Текст книги "Северный пламень"

Автор книги: Михаил Голденков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

* * *

Что касается войны, то даже Карл уже не мечтал о быстром ее окончании, о чем еще совсем недавно часто говорил. Несмотря на годовой «отдых» в Саксонии, войска продвигались медленно. В октябре 1707 года в Слупце, к северу от Калиша, король почти месяц дожидался подкреплений из Швеции и Финляндии, после чего его силы выросли до сорока с лишним тысяч человек. На целых четыре месяца Карл застрял к западу от Вислы: польский тыл надо было сделать безопасным. Чтобы подкрепить слабое войско Станислава Лещинского, пусть в нем и насчитывалось до восемнадцати тысяч ратников, ему оставили еще восемь тысяч солдат шведского войска.

Король-полководец полагал, что Лещинский управится с Коронным войском сандомирских конфедератов, поддерживаемых Московией, а великий литовский гетман Михал Вишневецкий также с восемью тысячами солдат вместе с Сапегами (четыре тысячи) разобьет хоругви польного литовского гетмана Огинского, все еще державшего сторону царя. Вялая гражданская война литвинской шляхты под девизом «шляхетская кровь должна не проливаться, а умножаться» гасила силы Великого Княжества. Ни сандомирские, ни варшавские конфедераты не горели желанием ввязываться в войну на востоке. Польско-литвинская сумятица и ожидание шведских пополнений подарили царской армии дополнительную передышку.

И все же восемь лет походной жизни и боев подточили дух «синей рати», как и строгую протестантскую мораль. Проповедник королевских драбантов Энеман все чаще упрекал солдат армии Карла в своеволии и распутной жизни среди лютеран в Саксонии, жаловался самому королю. Но Карл молчал и только хмурил брови. Война оказывалась не совсем такой, как ему казалось с самого начала.

Глава 21
”Стуль маскалі, а сьюль швяды!”

Февраль 1708 года для царя Петра стал месяцем сплошных ужасов и треволнений. Вначале пришло сообщение, что чеченцы, мичкисы, аксайцы, кумыки и казаки-староверы напали на Терский острог. Чуть позже «злодейственное сонмище» казаков, беглых стрельцов и солдат перекрыло Волгу и подступило к Саратову… Пришлось посылать войска и туда… А тут еще 23 февраля русский посол А. Лит переслал из Берлина в Санкт-Петербург «устрашающее» известие миргородского полковника Миклашевского о том, что все силы Восточной Европы двинулись на восток, что в район Сморгони пришли Карл и Станислав, на восток идут пруссаки, войска коронного гетмана, краковского и киевского воеводы и Августа И, присягнувшего на верность шведскому королю. Сапеги собрали пятьдесят тысяч войск, и много собрано князем Вишневецким против Москвы. Московцев и казаков «гонят и бьют так крепко», что казацкими мертвецами устлана дорога до Молодечно, Друи и Долгинова.

Как в таких сложных условиях отражать возможное шведское нашествие – такой вопрос встал перед штабом Петра I. Был изначально план дать бой на Висле или Западном Буге, с опорой на гродненскую базу. В Жолкове, где пребывало московское командование с декабря 1706 года по апрель следующего года, решили использовать другую тактику. В Прибалтике шведская армия успешно воевала за счет подвоза припасов с моря. Война в Польше и Литве велась путем выдавливания контрибуций из местного населения… Погасить наступательную войну шведов Петр I решил планомерным отступлением и измором, опустошая пространство вокруг противника. Его не волновало, что ради победы над армией неприятеля в десять или пятнадцать тысяч человек он обрекает на голодную смерть сотни тысяч. Здесь главным Петр считал себя любимого и великого. Он один должен был выжить и победить. Пусть все вокруг сгорело бы ярким пламенем. Так даже лучше!.. Учитывал царь лишь одно: что неприятель «от дальнего похода утомится» и его войска придут в «немалое разорение»… Конница должна была тревожить неприятеля неожиданными налетами, угрожать тылам и флангам, лишать покоя на стоянках…

