и шесть украинских националистов из организации Степана Бандеры[4]4
  Степан Бандера – один из руководителей буржуазных украинских националистов.


[Закрыть]
. Все они жаждали поскорее оказаться на Востоке, отомстить Советам, побольше награбить и получить отличия.

Работу Шмундта и его группы Лоссберг считал не совсем чистой. И дело тут было не в самом задании – пользоваться пистолетом и финкой обер-лейтенант умел не хуже любого из них. А дело – в сложности выполнения группового задания. Даже у команды, состоящей из арийцев-диверсантов, и то мало шансов вырваться из тыла противника целой и невредимой. В этом смысле свою работу Гейнц считал и менее опасной, и более полезной. Он хорошо усвоил из рассказов опытных разведчиков абвера, что задания в тылу противника удобнее всего выполнять в одиночку. Никто тебе не нашептывает об опасности и никто тебя из коллег не предаст. Находчивый разведчик, если он один, всегда может рассчитывать даже на помощь населения, особенно в сельской местности. Достаточно оказать крестьянке какую-то маленькую услугу, и у неё легко найдешь сочувствие, приют, а то и укрытие.

…Пролетая над границей, где всё было окутано дымом и пылью от взрывов снарядов и бомб, он почувствовал, что душа его переполнилась радостью. Его распирало высокомерие и гордость за свою принадлежность к третьему рейху. Правда, когда уже оставались считанные минуты до выброски, у обер-лейтенанта засосало под ложечкой. Только тут подумал он, что его могут убить после того, как он отделится от самолета, или задержать уже на земле. Но такая мысль появилась лишь на какие-то доли минуты. Он посмотрел на отлично сидевшую на нем новенькую форму капитана Красной Армии, нащупал в кармане документы на имя начальника штаба танкового батальона Елистратова и сразу успокоился – они обеспечат ему выполнение задания. Лоссберг считал, что после приземления первая же попавшаяся ему автомашина или подвода доставит его, как «командира Красной Армии, возвращающегося из отпуска», туда, куда он скажет. Ну а если возница или шофер окажется неуступчивым, он заставит его это сделать силой оружия. Началась война, и долг каждого советского гражданина – помочь «отпускнику-командиру» быстрее оказаться в своей части!

У абверовца всё складывалось пока как нельзя лучше. Приземлился он благополучно. Выйдя затем на дорогу Стрый – Дрогобыч, остановил подводу, запряженную парой добрых коней, и попросил возницу подвезти его.

В городе, в который они приехали, грохотали разрывы, в некоторых местах возникли пожары. Женские крики, детский плач неслись отовсюду. Появились обезумевшие от горя люди, ещё не понимавшие, что же произошло. Они тогда ещё не знали, что немецкие летчики – истребители и штурмовики – проходили специальную подготовку – «охота за группами и отдельными объектами на открытом пространстве». А в Польше сдали экзамен по этой палаческой задаче.

Войск в городе почти не было видно – только изредка промчит полуторка с бойцами. Зенитчики вели по самолетам редкий и, как отметил Лоссберг, неприцельный огонь.

На одной из центральных улиц вой пикировщика заставил обер-лейтенанта ничком упасть на мостовую. Взрыв оглушил его, а несколько крупных обломков камня упали совсем рядом. И тут леденящий ужас пригвоздил абверовца к земле. Не было сил даже отползти куда-нибудь в укрытие. С трудом переждав налет, на подгибающихся от страха ногах, с думой о том, что может погибнуть от своих бомб, он пошел по нужному ему адресу. Потрясение от пережитого было так велико, что у Лоссберга не хватило сил оказать сопротивление, кода в доме Фыда вместо знакомого ему по фотографиям святого отца его встретил запыленный, с окровавленной повязкой на голове сотрудник отдела контрразведки корпуса политрук Николаев.

* * *

Ксендз Фыд открыл дверь сразу после первого звонка, как будто всю ночь только и ждал визита контрразведчиков. Когда ему предъявили ордер на обыск, он не возражал и только отошел к распятию и начал вполголоса молиться. Обыск сначала не дал положительных результатов, и во взглядах, которые ксендз бросал на чекистов, проскальзывало злорадство. Но внимание Сенько привлек молитвенник, который Фыд не выпускал из рук. На предложение показать эту книгу пастор разразился проклятиями и, призывая громы небесные покарать чужаков и вероотступников, рисовал им муки в геенне огненной. А когда и это не подействовало, упал на колени и молил во имя всего святого не осквернять священного писания. Но и эти его устрашения и моления не были услышаны чекистами. Тогда он швырнул под ноги Сенько молитвенник и, поднявшись с пола, аккуратно почистил колени, бормоча про себя ругательства.

