Текст книги "Об этом не сообщалось…"

Автор книги: Михаил Белоусов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– А вы ре находите…

– Нет. Вы друг Конрада, а для меня это высокая характеристика.

– Конрад в курсе ваших… гм… умозаключений?

– В общих чертах.

– Почему же вы не убедили его последовать вашим советам? У вас для этого было достаточно времени.

– Уход Конрада к русским может стоить жизни его родителям.

– А моим нет?

– Это исключено. Ваш отец является одной из пружин, двигающих сложный механизм гитлеровского рейха. Пушки Торна-старшего для нынешней Германии нужнее какого-то там майора, который к тому же не умеет как следует стрелять из этих пушек.

– Вы завели этот разговор по собственной инициативе или предварительно советовались с Конрадом?

– Простите, Торн, но разговор начали вы.

– В таком случае я оставляю за собой право вернуться к этой теме.

Воспользовавшись своим пребыванием в штабе корпуса, Георг выхлопотал двухнедельный отпуск и на следующий день вылетел в Германию. Фатерлянд встретил майора неприветливо. Затемненные города Рейна, бесконечные проверки документов.

На аэродроме Георга ждала машина отца. Шофер был новый. Он хмуро сообщил, что фрау Торн вот уже вторую неделю лечится в Италии, а господин Торн по срочному вызову вылетел сегодня в Берлин.

К отчему дому добирались долго: многие улицы Вупперталя были перекрыты, полиция то и дело останавливала движение, пропуская санитарные фургоны и военные грузовики. Лица редких прохожих поражали Торна своей замкнутостью и какой-то отрешенностью. У многих на рукавах были черные траурные повязки. Значит, и здесь, в самом сердце Германии, война заявляла о себе во весь голос.

Прислуга в доме почти полностью сменилась, и единственным человеком, который искренне обрадовался приезду Георга, был старый садовник Курт, в дочь которого, румянощекую Марту, будучи ещё обер-лейтенантом, Торн тайно влюбился. Сейчас, судя по фотографии, нежная и застенчивая Марта стала фрау довольно внушительных размеров. Служила она во вспомогательном батальоне ПВО и, как без тени смущения доверительно сообщил Курт, ждала ребенка от неизвестного тылового сердцееда. Георг даже не понял – огорчило его это известие или нет. До поруганной ли прошлой любви было сейчас, когда с треском рушились устои, на которых покоился его замкнутый и бережно хранимый от постороннего взгляда внутренний мир.

Папаша Торн приехал лишь на четвертый день пребывания Георга дома. По его шумному вторжению в комнату сына и по бурному проявлению родительских чувств можно было судить, что дела на его заводах идут блестяще. Отец настоял, чтобы сын облачился в парадный мундир, и ещё до завтрака повез его на завод. Главный сборочный корпус они осмотрели бегло. Здесь гнали серийную продукцию – 122-миллиметровые гаубицы. Но зато у вновь выстроенного корпуса Торн-старший сделал, многозначительный жест и, словно не замечая часовых, сам широко распахнул окованную стальными полосами дверь. Экспериментальное производство было, видимо, святая святых родительского предприятия.

Подробно ознакомившись с характеристиками нового оружия, процессом сборки и надежностью механизмов наводки, Георг пришел к выводу, что армейские артиллеристы встретят его без особого восторга. Реклама, как всегда, не только опережала события, но явно преувеличивала возможный эффект от применения этих минометов.

Словно угадав мысли сына, Торн взахлеб начал перечислять преимущества «этих штучек», их колоссальную поражающую силу.

– После «знакомства» с ними, – с подъемом закончил он, – русским останется только одно: сделать «хенде хох!».

– И ты считаешь, что затраты окупят себя?

– Увы, сынок, сплошные убытки. Я на грани разорения. Но на какие жертвы не пойдешь во имя могущества рейха…

– Тогда к чему столько жертв?