Обоз войска Карла взял курс на Радошковичи, куда прибыл 18 марта и где стоял по 6 июня. Здесь 31 марта король провел масштабные учения своей армии. На эти учения прибыл и Станислав Лещинский, по дороге заехав в Вильну и торжественно приняв ключи от города от виленского магистрата. Прибыл и Адам Людвик Левенгаупт, старый боевой товарищ Миколы. Здесь же, 7 мая, состоялись экзамены по логике и философии для литвинских новых лютеранских пасторов, принявших лютеранский сан и поступивших на службу в Северо-Саксонский отдел рейтаров. В лютеранство перешли польский магнат Ярослав Любамирский и русский Януш Вишневецкий, как и целый ряд прочих литвинских, русских и польских шляхтичей. Магнаты и шляхта подписали документ Wyznanie wiary prawdziwej chrześcijańskiej Ewangielicznej. По главенству католического костела вновь был нанесен удар, вновь Ватикану предлагали подвинуться, как это было в Литве еще лет пятьдесят назад, до тринадцатилетней войны с царем Алексеем… Католики Польши не на шутку перепугались: в случае победы Карла власть над Речью Посполитой сосредотачивалась бы в руках протестантов! Впрочем, протестанты Литвы восприняли сей акт как победу…

Здесь же, в Радошковичах, армия вновь столкнулась с проблемой снабжения провиантом. Но на этот раз не только Микола заступался за разоряемую родную землю, но и Адам Левенгаупт.

– Поймите, мой король, – говорил Лещинский Карлу и Стенбоку, которые настаивали на почти полной конфискации хлеба, – земля не родит столько, сколько нужно нашему войску. Если бы мы собрали всю контрибуцию этой страны, то страны бы не стало…

В мае в Радошковичах скончался один из видных королевских генералов сорокавосьмилетний Арвид Мардефельд. Кажется, у него было ранение, но умер он достаточно неожиданно. Может, заболел? Кмитич был удивлен, что не только немцы и прибалты, но и более северные шведы часто сетовали на капризы литвинской погоды и климата, особенно жалуясь на частые дожди летом и осенью… В Радошковичах был избран и новый великий гетман ВКЛ. Им стал бобруйский староста Ян Сапега. И вновь ворчанья и недовольства среди шляхты: многие желали видеть булаву в руках Михала Вишневецкого, который год назад перешел в стан сторонников Карла. Но были ли шансы у Вишневецкого после того, как он слишком долго просидел в лагере Фридриха Августа, воюя с Сапегами? Ян Сапега, впрочем, повел себя по-детски глупо: вместо того, чтобы сплотить и усилить позиции шляхты вокруг себя, он продолжал хатнюю бойку тем, что захватывал маентки Людвика Паца, Рыгора Огинского и некоторых других былых врагов.

В эти же дни Минск-Литовск покидал напуганный близостью шведской армии фельдмаршал Шереметев. Его торжественный караван из множества коней, быков, повозок, карет и даже навьюченных верблюдов, обеспечивший спокойствие старому доброму городу на Свислочи и Немиге, спешно уходил. И едва основное войско московского графа скрылось за поворотом менской дороги, как распоясались арьергардные войска Московии. Солдаты рыскали по всем крамам, сбивали тяжелые амбарные замки прикладами фузей, врывались в дома, забирая все и вся, поджигая амбары и склады, чтобы не досталось шведам… В таких условиях в Менске началась Масленица. Естественно, что было не до блинов… Литвины как могли давали отпор грабящим город бестиям, тушили огонь, нескольких грабителей убили, но порядок в город это не вернуло… 24 февраля арьергард московского войска встал на Троецкой Горе и еще два дня нещадно грабил город и предместья, ограбив ночью и монахинь-базилианок троецких, после чего «московские лотры» снялись и ушли, хотя ушли далеко не все. О чем и пожалели… Конец этим бесчинствам положил авангард шведского войска, состоящий из молдавских вершников, лихих всадников в шапках с соломенными пучками для отличия. Небольшой их отряд ворвался в город и принялся рубить тех московитов, кто еще не насытился грабежами. Двух московитян забив насмерть, молдаване так же быстро исчезли, как и появились. Горожане было вздохнули с облегчением, но тут новая беда: в Менск влетели, словно нечистая сила, калмыки, рыскающие в округе города и теперь направившие своих низкорослых коней на само местечко. Эти антихристы сразу же стали выбивать двери в церкви Святого Духа. Высадив двери, они прямо на конях ворвались в храм, кроша все на своем пути, хватая все, что можно было унести. Они выбили дверь в ризницу, схватили два золотых кубка, смели на пол все свечи с алтарей, забрали накидку от святого причастия, а также схватили четыре ценных иконы… Обобрав церковь, эти дикари кинулись на доминиканский костел, но вход им преградила железная дверь, высадить которую калмыки как ни пытались, так и не смогли.

