Текст книги "Северный пламень"

Автор книги: Михаил Голденков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Глава 24
Купальская ночь

– Тишина какая! – восхищенно прошептал Потоцкий. – Слышишь?

Подольский князь поднял вверх палец. Микола прислушался к стрекотанию сверчков под куполом звездного неба Купальской ночи.

– У-у-у-у! – слышался отдаленный хор явно молодых женских голосов.

– Поют, шельмы, – светился улыбкой Потоцкий. Лицо сябра показалось Миколе совсем мальчишеским, веселым и озорным, пусть глаз в ночном сумраке и не было видно.

– Ночка малая, да Купальная, – нараспев произнес Павел, – война войной, а Купалу отмечают-таки люди! Пойдем, Микола, посмотрим!

– Может, не надо? Зачем? – немного смутился Кмитич. Купальская ночь уже с шестнадцати лет воспринималась им как чисто деревенский праздник, гадание для молодых незамужних девушек, паганские развлечения сельских людей, пусть его отец и восхищался всеми этими святыми ночами: на Ярилу, на Купалу… Но отцу можно было, он вообще человеком был зачарованным, почти колдовским. А он, Микола, человек приземленный и прагматичный, человек светского общества, персона серьезных государственных кругов. При княжеских, графских и королевских дворах никто никогда даже не вспоминал про Купалье, папарать-кветку, гаданье и прыжки над костром. Но не таков был Павел Потоцкий. Купалье он считал чуть ли не главным русским праздником наравне с Рождеством и Пасхой. Он обожал зачарованные ночи на Ивана Купало, как это свято называли в Подолье, или Яна Купала – как в Литве.

Вот и сейчас. Нерешительность Миколы немало удивила Павла.

– Как зачем, Микола? – разозлился Потоцкий. – В эту ночь даже самые скромницы становятся самыми бесстыжими. Пошли посмотрим, как девчата гадают. Вот там, видишь, костер светится?

Они миновали часовых и, осторожно погружая ботфорты в высокую синюю при свете полной луны траву, пошли на свет огня на берегу Днепра. Вдалеке, на маленькой полянке, освещенной огнем костра, сидела небольшая группа, видимо, местных сельских ребят и девчат. Слышалась их купальная песня:

 
У нас ся-год-ня Купа-ла-а то-то-то,
Ня деука агонь клала-а то-то-то,
Сам бох агонь расклада-ал,
Усех святых до сябе зва-ал.
Звала Купала Ильлю-у:
Ты прыди до нас Ильля-а,
Ты прыди на Купальля-а.
Няма часу, Купала-а,
Гэту ночку мне ня спа-ать,
Трэба жита пильнова-ать,
Каб змея не ломала-а,
Корэння ня копала-а…
 

– Во как поют! – то и дело восхищенно смотрел на Миколу Павел. Миколе в самом деле понравилось. Звонкие голоса молодых девушек… Похоже, там одни они только и сидели. Что-то во всем этом было чарующее, волшебное. Ночь, россыпи звезд на небе, почти полная Луна, колдовская песня, от которой мурашки бежали по телу… Микола почувствовал, что попал обратно в детство, в свои лет четырнадцать, когда в последний раз проводил ночь на Купалу у культового дуба Дива, что так почитал его отец…

– Доброй ночи, люди добрые! – Микола аж вздрогнул. Это говорил Павел. Оршанский князь и не заметил, как они вышли прямо на берег Днепра, где под высокой толстой ивой молодые селяне сидели кружком у костра и пели песни. Здесь было восемь девчат и лишь трое молодых парубков. У всех девушек на головах были березовые венки… Они испугались, вскочив на ноги. Некоторые, вскрикнув, спрятались за спины трех молодых хлопцев, которые, похоже, и сами были напуганы резким появлением незваных гостей.

– Мы свои, не бойтесь, – успокаивающе выставил вперед руки Павел.

– А что опранка у вас как у шведов? – спросил парень, кажется, самый старший, лет не более семнадцати.

– Мы служим у шведского короля Карла, – ответил Микола, – так уж вышло.

– Так это, значит, ваш лагерь стоит здесь неподалеку? – спросила девушка, явно осмелев, делая шаг навстречу офицерам шведской армии.

– Так, наш, – улыбнулся Павел и без приглошения сел у костра на бревно, – хорошо поете. Мы заслушались, и вот ноги сами вынесли к вам!