Святая книга, как и подозревал Сенько, оказалась со шпионскими записями. На её полях бисерным почерком Фыд заносил данные, характеризующие высший и старший командный состав корпуса, с указанием фамилий, имен, домашних адресов, деловых и политических качеств, наклонностей. В молитвеннике значились также наименования всех населенных пунктов и улиц, где располагались штабы соединений и частей корпуса, казармы, места укрытия боевой техники, складов с боеприпасами и горючим, даты поступления новых танков. Сергей Михайлович обратил внимание, что против более ранних сведений карандашом сделаны аккуратные пометки, а уже рядом с сообщением о прибытии в декабре прошлого года тридцати танков Т-34 и дальше – пометок нет. Значит, им сообщили правильно: с осени прошлого года Фыд связи с заграницей не имел и со дня на день мог ждать оттуда курьера.

Старый святоша строго вел бухгалтерию, подсчитывая на страницах жития святых и великомучеников свои подлые сребреники. Обыск продолжался. Ксендз как будто закостенел в кресле, устремив взгляд в одну точку. И вдруг он встрепенулся. Его обостренный слух уловил то, на что поначалу не обратили внимания занятые делом чекисты. Вначале мелко, на очень высокой ноте задребезжали стекла, потом, всё больше ширясь и усиливаясь, комнату заполнил непонятный гул. Ещё минута – и ночную тишину на десятки километров окрест нарушили первые разрывы авиабомб.

…Ни Сенько, ни посыльные, поднимающие в городе военных по тревоге, ни жены, уже ставшие вдовами, ни дети, осиротевшие в течение этих страшных мгновений, ещё не знали, что наша страна вступила этой предрассветной порой в полосу самых тяжелых в своей история испытаний.

* * *

При задержании обер-лейтенант Лоссберг решительно отказался назвать себя и заявил, что никаких показаний он давать не будет, поскольку является офицером вермахта великой Германии и до последнего вздоха будет верен присяге, данной фюреру. Хозяина конспиративной квартиры он не знает, в дом к ксендзу постучал случайно, чтобы получить хотя бы какое-то укрытие от бомбежки, а рация и другое шпионское снаряжение, изъятое у него, принадлежит лично ему. Он даже издевательски, на чистом русском языке, спросил:

– Может быть, советские органы разведки, направляя своих агентов в расположение противника, снабжают их клетками с почтовыми голубями?

Чекисты Николаев и Сенько с трудом сдерживались, глядя на самодовольную физиономию гитлеровца. Во время первой бомбежки Сенько послал из квартиры ксендза в штаб корпуса оперработника Николаева с задачей узнать, какие данные получены в штабе о случившемся. Возвращаясь оттуда, политрук но пути забежал домой и обнаружил, что половина его дома разрушена в результате этой бомбежки, погиб вместе с семьей его сосед и друг, командир батальона связи капитан Александр Николаевич Покатило. Вынося их тела из-под обломков здания, Николаев чудом увернулся от горящей балки. Но полученную большую ссадину на голове пришлось наскоро перевязать, она кровоточила.

Столько ненависти и боли было теперь в глазах этого постаревшего сразу человека, что гитлеровцу, находящемуся уже в отделе контрразведки, стало не по себе. И неизвестно, чем бы закончился с ним разговор, если бы не вмешался прибывший от комкора Сенько. Отправив задержанного в камеру, батальонный комиссар устало опустился на стул и обхватил голову руками. Казалось, бессонная ночь и всё пережитое за эти несколько часов лишили сил этого мужественного человека. Николаев подошел к нему и тронул за плечо:

– Что, плохо, Сергей Михайлович?

– Ничего, Алексей, переживем…

– Как на границе?

– На границе бой, связи со штабом армии нет. Через два-три часа выступаем.

– Значит, война?

– Война, Николаев. И такая война, какой мы, кажется, с тобой не видали. Но мы их будем бить. Будем. Тебе ясно, товарищ политрук?