Мещане города с ужасом и возмущением наблюдали за новыми разбойниками, обрушившимися на их город, и когда калмыки ворвались в церковь Святого Петра, то жители Менска не выдержали.

– Их же мало! Давайте перебьем этих диких варваров! – кричали люди… Возмущенные горожане похватали кто что мог: кто палки и дубины, кто сабли и копья, а кто и огнестрельное оружие, и все бросились к церкви Святого Петра, где орудовали пара десятков калмыков. Вооруженная толпа набросилась на кучку негодяев, грабящих храм, и завязалась отчаянная бойка. Дикарям крепко досталось. Их побили, отобрали все награбленное, а двое калмыков так и остались лежать в лужах крови с разбитыми бритыми головами. Их товарищи даже не стали забирать их трупы, быстро унося ноги от разгневанных минчан…

И вот как только над грабителями была одержана победа, в Менске вновь появились молдаване из шведского авангарда.

– Эх, жаль, поздно приехали! – сетовали горожане, рассказывая о всех бедах, что обрушились на головы мещан Менска из-за московских ратников и их варварских наймитов.

– Моски далеко не могли уйти, – отвечал командир вершников, высокий широкоплечий молдаванин с длинными рыжими усами и двумя пистолетами, торчащими из-за пояса, – мы их быстро нагоним и отберем все награбленное…

И пришпорив коней, молдаване бросились в погоню. Нагнали они московитов аж в Смиловичах. Лихо со свистом налетели на варваров всадники, рубя их без всякой жалости. Московские ратники разбегались кто куда, побросав все наворованное в Менске добро. Но в самом городе вновь появились солдаты московского войска. Но на этот раз это был наемный немецкий генерал Флюк с несколькими тысячами конных драгун. Он не грабил минчан, пресекал любые нарушения дисциплины своих солдат, но узнав, куда отправились молдаване, в свою очередь также устремился в погоню. Вершников спасло то, что они вернулись в Менск другой дорогой. Проскакав с грохотом по городским улочкам, молдаване ушли на Раков.

Едва эхо цокота копыт по менским мостовым растаяло в прохладном воздухе самого кануна весны, как в город вернулся Флюк и разместился здесь со своим войском на Троецкой Горе. Там драгуны московского генерала стояли несколько дней, не причиняя городу беспокойств, а потом вышли маршем на Раков в погоню за молдаванами…

Жители Менска и окрестностей вздохнули облегченно, а в прохладном воздухе начала марта зазвучали песни:

 
Благаславi, божа, зіму замыкаці,
Зіму замыкаці, вясну загукаці.
Дай, божа, на жытачка род,
Дай, божа, на жытачка род,
На статачак плод,
Людзям на здароўе.
 

Наступило Гуканне вясны, праздник теплый и веселый, как первые весенние лучи жаркого солнца. Женщины выпекали из теста фигурки птиц, которые вскоре вернутся в родные края, а девушки подбрасывали выпеченных птичек в воздух, исполняя вяснянкі:

– Жаўраначкі, прыляціце, вясну прынясіце!