– Во имя нашего будущего, Георг. Через год, когда мы освоим серийный выпуск, ты станешь одним из самых богатых наследников в Германии. Увидев их в действии, господин рейхсминистр радовался как дитя. Он пообещал, что после нашей окончательной победы он прикажет отлить мой миномет из чистого золота и выставить на Фридрихплатц в Берлине.

– Испытания проводились на фронте?

– Нет, мы пока не готовы к этому. Работаем на полигонах, но результаты потрясающие! Недалеко от Аушвица мы выбрали подходящий кусок земли, отобрали из пленных три тысячи и приказали им окопаться по всем правилам. Красные зарылись в землю, как кроты. И тогда мы одним залпом накрыли всю площадь. Представляешь, сынок, из всей этой банды уцелело не больше сотни, и то все они были контужены. Очень жаль, что ты не видел этой картины. Был полк – и нет полка. Представляешь?

Георг представил. В его сознании не укладывалось, что это существо, выворачивающее наизнанку свою звериную суть и бахвалящееся своим изуверством, является его отцом. Почему он не в смирительной рубашке?!

Дальнейшее пребывание в родительском доме стало невыносимым. Сославшись на неотложные дела в полку – скоро в наступление, – Георг в тот же день уложил свой чемодан. Отец не стал задерживать его и на прощание посоветовал быть хорошим солдатом:

– Через полгода я выхлопочу для тебя, сынок, новые погоны и место в генеральном штабе, а ты сам должен постараться и вернуться домой с Рыцарским крестом. Молодой герой-фронтовик – лучшей рекламы для нашей фирмы не придумаешь. Я надеюсь на тебя, Георг…

Через два дня Торн уже был в Белгороде. Остаток отпуска он решил провести в обществе Конрада, и Степан Лукич любезно предложил ему свое гостеприимство.

И Самойленко, и Гюнтера поразила глубокая перемена, происшедшая в майоре. Сухой, лихорадочный блеск глаз выдавал его душевную муку. Замкнутый по натуре, он ещё больше ушел в себя и на все вопросы о жизни в Германии отвечал односложно, нехотя. Всё поведение Торна говорило, что он ещё не пристал к определенному берегу и сейчас только находится на пути к правильному решению. Поэтому Степан Лукич рассудил, что торопить события не надо. Конрад, переживая душевные терзания друга, тоже понимал, что навязывать ему сейчас свою точку зрения бессмысленно. Семя брошено, и следует терпеливо дожидаться его всходов.

Георга прорвало незадолго до отъезда на фронт. После ужина он вышел на улицу, но вскоре возвратился и постучал в дверь к Конраду:

– Я тебе не помешаю?

– Нисколько.

– Неужели на прощание ты ничего не хочешь сказать мне?

– Очень многое, Георг.

– Так в чем же дело? Мы ведь всегда были откровенны друг с другом.

– Степан Лукич подробно рассказал мне о вашем разговоре в первый день встречи с ним. Вряд ли ты услышишь что-нибудь новое от меня.

– Ты тоже советуешь мне стать предателем? Но ведь ты же немец.

– И останусь им, чего бы это мне ни стоило.

– Как ты думаешь, если я приду к русским с данными нового оружия?

– Прости меня, но ты сейчас рассуждаешь, как торгаш: ты им данные о новом немецком оружии, а они тебе известные привилегии. Твой папаша был бы в восторге от тебя, Георг.

– Ты не имеешь права!…

– Имею, Георг. Я твой друг, а говорить правду, какой бы она ни была, – это право друзей.

– Что же мне делать?

– Ещё раз всё хорошенько взвесить…

Через день Георг Торн уехал в свой полк. Прощание было тяжелым. Пройдет ещё много времени, прежде чем Георг полной мерой оценит дружескую поддержку, которую оказали ему два патриота – украинец Степан Самойленко и немец Конрад Гюнтер. Тогда же, в феврале 1942 г., он был слишком занят собой, крутым и необратимым поворотом в своей судьбе. Он шел навстречу неизведанному и в глубине души страшился его. Но выбор был сделан.

