Текст книги "Северный пламень"

Автор книги: Михаил Голденков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

И Петру ничего более не оставалось как ждать, пока подтянутся резервы, что стояли у Меньшикова в лесу, и рано утром, когда еще не рассеется туман, вновь штурмовать… Когда подкрепление подошло, настроение у царя заметно улучшилось: у него вновь была внушительная сила в двадцать тысяч человек нового пушечного мяса, тогда как к Левенгаупту никто не подошел. Петр видел, что такого позора, как под Головчином у него сегодня явно не будет, враг будет сломлен, пусть и слишком большой ценой. Но за ценой царь не постоит. Если надо положить еще десять тысяч солдат – он их положит.

– Еще чуть-чуть – и мы их сломим! – сверкали орлиные глаза Петра, в предвкушении первой настоящей победы над хваленой армией Карла… Успехи с локальными прибалтийскими гарнизонами сдавшихся городов Эстляндии и Лифляндии Петр в расчет не брал…

– Нужно уходить, – говорили на совещании в маленькой литвинской хатке офицеры Адаму Левенгаупту, который после удачных отражений атак противника был уже далек от дневной растерянности и порывался драться до конца, – мы потеряли очень многих. Утром потеряем остальных. Нельзя биться даже лучшим в мире войском против вчетверо превосходящего противника! К тому же эти московитяне малость научились воевать!..

– Да бросьте! – отвечал бравый генерал. – Вы видели, скольких мы тут их положили? Еще пару атак – и от них останется лишь сам царь с ублюдочным Меньшиковым! Мы близки к победе!

– Еще пара таких атак – и у нас закончатся пули и порох! – не выдержал Микола Кмитич. – Мое мнение: надо уходить. И уходить ночью. Незаметно.

Остальные офицеры также настаивали на этом, утверждая, что и пороха, и пуль на долгий бой не хватит, а продолжать тратить королевские запасы они не имеют права.

– Цари славятся тем, что не жалеют людей. Мы не знаем, сколько там у царя народу согнано! Может, мы лишь дождемся московского подкрепления тысяч в пятьдесят, и тогда нам полный конец, – советовал Стакельберг.

В Левенгаупте проснулся азартный игрок, он не желал уступать царю, но и понимал: сидеть в Лесной губительно для всего обоза, который ждет король… В конечном итоге с доводами своих офицеров Левенгаупт согласился.

– Только никто не должен знать, что мы уходим. На видных местах вагенбурга выставьте муляжи солдат с мушкетами. Пусть московитяне думают, что мы все еще в лагере. И сообщите жителям деревни, чтобы тоже уходили в лес. Их не пощадят…

Утром армия Петра вновь пошла в атаку. Тихо, без барабанов, в предрассветном тумане солдаты осторожно шли, словно тени из потустороннего мира, выставив фузеи… Впереди в сизом тумане проступили силуэты курляндских повозок, плетеного щербатого забора, поднимались клубы дыма кострищ, чернели жерла пушек, маячили треуголки притаившихся солдат с выставленными фузеями… Солдаты царя вжимали головы в плечи, делали более короткие шаги, их ряд терял стройность, изогнулся змеей… Вот-вот по ним вновь ударит смертельная картечь, их повалят залпы вражеских фузей; выскочит штыковая атака, что куда страшнее пуль и ядер… Солдаты видели все ужасные потери предыдущего дня: убитыми и ранеными товарищами был завален весь в округе лес, убитые все еще попадались и здесь, в поле, лежа в мокрой от тумана траве… Солдаты шли, вжимая в плечи головы, ожидая с минуты на минуту залп со стороны вагенбурга… Их бросали в очередную мясорубку, и они уже смирились с мыслью стать новой жертвой богам войны, но смотреть в глаза смерти ни у кого желания не было… Сзади, как и днем раньше, шли с выставленными в зеленые и синие спины солдат самопалами казаки… Но из шведского лагеря никто не стрелял. Солдаты остановились.

– Пли!

В притихшем утреннем тумане прогремел залп по молчаливым укреплениям.

– Пли!

Залп дал второй ряд пехоты… Из первого в траву упал солдат – обморок. Но строй вздрогнул, пригибаясь от мнимых пуль и лихорадочно вскидывая фузеи.

– Пли!!!

Бабабах! Бабабах! Первые ряды полностью скрылись за облаками порохового дыма.

– Примкнуть штыки!

Ударили барабаны… Солдаты с громкими криками, со вставленными в дула фузей багинетами бросились вперед. Знаменосец с большим бело-зеленым полотнищем на древке споткнулся о мертвеца, упал, запутавшись в собственном знамени. Кто-то налетел на него сзади, тоже упал, дико при этом крича. Образовалась толчея… Офицеры, надрывая голосовые связки, орали, подгоняя солдат, колотя их древками своих длинных пик… Из вагенбурга по-прежнему никто не стрелял, но у всех было стойкое ощущение, что атака идет под сводящий с ума свист пуль, вой картечи и ядер. Кто-то с истошным воплем повернул назад.

– Вперед! Атакуй! – кричали охрипшие офицеры. Солдаты, те немногие, что остались от вчерашних атак, вздрагивали, пригибая головы, вскрикивали: им казалось, что пули и картечь впиваются в их плечи, руки, ноги… Некоторые, полагая, что уже ранены, падали, прикрывая руками головы, на них наступали тяжелые башмаки сзади бегущих… У какого-то казака сдали нервы. Его самопал выстрелил в спину впереди идущего солдата…

Сразу за первыми двумя рядами уже сломавшейся колонны на коне ехал сам царь, размахивая шпагой.

– Вперед, мои храбрые солдаты! За царя и отечество! – кричал он почти в истерике, с выпученными глазами. – Не щади живота своего!

Знаменосцы припустили свои древки, явно защищаясь кумачом от пуль, ожидая выстрела в лицо каждую секунду. Бежали сигнальщики, колотя палочками по барабанам… Пехотинцы то и дело спотыкались о неубранные тела убитых товарищей, кто-то падал, кто-то кричал… У Петра все потемнело в глазах. Он слышал вой снарядов и свист пуль над головой, он видел клубы дыма от стреляющих орудий со стороны вагенбурга… Страх и ужас седока передались царскому коню. Животное захрапело, встало на дыбы, Петр, нескладно взмахнув руками, вывалился из седла…

– Царя убило! истошно закричал солдат… Какие-то офицеры в красных мундирах бросились поднимать Петра, солдаты ближних колонн смешались: одни останавливались, другие в панике поворачивали назад, сметая ряды казаков, топча их, лупя их прикладами и втыкая в их лица и животы острые багинеты! Весь левый фланг сбился в неорганизованную кучу, остановился…

– Вперед! – исступленно кричал царь. Он уже вновь сидел в седле. Кто-то сдерживал его нервно фыркающего коня за уздцы…

Петр ударами шпор погнал коня вперед, выставляя шпагу.

– Не отходим! Вперед! Не щади живота! – кричал царь срывающимся голосом…

Солдаты правого фланга, пригибаясь, ворвались в так и не огрызнувшийся выстрелами вагенбург… Они, тяжело дыша в растерянности остановились, оглядываясь по сторонам, все еще испуганно щетинясь багинетами… Лагерь словно вымер… А кто же только что стрелял? Не эти же огородные чучела с дырявыми от пуль треуголками на круглых набалдашниках и со сломанными мушкетами, торчащими между бочек с песком? Где все эти канониры, что только что, казалось, мелькали в своих светло-серых кафтанах в клубах порохового дыма? Где фузенеры, бившие по первым рядам атакующих залпами?.. Молчаливые пушки, холодные, с капельками воды на блестящих металлических стволах, словно брошенные в море командой корабли, сиротливо стояли между повозок. И никого из людей… Никого… Лишь костры… Ни души не было и в веске Лесная. Жители скрылись в лесу от царской лютости…