Девчата и хлопцы в этот первый день весны обходили все дома, желая хорошего урожая, приплода стаду, здоровья всем жильцам…

Но уже через сутки после Гукання вясны в Менск вернулся Флюк. Его драгуны вели нескольких пленных молдаван – значит, нагнали-таки. На взволнованные расспросы менчан, что же произошло, драгуны неохотно отвечали, что на Раковском тракте произошел короткий бой с частью молдавского отряда… Флюк вновь обещал защиту городу от возможных грабителей, но сам при этом отступил к Смиловичам, забрав с собой недобитых калмыков, все еще, но уже осторожно, рыскающих по окраинам города.

Увы, на этом беды несчастного города на Немиге не окончились, а, похоже, только начались. После ухода Флюка появились казаки… Целую неделю эти бандиты грабили и разоряли весь город, особенно отводя душу на католических кляштарах, костелах и монастырях, убивали евреев, обворовывали бернардинцев, врывались прямо на конях в католические храмы… Ксендза Бжастовского, ректора менского кляштара, схваченного в фольварке Степянке, казаки притащили в город в одной рубахе и лаптях под смех и гогот… И лишь весть, что к Менску вновь идут шведы, враз обратила «храбрых воинов» в трусливых зайцев. Казаки в спешке ускакали в сторону Борисова, взорвав за собой мост через Свислочь. И вновь ситуация со шведско-московской каруселью повторилась: шведский разъезд настиг казаков и дал им бой. Здесь «храбрецы» уже не отличались храбростью, были разгромлены и, потеряв убитыми сорок человек и пленными семерых, бежали.

В эти дни вся местность от Менска до Борисова лежала в разрухе и опустошении. Московские войска сжигали все, что горело. Был подожжен и сам Борисов. Шведский отряд, покружив и видя жалкую судьбу окрестных весок и хуторов, 20 марта вернулся обратно в Менск… Ну а в начале июня в город вошли шведские королевские солдаты. Жители были обрадованы, увидев в рядах шведской армии своего князя Миколу Кмитича в желтой форме кавалерийского офицера армии Его величества. Кмитич пришел в уныние и ярость при виде разоренного города. Его менский маентак также ограбили московиты, а затем и казаки… Шведы расставили свои гарнизоны по городу и кляштарам.

Порядок в городе Менске воцарился, но новые проблемы доставляла продовольственная контрибуция, наложенная на горожан Карлом.

– Ваше величество, – вновь просил короля Микола Кмитич, – смилуйтесь над разоренным городом! Наш размер контрибуции непосилен для дважды ограбленного московитами Менска! Склады сожжены, магазины разграблены, храмы, что православные, что католические, понесли ущерб…

Король хмурился. Микола Кмитич слишком часто заступался за своих соотечественников, но это было вполне объяснимо – князь искренне переживал за свою страну. Упрекать его в этом Карл не мог.

– Платили московитам, пускай теперь и нам платят, – упорствовал Карл. Кмитич заметил, что шведский король вообще отличался упрямством в своих решениях. Но сейчас король неожиданно смягчился:

– Хорошо, – согласился он, – я сокращу норму контрибуции на четверть.

– Благодарю, Ваше величество, хотя боюсь, что для менчан и этого будет недостаточно. Склады, магазины, арсеналы – все сожжено Шереметевым.

И даже милостиво сокращенная королем для менчан контрибуция все равно легла непосильным грузом на разграбленный город. Жители сентябрем смотрели на Троицкую Гору, где разместился шведский штаб Менска… Но были и другие менчане, полагавшие, что шведы оберегают город от куда большего разграбления. Протестант Александр Мацкевич посвятил Карлу XII заздравный панегирик:

 
Вялікага караля, трыюмфы i мужнасць,
За вялікае шчасьце хвалім.
Ягоная гераічнасьць, на зайздрасьць лесу,
Напоуніла краіны сусьвету…
 

Тем не менее другие жители Менска сочинили и свой собственный «панегирик»: «Стуль маскалі, а сьсюль швяды! Як пазбыцца такой бяды».