Девушки захихикали. Страх их полностью прошел.

– А далеко тут до Могилева? – продолжал налаживать контакт с молодыми селянами Павел.

– Ой, да совсем рядом! – махнула одна девушка рукой, будто спросили сущую ерунду. – Тут пару часов пешком всего.

– Значит, завтра утром уже в Могилеве будем, – улыбнулся девушке Кмитич. – Там московиты есть?

– Вчера еще были! – стали чуть ли не хором говорить девчата. – Как пришли москали в Могилев, так житья в округе не стало. Везде рыскают калмыки да казаки, жгут, грабят. А нынче тихо, видимо, вас испугались…

Потрескивающий костер отбрысывал рыжие блики и черные тени на девчат и парней, и все они казались словно на одно лицо.

– Ну, и что вы тут нагадали, а, девчатки? – улыбнулся Потоцкий.

– А мы еще не начинали, – игриво улыбнулась, кажется, самая бойкая.

– А как гадать на костре? Я что-то никогда толком этого не понимал, – спросил Микола.

– Это просто! – девушки стали наперебой рассказывать:

– Вот если прыгнуть над костром и не будет искр и не коснуться огня, то значит, скоро выйдешь замуж.

– Ну! – засмеялся Микола. – Так это просто надо всем высоко прыгать!

– Не скажите, пан! – покачала головой блондинка с длинными волосами. – Как высоко не прыгай, а пламя все равно может выше прыгнуть, пятки лизнуть, и искры сами собой посыпятся. Тут все огонь решает, а не прыжок.

– Ну и исполняются предсказания? – полюбопытствовал Микола.

– Конечно! – отвечали девушки чуть ли не хором. Теперь они настолько осмелели, что нарочито говорили громко, перебивая друг друга, словно каждая пыталась привлечь к себе внимание красивых офицеров в желтой форме… У костра становилось весело. И это несмотря на то, что девчата рассказали не очень-то веселые новости: из-за войны и беспрестанных рейдов казаков, калмыков, шляхтичей сторонников Августа и шляхтичей сторонников Лещинского, да и самой шведской армии, от их вески Лошица почти ничего не осталось: погромили, пожгли, ограбили… Одни жители убежали, другие пошли на войну в хоругвь Сапеги, чтобы воевать за Лещинского…

– Мы – это вся молодежь нашей вески, – почему-то улыбалась блондинка, бросая кокетливые взгляды на Миколу.

– Не густо у вас хлопцев, – сокрушенно покачал головой Павел.

И вот пошли хороводы и прыжки через костер. Девушки с визгом высоко прыгали, поддерживая рукой юбки, мелькая голыми икрами ног… Потом долго спорили, кто задел пламя, а кто нет… Ночь в самом деле была волшебная. Ни Микола, ни Потоцкий не ощущали никакого барьера между собой и этими простыми ребятами. Общаться с ними было легко и непринужденно. Особенно после того, как Павел извлек из глубокого кармана флягу крамбамбули и пустил ее по кругу. И пусть на тринадцать человек одной фляги оказалось и мало, но теплая крамбамбуля прибавила веселья и песен. Микола в какой-то момент даже забыл, что он князь и что старше этих парубков лет на двадцать с хвостиком. Ему казалось, что он такой же хлопец, как и эти деревенские парни, что знает их всех очень давно… Кмитич уже и сам смеялся, пел «Ой, рана на Iвана», а когда девушки, сидя на корточках у воды, пускали венки в реку, то и сам попытался бросить в Днепр треуголку, чтобы узнать, женится ли он в ближайшем будущем или нет.

– Ой, не шути так, пан, – девичья рука схватила его за запястье. Это была та самая блондиночка, что смотрела у костра на Миколу своими смеющимися глазками. – Не надо. Твоя шляпа намокнет и тут же утонет. А это значит, что накликаешь ты себе пулю вражескую раньше времени. Не шути.

– Добре, не буду, – смутился Микола и надел мокрую треуголку на голову. Девушка засмеялась:

– Она же вся в воде!

– Теперь купаться! – крикнул кто-то.