– Ясно. Сергей Михайлович…

– Поскольку задержанных нам придется брать с собой, давайте оформим их допросы здесь. Ты – Буцька, следователь Ковальчук – Фыда, а мне приведите этого немца. Предупредите задержанных, чтобы отвечали по существу. Времени у нас в обрез. Ясно?

* * *

Буцько и Фыд, видимо, на что-то надеялись, потому что показания давали обстоятельные. Бывший учитель имел даже наглость сделать замечание Николаеву, который делал торопливые записи, что, мол, пан офицер не очень подробно записывает его, Буцька, признания, а они могут оказаться очень нужными для советского командования. Фыд отвечал тихо, заикался, путал слова, но говорил, судя по всему, правду.

Оба они начали работать на германскую разведку с первых дней вступления Красной Армии в западные области Украины. Буцько – по приказанию руководства организации украинских националистов, в которой он состоял с юношеских лет, а ксендз – после знакомства с майором абвера Линцем. С ним он встретился на рождественских праздниках в 1939 г. в Кракове, куда думал перебраться навсегда в связи с приходом в его город Советов. Линц убедил святого отца не покидать насиженных мест: большевикам жить осталось недолго и в новом, свободном мире и деньги и слава будут не у тех, кто бежал от ужасов большевизма, а у тех, кто активно боролся за «новый порядок» в Европе. Взвесив все «за» и «против», Фыд возвратился в свой город. За собранными данными к нему и Буцько дважды в году – осенью и весной – гитлеровская разведка присылала своего курьера. Очередное донесение было готово к середине мая, но связник оттуда почему-то пока не прибывал.

Записывая показания Лоссберга, Сенько выделил для себя два момента. Задержанный все время упирал на то, что он является сотрудником немецкой разведывательной службы – абвера. Об этой службе Сенько слышал, но ещё не знал, какое она занимает место в системе разведывательных и контрразведывательных органов Германии, ведущих подрывную деятельность против СССР и его Красной Армии. Поэтому против слова «абвер» он вывел жирный вопросительный знак.

Обер-лейтенант утверждал, что вместе с ним в самолете находилась группа диверсантов, переодетых в форму военнослужащих Красной Армии. Все они из полка специального назначения «Бранденбург». Их задача – организация диверсий в районе, до которого отсюда лету 20–25 минут. А это добрых 80 километров. И это лишь одна из многих групп, подготовленных для таких целей абвером (опять абвер!).

«Неужели, – размышлял Сенько, – немцы рассчитывают в ближайшие дни проникнуть основными своими силами на такую глубину советской территории? Или же это смертники, призванные посеять панику в наших тылах? Нет, запугивает фашист». И батальонный комиссар строго посмотрел на задержанного.

Не знал Сергей Михайлович Сенько, что в эти часы уже несколько сот агентов, сброшенных с вражеских самолетов в наш тыл, взрывали мосты и склады, нападали на военные транспорты и убивали мирных жителей.

А Лоссберг по-своему истолковал взгляд чекиста. И не жалел слов, чтобы убедить его в своей правдивости. Отнюдь не раскаяние толкнуло его на такой путь. Пережив ещё одну бомбежку в камере, напоминавшей обыкновенный кирпичный амбар, воинственный обер-лейтенант понял, что третьего налета он не выдержит. Ему казалось, что каждая бомба летит именно на черепичную крышу его амбара. Поэтому на допросе он решил рассказать всё, чтобы «мелкие сошки» из корпусной контрразведки немедленно отправили его в глубокий тыл. Его показаниями – в чём он был уверен – должны заинтересоваться в верхах.

Приблизительно так и понял его батальонный комиссар. Но сделал свой вывод: врет гитлеровец, цену себе набить хочет. Да и как можно было поверить в показания фашиста, который утверждал, что в его непосредственную задачу входила вербовка агентуры из числа местных жителей, подобранных для этого Фыдом и Буцько, и засылка её с отступающими советскими войсками вплоть до Киева. Такое не укладывалось в голове у Сенько. Поэтому к показаниям Лоссберга о разведывательно-диверсионной деятельности абвера Сенько и отнесся с недоверием.

* * *

Поздно вечером, уже на марше, батальонного комиссара разыскал оперуполномоченный отдела контрразведки соседней стрелковой дивизии политрук Прохоров. Он прибыл в отдел корпуса с просьбой своего начальника, старшего политрука Герасимова, передать от них в Киев в отдел контрразведки фронта[5]5
  Как только началась война, Киевский особый военный округ был реорганизован в Юго-Западный фронт.