Глава 22
Фекла

Армия Карла покинула обобранный всеми подряд Минск-Литовск и двинулась на восток, в Могилев. Шведы знали, что на их пути стоит пятидесятисемитысячная армия царя. Карл на этот раз сам решил избежать лобового столкновения и обогнуть эти силы, совершив маневр через Смиловичи, Игумен и Березу. Под Игуменом решено было сделать остановку на два-три дня, чтобы король смог хотя бы сутки посидеть и поработать над срочными документами для Швеции.

– Тут есть маентак пана Онюховского. У него и остановимся. Я его хорошо знаю, – предложил королю Кмитич.

– Отлично, – согласился Карл, – тогда я вас, господин Кмитич, назначаю главным квартирьером…

Микола и двадцать четыре конных королевских драбанта быстро поскакали вперед. Через несколько часов, уже в сумерках наступившего вечера они достигли усадьбы, утопавшей в зарослях белой акации, стоявшей на краю или маленькой вески, или нескольких хуторов. Но, видимо, хозяин уже знал, что шведская армия на марше через его дом, и приветливо распахнул браму заранее. То был хорошо знакомый Казимир Онюховский.

– Cieszę się, że w domu (Честь видеть вас у себя дома – пол.)! – встречал офицеров пан Онюховский подчеркнуто по-польски… Он был нескрываемо удивлен и обрадован, узнав в главном шведском офицере Миколу, которого видел в последний раз четырнадцать лет назад. Онюховский не жаловал немцев, но любил Карла XII за то, что тот устранил ненавистного ему Фридриха Августа и посадил на польский трон Лещинского. Кажется, Лещинского любили все, и поляки, и литвины, и русины…

– Ты, Микола, не изменился! – удивлялся Казимир, который, впрочем, не сразу узнал оршанского князя в форме шведского кавалериста. – А я вот с тех пор, видишь, совсем толстяком стал…

Узнав, зачем приехал Кмитич, Казимир, впрочем, не испугался, даже еще больше обрадовался. Только вот его жена обеспокоилась:

– Шведы говорят нам, что они-де наши приятели, защитники, а обдирают не хуже москалей! Мы вот уже все дорогие вещи уложили на фуры и ждем приближения этих грабителей, чтобы выехать куда подальше!

Но пан Онюховский разозлился на жену:

– Вот же глупая баба! Король, уж верно, не ограбит нас, а напротив, защитит!

И повернувшись к Миколе, добавил:

– Зачем вам таскаться по чужим домам? Оставайтесь в моем! Это же такая честь – принять у себя самого короля Швеции! Такого великого человека! О нем говорят как о новом Александре Великом!

Сейчас уже и пани Онюховская согласилась, мол, пускай приезжают.

Онюховские приготовили комнаты, велели даже обить мебель в двух комнатах новым бархатом и адамашком, вытащили из погреба лучшие съестные припасы, вино и принялись ожидать важных гостей в явном возбуждении, постоянно волнуясь, что пану королю Швеции что-то может не понравиться.

Кмитич поставил у ворот двух конных часовых, а на самих воротах вывесил большой желтый флаг со шведским гербом, в знак того, что здесь королевская квартира. Для драбантов отвели комнаты во флигеле, но шведы не захотели идти туда и по привычке провели ночь среди двора, возле огня, и даже не расседлывали лошадей. В комнаты поднялся лишь Микола, посчитав, что к старому доброму сябру, почти родственнику не зайти – это неуважение.

Всю ночь вокруг дома и по дороге беспрестанно разъезжали шведские драбанты и подавали сигналы, крича из всей силы, не давая Миколе толком уснуть. В конце концов он пару часов вздремнул, а на рассвете вскочил и быстро собрался, чтобы выехать навстречу королю… Поутру возле дома Онюховских появилось и само шведское войско, и при виде королевского знамени сигнальщики принялись бить в барабаны… За гумном поместья остановилось два полка пехоты и несколько эскадронов конницы. В самом гумне поместились офицеры.

Жена Онюховского и три ее дочери, младшей лет десять, средней около тринадцати, а старшей восемнадцать, принарядились.

Их отец надел свой парадный кунтуш, и все вместе не отходили от окна, чтобы успеть встретить короля у крыльца.

– А где же пан Микола? – все время спрашивала жена Онюховского.

– А холера его знает, где он там! – раздраженно отвечал взволнованный супруг…

Около полудня въехали во двор два шведских офицера, а за ними конный солдат.

– Неужели адъютанты шведского короля так бедно одеты? – заметил Онюховский, рассматривая, что офицеры опрянуты в простые однобортные синие мундиры с одним рядом медных пуговиц, их треуголки без всяких галунов и перьев, на плечах простые грубые черные епанчи… Офицеры слезли с лошадей и вошли в переднюю, а потом в залу с окнами в сад. Их встретил мажордом, пока сами хозяева все еще были в столовой, окнами на двор, прильнув носами к оконному стеклу. Мажордом доложил Онюховскому, что офицеры спрашивают хозяина дома. Пан Онюховский, недовольный, что его оторвали от ожидания короля, перешел в залу, приказав служанке дать ему сразу знать, если король въедет в браму, и подошел к молоденькому офицеру с худым лицом.

– Witam, drodzy goście (Добро пожаловать, дорогие гости – пол.)! – вновь по-польски обратился к офицеру Онюховский. – Nech żyje Cezarz, nech żyje Litwa (Да здравствует цезарь, да здравствует Литва – пол.)!

– Sie sind der Eigentümer des Hauses (Вы ли хозяин дома – нем.)! – спросил тот вежливо по-немецки.

– К вашим услугам. Что вам угодно? – отвечал также по-немецки пан Казимир.

– Здесь королевская квартира, так? – офицер был явно молод, наверное, капрал.

– Так.

– Укажите, пожалуйста, комнаты короля, – попросил офицер.

– Весь мой дом и все, что в нем, к услугам Его величества, – возразил Онюховский, разводя театрально руки в стороны. Но офицер лишь смущенно улыбнулся:

– О, нет! Для него довольно и одной комнаты. И две комнаты прошу я для канцелярии, для королевского министра и для двух адъютантов. Это все.

– Распоряжайтесь, как вы знаете! – отвечал радушный хозяин и вновь повторил свое:

– Mein ganzes Haus gehört zum Majestät (Весь дом мой принадлежит Его величеству – нем.)!

И тут же Онюховский отвлекся от молодого офицера, увидав входящего оршанского князя Миколу Кмитича. Вот это сразу видно – офицер! В ярком желтом мундире и желтых же лосиных перчатках, в черной блестящей кирасе с золотистым декором на груди, в синих, красиво сочетающихся с желтым камзолом штанах и по ноге подогнанных новых ботфортах… На боку позвякивала широкая сабля, на голове красовалась черная треуголка с белым галуном по краю…

– О! Микола! Нарещце (Наконец-то – пол.)! – потеряв интерес к шведскому офицеру, крикнул Онюховский, с распростертыми объятиями направляясь к Миколе. – Скажи, любый мой, хоть ты, скоро ли король прибудет, чтобы встретить его как подобает у крыльца?

Онюховский старательно говорил при посторонних по-польски, пусть это получалось и со скверным акцентом, а порой и с ошибками в грамматике…

Кмитич смущенно кашлянул в желтую лосиную перчатку, сделав страшные глаза.

– Sie haben ihn bereits getroffen (Вы его уже встретили – нем.), – сказал Микола тихо, но нарочно по-немецки, кивнув головой в сторону молодого офицера.

– Ich bin der Kӧnig (Верно, я король – нем.), – согласился тот…Они был Карлом XII, королем Швеции… Челюсть Онюховского отвисла, он не смог проронить от удивления ни слова, лишь стал разводить руками, показывая Карлу, куда пройти.

Микола рассмеялся. Захихикали и все три дочери Онюховского, стоявшие тут же. Микола как раз остановился напротив них и с любопытством повернулся в сторону юных девушек.

– А вы, как я понял, дочки пана Онюховского? – спросил он по русско-литовски, без всякого этого церемониального польского языка.

– Так! – ответила самая младшая. – А пан также литвин?