Девушки с визгом и смехом в один миг скинули с себя платья, и их голые стройные, как березки, силуэты, мелькающие в ночном сумраке, бросились к черной воде, отражавшей лунную дорожку. Павел также начал сбрасывать с себя одежду. Микола, лишь взглянув на Павла, быстро расстегнул свой камзол, сбросил ботфорты… И вот он уже полностью нагим со смехом бежит к реке. Плюх!

– Какая она теплая! – удивился Кмитич, погружая все тело с головой в воду. Фыркая и отбрасывая ладонями с лица длинные мокрые волосы, он огляделся. Все три хлопца, кажется, были уже разобраны девушками. Одну целующуюся парочку Микола мельком увидел вдалеке слева от себя, но осмотреться, чтобы найти глазами в темноте Павла, он не успел. Блондинка со смехом схватила его за руку, увлекая на глубину. Словно русалка. Девушка была полностью обнажена, Микола видел ее маленькую юную грудь и два чернеющих в ночи соска. Волосы девушки, уже вовсе не светлые, черными мокрыми струями ниспадали до ее узких бедер.

– Пан! Ну давай же, пан! – тихо произнесла она, видя, что тот растерянно упирается. Но вот Кмитич перестал сопротивляться и отдался воле девушки. Они оттолкнулись на глубину. Теперь вода доставала ему до груди, а у девушки из воды выглядывали лишь плечи и голова.

– Ты сейчас похожа на русалку! – засмеялся Кмитич, чувствуя, что возбуждается каким-то бешеным влечением к этой юной деревенской девчинке, имя которой даже не знает. Он ощущал, что его ласкают не только руки этой девушки, но и вода, обволакивая все его тело прохладными, словно руки морских нимф, волнами. Это все возбуждало необычайно, до дрожи. Микола крепко уперся ногами в дно, расставив их на ширине плеч. Девушка своей ногой обвила его поясницу, а второй ногой также уперлась в дно, откинувшись чуть назад. Ее волосы, словно длинные водоросли, плыли по речной поверхности, слегка увлекаемые течением ночного Днепра. Тонкая нежная ручка обняла Миколу за шею, пальцы второй руки князь ощутил на своей спине… Что делали остальные пары, можно было лишь догадываться – то же самое…

Глава 25
Могилев

В Могилеве около трех месяцев хозяйничали московитские войска. Генерал Алексей Меньшиков и Александр Данилович Меньшиков обложили могилевчан драконовской контрибуцией. Александр Меньшиков, несмотря на то, что и сам слыл литвинского происхождения – его отец происходил из разорившихся литвинских шляхтичей, – ненавидел этот город еще за то, что в феврале 1661 года Могилев, до того добровольно впустив в ворота московитскую армию, восстал и перерезал весь московитский гарнизон. Причина восстания, к которому приложил руку и отец Миколы Кмитича, была в том, что православные московитяне, к немалому возмущению могилевчан, оказались не такими уж и православными, как ожидали сами горожане. Не зря московское православие сами греки прозвали схизмой. Не оказалось у литвин с московитами ничего общего ни в православии, ни в понятии русскости, ни в традициях. При этом оккупанты не вели себя как гости или освободители от польского короля (как они сами себя называли), но везде лезли со своим уставом в чужой монастырь, заставляя могилевчан «плясать под свои татарские балалайки». И в итоге получили – восстание и полное уничтожение…

От этого трагичного события в самой Москве остался неприятный осадок и прозвище за городом – Столица бунтов. Многие в Кремле затаили злобу на непокорный Могилев. В столице Московии не стали особо разбираться, кто виноват был в том, что захватчиков перебили. Не стали задумываться и над тем, что захватчики – они и есть захватчики, не важно, где и в

Могилев

какой стране… Меньшиков порывался вообще спалить Могилев дотла, о чем и говорил со всеми не где-нибудь, а прямо на балу, данном в честь армии Петра магистратом города. Но графа удержал, как ни странно, Борис Шереметев, собственноручно пожегший эстляндские и лифляндские города и села.

– Александр Данилович! – с укоризной фельдмаршал смотрел на графа. – Полно говорить, ведь была тогда война, и можно разуметь, что и наши виноваты были… Посмотрите, нынче город Могилев нас самих и солдат драгун и офицеров царских хлебом-солью кормит, а беды нам не творит…

Меньшиков, скрипнув зубами, согласился…

Могилевчане, впрочем, не питали любви к московской армии, кормили и принимали царских вельмож только из страха быть уничтоженными и всякий день ожидали неприятностей от заносчивого и злого, как хорька, Меньшикова…

В Могилеве новоиспеченный граф Александр Данилович имел обыкновение ходить на богослужение в Брацкую церковь. Однажды он прямо в церкви заговорил о своих жестоких планах по поводу Могилева во время службы, стоя плечом к плечу с Алексеем Меньшиковым, осеняя себя крестом.