Майор Георг Торн перешел на нашу сторону 11 апреля 1942 г. в районе села Старый Салтов. В особом отделе 38-й армии, куда он был сразу же доставлен, Торн рассказал, что 10 апреля в штабе их части была получена ориентировка из штаба корпуса. В ней сообщалось, что при аресте покончили с собой штабной офицер Гюнтер и хозяева его квартиры. Они были его друзьями.

…За несколько дней до этого командование Юго-Западного фронта получило сообщение об участившихся случаях арестов и казней подпольщиков в Белгороде. Были веские основания полагать, что в их среду проник провокатор. Двух мнений быть не могло – подпольную организацию надо было спасать, и такое задание Военный совет фронта дал особому отделу. Его руководство послало в Белгород уже побывавшего там оперработника из подразделения Дубровина младшего лейтенанта госбезопасности Ф.П. Голубкова, которому поручалось с помощью группы Самойленко выявить провокатора или провокаторов и обезвредить их.

Перейдя линию фронта и затем сравнительно благополучно добравшись до Белгорода, Голубков встретился с Самойленко и сообщил ему о цели своего возврата в город. Потом они и Конрад всю ночь, сидя в погребе, анализировали создавшуюся обстановку. То, что арестам подверглись товарищи из действующего подпольного парткома, а запасной его состав пока не попал в поле зрения гестапо, давало основание предполагать – провокатор проник в организацию сравнительно недавно. Нужно было скрупулезно, шаг за шагом проверить все звенья организации и связи подпольщиков – новые и старые. На свободе оставалось всего семь членов организации. С одной стороны, это сокращало объем проверочных мероприятий, а с другой – нельзя было забывать того, что кто-то из семи мог быть предателем.

Голубков буквально по крупицам восстанавливал историю провала городской подпольной организации. Возникла большая необходимость в установлении конспиративных квартир гестапо, на которых могла приниматься его агентура. И при обсуждении данного вопроса ценное предложение подал Конрад. Оказывается, в административно-хозяйственном отделе штаба корпуса весь жилой фонд города был взят на учет, и Конрад точно знает, что в этом отделе есть данные о квартирах, которые гестапо и разведчики «зачислили» за собой. Добыть такие сведения поручили обер-лейтенанту, и через два дня в распоряжении наших разведчиков были интересующие их адреса.

Началась смертельная «охота за охотниками». Её Голубков и Самойленко вели с помощью юных патриотов, выделенных для этого запасным составом подпольного парткома.

На след предателя удалось напасть лишь на восьмой день после прибытия Голубкова в Белгород. Это была его встреча с шестым из семи находившихся на свободе подпольщиков. Представительный мужчина, в прошлом директор одной из местных кустарных артелей, поначалу произвел на Голубкова хорошее впечатление. Говорил он с расстановкой, толково, обдумывая каждое слово, и главное – по делу. По его мнению, руководство парткома, ослепленное первыми успехами, утратило чувство реальности, забыло о строжайшей конспирации. Поэтому, создавая теперь новую организацию, необходимо более скрупулезно подходить к отбору, проверке и поведению товарищей. Ведь малейшая оплошность может стоить жизни десяткам патриотов. Одним неосторожным шагом можно погубить всё дело. На вопрос Голубкова, как ему лично удалось избежать ареста, он от конкретного ответа уклонился. Голубкову показалось даже, что глаза его собеседника подернулись слезой.

– Я здесь осуждал наших товарищей за беспечность, и у вас могло сложиться неправильное о них мнение. Это были настоящие коммунисты, убежденные борцы и преданные друзья. В организации меня знали лишь три человека, все – члены парткома. Их стойкости, их мужеству на допросах я, видимо, и обязан тем, что сейчас вот нахожусь здесь, рядом с вами…

Для первого знакомства Голубкова с директором этого было достаточно, и они, побеседовав на улице, разошлись в разные стороны, договорившись встретиться на этом же месте в ближайшее воскресенье в одиннадцать часов.

В этот день Голубкова подстраховывал сам Степан Лукич. Вначале он проводил бывшего директора до центра города, а потом ещё с добрый час петлял следом за ним по малолюдным улочкам. Когда сгустились сумерки, директор ускорил шаг и вскоре открыл своим ключом калитку дома номер семнадцать по Старо-Кузнецкой улице. А ещё через двадцать минут невдалеке от этого дома остановился черный «опель» и вышедший из него гитлеровский офицер направился в тот же дом, куда вошел директор. Приближался комендантский час, и Самойленко поспешил домой.

В погребе его уже дожидался Голубков. Выслушав рассказ о маневрах директора, его хозяйском поведении на гестаповской квартире и о штабной машине, он тихо сказал: «Вот тебе и конспиратор».

Новая ситуация требовала немедленных действий. Решено было сегодня же захватить предателя, доставить его в надежное место и, тщательно допросив, судить именем советского народа, именем погубленных им товарищей…

Выйдя за ворота дома Самойленко, Голубков словно растворился в темноте. Жизнь, отведенная провокатору, укладывалась в несколько ночных часов.

Но смертельная опасность подстерегала уже и Степана Лукича. Он не знал, что на Старо-Кузнецкой улице его заметил другой гестаповский холуй. И когда в первом часу ночи дежурный по гестапо разбудил штурмбанфюрера Вильке и доложил ему о дерзком похищении их сотрудника, шеф гестапо поднял на ноги всю свою службу. Тут ему и было доложено о Самойленко, находившемся вечером вблизи квартиры, из которой уведен «директор».

Две крытые машины подкатили к дому учителя, когда на востоке ещё не начала пробиваться заря нового дня. Гестаповцы окружили двор, заняли посты у окон и крыльца домика. Офицер, руководивший операцией, подошел к двери и настойчиво, но мирно постучал в неё: «Откройте, из штаба срочный приказ». Дверь по указанию Лукича открыла Надежда Григорьевна, но, увидев гестаповца, она сразу же захлопнула её и закрылась. Схватка была короткой, но ожесточенной. Автомат Конрада Гюнтера бил скупыми очередями, расчетливо и метко стрелял Степан Лукич. А когда фашисты, подорвав гранатой дверь, ворвались в комнаты, над вздыбившейся крышей дома качнулось оранжевое пламя – сработала бережно хранимая для самого крайнего случая противотанковая мина.

О подвиге группы Самойленко в особый отдел фронта доложил младший лейтенант госбезопасности Федор Голубков.

* * *

Плохое настроение не покидало Густава Шульца с первого дня его приезда в Полтаву. Когда он получал новое назначение в канцелярии гаулейтера, должность гебитскомиссара в одной из богатейших областей Украины рисовалась ему в розовом свете. И вот результат – до настоящей власти и больших доходов теперь ему так же далеко, как и два месяца назад, когда он, используя старые партийные связи и свои скромные сбережения, добивался через приближенных Коха этого, как ему тогда казалось, выгодного места. Если говорить откровенно, за два месяца в Полтаве Шульц не сумел вернуть даже затраченных на это своих средств, а ближайшая перспектива не предвещала ничего хорошего.

Надо же было случиться такому, что на неопределенное время Полтава осталась прифронтовым городом. Здесь разместился со всеми своими службами штаб командующего группой армий «Юг» генерал-фельдмаршала Рейхенау. Здесь свили себе гнездо несколько секретных служб, и в подтверждение слухов о создании в этом районе новой ставки фюрера город буквально наводнили высшие чины и гестаповцы. И всем дай, всех накорми, всех обеспечь.

А что же останется ему, Шульцу? Кто обеспечит его фрау Марту и детей? До этого никому не было никакого дела, а сам он в такой ситуации был бессилен…

Но огульно обвиняя всех в черной неблагодарности, Шульц был прав лишь отчасти. Один человек из его окружения принимал очень близко к сердцу заботы гебитскомиссара и только ждал случая, чтобы помочь своему шефу в его корыстных устремлениях.

