Текст книги "Не унесу я радости земной..."

Автор книги: Михаил Чванов

Я снова в гостях у Афанасия Ивановича Демчука.

– Мы ведь еще в Ленинграде с ним вместе работали, – вспоминает он. – Войну он переживал очень тяжело. Сначала никак не верил в зверства немцев на оккупированной территории. Хотя он и был немцем, но имел очень относительное представление о тогдашней Германии. Для него Германия была страной Гете, Гейне, любимыми его композиторами были Бах, Бетховен, а тут вдруг… А потом из Киева пришло известие о смерти жены, погибла во время бомбежки. Больше, как вы знаете, он так и не женился. И предпочитал не говорить на эту тему, хотя был любим – и не одной женщиной. Было что-то в нем, что они привязывались к нему раз и навсегда. В Уфу он приехал худущий, с провалившимися глазами, ведь в Ленинграде к тому времени уже знали, что такое бомбежки, артиллерийские обстрелы, смерть, голод.

Война ширилась. Нечего скрывать, в то время нелегко было носить имя немца, но Лунгерсгаузен никогда не скрывал своей национальной принадлежности. Страшная война ширилась, и надо было делать все возможное, чтобы остановить ее, а это значит, работать и верить в будущее как своей родины – России, которую он очень любил, так и родины предков – Германии. И он весь ушел в работу, охватив исследованиями огромную территорию Башкирского Урала и Приуралья.

Уфимцы зимой, когда он после напряженных экспедиций возвращался в город, на улицах оглядывались на него: высокий, в любую погоду без шапки, темные курчавые волосы, упрямое открытое лицо.

Вспоминает геолог Феодосий Феодосьевич Чебаевский:

– Тогда я только что с фронта вернулся. Раненый. Смотрю, по улице – розвальни. Коренником в упряжке вместо лошади молодой высокий мужчина без шапки. По бокам еще двое, помельче – тройка, одним словом. Пришел в геологоуправление, а он там. Познакомили – Лунгерсгаузен. Оказывается, лед на Белой еще не встал, и он с рабочими тащил от переправы экспедиционный скарб.

Лунгерсгаузен буквально исколесил всю Башкирию. Много внимания он уделял вопросам геоморфологии и палеогеоморфологии древних свит Южного Урала. В минералогическом музее геологоуправления можно встретить образцы пород из разных районов республики с пометкой «Из коллекции Г. Ф. Лунгерсгаузена». Он подтвердил и детализировал предположение уфимского геолога Вахрушева о том, что древняя Уфимка, условно назовем ее Палео-Уфой, была не притоком древней Белой, а наоборот: Палео-Белая впадала в Палео-Уфу. И текли они не на северо-запад, в Палео-Каму, а на юг – в Палео-Урал, пока не произошло поднятие земной коры в районе нынешних сел Мраково, Иры и города Кумертау.

Кстати, о Кумертау. Этот город (в переводе с башкирского – угольная гора) появился на карте Башкирии совсем недавно – в 1953 году. На сегодняшний день в нем проживает уже шестьдесят тысяч человек. Как-то в одной из командировок я прошел по всем его улицам, внимательно перечитывая их названия, зашел в школу, в управление комбината «Башкируголь» – нигде ничто не напоминало о Генрихе Фридриховиче Лунгерсгаузене. И мне стало немного грустно: неужели во всем городе ни/кто не знает, что у его истоков стоит имя и этого неутомимого исследователя? Ведь именно его работы по так называемым третичным немым толщам Башкирского Приуралья и послужили толчком для открытия ценных месторождений бурого угля в этом районе, а впоследствии – и рождения города Кумертау.

И я видел его с геологическим молотком и полевым дневником на пустынных еще холмах, видел сидящим у дымных костров, на которые выходили пастухи: «Что это за незнакомец в столь тревожную годину появился в наших краях, что он ищет в земле?» Уже совсем недалеко, за Волгой, гремели бои, и он в то время знал, но не мог рассказать им, что через какой-то десяток лет здесь будет шуметь город.

Жил Лунгерсгаузен в Уфе прямо в геологоуправлении, если можно сказать «жил», потому что большую часть времени он проводил «в поле». Изучая маршруты его походов, я обнаружил, что он не однажды бывал в окрестностях деревни Веровки, которая еще совсем недавно была в Федоровском районе (недалеко от Кумертау). Может быть, он не раз ночевал в этой деревне и не подозревал, что в ней родился один из самых близких друзей его любимого поэта Сергея Есенина – поэт и красный комиссар Василий Наседкин, мало того, пожилая женщина, у которой, может быть, после холодных степных буранов отогревался Лунгерсгаузен, в какой-то степени послужила прообразом знаменитого есенинского цикла «Писем».

Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен очень тонко чувствовал музыку, живопись, об этом свидетельствуют его стихи, дневниковые записи, сделанные в Третьяковке, в Эрмитаже, в Русском музее и случайно обнаруженные мной среди бумаг, сохранившихся в Уфе у Елены Павловны Горбуновой. Большой концертный зал имени Чайковского, Русский музей, Третьяковская галерея, Государственный музей изобразительных искусств имени Пушкина были его вторым домом, если за первый справедливо считать экспедиционную палатку, и, если не нужно было бы сбрасывать с плеч пропахший дымом брезент, он широко шагал бы туда прямо с самолета – благо, нигде никто его не ждал, – чтобы подолгу стоять у любимых картин, разговаривать с ними, делиться своими мыслями, внезапно вспыхнувшими ассоциациями с записной книжкой. Он был близко знаком с художником Юоном, часто бывал у него в мастерской, дома. Константин Федорович одному из первых показывал ему свои новые работы.

Но я увлекся. Вернемся в Уфу военных лет. Уфимские геологи вспоминают такой факт. То ли в 1943, то ли в 1944 году в Башкирское территориальное геологическое управление приехал тогдашний министр геологии И. И. Малышев. Сказали ему о Лунгерсгаузене: «Есть у нас такой молодой, но очень талантливый геолог». Малышев усмехнулся: «Я давно знаю Лунгерсгаузена, я внимательно следил за его исследованиями еще на Украине».

И через некоторое время ученый совет Башкирского геологоуправления вновь возбуждал ходатайство перед Москвой о присуждении Лунгерсгаузену без защиты диссертации ученой степени кандидата геолого-минералогических наук. В характеристике подчеркивалось, что «он пользуется репутацией не ниже видных докторов геологии».

Но не в степенях дело. Теперь, по прошествии времени, можно сказать без оговорок, что Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен оставил после себя много основополагающих работ по геологии Южного Урала, в частности, Башкирии. Большинство из них опубликовано в различных научных изданиях. К примеру, можно назвать хотя бы одну, несомненно явившуюся важной вехой в изучении недр республики: «О некоторых особенностях древних свит западного склона Южного Урала». По личному представительству академика В. А. Обручева эта работа была опубликована в «Докладах Академии наук СССР». Четырнадцать крупных неопубликованных его работ по геологии Башкирского Приуралья хранится в Уфе, в фондах геологического управления. Кстати, они не лежат там мертвым грузом. Геологи Башкирии, как ученые, так и производственники, постоянно обращаются к ним.

Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен прожил в Башкирии всего пять лет, но сделал за это время чрезвычайно много. Впоследствии о его уфимском периоде жизни напишут:

«Им внесен существенный вклад в изучение древних немых толщ Предуралья и Башкирского бассейна… Особенно важны его работы по стратиграфии древних немых толщ Приуралья. Чрезвычайно яркими были его статьи о древнейших ледниковых отложениях Урала».

А вот цитата из другой статьи:

«По существу впервые им была определена роль ледниковых образований в формировании древних толщ Урала. К этой проблеме Лунгерсгаузен неоднократно возвращался и в последующем опубликовал мастерски выполненный синтез ледниковых эпох в истории Земли».

Постарайтесь запомнить эту цитату, так как к ней мы еще вернемся…

Кончилась война. Не прошло и года, как Лунгерсгаузена отозвали в Москву. Министр геологии помнил о талантливом ученом. Но на этом связь Генриха Фридриховича с Башкирией не прервалась. В своих работах он постоянно возвращался к ней. Например, в 1960 году на Международном геологическом конгрессе он выступил с докладом о древних оледенениях на Южном Урале. Доклад этот, кстати, как один из самых интересных в переводе был издан в Кельне.

Лунгерсгаузен много сделал для Башкирии, но и она в свою очередь много дала ему. Вспомните строчки, которые я просил вас запомнить: «По существу впервые им была определена роль ледниковых образований в формировании древних свит Южного Урала. К этой проблеме Лунгерсгаузен возвращался неоднократно и в последующем опубликовал мастерски выполненный синтез ледниковых эпох в истории Земли». То есть не изучай древние немые свиты Южного Урала, он, может, никогда не пришел бы к обобщениям общепланетарного, общекосмического характера. Астрономы до сих пор ссылаются на его блестящий и необыкновенно смелый доклад «Периодические изменения климата и великие оледенения Земли», прочитанный в Ленинграде на астрогеологической конференции по проблемам теории Земли, как и на статьи, опубликованные в сборниках «Проблемы планетарной геологии» и «Земля во Вселенной».

У карты страны

Как я уже говорил, не прошло и года после окончания войны, как Лунгерсгаузена из Башкирии отозвали в Москву. Перед советскими геологами в то время встала проблема составления комплексной геологической карты в масштабах страны. Обычными методами с этой грандиозной задачей справиться было уже невозможно, поэтому в 1946 году был создан Всесоюзный аэрогеологический трест. Перечисляя организаторов этого треста, в числе первых придется назвать опять-таки Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена. Обладая большим научным предвидением, он со всей страстностью и преданностью науке внедрял в геологию новые, прогрессивные – с применением аэрофотосъемки– методы геологического картирования и поискав полезных ископаемых.

В том же 1946 году при непосредственном участии Генриха Фридриховича была создана Эвенкийская аэрогеологическая экспедиция, он стал ее научно-техническим руководителем. Скуп и несправедлив язык науки. Многолетняя тяжелая работа в условиях глухой тайги, тундры, абсолютного безлюдья – весь этот непомерный труд потом уместится в несколько строчек отчета:

«Напряженная работа в этом, доселе почти не изученном в геологическом смысле регионе, позволила уже к 1954 году подготовить Государственную геологическую карту на территории более 700 тысяч квадратных километров».

Что это была за работа? У нашей землячки, племянницы Лунгерсгаузена Елены Павловны Горбуновой, каким-то чудом сохранились две экспедиционные радиограммы тех лет. Только две из многих тысяч. Но они говорят о многом: «Лунгерсгаузену. Вчера вечером на Галабала напал медведь. Положение пострадавшего тяжелое, потерял много крови. Медведь покусал Галабала обе руки, с головы снял часть кожи. Ночью немного спал. Организовано круглосуточное дежурство».

Вторая, написанная рукой Лунгерсгаузена: «Люди с риском для здоровья, даже жизни, перешли вброд протоку Лены, добрались до Титары, в надежде, что вы добились распоряжения Якутска местным властям оказать помощь. К крайнему удивлению и огорчению, ничего не сделано. Четыре дня находимся в безвыходном положении, без продуктов. Вторично категорически прошу…»

Руководил он геологической съемкой и в Южной Сибири, и в Забайкалье, в тех самых местах, где сейчас строится БАМ. Старик отец, заброшенный судьбой из Белоруссии в небольшой сибирский городок Бийск, писал ему в одном из писем – с гордостью за сына и в то же время с некоторой грустью: «Воображаю, какими жалкими и обывательскими должны представляться мои письма. Твой кругозор – Москва, затем Лена, Заполярье, Ледовитый океан, Забайкалье…»

Однажды в самом длинном поезде планеты – «Москва – Владивосток» – я услышал от студента, возвращавшегося с трудового семестра, стихи. Он речитативом напевал их под аккомпанемент гитары:

 
Мы летели
Над забайкальской тайгой.
Был синий день, —
Такой,
Как иногда бывает В начале осени.
 
 
На севере,
Куда летели мы,
На грани
Земли и неба
Вставали аметистовые дали, —
Зубчатый гребень Удоканских
И Кодарских гор.
 
 
Свободный
Звонкий воздух
Наполнял весь мир
До края горизонта
И нес
Сверкающие плоскости машины.
Как этот день,
Как воздух,
Бездушны были мы
И веселы.
 
 
Навстречу самолету, —
Совсем одно,
Беспомощное и трогательное,
Как заблудившийся мальчишка,
Попалось облако.
 
 
Было оно
Так мало,
Что, казалось,
Его можно было
Взять руками
И заложить
Между страницами тетради,
Чтоб сохранить
На память об этом дне.
 
 
Я рассмеялся
И снял берет,
Приветствуя
Беспутного скитальца.
Белое крыло
Задело краем облако.
На мгновенье
Оно остановилось,
Качнулось,
Изменило форму,
Потом внезапно
Распалось
Лиловыми и пепельными перьями,
Упало вниз
И стало таять,
Как след воспоминаний,
Которые нельзя собрать…
 
 
Я рассмеялся снова.
В театральном жесте
Я скрыл
Cмущенье,
Неловкость И боль.
Я крикнул:
– Прощай!
 
 
Прощай, и не печалься,
Как не печалюсь я.
 
 
Еще совсем немного,
И, может, я растаю,
Как ты,
И там,
В бездонной сини,
Мы станцуем с тобой
Вечернюю зарю.
– Немного позже,
 
 
Но не сегодня,
Ты слышишь,
Не сегодня!
 
 
А сегодня —
Сегодня небо ясно,
И горы Открыты,
Как губы женщины.
Зачем же
Печалиться сегодня.
 

– А кто их написал? – спросил я парня.

– Не знаю. Я переписал их из полевого дневника знакомого геодезиста. Говорят, какой-то геолог. Якобы, он одним из первых работал в горах Кадыра и Удокана.

Это были стихи Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена…

Я снова обращаюсь к памяти нашего земляка, геолога Афанасия Ивановича Демчука:

– В 1947 году мы вместе работали на Ангаре. Я был в его экспедиции консультантом по редким металлам. Бесконечные наземные маршруты. Если что-нибудь проявлялось, садились в самолет, облетали район сверху. Был однажды такой случай. Накануне летали весь день, на базу вернулись лишь к вечеру. Утром слышу: затарахтел мотор. Выглянул из спальника: говорят, Лунгерсгаузен уже отправился на облеты. Вдруг минут через пятнадцать самолет возвращается – чуть тянет над деревьями, мотор молчит. Кое-как дотянули. Вылезли они из машины, сели в траву и молча улыбаются.

Оказывается, мотор в воздухе рассыпался, а кругом ни единой полянки – горы, тайга; сесть некуда. Тогда Генрих говорит оператору (самолет-то специальный, начинен разной поисковой и записывающей аппаратурой): «Включи магнитофон!». Стал диктовать указания экспедиции, родным – на случай, если не дотянут. Потом мы с Генрихом, прежде чем выбросить, прослушали эту пленку. Как сейчас помню: голос спокойный, как будто на очередной планерке… А на Волге он однажды прямо в воду сел.

В 1950 году работы у Генриха Фридриховича прибавилось. Помимо Эвенкийской, он становится главным геологом Обской аэрогеологической экспедиции, ведущей работы в пределах Западно-Сибирской низменности. В те годы им совместно с другими геологами была дана высокая оценка перспективности этого района в части нефтегазоносности, что в дальнейшем блестяще оправдалось.

А с 1952 года и до последних дней жизни Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен – главный геолог Всесоюзного аэрогеологического треста. Он руководит огромным коллективом геологов, работавших во всех уголках нашей страны и за рубежом. Как потом напишут в одной из производственных характеристик, «он был инициатором и руководителем комплексных геолого-съемочных работ в труднодоступных и малоисследованных областях Сибири. С его именем связаны успешно выполненные, грандиозные по своему размаху и значению региональные съемки Нижнего Поволжья, Алтая, Тунгусского бассейна, Енисейского кряжа, побережья моря Лаптевых. Так или иначе в сфере его внимания находились региональные съемки Печорского края, Центральной и Восточной Сибири, Камчатки, Тувы, многих других областей СССР, а также Сирии и ряда территорий Африки».

Дождливым вечером я снова сижу у Горбуновых, разбираю бумаги, перелистываю альбомы.

Сотни фотографий: около самолета в авиационном шлеме – на каком-то таежном аэродроме, у костра, на плоту, на катере, на оленях… В тундре, в тайге, в горах, во льдах… Опухший от комаров, от недоедания… Веселый, печальный… И почти на всех фотографиях – со своими верными друзьями: то это умнейший пес Айнос – суровая полярная лайка, то медвежонок Ушатка, с которым он путешествовал по дельте Лены, то олени… Рассказывают о коне, который ходил за ним по пятам. Очень одинокий в жизни, Генрих Фридрихович любил животных, и они отвечали ему тем же.

И фотографии, которые вызывали мой повышенный интерес, очень редкие в общем количестве: Генрих Фридрихович в цивильном костюме – на ученом совете, на международном конгрессе, в холле фешенебельной гостиницы. Стройный, элегантный, но в то же время постоянное ощущение, что хотя ему и приятно на время сбросить с плеч пропахший походным дымом брезент, но все-таки он чувствует себя немного неловко в этом тщательно отутюженном городском костюме.

И еще одна фотография: рядом с Генрихом Фридриховичем – парнишка. Открытое лицо, широко поставленные смелые глаза. Елена Павловна никак не может вспомнить его имени. Долго искала его письма, но не нашла.

– Ехал он как-то в поезде в экспедицию, в Сибирь. По дороге его беспризорник обворовал. Поймал он его, но в милицию не потащил, а забрал с собой, своим коллектором сделал. Учиться заставил. Потом в институт его устроил. Деньги ему регулярно посылал. Сейчас работает чуть ли не начальником экспедиции то ли в Сибири, то ли в Африке.

В погоне за временем

Под научно-методическим руководством Лунгерсгаузена Всесоюзный аэрогеологический трест ГГК СССР превратился в ведущее в стране учреждение комплексного геологического картирования.

Но, несмотря на чрезвычайную занятость производственными заданиями, Генрих Фридрихович вел постоянную и напряженную исследовательскую работу, о чем говорит хотя бы список его научных работ, включающий в себя более ста тридцати названий, среди которых ряд капитальных монографий и сводных трудов.

Читая его переписку с отцом, я вдруг обнаружил, что все эти годы он был тяжело болен. Напряжение, с каким он работал, не могло не сказаться на его здоровье:

«Дорогой мой сынок! Все эти отписки: «мне лучше, много лучше», когда спрашиваешь о твоем здоровье, – меня не успокаивают. Мне сообщили о ряде сердечных приступов с тобой. А когда в день своего рождения я не получил от тебя ни письма, ни просто телеграммы, я стал строить самые ужасные предположения. Уж если не можешь без полетов и не врешь, что они тебе разрешены врагами, ну, черт с ними, но тебе нужно – пока еще не поздно – ограничить свою работу и переменить службу на более спокойную. Об этом я бесполезно говорил уже несколько раз. Помни, от переутомления после нервов и сердца может забастовать и мозг – что ты тогда будешь делать?».

Редко кто не только в сорок пять лет, но и вообще в жизни может похвалиться таким объемом сделанного – Генриха Фридриховича же постоянно мучает чувство неудовлетворенности собой, что почти еще ничего не сделало. А в больничной постели, когда диагноз: атеросклероз коронарных сосудов с приступами стенокардии – эти мысли стучат наиболее обостренно, волей-неволей приходится подводить итог прожитому. И 14 января 1956 года (за год до выдвижения его в числе других геологов на соискание Ленинской премии за создание «Геологической карты СССР масштаба 1: 250000») он пишет отцу:

«Еще одно маленькое, чисто интимное, о чем я хотел побеседовать с тобой. В ноябре исполнилось двадцать пять лет моей научной деятельности… Никто, ни один человек не знает этого и не вспомнил об этом. На первой напечатанной моей работе стоит: «Ноябрь 1930». В жизни человека дата достаточно знаменательная, почти у всех отмечающаяся как-то и чем-то. Я старался не думать об этой дате. Ничего, кроме обманутых надежд, горечи, утраченных иллюзий. Но статистика в некоторых случаях все-таки любопытна. Под моим непосредственным руководством и с непосредственным участием заснято в миллионном масштабе в самых глухих и малодоступных районах страны около миллиона четырехсот тысяч квадратных километров геологической карты, в двухсоттысячном масштабе – не менее ста двадцати тысяч квадратных километров (лично мною около тридцати тысяч) и т. д. Вообще, кажется, не было лица за все время, деятельность которого была бы связана с такими цифрами. И ничего почти для себя не сделано при этом, кроме карт, собственно и являющихся моим истинным детищем. Но все это лирические отступления…»

В этом же письме есть другие строки:

«На днях я думал послать тебе свою рукопись – лист астрономо-геологической статьи. Но я не решаюсь тебя затруднять. Этой статье я придаю особое значение. Мне трудно это передать тебе. Она писалась в часы и минуты, когда я думал, что уже не буду жить, писалась при запрете врачей; но это было нечто вроде «лебединой песни» (так казалось), причем, я вовсе не был уверен, что эту песню кончу…»

На статье, о которой в письме идет речь, стоит остановиться особо. В ней сконцентрировались, выплеснулись наружу мысли, что годами копились в далеких маршрутах, у походных костров. Статья эта, опубликованная в 1956 году в «Докладах Академии наук СССР», называется «Периодичность в изменении климата прошлых геологических эпох и некоторые проблемы геохронологии». В ней геолог Лунгерсгаузен дошел до обобщений общепланетарных, общекосмических. Не секрет, что многие геологи рассматривали геологические процессы на Земле вне законов Вселенной, Лунгерсгаузен же постоянно подчеркивал, что невозможно рассматривать геологические и климатические процессы, происходящие на нашей планете, вне зависимости от внешних космических факторов.

В этой короткой статье, написанной в форме тезисов, изложено много основополагающих мыслей. Например, многие астрономы, геологи, климатологи и географы из разных стран ломали головы над причиной великих оледенений в истории Земли. Часто доходили до абсурда. Замечалось в какой-нибудь стране некоторое продвижение полярных льдов на юг – начинали говорить о наступлении нового ледникового периода. На другом материке в это время, наоборот, замечалось некоторое потепление – там били тревогу чуть ли не о предстоящей угрозе таяния льдов Арктики и Антарктики. Генрих Фридрихович Лунгерсгаузен еще на Южном Урале, изучая годичные изменения климата прошлых эпох, обнаружил следы климатических периодов в 3–3,5 года, 5–6,11, 30–35 лет, аналогичные современным. Сравнение многих тысяч наблюдений в разных частях земного шара дало ему возможность сделать вывод, что эта закономерность характерна для всей планеты и что наиболее универсальные значения имеют колебания климата в 3, 11, 25–30 лет, причем трехлетний цикл (как и тридцатипятилетний) отвечает моментам климатического потепления, в то время как одиннадцатилетний обычно связан с ухудшением климатических условий.

Но на этом Лунгерсгаузен не остановился. Впрочем, эти мысли высказывались и до него. Его заслуга в другом. Выявляя климатические колебания все более высоких порядков, которые до него были совершенно не изучены, и исследуя следы древних оледенений, он приходит к потрясающему выводу: периодичность великих оледенений Земли совпадает с периодом полного обращения солнечной системы вокруг центра галактики.

И Лунгерсгаузен вводит в науку понятие «космического года». По его мнению, отрезок орбиты Солнца, проходящий в наиболее удаленных от центра галактики зонах с минимальной звездной плотностью, характеризуется установлением на Земле обстановки великих оледенений («космических зим»). И наоборот.

Исходя из этого, Генрих Фридрихович устанавливает возраст покрова Земли в пятнадцать-шестнадцать «космических зим», то есть такое же количество раз во время «космических зим» Земля подвергалась оледенениям планетарного типа. И дальше он делает такое заключение:

«Сопоставление данных, касающихся последнего ледникового периода и великих оледенений прошлого, заставляет сделать наиболее вероятный вывод, что Земля еще не вышла из фазы очередной «космической зимы» (ледникового периода). Этот вывод не расходится с представлениями астрономов, которые склонны предполагать, что солнечная система в настоящее время находится во внешней, более разряженной части галактики».

Все эти выводы были очень смелыми, непривычными, они ниспровергали созданную целыми поколениями ученых хронологическую систему геологических эпох прошлого Земли и давали исходные данные для составления новой схемы, единой для астрономов, геологов, палеонтологов, палеоботаников – и, разумеется, далеко не все это новое сразу поняли.

Вот выдержка из письма Генриху Фридриховичу его отца, в свое время тоже известного геолога:

«Рад, что печатаются твои мысли о «космическом годе» и что твоя краткая статья одобрена некоторыми астрономами. Я говорил тебе: астрономы поворчат немного, но твои мысли примут, а геологи, понимающие в астрономии ровно столько же, сколько я в халдейских письменах, ни черта не разберут и будут ругаться».

Отец был прав, прошло время, и с мыслями Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена вынуждены были согласиться. Его блестящие доклады по проблемам цикличности развития Земли как небесного тела, зависящего в своей эволюции от общих закономерностей Вселенной, будут встречаться бурными аплодисментами на астрогеологических конференциях по проблемам теории Земли, а впоследствии напишут: «Разрабатывая проблему цикличности, Г. Ф. Лунгерсгаузен сделал ряд обобщений и открытий, важных как для общей теории строения и развития Земли, так и для отдельных наук…». Широкие отклики получили его работы и в зарубежной литературе.

Пока не сложим головы

И снова земные заботы: несмотря на тяжелую болезнь, экспедиции, экспедиции, экспедиции – в самые отдаленные и малодоступные уголки страны. Или, как он писал в своих стихах:

 
И будем, как прежде, жить,
На все рукой махнув,
Пока не сложим головы
В каком-нибудь краю.
 

Уже летом 1956 года, чуть оправившись от болезни, – он в далеком Заполярье, в дельте Лены, где им были изучены четвертичные отложения, геоморфология и неотектоника района. Потом – Якутия, где он высказал оригинальные мысли о возможных закономерностях залегания алмазоносных образований восточной части Сибирской платформы и разработал схему стратиграфии района, явившуюся опорной для всей Западной Якутии, впоследствии она была узаконена как унифицированная. Затем – Витимо-Патомское нагорье, где он выявил основные этапы геологического развития района. Им же были изучены и трактованы оледенения Верхоянского хребта…

В то же время он – член Комиссии по исследованию Солнца. Сохранилось письмо, адресованное ему из Института океанологии Академии наук СССР:

«Институт океанологии АН СССР, работая над проблемой будущих уровней Каспийского моря, имеющей исключительно большое народнохозяйственное значение, считает необходимым провести совещание по проблеме сверхдолгосрочных прогнозов уровня Каспийского моря.

Учитывая Ваш интерес к этому вопросу, институт просит Вас принять участие в совещании, а также выступить с докладом».

Несмотря на чрезвычайную занятость и болезни, он – член Стратиграфического комитета, заместитель председателя Геоморфологической комиссии Отделения наук о Земле Академии наук СССР, член советской секции Международной ассоциации по изучению четвертичного периода, член научно-технических и ученых советов Министерства геологии СССР, Всесоюзного геологического института, геологического факультета МГУ, член ряда научных обществ: Палеонтологического, Астрономо-геофизического и других.

Уже несколько раз ставился вопрос о присуждении ему без защиты диссертации ученой степени доктора геолого-минералогических наук. В связи с этим крупные ученые пишут отзывы о его научно-производственной деятельности. Вот, например, несколько строк из отзыва члена-корреспондента Академии наук СССР, профессора А. Г. Вологдина: «Г. Ф. Лунгерсгаузен является крупным деятелем в области многих разделов геологической теории и практики, внесшим большой и разносторонний вклад в познание геологии СССР. Разносторонность его исследовательских работ, выполняющихся всегда на самом высоком уровне, с полным учетом данных мировой литературы, при глубине разработки тем, составляет особую ценность. Комплексируя данные разных разделов геологической науки, можно сказать, что он давно уже является одним из выдающихся деятелей в нашей стране как геолог и как руководитель».

В этом же отзыве я столкнулся с еще одной любопытной деталью, свидетельствующей о чрезвычайно широком диапазоне научных интересов Генриха Фридриховича Лунгерсгаузена:

«Г. Ф. Лунгерсгаузен выполнил целый ряд важных палеонтологических исследований, являющихся вкладом в отечественную и мировую науку. Он оказался одним из немногих специалистов в СССР в области пресноводных моллюсков. Особое значение имеют его исследования пресноводных моллюсков различных районов СССР и Сирии».

Для защиты диссертации от Генриха Фридриховича требуют лишь краткий реферат и список научных работ, но даже на это у него не хватает времени.

И мало кто догадывался, что в нем жил еще поэт, очень тонко чувствующий природу и тончайшие движения человеческой души, иногда печальный, иногда насмешливый. Стихи, написанные в полевой геологической тетради. Стихи, адреса которых: «Дельта Лены. Катер «Буг», «Сагиз, землянка», «Степь к западу от Ак-Жара», «Северное Приаралье. Степь. Автомашина. Ночь», «Забайкалье. Перекат «Никола»… Стихи, о существовании которых никто не знал. Их собрала вместе после его смерти сестра, Ирина Фридриховна.

Передо мной одно из стихотворений – случайно сохранившийся лист бумаги, – и я словно вижу перед собой их автора:

 
Венеция. Соленый запах моря.
Томительный рассвет. Цветные паруса.
Казненного фальери призрак черный
На мраморной стене дворца.
 
 
Под вечер – золотая пыль. Огни Святого Марка.
Крылатый лев, держащий щит.
Шум голубиных крыльев. Сумрачные арки.
И гулкие шага на древних мостовых.
 
 
Забава и печаль. И грусть веселых масок.
И карнавальный блеск. И плачущий паяц,
И пышный Тициан. И вкус восточной сказки
В оправе тусклой буднишнего дня.
 
 
В капризном лабиринте улиц —
Печать веков.
И жизнь, и сон —
Все вместе сплетено в слепящий синий узел…
С залива ветер. Смутный шелест волн.
 
 
Усмешка на губах. Старуха над гаданьем.
И обещанье ждать.
И все – обман и бред…
Скользят, как тени, быстрые желанья,
Стократно отраженные в воде.
 
 
О бог Венеции, даруй мне ночь!
Бросаю перстень в темный малахит канала,
Как в терпкое, как в пьяное вино
В сверкающем в стекле в венецианском.
 
 
Благословенна будь, ночь случая и лжи!
Я обручаюсь с ней утерянным кольцом.
Быть может, на заре свой круг закончит жизнь —
Я не обещаю не тужить о том.
 
 
Вот и рука. И рядом – жадный рот,
Излом бровей Пьеро и губы Коломбины.
Ну что ж, пусть Коломбина, пусть Пьеро,
На все я соглашусь в греховной викторине.
 
 
Скорей идем! Ведь ночь не ждет.
И я не в силах ждать, и жизнь летит, как песня.
Так сбрось же маску и лицо открой,
Лукавый арлекин, безумной ночи вестник.
 
 
…Толчок. Холодный дождь. Почти пустой автобус.
За стеклами унылые дома.
Чужой – насмешливый, усталый голос:
«Вставай, приятель, выходить пора!»
 

19 декабря 1964 года.