– Город этот столицей бунтов называли ранее. Столица бунтов и есть! Спалить город надо, – негромко говорил граф генералу. И вдруг… икона упала прямо на пол у сапог московских офицеров. Все вздрогнули и обернулись… То был образ Матери Божьей, непонятно как свалившийся со стены храма. Александр Меньшиков побелел. Бледный как полотно он выходил из церкви, беспрестанно бормоча: «Ойча наш, які есьць на небе! Сьвяціся Iмя Твае. Прыйдзі Валадарства Твае…» В моменты сильных потрясений Меньшиков всегда молился, как научили его еще в детстве… Наверное, только этот случай с иконой и спас Могилев.

И вот армия Меньшикова спешно покидала город – к Могилеву приближались войска, разбившие наголову под Головчином и Меньшикова, и Шереметева, и разжалованного в рядовые Репнина, хотя разжаловать следовало бы как раз самого Александра Даниловича.

Едва скрылись по размытому частыми дождями Могилевскому тракту последние драгуны московского арьергарда, как в город 7 июля въехал авангард шведской армии – молдавские вершники, верные «валахи» Карла. Люди выбегали навстречу молдавским всадникам, кидали им букеты цветов… Проезжая по рынку, молдаване услышали женский крик:

– Мосьце панове, баранеце нас ад тых москалеў, бою ж яны нам да жывога даелі!

– Javisst (Конечно – швед.)! – отвечал почему-то по-шведски ехавший в первом ряду вершник, в самой высокой шапке с соломенным длинным пучком. Наверное, главный.

Валахи искали московитов, но город был чист от них. Уходя, царские ратники успели разрушить за собой мост через Днепр. С противоположного берега стреляли пушки московского арьергарда. Но ядра не попадали в цель.

Впрочем, один зазевавшийся горожанин-еврей, стоявший на берегу, был убит осколком разорвавшейся рядом артиллерийской гранаты…

8 июля, в день Святых Петра и Февроны, покровителей семьи, любви и верности, через Виленскую Браму в Могилев верхом на своем любимом Бландклиппарене въехал уже сам Карл XII, под громкие приветственные крики могилевчан. Весь город сбежался лицезреть непобедимого молодого монарха Шведского королевства, короля, о котором в Литве рассказывали легенды… Легенды и даже сказки рассказывали и о шведских солдатах, мол, чародеи они почти все. Эти слухи пошли от того, что шведы, пользуясь простыми законами термодинамики, легко определяли, где литвинские крестьяне прячут в ямах хлеб, и быстро находили его. По вескам Литвы тут же поползли слухи, что шведы – сущие чародеи и вещуны… Ну а сейчас полуволшебный король казался и вправду волшебным, сидя на полесском кудлатом дрыкганте – породе необычайно редкой даже в Литве, где эти кони были специально выведены для нужд панцирной гусарии. Даже Кмитич с Потоцким завистливо посматривали на коня Карла, красавца с белыми леопардовыми пятнами и белыми полосами, с большими глазами, светящимися изнутри огнем, красивыми крепкими ногами… После того, как у Карла под Нарвой убили его жеребца, он перебрал нескольких, пока не остановился на подарке Казимира Сапеги – полесском дрыкганте.

Когда-то, еще до войны с Московией 1654–1667 годов, эти кони были визитной карточкой литвинской армии, но даже не все панцирные гусары могли похвастаться, что у них есть племенной дрыкгант, конь умный, резвый, скачущий в галоп как рысь – большими прыжками. В бараньском маентке Кмитичей было два таких жеребца. Но когда отец Миколы Самуэль в 1662 году очистил родную Барань от войск Хованского, то нашел свои фамильные конюшни пустыми. Куда делись все кони, включая и двух полесских дрыкгантов, оставалось лишь гадать. Ту войну пережил мало кто даже из людей, а уж на конях редкой породы тринадцать огненных лет сказались особенно. Ныне дрыкганты стали коллекционной редкостью. И вот разве что у Сапеги нашелся такой скакун, подаренный шведскому королю. Карл тут же назвал понравившегося ему коня Бландклиппареном, что означало «скачущий между скалами». Они и в самом деле подходили друг другу внешне: необычный человек Карл XII и его необычный конь дрыкгант Бландклиппарен.

Бурмистр и представители магистрата вышли встречать Карла, неся на белом, расшитом красным орнаментом рушнике хлеб и соль. Карл спрыгнул с коня сапогами в придорожную грязь, подошел к представителям города и с важным видом принял каравай из рук поклонившегося ему бурмистра.

– Смотрите, Магнус, – повернулся король к Стенбоку, – у литвин тот же готский обычай, что и у шведов!

– Так, мой король, – милостиво поклонился Стенбок, – ведь не зря же говорят, что предки литвин – это готский народ герулов.

Карл приломил хлеб, попробовал:

– Gotisk brӧd (Готский хлеб – швед.)! – улыбнулся бурмистру Карл, потрясая кусочком хлеба, посыпанным солью.

– Иа, – закивало длинными усами и заулыбалось лицо бурмистра Трофима Сурты…

Кмитич с легкой улыбкой наблюдал за этой милой сценой, стоя чуть сзади, также спешившись. Какая-то девушка подбежала к нему и всунула в руки князя букет полевых цветов:

– Дзякуй вам за ахову!

– И вам дзякуй за кветки, – улыбнулся Кмитич девушке. Эта была обычная русоволосая горожанка в цветастом бело-красном платье. Молодая девушка с приятным лицом…

– Пан есть литвин? – приподняла они свои ровные, как две стрелки, брови.

– Так, литвин, – кивнул Кмитич…

– Не покидайте наш город, – как-то серьезно сказала девушка, – как только вы уйдете, нам конец.

– Не волнуйся, милая, – как можно дружелюбней улыбнулся ей Кмитич, – никто вас не тронет. Московцы ушли, а мы пришли. Могилев теперь под защитой самой сильной армии в мире!

Девушка как-то грустно взглянула в глаза Миколы, затем улыбнулась и отбежала назад в толпу, из которой и вынырнула…

Королю в это время на красной подушке уже вручали ключи от города…

Армия частью расквартировалась в самом Могилеве, а другой, куда как большей частью встала лагерем на Буйницком поле, которое местные тут же окрестили Карловой долиной… Король вновь засел за документацию, читая и подписывая ее целыми рулонами в день, а молдаване курсировали вокруг валов Могилева, то и дело отбивая вылазки калмыков, которые голыми по пояс переплывали Днепр… Однако эти бестии умудрялись угонять пасущихся за городскими стенами коней… Карл тем временем разделил город на шестнадцать квартир и приказал бурмистру организовать контрибуцию в виде 12 500 фунтов хлеба и 960 литров пива… Бурмистр был озадачен такой нормой. «Стуль маскалі, а сьсюль швяды»… Согласно королевскому «ординанту» все Могилевские церкви платили Карлу серебром: блюдами, кубками… Из этого серебра шведы били монеты.

– Этот Карл ну прямо люцыпар! – ругался Трофим Сурта, уже не сияющий улыбкой, как при встрече.

С армейским обозом в Могилев прибыло и много больных. Их, чтобы не распространять эпидемию, Карл приказал разместить в Могилевском замке, где устроили госпиталь.

Почти сразу по приходу шведской армии в Могилев какой-то царский шпион распространил листовки – «прелестные листы», на немецком языке, призывающие, особенно немцев, переходить на сторону Петра. В листовках расписывались предстоящие ужасы и отсутствие провианта и денег в казне Карла. Многие немцы клюнули на эту пропаганду.

– Какая подлая чушь! – в гневе бросил Карл, прочитав листовку и разорвав ее в клочья.

– Но в эту чушь, мой король, верят немцы! – возразил Магнус Стенбок.

– Писарь! Пиши! – не оборачиваясь на писарчука, приказал Карл и, заложив руки за спину, быстро продиктовал:

– Немцы! Идите и дальше с нами. Мы наняли вас за вашу доблесть и даем вам хорошие за то деньги. Будем и впредь платить за продолжение марша на нашей стороне. Помните о том, что московские солдаты ваших сородичей-немцев убивали как врагов. Это все!