[Закрыть]
сообщение (из дивизии связи со штабами армии и фронта уже не было) о ликвидации взводом бойцов их артиллерийского полка группы фашистских диверсантов. В наскоро написанном карандашом сообщении лично Герасимовым говорилось, что в момент начала войны артиллерийский полк находился на стрельбах, в 100 километрах от постоянного места расквартирования. Утром командование получило приказ о немедленном возвращении в дивизию. Нужно было пройти своим ходом до железнодорожной станции Судовая Вишня и погрузиться здесь на платформы. Маршрут полка пролегал через Перемышль на Нижанковичи.

К полудню погрузка артиллерии была в разгаре, и в это время к командиру батареи капитану Еремееву подбежала запыхавшаяся женщина и спросила, в каком направлении военные собираются ехать. Вопрос показался Еремееву подозрительным, и он сразу же проводил женщину к оперуполномоченному, политруку Константинову. Выяснилось, что вчера вечером у неё пропала корова. Проискала её всю ночь и не нашла. Минут двадцать назад бродила по камышам в пойме речушки Вишепка и увидела, как группа красноармейцев взобралась на железнодорожную насыпь у моста и стала раскручивать рельсы. О начале войны женщина знала, и действия красноармейцев ей показались подозрительными. Постояв несколько минут в камышах, понаблюдала за ними и затем незамеченной отошла от моста и прибежала на станцию, чтобы заявить об этом начальнику. Но здесь оказались военные, и она решила сказать об этом им.

Женщина была представлена командиру полка. По его распоряжению в подчинение оперработника срочно было выделено до взвода бойцов-артиллеристов, и Константинов, оседлав с ними лошадей, направился к мосту. От станции это не более двух километров. При приближении к мосту, метров за 500–600 от него, артиллеристы были обстреляны из автоматов. Сомнений не было – на мосту орудуют враги. Наши бойцы залегли, и началась перестрелка. Константинов понимал, что с карабинами против автоматов многого не сделаешь. Поэтому он послал к командиру полка сержанта Горева с просьбой усилить группу ручными пулеметами, а шестерых верховых пустил наперерез бандитам, которые, отстреливаясь, начинали отходить с моста в западном направлении, прикрываясь железнодорожной насыпью. Заметив наш маневр, диверсанты усилили огонь. В группе Константинова появились убитые. Несли потери и диверсанты, точки их автоматного огня редели. Вскоре пришла подмога – два ручных пулемета, а верховые сумели зайти в тыл фашистам. Разгорелся бой. Он продолжался около часа. Гитлеровцы сопротивлялись остервенело, и к концу боя в живых остался лишь один. С нашей стороны также имелись потери: четверо убитых и пять раненых; в числе раненых был и политрук Константинов, но он остался и строю.

Все диверсанты были в нашей форме, но лишь один с удостоверением личности на имя лейтенанта Фролова. Остальные никаких документов при себе не имели. Диверсантам удалось разобрать путь и два звена рельсов сбросить под мост. Для восстановления пути здесь теперь требовалось времени не менее двух часов. К тому же неясно было, каково состояние дороги на остальном участке – от станции Судовая Вишня до Мостиска – Пе-ремышль и далее. Полк разгрузился и двинулся вперед своим ходом. Вечером он соединился со своими стрелковыми полками, уже основательно поредевшими за день боя и отходившими от границы на восток.

Захваченный у моста диверсант был доставлен в отдел контрразведки дивизии. Его допрашивали начальник отдела старший политрук Герасимов и начальник политотдела дивизии старший батальонный комиссар Колотушкин. Фашист наотрез отказался давать показания о немецких войсках и местах выброски других групп диверсантов. Он был молод, здоров, неплохо говорил по-русски, но своей фамилии не назвал. Лишь заявил, что в Германию выехал с родителями в 1940 г. из Прибалтики, где в районе Мемеля (ныне Клайпеда) они имели 180 гектаров земли. Как немец, он восторгался фюрером, нагло утверждая, что «он покончит с Красной Армией в самые ближайшие дни». И если им (его группе) не удалось полностью выполнить задания фюрера, то это сделают другие, такие же, как они. Их абвер-2 подготовил много. Они уже находятся в тылу советских войск. Германия всё равно победит Россию. И его отец возвратится в своё имение, и русские у него будут рабами.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю