Текст книги "Северный пламень"

Автор книги: Михаил Голденков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

Глава 15
Провал миссии Авроры

Всю дорогу, трясясь в карете и сидя напротив Авроры, Микола Кмитич чувствовал себя по-идиотски. Он не знал, как себя вести. Между ним и его бывшей возлюбленной словно находился плотный воздушный ком, пройти сквозь который навстречу друг другу бывшие любовники никак уже не могли. Тем более из головы Миколы не выходила Марта Василевская… Как она там, в бушующей пламенем несчастной Лифляндии? Жива ли, здорова? Кмитича и самого удивляла та забота, с которой он относился к этой едва ли знакомой девушке…

Аврора прекрасно понимала, что Микола чувствует себя скованно. Она также понимала, что отношения с паном Кмитичем стоит несколько улучшить для пользы общего дела. «Если он и дальше будет сидеть как проглотивший палку, то и представить королю должным образом меня не сможет, а то и просто наговорит про меня гадостей», – думала Аврора. Она то и дело поправляла свою прическу, лиф, задирала юбку, подтягивая кружевную подвязку, что красовалась на ее стройной ноге в шелковом чулке чуть выше колена…

В такие минуты Миколе хотелось провалиться сквозь дно кареты… Он, видя всю искусственность попыток соблазнения, отворачивался к окну, задавал первые попавшиеся вопросы, что-то сбивчиво рассказывал…

И вспоминал. Вспоминал, как однажды, за полгода до своего похода на Вену воевать с турками, они вот точно так же

ехали в карете куда-то из Крулевца. Аврора точно так же задрала свои юбки, выставив обворожительную ножку, начиная поправлять шелковую подвязку, соблазнительно улыбаясь Миколе. Оршанский князь бросился на девушку, обсыпая ее поцелуями, помогая освободиться от одежд, стаскивая трясущимися от нетерпения пальцами эту до ужаса сексуальную подвязку на ноге… Это была самая приятная и запоминающаяся поездка молодого Миколы Кмитича. И как только они не развалили карету, лаская друг друга, целуя, предаваясь бешеной страсти!..

– Аврора, – Микола серьезно посмотрел на бывшую возлюбленную, – скажи, а ты лично знакома с Карлом? У вас с ним что-то было? Почему ты?

Женщина явно смутилась такому вопросу.

– Я с Карлом? Я… не была с ним знакома. Он же весь в охоте на кабанов, в играх, его же так трудно всегда было застать во дворце… Короче, мы так и не были представлены толком. Вероятно, он даже меня не заметил, проходя мимо…

Кмитич видел, что Аврора что-то темнит, не договаривает. Проходил мимо… Что значит проходил мимо? Значит, она все-таки застала его во дворце, хотя бы однажды. Но зачем тогда нужен он, Микола Кмитич, как посредник, если они все же были знакомы? Какие-то сплошные загадки…

– Милый Ники, – чарующе улыбнулись ее выразительные губы и синие глаза, – я даже не уверена, что он меня помнит. Я его видела вскользь пару раз. Однажды нам посчастливилось встретить его на дороге. Хотя…

– Ты пыталась… ну… ты пыталась его… с ним заигрывать? – Кмитич с трудом находил нужные слова.

– Я? – Аврора захлопала ресницами, будто раздумывая, что же сказать. – Скорее нет, чем да. Точнее, я бы хотела ближе с ним познакомиться, но мне такого шанса Бог не дал.

– И вот с такими вот едва заметными отношениями ты едешь к нему на переговоры?

Аврора вздохнула.

– Будем надеяться, что он не откажет мне в аудиенции. С твоей, Пики, помощью. Сейчас от нас двоих зависит окончание войны.

Микола усмехнулся, покачав головой.

– Что-то мне говорит, что король все равно сделает так, как сам пожелает…

Длинная мучительная дорога наконец-то подошла к концу. Кортеж прибыл в Варшаву. С каким облегчением вылезал из кареты Микола, сознавая, что уже приехали…

– Там к вам одна знатная шведская дама, Ваше величество. По очень важному делу, – говорил Микола, пока стоял перед столом Карла. Король как обычно просматривал бумаги, ставил свои резолюции, иногда его рука тянулась к стакану молока, он делал глоток, ставил стакан на место, вновь шуршал бумагами… Король не менялся: все тот же голубой обычный мундир, те же зачесанные назад волосы, то же юношеское лицо. И по-прежнему явно не по размеру большие ботфорты…

– Что за дама? – спросил Карл, не отрываясь от бумаг.

– Аврора Кенигсмарк…

– Ах, эта! – не дал договорить король и встал. Он подошел к Миколе, заложив руки за спину, слегка улыбаясь.

– Это та, о которой вы меня как-то спрашивали по пути к Нарве?

Кмитич остолбенел. Король это помнит?! Невероятно!

– Так, – растерянно кивнул Микола, – это она, Ваше величество… Вы… Вы знакомы с ней?

– Лично нет, – как-то смущенно улыбнулся Карл, – а вот кто она такая, знаю очень хорошо.

Он прошелся взад-вперед перед стоящим оршанским князем, как бы размышляя, говорить дальше или же нет.

– Вы, кажется, были в нее влюблены? – поднял на Кмитича два синих блестящих глаза король. Микола явно смутился.

– Не знаю, откуда это Вашему величеству известно, но… был. Давно. В двадцать лет. С тех пор мы и не встречались.

– Ну а сейчас где встретились?

– Случайно, Ваше величество. Случайно! По дороге в Варшаву. Она мне рассказала, что очень хочет с Вашим величеством поговорить об одном важном государственном деле.

– Ну, ее дела мне известны, – усмехнулся король и поднес к губам палец, как будто что-то вспоминая или обдумывая.

– А вы очень расстроитесь, мой милый друг, – продолжал Карл, – если я вам скажу, что Аврора… что она была любовницей Фридриха Августа и даже родила ему сына, которому сейчас, если я не ошибаюсь, шесть лет?

– Разве? – бури непонятных эмоций нахлынули на оршанского князя. И вдруг все стало понятным… Так этот тайный агент Фридриха – просто его любовница! Как все предельно просто! Вот где она пропадала так долго, вот почему не отвечала на письма! У нее появился богатый и влиятельный любовник! Но почему именно Фридрих? Кто угодно, но только не этот болван!.. Микола закрыл глаза, провел ладонью по холодному лбу…

– Не знаю, как сейчас складываются их отношения, – продолжал Карл, – но после рождения ребенка Фридрих охладел к нашей страстной Авроре, и та ушла в женский монастырь в Кведлинбурге. Ну а мой кузен завертел роман с очередной пассией, Марией Констанцией Козел! – Карл усмехнулся, взглянув на Миколу своими блестящими темно-синими глазами, которые словно прокалывали насквозь. – Тоже дама веселая, разговорчивая и красивая! Может, теперь ее ждать в гости?

Кмитич лишь поклонился, не зная что ответить.

– Ваше величество, – решился оршанский князь на вопрос, – а Мария Аврора? Куда она делась после?

– В 1698 году она стала коадъютором, а двумя годами позже – настоятельницей монастыря, при этом попеременно проживая то в Берлине, то в Дрездене, а то и в Гамбурге. Странно, ей делали предложение многие знатные люди, но Аврора Кенигсмарк всем отказывала. Но ныне, видимо, Фридрих про нашу авантюристку вспомнил. И неудивительно, ибо друзей и почитателей у нашего Фридриха резко поубавилось, даже в его родной Саксонии. Может, и Констанция его уже бросила? Скорее всего! Есть у него только один верный друг – царь Петр. Наш не в меру хитрый Фридрих, получив по зубам, хочет заключить со мной мир, мой князь, в тайне от своего друга Петра, а я не хочу вообще никаких дел с Фридрихом иметь. Он утратил к себе мое доверие полностью. Как можно верить не раз солгавшему?.. И вы не верьте, мой добрый князь. Если вас этот курфюрст еще о чем-то попросит, то не соглашайтесь впредь быть его посредником. Гоните его подальше! Я приму его самого, но только с одним условием – отставка!..

Карл был явно более чем хорошо осведомлен и по поводу Миколы с Авророй, и по поводу Авроры и Фридриха. Верно, спустя три года после смерти матери, в 1694 году, Аврора переехала в Дрезден, где была представлена курфюрсту Августу Сильному. Профессиональная светская львица и кокетка, она, конечно же, смогла произвести сильное впечатление на саксонского правителя, большого любителя женщин и вина…

Карл говорил что-то еще, но Кмитич уже не слушал его, точнее, не мог понять, что говорит ему шведский король, ибо в голове его все смешалось и закрутилось в бешеном вихре… Аврора и Фридрих… Как это плохо сочетается! Как это глупо, нелепо и даже смешно! Ведь они разные, как день и ночь! А может, как раз именно из-за этого?..

– Король вас не примет, сударыня, – сказал Микола Авроре, возвращаясь к ней, ожидавшей его в гостиной.

– Почему? – в голубых глазах застыл почти ужас.

– Потому что ему известно, кто вы! – Кмитич отвернулся в сторону, не желая смотреть в глаза Авроры.

Щеки женщины вспыхнули пунцовой краской.

– Проклятье! – она раздраженно швырнула веер. – Вторая половина моей жизни состоит из сплошных неудач!

– Наверное, накопились за первую, – горько усмехнулся Микола, подавая ей руку… Аврора, поколебавшись, взяла его под руку…

– Ники, ты, верно, думаешь, что я шлюха?

– Не совсем так, но что-то в твоем, Аврора, поведении от этого есть.

– Нет, нет ничего, – холодно отвечала женщина, глядя себе под ноги, насколько позволяло пышное цветастое платье, – ты просто ничего не знаешь. Я не просто так сошлась с Фридрихом. Я спасала брата.

– Да? – Микола остановился, с любопытством глядя на Аврору. – Филиппа?

– Так, Филиппа. Филиппа Кристофа фон Кенигсмарка, который бесследно исчез в ганноверском дворце Вельфов. Я пыталась хотя бы что-то узнать о нем…

– И что, узнала?

– Нет. Впрочем, можно с предельной точностью сказать, что он был убит в замке курфюрста в Ганновере из-за каких-то любовных интриг. Смерть брата перевернула всю мою жизнь, Ники.

– Сочувствую… Карл верно сказал, что твоему сыну шесть лет?

Аврора бросила немного удивленный взгляд на Миколу:

– Он так сказал?

– Да.

– Верно. Я родила 28 октября 1696 года в Госларе сына, маленького Морица Саксонского.

– От Августа, – не то утвердительно сказал, не то спросил без вопросительной интонации Кмитич.

Аврора не ответила. Это было ясно и без слов…

Они вышли и остановились около скамейки перед крыльцом дворца.

– Присядем, – предложила Аврора. Они сели.

– Теперь, когда все в прошлом, я могу кое-что тебе рассказать, – вздохнула женщина, нервно потирая руки. – Так, Ники, ты прав. Я заигрывала с королем Карлом. Мне он жутко нравился. Нет, он не был, как ты, красавцем. Но… Какая-то сила шла от него. Какая-то мощь! Увы, ничего из этого не вышло, несмотря на то, что он, похоже, любил меня.

– Любил? – Микола с удивлением посмотрел на правильный точеный профиль Авроры.

– Так, Ники, любил…

– Как я?

– Нет. Ники, ты – это… другое. Хотя… я не знаю…

– Но до Карла, Аврора, ты сошлась с его кузеном Фридрихом. Почему с ним? Он же тебя недостоин! Да к тому же младше тебя был! Ты, похоже, вообще любишь тех, кто тебя младше!

– Да, и это началось с тебя, – улыбнулась игриво Аврора, взглянув на Миколу.

– С меня?

– Так. Я ведь тебя старше почти на год. А ты был таким милым и привлекательным в свои семнадцать лет! Я в самом деле влюбилась тогда. Ты и сейчас выглядишь не старше двадцати восьми.

– Спасибо, – не особо обрадовался Микола, – но почему все-таки Фридрих?

– Эх, Ники, – Аврора грустно улыбнулась, вновь метнув свой прелестный взгляд на Миколу, – так, ты прав, недостоин. Прав ты и в том, что он был моложе. И красив. К тому же отважен. К нему вполне подходит французская песенка про Анри IV: «…Войну любил он страшно и дрался, как петух, и в схватке рукопашной один он стоил двух…» В шестнадцать лет Август храбро осаждал вместе с датчанами Гамбург под началом отца, а затем воевал на Рейне с французами. Потом он воевал с турками, командуя армией римского императора Леопольда…

Микола прервал Аврору, издав звук, похожий на смех. Он горько усмехнулся, покачав головой. Ему тоже выпала участь в свои юные годы воевать с турками под Веной, но что-то это Аврору не впечатляло. Может, потому, что ему не светил никакой европейский трон?

– И вот ты влюбилась в Фридриха… – кивнул головой Микола с ироничной улыбкой на устах.

– Нет, Ники, не влюбилась. Это была минутная страсть.

– От которой ты родила ребенка?

– Так, Ники, так, – она опустила голову, – так случается.

– А ты знаешь, сколько было у Фридриха любовниц помимо тебя? Ты в курсе, что у него больше двухсот незаконнорожденных детей?

– Знаю. Теперь знаю. Но тогда…

– Пятьсот любовниц, Аврора! Пятьсот! И он этого даже сам никогда не скрывал! И ты решила встать в их плотные ряды?

– О, нет, Ники, – Аврора откинулась на спинку скамейки, – я тогда всего этого не знала. Фридрих был просто молодой, красивый и удачливый воин. Это так нравится нам, женщинам!

– А я? Я разве не был таким? – Микола в сердцах хлопнул себя по коленям, стараясь заглянуть ей в глаза.

– Нет, ты был таким, Ники, – тихо отвечала женщина, печально глядя на оршанского князя, – но ты был чистым и правильным. Я уже тогда была прагматичной. У нас с тобой был временный роман. Увы!

– Вот! С этого и надо было начинать! – Микола всплеснул руками и встал.

– Ну, – он протянул руку Авроре, – пойдемте, госпожа Кенигсмарк. Ваша миссия вновь не увенчалась успехом. Как, собственно, и моя…

Глава 16
Снова Марта

Узкая дорога на Мариенбург петляла среди холмов все выше и выше – более ста ярдов над уровнем моря. Мариенбург, самый высоко расположенный город Лифляндии, был здесь построен лет четыреста назад в земле финского племени ливов. Город приютился на берегу красивого озера, с пожелтевшими и покрасневшими под осенними лучами солнца кронами деревьев. Этот идеалистический пейзаж портили черные клубы дыма над самим Мариенбургом. Город, подожженный Шереметевым, горел. 25 августа армия московского фельдмаршала Шереметева взяла крепость, и граф подверг край беспощадному разорению. Но на одной из башен города все еще развевалось знамя – шведский желтый крест на голубом фоне с малинового цвета щитом с изображенными на нем Библией и скрещенными мечами… Кажется, увлеченным грабежом солдатам до снятия флага не было дела… Из захваченного Мариенбурга от Шереметева царю Петру I было отправлено письмо поистине изуверского содержания:

«Послал я во все стороны пленить и жечь, не осталось целого ничего, все разорено и сожжено, и взяли твои ратные государевы люди в полон мужеска и женска пола и робят несколько тысяч, также и работных лошадей, а скота с 20 000 или больше… и чего не могли поднять – покололи и порубили…»

Разорение лифляндской и эстляндской земли будет продолжаться и в последующие несколько лет и достигнет печального итога: Шереметев не то с садистским удовольствием, не то с равнодушием пожирающего желуди кабана отрапортует царю, что в этих странах не осталось больше что разрушать, что от Пскова до Тарту и от Риги до Валки все опустошено, не осталось ничего кроме отдельных поместий кое-где вблизи моря… и полностью уничтожено более 600 деревень и поместий… Жестокость и дурь, кою себе не мог позволить даже Батый, как, впрочем, и его дед Чингисхан!

– Стой! Кто таков! Куда едешь?

Кмитич придержал коня… К нему шли два солдата в треуголках и темно-зеленых камзолах. Один из них, высокий и усатый, направлял в Миколу дуло своего мушкета.

– Я в город. Я литвинский офицер. Служу у царя, – коротко ответил Микола, оставаясь в седле. Второй солдат, похоже, татарин, схватил коня за узду, демонстрируя Кмитичу, что дальше хода нет. Усатый и хмурый, взявший было оршанского князя на мушку своего мушкета, опустил оружие и крикнул:

– Поворачивай! Не велено никого пускать! Предъяви бумагу, если такова имеется, от графа Шереметева. Только тогда пустим.

– Бумагу? – решение пришло в голову Миколы моментально. – Добре, есть бумага!

Он спрыгнул с коня и полез под плащ, нащупав ладонями обеих рук круглые набалдашники рукоятей пистолетов… Микола резко выбросил руки, одновременно уперев стволы пистолетов усатому в грудь, а татарину в лоб. Солдаты опешили. Два выстрела слились в один громкий рваный хлопок и крик поверженных врагов. Конь князя дернулся, испуганно захрапев… Кмитич опустил дымящиеся пистолеты… Ветер тихо уносил белые рваные куски порохового облачка… Постояв с минуту молча, Микола оттащил в придорожные кусты обоих солдат, положил их там бок о бок, встал перед ними на колени и, не будучи, правда, уверенным, что они оба христиане, прочитал молитву:

– Божа, Ойца Нябесны, аддаем Табе ў апеку гэтых жаўнераў. Ты ведаеш ix працу i цяжкасці ix жыцця. Праз муку i смерць Твайго Сына, у якога яны верылі, прабач iм усе гpaxi i прымі ix да неба. Дапамагай мне весці годнае жыцце, каб мы магліпп сустрэцца у шчаслівай вечнасці. Амэн.

Микола поднялся с сухой травы и вернул на голову треуголку, надвинув ее низко на глаза.

– Тата, а скольких врагов ты убил на войне? – спрашивал Микола отца в свои неполные тринадцать лет. Отец при этом хмурил брови, его лоб ломался длинной вертикальной морщиной.

– Многих, сынок, многих.

– Ну скольких? Десять?

– Не, не десять.

– Двадцать?

– Не, – крутил головой отец.

– Сто?

– Может, сто, а может, и больше, – глухо отвечал Саму эль Кмитич, а затем вставал и уходил по каким-то своим делам, явно не желая говорить на эту тему…

Эти два солдата были первыми людьми, которых Микола убил на этой войне… «Странно, – думал Микола, – странно, что я вот так запросто пристрелил двоих человек. И странно, что за два года войны я до этого момента еще ни разу никого не убил… А отец убил более ста… Так стоит ли мне убиваться из-за этих двух? Но ведь я даже не знаю, как их зовут!.. Может, они хорошие люди? Боже, мы убиваем друг друга только потому, что какой-то царь решил завладеть не принадлежащей ему страной!»

– Ладно, – сказал мертвым солдатам Кмитич, – сейчас идет война, вас сюда никто не звал. Сами виноваты. Да и другого выхода вы мне не оставили.

Затем он снял камзол с похожего на татарина солдата, взял его треуголку, ремень…

– Ну вот, – сказал сам себе Микола, находя, что форма солдата ему в самый раз, только сукно заметно хуже – порвалось под мышками, пока он стаскивал мундир с убитого…

Облачившись московским служакой, Микола вновь перекрестился и вернулся к оставленному на дороге коню…

Мариенбург, чистый и метеный городишко, где даже зимой можно было купить живые цветы, представлял из себя Содом и Гоморру: то тут то там горели дома, бегали перепуганные жители, солдаты хватали девушек и даже пожилых женщин или же шатались пьяными, горланя песни, порой на непонятном языке… Городской замок, разрушенный, коптил черным дымом. Его взорвал капитан шведской армии немец Вульф вместе с солдатом Готшлихом, когда гарнизон Мариенбурга покидал крепость…

– Где дом пастора Эрнеста Глюка? – схватил какую-то женщину за рукав, спрашивая по-немецки, Микола. Перепугавшаяся было насмерть женщина чуть успокоилась и, заикаясь, начала по-немецки что-то быстро лепетать, указывая рукой. Микола понял лишь то, в какую сторону ему идти…

– И на том спасибо! – буркнул он, но второй местный житель, некий старик-латыш с клюкой, чей дом горел, указал уже более точно. Микола стремглав помчался по улице, заполненной кричащими людьми, дымом и пьяными солдатами. В дом пастора Глюка он успел как нельзя вовремя… Два солдата куда-то тянули из дома Марту – ее Микола узнал еще издали. На Марте Василевской было разорвано платье. Пастор Глюк, седовласый худой старик в протестантском черном одеянии, безуспешно пытался защитить девушку, что-то говоря солдатам то по-немецки, то по-шведски.

– Пошел вон, немчура! – один солдат толкнул пастора, и старик упал на ступеньки. Его шляпа слетела с головы, обнажая седые длинные волосы… Солдаты же с хохотом выводили во двор под руки плачущую и слабо отбивающуюся от них Марту с растрепанными волосами. И в этот момент в калитку вбежал Кмитич.

– Марта! – крикнул он и бросился к солдатам.

– Микола! – воскликнула Марта, также узнав Кмитича.

– А ну отпустите ее! – надвинулся на солдат оршанский князь.

– А кто ты такой, чтобы мы ее тебе отдавали? – нагло усмехнулся солдат с плоским лицом. – Сам ищи!

– В последний раз предупреждаю, отпустите ее! – Микола выхватил два пистолета и наставил на солдат. Но те, пьяные и осмелевшие, видимо, посчитали, что их просто пугает свой же.

– Ах, ты так! – плосколицый выхватил свою короткую солдатскую саблю, но даже не успел замахнуться. Кмитич выстрелил ему прямо в лицо. Кровь брызнула во все стороны. Марта громко закричала, а солдат, не успевший даже вскрикнуть, с обезображенной физиономией рухнул на землю. Второй тут же отпустил Марту и бросился наутек. Бах! Микола выстрелил ему в спину, тот громко крикнул и упал, не добежав до калитки пару шагов. И теперь думать и молиться об их грешных душах оршанскому князю было уже некогда, да и не хотелось.

– Любый! – воскликнула Марта, бросившись на шею Миколе, крепко прижавшись к нему. – Я знала, что ты меня спасешь!

Ее платье было разорвано так сильно, что левая грудь беспрепятственно выглядывала наружу своим очаровательным розовым соском. Но Марта даже не прикрывалась… Пастор Глюк приблизился, бормоча благодарности на немецком.

– Пойдемте отсюда! – сказал им Микола, обнимая своей желтой перчаткой плечи Марты. – Нужно срочно уносить ноги из этого города. Где твой муж, Марта?

– Крузе? – почему-то заулыбалась Марта своими очаровательными, как и тогда, в Риге, черными очами. – Он ушел вместе с солдатами гарнизона.

– А ты почему не ушла с ним?

– Я его даже перед этим не видела! Тут такое творилось…

– Гут, герр Глюк, – обратился Кмитич на немецком к пастору, не смущаясь даже того факта, что они не были представлены друг другу, – шнелер! Ком!

Но пастор принялся убеждать, что идти надо к Шереметеву.

– Вначале зайдем, все-таки, в дом. Марте нужно привести себя в порядок, – потащил Кмитича за рукав вверх по ступенькам пастор.

– Это верно, – согласился Микола, взглянув искоса на голую грудь девушки.

В доме оказалось еще трое перепуганных людей: две женщины и толстяк в белом фартуке, – наверное, повар.

– Почему вы не защищали Марту? – набросился на него Микола, но толстяк тряс желеобразными щеками, таращил испуганно глазки и махал руками:

– Нет-нет, господин, что вы! Я гражданский человек и не умею драться с этими зверьми!

– Я тоже гражданский человек, но уже убил четверых, пробираясь до вас! – сверкали гневом глаза оршанского князя. – В доме есть оружие?

Пастор вынес пистолет, маленький, с коротеньким стволом. С такого можно было убить, наверное, не далее, как с трех шагов…

– Хорошо, хоть так. Закройте и забаррикадируйте дверь! – приказал челяди Кмитич.

– Я, пожалуй, сменю платье! – Марта, стуча каблучками, убежала вверх по лестнице в свою комнату.

– А вам надо починить мундир! – указал сухим пальцем пастор на разрывы в предплечьях камзола Кмитича. Сукно в самом деле было дрянь, к тому же солдат, с которого стянул одежду Кмитич, похоже был узок в плечах.

– Да, вы правы, – осмотрел себя Микола.

– А вы русский? – спросил пастор.

– Я русский, но литвин, а не Москвин. Меня зовут… – тут Микола решил, что называть своего настоящего имени не стоит. Имя Миколы Кмитича здесь, в тылу врага, мото сыграть против него.

– Меня зовут Януш Биллевич, – вспомнил он о материнской фамилии.

– Из Биллевичей? – удивленно округлил белесые глаза пастор. – Знатная фамилия. Герда! – крикнул он служанке. – Свари господину Биллевичу кофе! И дай поесть что Бог послал!

Кмитич уже скинул мундир, а какая-то женщина, видимо, служанка пастора, принялась его зашивать. Повар и вторая служанка по распоряжению Кмитича придвигали стол к двери…

– Нужно отсидеться дома! – говорил Кмитич, заряжая свои пистолеты. – У меня два пистолета и шпага. У вас еще один пистолет. Отобьемся, чуть что. На улицах опасно. Сами видите – кругом пьяная солдатня. Надо переждать этот бедлам.

– Фельдмаршал Шереметев взял в плен четыреста граждан Мариенбурга, – говорил Глюк, и его морщинистые руки тряслись от волнения, – нужно позаботиться о них, узнать их судьбу и уговорить отпустить их. А то их могут угнать в Москву!

– Я бы этого не делал, – возразил Микола, поворачиваясь на звук шагов по лестнице. Марта, уже переодевшись, спускалась в новом платье. Она подскочила к Миколе, села рядом, обняв его за плечо. Выглядело все это несколько странно. По меньшей мере для пастора.

– Вы… вы знакомы? – спросил Глюк, явно озадаченный.

– Немного, святой отец, – ответил Кмитич.

– Родня по линии Скавронских, – улыбнулась Марта, соврав не моргнув глазом. Впрочем, сейчас все это было совершенно не важно.

В это время служанка в белом фартуке и чепце принесла фарфоровую чашку кофе на блюдце и кусок лепешки с сыром.

– Словно и нет войны! – усмехнулся Кмитич. – Спасибо за еду, пан пастор! Очень кстати, я голоден, как сто чертей!..

– Надо срочно идти к графу Шереметеву, – настаивал пастор, пока Микола поглощал кофе с лепешкой, – граф Шереметев хороший культурный человек. Я его уже видел! Он поймет. Пойдемте к нему. Я не могу оставить своих граждан одних.

– Хороший человек? – усмехнулся Кмитич, жуя лепешку. – Видел я этих хороших, что они тут творят!

– Это лишь пьяная, как вы правильно выразились, солдатня. Здесь нет никакой дисциплины, но офицеры же ее соблюдают! Если мы не пойдем к графу, то может случиться непоправимое! Мы должны ходатайствовать, чтобы наших людей отпустили!

– Москали не отпустят! – отрицательно замахал своими длинными волосами Кмитич. – Они пленных угоняют в Московию, чтобы восполнить потери от войны и болезней. Так было всегда.

– Всегда, но не сейчас! Царь Петр вполне нормальный европейский человек. Знаете, что рассказывают о нем? Рассказывают очевидцы, что, когда долго осаждаемая эстляндская крепость наконец была взята штурмом, раздраженные долгой осадой солдаты стали грабить ее, пока сам государь не прибежал к ним с обнаженною шпагою и некоторых из них заколол и таким образом остановил их ярость и привел в надлежащий порядок. Потом вошел он в замок, куда приведен к нему был пленный шведский комендант. Государь в гневе дал ему пощечину и сказал: «Ты, ты один виноват в том, что столько пролито крови без всякой нужды». Потом, бросивши на стол окровавленную свою шпагу, произнес: «Вот моя шпага, она омочена не эстляндской, но нашей кровью. Я удержал ею собственных моих солдат от насильства и грабежа в городе, чтобы избавить бедных граждан от кровопролития, которому они без нужды подвержены были безрассудным твоим упрямством». Видите! Солдаты любых армий ведут в захваченных городах себя одинаково плохо.

– А кто заставлял царя штурмовать эстляндские города? – с иронией усмехнулся Микола. – Что он делал со своей окровавленной шпагой в чужом городе, а, господин пастор? То-то!

– Господин Януш Биллевич! – пастор нахмурился. – Я вас прошу, я вас умоляю! Пойдемте к графу Шереметеву!

– Ну ладно, пошли к Шереметеву, – недовольно ответил Микола, застегивая зашитый служанкой мундир. – Хотя я бы не ходил…

С другой стороны, Микола посчитал, что в московской форме его, конечно же, никто не тронет, как и не тронут его гражданских спутников…

Микола и Марта с прислугой сидели во дворе богатого особняка, не тронутого захватчиками, и ожидали пастора, ушедшего разговаривать с Шереметевым.

– Ты из-за меня приехал? – спрашивала Марта, влюбленно глядя на Миколу и гладя его по руке.

– Так, – кивнул он, улыбаясь ей, – лгать не буду, из-за тебя. Во сне все это видел, – и Микола указал кивком головы на улицу города… Помимо князя и Марты во дворе толпилось около полусотни жителей Мариенбурга, в основном немцы и немного шведов, к которым отношение, похоже, было несколько более лояльным, чем к латышам. Вид солдат с мушкетами, охранявших этих людей, красноречиво говорил о том, что все эти несчастные горожане также ожидают решения своей судьбы. Судя по одежде, все они являлись элитой Мариенбурга… Вскоре на крыльце здания показались Глюк и статный несколько полный мужчина в белом парике и в высокой треуголке, обшитой белым галуном. На мужчине был темно-синий расшитый красной нитью мундир и красный плащ на плечах.

«Шереметев», – смекнул Микола и встал вместе с Мартой с полуразбитой скамейки. О чем-то переговариваясь через переводчика, фельдмаршал и пастор сошли по ступенькам вниз. Лицо пастора сияло.

– Все хорошо! – крикнул он Кмитичу и Марте. – Все они живы, и их всех скоро отпускают! Я же говорил, граф добрый человек!

– А это кто? – указал на Марту тростью Шереметев.

– Это моя… воспитанница, вроде как. Марта. Литвинская девушка. Марта Василевская, по матери Скавронская. Сиротка, ваше сиятельство, – стал зачем-то подробно рассказывать Глюк…

– Замужем?

– Только недавно вышла. Но муж, того, убежал со шведской армией. Драгун Ехан Краузе…

– Значит, не замужем, – улыбнулось розовое чисто выбритое лицо Шереметева, – красивая, – оценивающе произнес он, сощурив глазки, – мне в прислугу как раз такие девки нужны, красивые.

Пастор стоял, открыв рот, не зная, что сказать. Микола сжал руку Марты, заслоняя ее собой.

– Говорил, зря пришли, – тихо сказал он ей.

– А ты кто таков будешь? – нахмурился Шереметев, уставив трость в грудь князя… Конечно, Кмитич не мог назвать свое настоящее имя. Его в армии Шереметева определенно могли знать как отличившегося офицера Карла еще с Нарвы, где этот самый надутый, как индюк, граф уносил ноги, словно заяц, утопив шестую часть своих драгун в водах Наровы.

– Рядовой Михайлов, – сказал первое, что придумал, Микола, тем более, что и форма на нем была солдатская, – но девушка, господин граф, принадлежит мне, я ее…

– Вздор! Как можешь ты, болван, перечить твоему господину! – разозлился на Миколу Шереметев. – Неужто указ не читал, как должен стоять перед начальством служивый холоп?! А ну отойди от нее не медля!

Но Кмитич не то чтобы не отошел, но даже положил руку на эфес шпаги, готовый драться.

– Солдаты! – заорал Шереметев, краснея, как вареный рак. – Гнать со двора этого наглеца! Задайте ему хорошенько! Под арест! Батогами его до смерти забить!

Три солдата подскочили и стали оттаскивать Кмитича от Марты, та протянула было к князю руки, но два других солдата подхватили девушку под локти и силой подтащили к фельдмаршалу. В это время уже пять солдат колотили вырвавшегося-было Кмитича прикладами своих фузей, пиная и толкая его вон со двора.

– Не бейте его! Не трогайте! – в ужасе закричала Марта. – Скоты! Сволочи!

– Ладно! Хватит с него! – милостиво махнул солдатам рукой фельдмаршал. – Под арест его! Никакой дисциплины, никакого уважения старшего по званию! Эх, не везет мне с народом!

Шереметев вновь повернулся к Марте.

– Хороша девка, – продолжал он осматривать молодую плачущую лявониху, – не плачь, дурочка. У меня тебе будет хорошо. Неужто ты бы того безродного солдата выбрала? Он бы бил тебя, обижал! А я бить не буду. Ну а вы, господин Глюк, можете присоединиться к нам и поехать в Москву. Там вам работа найдется сообразно вашему ремеслу…

Микола Кмитич, оказавшись на улице лежащим в пыли, с трудом поднялся на ноги, подобрал примятую солдатским башмаком треуголку, надел на кружащуюся от ударов голову, потрогал разбитую в кровь бровь, губу…