Карл схватил исписанный лист, быстро перечитал, подписал гусиным пером и сунул в руку Стенбока:

– Вот! Отнесите, генерал, это в Могилевскую типографию, пусть распечатают и раздадут всем немцам, да и не только немцам…

Беспокойство Карлу доставляли не только больные и «прелестные листы», но и татары с калмыками. Эти бандиты нападали и на косарей, что косили сено за стенами города, и угоняли коней.

– Шельмы, татары московские, – качал головой Карл, отдавая приказ, чтобы косари без охраны отряда мушкетеров за пределы города не выходили.

Двадцатипятилетний король Швеции вызывал огромный интерес у жителей Могилева, и где бы ни появлялся Карл, тут же собиралась толпа людей, стремящаяся приобщиться к истории.

– Он какой-то молодой занадто! – шептались в толпе, глядя, как по рынку прогуливается Карл, в своем неизменном синем мундире, в больших, не по размеру ботфортах и как всегда с треуголкой под мышкой, пусть даже накрапывал дождик. Его конопатое лицо и впрямь выглядело моложе двадцати пяти лет.

– Верно, молодой. И оспой, видать, переболел, – шептали другие, принимая издалека за оспу бледные рыжие веснушки монарха…

Ну а Карл красовался перед горожанами тем, что заслышав, как бьют шведские пушки по противоположному берегу, где окопались татарские и калмыцкие отделы московского войска, возвышаясь посреди рыночной площади, картинно обозревал в подзорную трубу неприятельские позиции и, глядя как по ним метко ложатся ядра шведских канониров, смеясь, говорил по-русски:

– Шельми! Татари московския!

Однажды после обеденной службы по мощеным улицам Могилева прогрохотал колесами странный экипаж: крытая черная карета с занавешенными окнами в сопровождении рослых солдат-драгун. От обычных драгун эти широкоплечие солдаты с обветренными суровыми лицами отличались и ростом, и своими конями: отборными здоровенными скакунами вороной масти. В руках этих молодцев драгунские короткие мушкеты казались игрушечными. Помимо мушкетов на их седлах крепилось по две кобуры для пистолетов с каждого бока, на бедре болтались сабли и кинжалы.

– Ого! – обратил Павел Потоцкий внимание на кортеж и его охрану Миколы. – Знатные гости пожаловали! Никак кто-то из самой Швеции нагрянул!

– Охрана серьезная! – кивнул Микола. – Я таких только драбантов королевских видел, да и то не всех.

Микола проводил глазами карету. Кортеж скрылся за поворотом по направлению к дому Карла XII. Правда, об этом случае оба вскоре забыли. А ближе к вечеру, когда Микола находился в своей квартире, к нему постучал хозяин и, испуганно моргая, сказал, что на пороге стоит красивая панна, желающая его увидеть.

– Пригласи! – приказал Микола, явно заинтригованный. И вот в дверь вошла… Аврора! Брови Миколы взметнулись:

– Ты! Здесь? Ну, здравствуй! – пролепетал он по-шведски, в явной растерянности. Уж кого Микола не ожидал увидеть в промокшем и слякотном от обильных дождей Могилеве, так это Аврору! Она совсем не изменилась за те шесть лет, что они не виделись. Такая же красивая, глаза, кажется, от косметики, стали еще выразительнее, а вырез на груди ее роскошного платья – ниже. Ее волосы по-прежнему были крашены в черный цвет, и только лишь прическа чуть изменилась, стала пышней и короче, что ей, тем не менее, ужасно шло.

Кмитич подошел к Авроре. Она крепко пожала его руки, поцеловав в щеку.

– Добрый вечер, Ник, – улыбнулась она, – хорошо, что я тебя застала.

– Ты не изменилась! – абсолютно не польстил Кмитич госпоже Кенигсмарк. – Все еще как девушка!

– Ты тоже не изменился, – она мягко улыбнулась, – только похудел.

– Проходи, садись! – засуетился Микола. Он тут же вспомнил загадочный кортеж – это явно была она.

– Какими ветрами? Тебе налить вина?

– Нет, Ники, я ничего не буду. Совершенно ничего. Есть дело, – Аврора оглянулась, убедившись, что в комнате никого нет, и продолжила, – очень важное и ужасно тайное.