Если кто-нибудь задался бы целью графически изобразить жизнь Харитона Карповича Плаксюка, то получилась бы сравнительно прямая длинная линия. За свои шестьдесят лет он пережил три войны, три революции, не обошли его стороной плен, голод и разруха, но ни особых взлетов, ни падений судьба для потомка запорожцев не приготовила. С раннего детства – сколько помнит себя – батрачил, был солдатом, потом снова батраком у херсонского немца-колониста, дослужился здесь до приказчика. Затем опять война, революция, каленые тропы гражданской и – снова работа, незаметная, тихая, «по способности», как любил выражаться Харитон Карпович. Не получив, в общепринятом смысле, никакого образования, дед Плаксюк был тем не менее человеком довольно грамотным, а немецкий язык, разговорный естественно, знал чуть ли не в совершенстве.

В середине 30-х годов по настоянию жены-полтавчанки они перебрались на её родину, и здесь Харитон Карпович устроился на должность заготовителя областной потребкооперации и за несколько лет хорошо изучил область и даже в самых отдаленных её селах был своим человеком.

Когда началась Великая Отечественная война, капитану государственной безопасности Дубровину удалось открыть в этом человеке неоценимое качество для разведки. За показной медлительностью, в меру сдобренной крестьянской хитрецой, Дубровин разгадал родниковой чистоты душу и горячее сердце патриота. Ведь ни в анкетах, ни в разговорах с соседями дед Плаксюк никогда не упоминал о своих прошлых подвигах в буденновской разведке, а тем более о том, что именно от его кресала вспыхнул тревожной осенью ночью 1920-го фольварк пана Альберта, в котором размещался штаб дивизии войска Пилсудского. Но факт остается фактом. Дубровин включил Харитона Карповича в свой актив, и уже в середине декабря 1941 г. тот (под псевдонимом Платон) стал одним из лучших его зафронтовых сотрудников.

Составить прочную легенду для Плаксюка особого труда не составляло. Без колебаний остановились на настоящей биографии. Рассудили, что бывший немецкий приказчик, а теперь скромный, знающий и исполнительный заготовитель – к тому же беспартийный – у фашистов подозрений не вызовет, а работы по специальности ему с избытком хватит и у представителей «нового, порядка». Так оно и произошло. Плаксюк был не только оставлен в прежней должности, но благодаря знанию языка стал кем-то вроде консультанта команды заготовителей при гебитскомиссариате[10]10
  Гебитскомиссариат – управление административно-хозяйственными делами в области на оккупированной гитлеровцами территории СССР.


[Закрыть].

Многолетний жизненный опыт подсказывал Харитону Карповичу, что в компании профессиональных грабителей честность не является добродетелью. Хватая всё, что под руку попало, гитлеровские власти даже поощряли к разбою своих «добровольных» помощников. И как это ни было противно натуре Харитона Карповича, он вынужден был прикарманивать определенную часть продуктов и денег. Успокаивал себя тем, что его доля шла на большое и нужное дело – партизаны нередко испытывали острую нужду в продовольствии.

Очень скоро Плаксюк обнаружил, что натуральные доходы гебитскомиссара не намного выше, чем у среднего заготовителя. Если военный комендант города и крупные армейские чины слали в Германию награбленное буквально вагонами – посылки герра Шульца свободно умещались в обыкновенных почтовых ящиках. Видел Плаксюк и то, как болезненно это переживает новоявленный полтавский гебитскомиссар.

Поразмыслив, Харитон Карпович пришел к выводу, что на создавшейся ситуации можно сыграть. В одну из очередных своих поездок он встретился с командиром партизанского отряда, и тот целиком поддержал деда Харитона – упускать такую возможность ни в коем случае нельзя.

Несколько дней фуражиры отряда работали с полной нагрузкой и вместительную повозку загрузили так, что у неё даже просели оси. Весь неблизкий путь пара лохматых лошадей укоризненно помахивала головами, но в Полтаву прибыли вовремя. Приближались рождественские праздники, и Харитон Карпович решил не откладывать дела в долгий ящик. Минуя здание комиссариата, он подъехал прямо к особняку герра Шульца. После продолжительного объяснения с часовым его наконец допустили к отдыхающему шефу, что чуть было не стоило Харитону Карповичу хорошей затрещины. Но плохое настроение Шульца улетучилось, как только он ознакомился с содержимым повозки: несколько душистых свиных окороков, два внушительных бочонка с домашней колбасой, килограммов двадцать сала с ладонь толщиной, мед, масло, яблоки… Это было хорошей рождественской закуской. Часовой даже покинул свой пост и присвистнул от восхищения. Только тогда Шульц пришел в себя и, прикрикнув на солдата, обернулся к Плаксюку:

– Ты это всё украл?

– Упаси бог, ваше превосходительство! Объяснил мужичкам честь по чести: так, мол, и так, рождество христово приближается, а добрый господин наш должен на казенном пайке сидеть… Поняли и уважили – со всей душой.

– Почему ты не сдал всего на склад? Хочешь под суд?

– Упаси боже, господин хороший. Оно ж ведь не заготовленное, а дареное… Вам лично… От благодарных, так сказать… Так что примите – не обидьте…

Шульц, конечно, и в мыслях не допускал не принять столь щедрого подношения, однако порядок есть порядок, и он приказал разгружать повозку с таким видом, будто бы сделал Харитону Карповичу бог весть какое одолжение.

Лиха беда начало. Постепенно Плаксюк стал не только приближенной, но и весьма доверенной особой. Он первый предложил реализовывать излишки продуктов, «образовавшиеся» на складе комиссариата, на черном рынке. И теперь посылки гебитскомиссара стали ещё меньше, не превышали почтовых стандартов, зато личный счет фрау Шульц в лейпцигском банке понемногу пополнялся.

В редкие часы, когда Харитон Карпович бывал среди своих, он горько жаловался на судьбу и говорил, что ещё месяц-другой такого «блатмейстерства» и он или наложит на себя руки, или, на худой конец, придушит этого выжигу Шульца. Но командир партизанского отряда за такие разговоры хмурился на деда. А Дубровин советовал всеми средствами крепить «дружбу» с гитлеровским ставленником. Сведения, добываемые Харитоном Карповичем через Шульца, высоко оценивались в особом отделе фронта.

Окончательно убедившись в преданности старшего заготовителя и уверовав, что в финансовых операциях он довольствуется «справедливой» долей, Шульц уже без всякой оглядки доверял ему некоторые тайны комиссариата, а иногда даже держал старика в курсе событий, происходящих в армейских кругах. На то у гитлеровца были свои причины.

В середине января 1942 г. неожиданно скончался командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал Рейхенау. Неприятное это известие гитлеровское командование решило держать в тайне от местного населения. Естественно, ничего пока не знал об этом и Харитон Карпович, когда с обозом «сэкономленных» продуктов направлялся к усадьбе Шульца. По дороге его остановил офицерский патруль. Повозки отогнали в комендатуру и здесь по приказу коменданта – полковника – все без исключения продукты разгрузили для поминок, которые офицеры полтавского гарнизона собирались сделать в день похорон фельдмаршала в Германии. Гебитскомиссар был вне себя – «торговый дом Шульца» понес убытки. Кстати говоря, это была к тому же напрасная жертва. Гроб с телом Рейхенау со всеми почестями погрузили в транспортный самолет и отправили в фатерлянд. Но при посадке во Львове на дозаправку горючим летчик, видимо, не рассчитал скорости, «юнкерс» врезался в ангар и взорвался. Так что похороны фельдмаршала на родине не состоялись. И от него в вермахте осталось лишь одно воспоминание да горький осадок в корыстолюбивой душе полтавского гебитскомиссара.

Дальновидный Шульц рассудил, что на доходы его могут влиять не только столь печальные для каждого немца события. Беда могла прийти и о самой неожиданной стороны. Поэтому он завел «досье» на всех влиятельных лиц штаба, внимательно следил за их повышениями и перемещениями, старался предвидеть заранее всевозможные банкеты и празднества. Теперь Харитон Карпович проводил свои коммерческие мероприятия строго по календарю, составленному герром Шульцем.

О том, что опальный – после поражения под Москвой – фельдмаршал Бок вновь выплыл на поверхность, в особом отделе фронта узнали за несколько дней до того, как Бок занял место покойного Рейхенау. Своевременно узнали мы также и о том, что командующим 6-й полевой армией назначен генерал-лейтенант Паулюс.

Но особую ценность для нас представляли сведения, полученные из Полтавы, об одном из основных органов абвера при штабе группы армий «Юг» и организованной при нем школе по подготовке шпионов и диверсантов для работы в советском тылу. С выкормышами этого змеиного клубка армейским чекистам приходилось сталкиваться почти повседневно. Однако исчерпывающих сведений о школе, её руководителях, преподавателях, вербовщиках, и главное, о времени заброски к нам подготовленной агентуры, мы в конце 1941 г. ещё не имели. Поэтому одним из основных заданий Плаксюка было как раз раскрытие этих данных.

Для начала Харитон Карпович установил наблюдение за всеми строго засекреченными объектами гитлеровцев как в самой Полтаве, так и в её окрестностях, благо что есть нужно всем, а гебитскомиссариат снабжал продовольствием всех – от штаба главнокомандующего и руководства полевого гестапо до инвалидной музыкальной команды. Вскоре внимание Плаксюка привлекла неприметная с виду воинская часть, расположившаяся в зданиях трикотажной фабрики. Харча «трикотажники» потребляли изрядно, но не было ни одного случая, чтобы его отвозил туда кто-либо из служащих комиссариата. В определенное время на склад приезжала крытая машина и фельдфебель-немец получал по накладным положенное.

Именно рацион обитателей фабрики и заставил задуматься Харитона Карповича. Наряду с высококачественными «начальственными» пайками фельдфебель получал и много подпорченного, лежалого – разве что чуть получше арестантского пайка. Гитлеровцы такой дряни есть не станут, а на концлагерь вроде не похоже. Улучив удобный момент, во время передачи очередной «выручки» шефу Плаксюк в осторожной форме поделился с ним своими сомнениями. Рассказав о таинственном фельдфебеле, он даже взял на себя смелость покритиковать немецкое командование.

– Неправильно, по-моему, получается, герр Шульц. Солдату для наступления сила нужна, а на мерзлой картошке далеко не уедешь.

– Ты бы лучше своими делами занимался. А мы сами знаем, кого и как надо кормить.

– Ага, штрафники, значит…

– Вернее, смертники. Абвер…

– Я ж и говорю – штрафники. За что же их так, бедолажных? Немцы как-никак…

– Да не немцы, а ваши – русские и украинцы. Глупые люди. У тебя вот есть голова на плечах, ты сытно ешь, и пули от тебя далеко летают. А они пойдут на ту сторону, и там им капут, крышка. Теперь понял?

– Шпионы, значит? Вот-те страсти господние!…

– Ну вот. Только ты держи язык за зубами. С абвером шутки плохи. Этот выскочка Мильке без году неделя в подполковниках ходит, а паек получает получше генеральского. Грабят нас среди бела дня…

После этого разговора Харитон Карпович планировал своё время так, чтобы к приезду абверовского фельдфебеля всегда быть на месте. Разделить общее количество отпущенных продуктов на примерную норму дневного пайка было нетрудно, а в результате Плаксюк мог контролировать количественные колебания будущих шпионов и диверсантов, обучавшихся в школе. По этой простой арифметике определялись дни вероятной заброски агентов к нам, и органы контрразведки фронта теперь заранее могли подготовиться к встрече «гостей».

Во время своих частых поездок по селам Харитон Карпович давно приметил хорошо замаскированный полевой аэродром, километрах в пятнадцати от Хорольского тракта. Заночевав как-то в тех краях на глухом хуторе, он разговорился за ужином со стариком пасечником. Словоохотливый дедок после первой же стопки первача разгорячился и на чем свет начал клясть гитлеровцев:

– Вот ты вроде на службе новой состоишь, а я тебя всё одно не боюсь и скажу, как оно есть. Поганая у тебя служба, Харитон, и хозяева у тебя паскудные,

– Дак не сам же… Приставили…

– Не сам, не сам… Они тебя приставили, а ты, стервец, своими-то руками народ обираешь. Гляди, Харитон, как бы тебя пуля шальная не нагнала. За такие дела – сам понимаешь…

– Ну, ты полегче. Больше бы таких обирал… Ты забыл, кто тебе осенью помогал улья хоронить?

– На спасибо надеешься? А ты не надейся. Я теперь злой до крайности.

– Что ж так?

– Покоя антихристы твои лишили. Теперь что ни ночь: у-у-у-у… Прямо напасть какая-то.

– Волки, что ли?

– Сам ты – «волки». Моторами гудуть. Аэродром тут у них неподалеку. Так они почти каждую ночь обучение устраивают. Когда погудут – и убираются подальше, а когда – всю ночь прямо над головой. Учат своих с неба прыгать. Один бандюга мне прямо на камору свалился. Я обмер со страху, а он, подлец, по-нашему зубы скалит: мол, пожрать, дед, не найдется? Смолы ему горячей на том свете…

– И часто, говоришь, прыгают?

– Да, почитай, каждое воскресенье, а то и в субботу, заразы на них нет, проклятущих.

Подозрения Харитона Карповича ещё больше усилились после того, как на узком проселке его обогнала знакомая легковушка – на этом «опеле» ездил только хозяин «трикотажной» команды подполковник Мильке. Поэтому, выехав на тракт, Харитон Карпович повернул свою лошаденку в противоположную от Полтавы сторону и на следующий день был уже в Гадячском лесу. Знакомый связник привел Плаксюка в полуразвалившуюся сторожку лесного обходчика, и вскоре сюда же приехал командир местных партизан Григорий Беспалько.

Харитон Карпович рассказал обо всем увиденном и услышанном и подытожил, что неплохо было бы одним махом накрыть летающих птичек – самолеты попалить, охрану уничтожить, а тех, залетных, в спокойной лесной обстановочке аккуратно допросить: куда собирались лететь и что делать?

– Тут выгода двойная, – убеждал он командира. – Во-первых, фашистам дулю с маком покажем, а во-вторых – все сведения из этих подлецов вытрусим сами, не нужно будет нашим чекистам за этой сволочью по лесам да по оврагам на той стороне гоняться – у них и без того работы по горло.

Но Беспалько все же решил запросить по радио «Дон» и к утру получил «добро».

Операцию решено было провести в ближайшее воскресенье. Беспалько разделил отряд на три группы, и каждая получила свою боевую задачу. Несмотря на горячие мольбы Харитона Карповича оставить и его в отряде и дать хоть разок пальнуть по этим гадам, Беспалько выделил двух дюжих хлопцев в провожатые и те кратчайшим путем вывели Плаксюка на дорогу. Обидевшись на партизан, он даже не попрощался с ними и, без нужды нахлестывая лошадь, покатил к своему гебитскомиссару.

Когда Беспалько с отрядом вышел в район абверовского аэродрома, ему стало ясно, что весь план операции придется менять. Кругом, сколько глаз хватает, безлесная степь. В единственной, тянущейся на много километров ещё невысокой посадке обосновались гитлеровцы – в редком кустарнике здесь партизанские разведчики насчитали четыре разборных ангара. Охраняли аэродром эсэсовцы – не меньше взвода, да ещё и с собаками. О том, чтобы брать их в лоб, и речи не могло быть.

Прошел день, другой, а нужного решения всё не было. И словно дразня партизан, ревели по ночам моторы, далеко вокруг разносился над заснеженными полями отрывистый лай овчарок.