Меньшиков пригнулся, зажмурившись: ухо резанул дикий визгливый крик царя. Петр в гневе с силой рубанул шпагой по брошенной вражеской пушке. Дзинь! Шпага сломалась пополам…

– Суки! Ушли! Обманули! – орал Петр, явно не ожидавший такой хитрости от шведского генерала…

Левенгаупт, оставив в лагере до двух тысяч повозок и половину артиллерии, скрылся, растаял в лесном осеннем тумане, словно неуловимый призрак…

Впрочем, за неудачу с Левенгауптом царь, как и после разгрома под Головчином, вдоволь отвел душу на бумаге. Он тут же приказал писарчуку отписать, что одержана первая настоящая победа «над природными Шведами», которых «16 000 было». Правда, как и после предыдущей битвы, уже через месяц сам же Петр, видимо, поостыв, писал иначе: «…на 6 тысяч больше было нас». Свои же силы, видя, что у шведов было не так уж и много солдат, Петр скромно оценил в 16 000 человек – количество, что лишь начало битву днем 27 сентября. Огромный ущерб в убитых, продолжая традиции своего отца, Петр также не стесняясь сократил до 1110 человек. Потери же Левенгаупта на глаз оценил в шесть тысяч, сочинив 3376 пленных, которых на самом деле было ровно 385 человек. То есть по первичным подсчетам Петра у Левенгаупта из 11 000 солдат (полторы тысячи из которых отбились от обоза) осталось… сто человек! Не одержав желаемую победу над курляндским корпусом «природных шведов», царь продолжал доблестно воевать на бумаге, рисуя свою собственную потешную битву, каковые ему в Москве устраивали два потешных полка, ныне гвардейские…

Глава 29
На распутье

Ни Кмитич, ни Левенгаупт даже не подозревали, что за неделю до кровавой сечи у вески Лесная не менее тревожные моменты пережил и сам Карл. Четырехтысячный пехотный корпус шведского короля в сопровождении шести драгунских конных рот перешел-таки государственную границу Речи Посполитой и Московии, оказавшись на правом берегу притока Вихры реки Мертвы, где расположилась старинная литвинская весочка Раевка, после «вечного мира» 1667 года принадлежащая Московскому государству. Здесь на дороге Мигновичи-Смоленск и расположил свои главные силы на хорошо укрепленных позициях вдоль левых берегов Вихры и Городни, являвшихся частью государственной границы, царь Петр. Наблюдение за противником на правом берегу Городни вел сильный царский арьергард из двенадцати драгунских полков. Королевская армия как раз подходила к Раевке, когда шведы заметили в отдалении какой-то отряд.

– Ага! – усмехнулся Карл, опуская подзорную трубу. – Татары московские!

И, улыбнувшись, добавил по-русски:

– Шельми!

Он тут же отдал приказ своим молдаванам и части драгун атаковать неприятеля. Но вместе с казаками и татарами там уже находились быстро присланные Петром 1300 драгун. После короткого боя валахи вернулись и донесли королю, что натолкнулись не столько на татар и казаков, сколько на отряд армейской кавалерии из корпуса генерала Боура.

Ничего не разведав и как всегда пренебрежительно отнесясь к московитам, король, взяв с собой Остготландский драгунский полк, помчался в атаку, храбро размахивая палашом. И вот 20 сентября у слияния Вихры и Городни между Раевкой и Кадином развернулся ожесточенный бой. Неожиданно для себя Карл сам попал под ответную атаку казацкой лавы при поддержке татар, превышавших числом драгун Карла более чем вдвое. К казакам и татарам присоединились московские драгуны Боура и генерал-майора Микаша, а также стрельцы Смоленского полка. Король и его не насчитывающий и тысячи солдат полк оказались в самой гуще врага… Вокруг ост-готландцев сомкнулось кольцо, все громыхало выстрелами и звенело железом, под Карлом XII был убит конь – его любимый Бландклиппарен, но отважный шведский монарх продолжал биться пешим, рубя палашом подскакивающих вплотную татар и казаков с криком:

– Шельми! Татари московския!

Затем Карл вскочил на лошадь убитого адъютанта и отбивался от московитских драгун уже в седле… Когда позже Петр писал, что в ходе боя чуть ли не лично лицезрел Карла, то царь просто-напросто в своем привычном стиле, мягко говоря, преувеличивал: никто в московском войске и за тысячу лет не признал бы в клубах серой пыли и порохового дыма в молодом худеньком офицере, облаченном в простой солдатский мундир, шведского короля…

Стенбок увидел, в какую ловушку попал король, и тут же послал на выручку Карлу генерал-майора Розеншерна. Но драгуны немецкого генерала, придя на помощь, сами попали под огонь стрельцов, пуля попала в грудь Розеншерна. Видя гибель своего командира, драгуны ретировались, увозя смертельно раненного генерала.

– Хорд и Потоцкий! – махнул рукой не на шутку взволнованный Стенбок… Драгуны генерал-адъютанта Тюре Хорда и гусары Павла Потоцкого сорвались с места. Но и они попали под заградительный плотный огонь стрельцов Смоленского полка. Павел видел, как выпал из седла сраженный пулей Хорд.

– За мной! – скомандовал Потоцкий, махнув «осиротевшим» драгунам Хорда отцовской карабелой… Конница смяла и втоптала в пыль два строя стрельцов, обратив оставшихся в бегство… Длинные пики гусар, преодолевая менее длинные казачьи копья, стали протыкать и казаков, впиваться в крупы и бока их коней, литвинские карабелы со свистом разрубали воздух, отрубая головы и руки… Никто на этом свете не мог сравниться удалью и мастерством с закованными в броню литвинскими шляхтичами, обучавшимися владению саблей с детства, впитавшими это боевое искусство своих предков с молоком матери… Ярости гусарам придавала и ненависть к своим кровным врагам, опустошающим земли Литвы вот уже двести лет с упорством голодных волков… Удар немногочисленных тяжелых панцирных товарищей Потоцкого, поддержанных огнем драгун Хорда, оказался смертельным для московитов. Легкая кавалерия царя из казаков, драгун и поредевших татар была опрокинута, растоптана, поколота, порублена и расстреляна из мушкетов драгун и пистолетов гусар, стрелявших в своих врагов в упор. Разгромленные московиты обратились в бегство. Казаки и татары также испытывали интуитивный страх перед литвинскими закованными в броню панцирными товарищами. И в войне Хмельницкого, и в тринадцатилетней войне с Московией, и во всех предыдущих войнах татары и казаки никогда не отваживались иметь дело с гусарами Речи Посполитой напрямую. С этими рыцарями можно было воевать лишь либо втрое большим числом, нападая со всех сторон одновременно, либо обстреливая из самопалов панцирный строй с расстояния. Но никто из казаков не мог выдержать напора даже малой по числу хоругви гусар, сметающей все на своем пути частоколом длинных пик и сверкающих сабель… Лишь мушкеты и пушки могли остановить грозных железных кавалеристов… Но убежавшим в панике казакам и драгунам на помощь могли уже сейчас прийти новые силы, что притаились за переправой Городни. Нужно было спешить.

Потоцкий с радостью и ужасом увидал, что его помощь подоспела более чем вовремя: вокруг короля в живых оставалось лишь пять драбантов и принц Вюртембергский, стоявшие, тесно прижавшись друг к другу, окруженные грудой мертвых тел в синих и зеленых мундирах шведских и московских драгун, казаков, стрельцов, татар… Пять высоких мрачных драбантов взяли короля и принца в кольцо, готовые умереть, но не уступить своих командиров врагу. И только Карл не выглядел напуганным. Он даже нашел повод для шутки.

– Вы мне не дали, Потоцкий, попасть в Валхаллу на пир к Одину!

– Вы все равно не пьете! – тут же отшутился Павел. – Быстро уходим, Ваше величество! – и Потоцкий кивнул головой на переправу, давая понять, что возможна новая атака неприятеля… Подобрав раненых и убитых, кавалерия развернулась и тяжело поскакала обратно. Их никто не преследовал: московиты сами едва унесли ноги…

Карла спасли, но король, потеряв в этом двухчасовом бою более тысячи солдат и офицеров, решил дальше не идти. Еще большие, чем у армии Карла, потери понесли в этом первом и последнем бою Северной войны на непосредственно собственной территории московиты. Особенно досталось казакам и стрельцам. Некоторые генералы и офицеры Карла, принимая во внимание, что царские силы, потеряв почти две тысячи человек из шести тысяч (так уверяли пленные царские офицеры), также отступили, поспешили записать сей бой в архив побед блистательного Карла XII. Только так не считал Павел Потоцкий. «Если и победа, то пиррова!» – думал штабс-капитан, понимая, что армия царя уже не та, что была под Нарвой. Возражал против слов о победе и сам Карл.

– Какая же это победа? – отвечал король на комплименты Стенбока. – Мы понесли самые большие потери за всю историю наших битв! Погиб мой несчастный Бландклиппарен! Здесь у нас не получилось ни Копенгагена, ни Нарвы, ни Риги, ни Головчина, мой храбрый генерал! Царь Петр уже кое-чему научился. Более того, я даже жалею, что пошел этой дорогой. Смоленск нам не нужен! Нужно теперь напрямик идти на воссоединение с Мазепой. Иначе Левенгаупт придет к Полтаве раньше меня…

Павел Потоцкий как человек военный был удивлен, как шляхтич – возмущен. Удивлен бесполезностью битвы, возмущен – напрасными жертвами. Потоцкий, будучи солдатом, но все-таки дворянином, не любил проигрывать, как и не любил некрасивые победы. Битва под Нарвой была для него примером, как нельзя проигрывать, а нынешняя – как нельзя побеждать. В 1702 году он, полностью разочаровавшись в армии Петра и в самом царе, ушел из московской армии. Ныне всей душой желал уйти из шведской тоже. «Монархи все одинаковы, – думал Потоцкий, – солдаты для них, что фигуры в шахматной игре. Никто не думает об этих несчастных!..» Только что он с трудом, разбрасывая казаков и драгун Боура, спас едва не погибшего Карла, видел, как убили Хорда и Розеншерна, но вот уже не видел никакого смысла этих геройских смертей. Карл, словно шахматист, сделав необдуманный ход, уже думал над новой комбинацией, забыв утраченную пешку… Потоцкий оставался в королевских рядах, только чтобы дождаться под Полтавой обоз Левенгаупта и затем вместе с Кмитичем уходить в Литву.

Увы, глух и слеп оказался к знакам свыше шведский король. Он с семнадцати лет привык, что фортуна любит его, полностью уверовал, что им движет Божья десница. Небеса и в самом деле благоволят молодым и смелым. Но вот после победного Головчина боги войны, похоже, отвернулись от упрямого воина, уже вторая битва его армии дается слишком уж тяжело. Карл не проанализирует и третье, последнее сообщение свыше: в конце года придет печальная весть из Скандинавии, где провалилась миссия по захвату Тронхейма. Почти десятитысячная армия, набранная из финнов, не сумела захватить эту старую норвежскую столицу, а возвращаясь обратно горными холодными тропами, чуть ли не на треть осталась на морозе под суровым зимним небом. Норвежцы с ужасом обнаруживали солдат, сидящих на земле по десять, а то и по двадцать человек, целым взводом, покрытых снежной пеленой и уже неживых… Выжившие более не представляли из себя боеспособной армии, много было больных и покалеченных этим ужасным и бесполезным походом по заснеженным скалам Норвегии.

– Неуклюжая деревенщина эти финны! Ничего нельзя им поручить! – злился Карл, когда ему докладывали о провале норвежской миссии. Увы, вновь никаких выводов король для себя не сделал, продолжая свой затянувшийся поход, в котором не видно было даже малейшего отблеска будущей победы. И последний разговор с Авророй Кенигсмарк, разговор, изначально встревоживший Карла, шведский монарх также выбросил из головы. «Заговор… Просто болтают невесть что в мое отсутствие! Хотел бы я посмотреть на того, кто бы на настоящий заговор решился!» – думал Карл еще там, в Могилеве.

* * *

Ну, а что же Левенгаупт? Как бы ловко ни перехитрил он царя, победителем генерал себя не ощущал: к Карлу ехал на треть сократившийся обоз, потерявший почти четыре тысячи солдат в кровавой сече. Оставшиеся в живых измученные долгим тяжким переходом и жестокой битвой уже не выглядели бравой боеспособной армией… Еще полторы тысячи потерявшихся подчиненных Стакельберга блуждало где-то в лесах. О них Левенгаупт абсолютно ничего не знал… Этих отбившихся от основного курляндского корпуса собрал вокруг себя войсковой судья Йохан Бенеке. Под чутким руководством этого отважного немца все отставшие от Левенгаупта маршем пошли обратно к Шклову. Дойдя до деревянных домиков Шклова, храбрецы, передохнув и набравшись у Сапеги провианта и пороха с пулями, отправились оттуда прямиком в Ливонию. Об этом геройском походе полутора тысяч смельчаков, идущих по незнакомым лесным тропам в свои родные края, можно было сложить героическую песнь. Четырежды люди Бенеке мужественно отбивали яростные атаки царских карательных отрядов казаков, калмыков, татар и драгун, дважды обманывали хитроумные казачьи засады и продолжали упрямо идти на спасительный север… Местные литвины, в принципе, с сочувствием относились к отбившимся от армии курляндским солдатам, помогая кто чем, но были и лихие людишки, что нападали с целью завладеть шведским оружием… Этот беспримерный поход прибалтийских солдат через леса и болота, сквозь туманы и дожди осенней Литвы, минуя рыскающих карателей, успешно завершился в Ливонии. Правда, до дому добралась лишь тысяча храбрецов. Почти треть отряда Бенеке погибло и потерялось на этой огненной дороге войны.

* * *

– Теперь наши пути расходятся, – грустно говорил Левенгаупт Миколе Кмитичу, когда курляндский корпус с усталым и побитым пулями и ядрами эскортом прибыл через хмурые плоские поля в Пропойск, – дальше ты не пойдешь. Дальше другие проводники меня поведут. Тут скоро не твоя земля начинается, а царь Петр идет по пятам, нам нужно готовиться к их новой атаке. Тебе другое задание, не менее ответственное – уведи женщин и рижских купцов, ибо не сегодня-завтра в Пропойске московиты появятся. Я больше не могу рисковать гражданскими людьми. И дам тебе я на охрану всего-то двадцать пять человек. Сам выберешь, кого. Выручай, мой друг, меня снова. Спаси людей…

Микола не желал покидать Левенгаупта, но понимал, что тот прав – кто-то должен српровождать женщин и гражданских лиц, нельзя оставлять их больше при обозе. С другой стороны, никто кроме него, Миколы, не смог бы этого сделать. Именно он хорошо знал местные пути и дороги, и именно он мог быстро и безопасно доставить женщин обратно в Ливонию.

– Хорошо, я выполню твое приказание, – ответил Микола генералу, – только и ты выполни мою просьбу.

Оршанский полковник достал из кармана зашитый в платок секретный пакет Авроры.

– Вот! – он протянул пакет Левенгаупту. – Отдай это в Полтаве Карлу. Это секретное важное письмо. От его сестры Хедвиги.

Без лишних вопросов Левенгаупт спрятал письмо:

– Будет сделано, герр Кмитич.

И вот теперь Микола Кмитич возглавил свой собственный обоз из более чем двухсот человек гражданских людей: женщин и рижских торговцев, и двадцати пяти конных солдат – из которых большая часть была литвинами. Трое – Александр Ивановский, Александр Загурский и Рыгор Жиркович примкнули к Кмитичу еще в Могилеве, когда оршанский князь ушел навстречу Левенгаупту… Только шел этот обоз уже в обратном направлении. Впрочем, далеко не все жены офицеров согласились покинуть армию Левенгаупта…