– Ну! – почти засмеялся оршанский князь. – Они у тебя все такие! Все твои дела важные и тайные!

– На этот раз все в самом деле серьезно, – синие глаза Авроры смотрели так, что у Миколы пропало желание шутить.

– Ну, я тебя слушаю.

– Надеюсь, если твой хозяин даже подслушивает, то шведского он не понимает?

– Не понимает, будь спокойна.

– Это хорошо. Короче, над Карлом нависла опасность. Я приезжала к нему.

– Но ведь он с тобой уже не желал однажды даже видеться! – перебил Аврору Микола.

– Так, мой милый Ники, так, – слегка улыбнувшись, кивнула женщина, – но тогда он меня ревновал к Фридриху. Сейчас я приехала от его родной сестры. У меня состоялся с Карлом разговор. Вот письмо, – Аврора извлекла из складок платья зашитый в платок небольшой пакет, – это очень важное письмо, пожалуйста, передай королю, если… – Аврора замолчала, вздохнула, – если король двинется с войском из Могилева на юг на соединение с войсками Мазепы. Но если он повернет из Могилева в сторону Шведского королевства, то ты не вскрывая сожги это письмо.

– Король?! Повернет?! – Микола откинулся на спинку стула, всплеснув руками.

– Так, Ники, – ничуть не смутилась Аврора, – и не удивляйся очень сильно, если это в самом деле произойдет. Я ему сообщила достаточно важную информацию.

– Что-то мне не верится, что Карл завтра возьмет и отправится домой. Этого не может быть! – Микола даже разозлился на наивность Авроры.

– Просто поверь мне, Ник.

– Ладно, так скажи мне, что же в письме?

– Пойми, – глаза Авроры почти страдальчески смотрели на Кмитича, – я не могу тебе это сказать. Это строгая государственная тайна. Просто, Ники, просто сделай то, что я тебя прошу, ради нашей бывшей любви. Ведь я тебя в самом деле любила. Правда! И сейчас очень к тебе хорошо отношусь. И очень доверяю!

– Ты меня вновь вовлекаешь в какие-то свои темные дела, даже не посвящая примерно в их суть, – несколько обиженно ответил Микола, крутя в руках зашитый в белый платок секретный пакет.

– Прости, Ники, но это не я, это королева-сестра, Хедвиг София. Ее наказ. Все, что я тебе могу сказать, это только то, что жизнь Карла под угрозой, и в Швеции, не менее чем ты, хотят завершить войну. Это все, что я могу тебе сказать.

– А почему опять я? – черные брови Миколы сдвинулись. – Почему ты не могла попросить самого короля?

– Если бы смогла, то непременно сделала бы это, – закатила глаза Аврора, – пойми же! Кроме тебя мне тут доверить очень важное дело некому. Тем более, что тебе доверяет и очень тебя уважает сам Карл. Ты единственный человек, которому он может что-то уступить.

– Разве? – удивился Кмитич, но тут же вспомнил: а ведь и правда! Ведь только ему Карл уступил в просьбе уменьшить контрибуцию в Менске, уступил в просьбе не бомбить Гродно, в котором сидела армия Огильвия и Репнина, и только ему, Миколе, полностью доверил подыскать квартиру по дороге в Могилев… Верно, доверяет… Но откуда все это известно Авроре?

– Карл больше, чем тебе, доверяет, наверное, сейчас только Стенбоку, – продолжала Аврора, – но с генералом Стенбоком у меня нет доверительных отношений, а с тобой есть. Я знаю, ты умный и надежный человек, знаю, ты истинный рыцарь и никогда меня не подведешь. Это я могла раньше тебя подвести, но не ты!

Микола слушал, опустив голову.

– Хорошо, я передам ему этот пакет. И что мне при этом сказать?

– Скажи, что это от его сестры Хедвиги через меня. Скажи, что очень секретно и очень важно. Пусть сразу же после прочтения сожжет письмо. Но только если вы пойдете дальше на соединение с Мазепой, если нет, то не вскрывая…

– Сожги… – закончил за Аврору Микола. – Ты уже это говорила.

«Наверное, в самом деле что-то важное в этом письме, если она повторяет просьбу. В былые годы Аврора больше одного раза даже самые важные свои просьбы не повторяла», – подумал Кмитич.

– И ты думаешь, он меня послушает? – спросил он, пристально посмотрев на Аврору.

– Увы, король упрям, – она вздохнула, – ему трудно соглашаться с тем, с чем он не хочет соглашаться. Я не ожидаю, что все выйдет так, как хочет Хедвига или я. Просто сделай это и все. Тебя он послушает болыи, е чем меня. А там, будь что будет.

– И что же все-таки я должен сделать? – вопросительно постучал указательным пальцем по зашитому конверту Микола.

– Опять-таки, Ники, не могу тебе ничего сказать. Если ты узнаешь, боюсь, сделаешь что-то не так. Я же поклялась на Библии, что не выдам тайны.

– Хм, – усмехнулся Микола, – одни тайны! Но почему? Почему ты так заботишься о короле?

– Я… я, наверное, люблю его, – часто заморгала Аврора, опустив голову.

– Любишь?! – Микола уже устал удивляться событиям этого вечера.

– Так, Ники, люблю, – она вновь подняла голову, почти виновато взглянув в глаза оршанского князя.

– Как и меня? Как и Фридриха?

– Тебя я любила по-настоящему. Фридриха… Только потому, что он напоминал тебя своими черными бровями и молодым румянцем. Потом оказалось, что ему далеко до тебя, что просто он глупый гордец, но к тому моменту я была уже беременна.

– А мне кажется, что ты неравнодушна к мужчинам моложе тебя, – отважился сказать то, что думал, Кмитич.

– Возможно, Ники, возможно… но… прости. Мне надо торопиться. Сделаешь, о чем прошу?

– Сделаю. Обещаю. Дело не трудное, – кивнул Микола, даже не подозревая в тот момент, какиме оно на самом деле окажется трудным…

Микола проводил Аврору до двери. У крыльца ее ожидали два уже виденных Кмитичем здоровяка-драгуна в черных плащах, хмуро посмотревших на оршанца из-под низко надвинутых на брови треуголок… Весь оставшийся вечер Микола просидел за столом, крутя в пальцах загадочный конверт в белом платке. Что же тут такого уж секретного? Какая опасность нависла над королем Карлом? Сестра Хедвиг София… Аврора… Вначале тревога Авроры не на шутку всполошила Миколу. Он собирался немедля идти и отдать загадочное письмо, чтобы сам Карл разобрался, нужная ли там для него информация или нет… Однако после ужина Микола, несколько успокоившись, уже думал иначе. «Женщины, наверное, любят все преувеличивать, у них всегда от страха глаза велики», – думал Микола, полагая, что Аврора ужас как хочет играть хоть какую-нибудь роль в большой политике и чувствовать себя важной персоной. Любит Карла… Правда ли это? Скорее всего, она любит славу знаменитого молодого короля, а не самого его. Так думал Микола Кмитич… Помолившись, он пошел спать. «Ладно, сделаю, как просила Аврора, хотя она говорит явную ерунду – «если Карл повернет домой»… Скорее Днепр повернет течение в другую сторону…» Спал Кмитич глубоким солдатским сном.

А рано утром следующего дня Миколу разбудил посыльной. Полковника Кмитича срочно вызывали к королю.

– Господин Кмитич?

– Так, Ваше величество!

Микола стоял в полной форме перед шведским королем, возвышающимся над столом, за которым что-то скрипел пером секретарь. Два солдата замерли у двери с короткими мушкетами, держа их на груди.

– Вам важное задание, мой друг! – бегло взглянул Карл на Кмитича… Микола только сейчас обратил внимание: король чуть-чуть полысел. Точнее, немного увеличились его залысины: зачесанная назад темно-медная шевелюра, словно армия врага, отступила под напором отважного лба. И это в двадцать шесть лет… Впрочем, за последние годы в Карле произошли заметные изменения: внешности, голоса, манер… В 1700 году это был пусть и решительный и пылкий, но все-таки юноша со смущенной улыбкой, неловкими движениями и глуховатым голосом. Теперь же от неловкости и смущения Карла не осталось и следа, как и изменился его теперь всегда громкий и строгий голос. Движения, все такие же быстрые, обрели больше уверенности и решимости. Карл являл собой идеального военного командира, настоящего солдата, человека войны. Его ботфорты уже более не смотрелись огромными, но четко подогнанными по ноге, как и не смотрелись огромными его перчатки.