– Так, – в тон ей улыбнулся Микола, переводя взгляд на старшую дочь Онюховских – Феклу. Про такую знакомые ему иностранцы сказали бы: типично славянская красота – негромкая, но теплая и притягательная. Но Микола бы возразил: нет, таковых «славянских» лиц он не встречал ни в Польше, ни в Чехии, ни в Руси, где, впрочем, свои особенные неповторимые красавицы есть. Старшая дочь Онюховских являла собой именно тот сугубо местный тип девичьей красоты, который более нигде не встречается либо встретить его очень нелегко… У Феклы было слегка смуглое лицо, волосы цвета льна, тонкий аккуратный носик, аспидно-серые глаза под черными, словно крылья стрижа, бровями… Ее лицо нельзя было назвать лицом яркой красавицы, как можно было бы сказать про Аврору Кенигсмарк, но что-то ужасно притягательное, милое и женственное было в этой молодой девушке… И мягкая застенчивая улыбка… Несмотря на то, что Онюховские являлись типичными литвинскими провинциалами, их старшая дочь была одета не хуже всех остальных литвинских и польских молодых дам: длинная белая коленкоровая кофта до колен, с фалдами и с узкими рукавами; корсаж состоял из шнуровки, с черными лентами накрест, как в швейцарском женском костюме. Белая верхняя исподница до колен была обшита фалдами и, между ними, одной широкой черной лентой. Свои пахнущие свежестью волосы Фекла убрала в модную прическу с буклями, без всякой припудровки… Черные туфли украшали пряжки и высокие красные каблуки – как у виленских модниц, если в несчастной Вильне еще кто-то следил за модой…

– А вас зовут…

– Фекла, – сделала реверанс девушка, – а вы пан Микола Кмитич из Орши, верно?

– Верно, – кивнул он ей в ответ, – только вот в Орше сейчас московиты. Я бездомный, – он усмехнулся, – хотя в Менске маентак есть, но и его разграбили.

Вспомнив Оршу, Микола нахмурился. Ему недавно переслали копии «протестаций» оршанских шляхтичей, в которых указывалось, что «войска царя московского, которые размещались в Оршанском повете, учиняли разные грабежи, наезды, побои, убийства… Драгуны, казаки и калмыки не только деньги, но золота и серебра позабирали, господаря били, спрашивая о деньгах, а потом под конвоем до своего обозу забрали»…

Но что он мог со всем этим поделать? Ничего! Разве что уговорить Карла идти на Оршу… Однако куда идти армии, решал лишь сам Карл. И никому не говорил до самого отправления.

– А этот молодой офицер, значит, и есть тот самый страшный король, о котором так много пишут и говорят? – спросила Фекла… Голос у девушки был приятный и чуть грудной, несколько не сочетающийся с ее инфантильной внешностью молодой девчинки. Миколе ужасно понравился этот голос, словно вода, бьющая из земных недр крыницей, освежает засохшие от жажды уста. При этом Фекла несколько необычно артикулировала слова губами, словно старалась выговорить чужеземные сложные для произношения фразы… И вот когда она говорила так, то хорошо просматривались ее белые как сахар ровные зубы… Микола даже вздрогнул, поймав себя на том, что не отрываясь смотрит Фекле на ее красивый подвижный рот…

– А что, разочаровал вас король своей внешностью? – спросил Микола, смущенно улыбнувшись Фекле.

– Нет, очень даже милый и скромный хлопец, – засмеялись ее светло-серые глаза, – он тут напугал весь свет, а сам смирен, как ягненок.

– Это верно, – кивнул Кмитич, – но если бы видели, как бесстрашно этот ягненок бросается с саблей на врага и ведет за собой вперед солдат, то так бы не говорили. Хотя верно… В быту он скромен, прост и даже застенчив. Но пройдемте! Чего мы тут встали?

Заговорившись с дочкой Онюховских, Микола не заметил, как все уже прошли в гостиную, оставив внизу лишь их одних…

Через час приехали две коляски и два крытых фургона с королевскими людьми. С этим обозом прибыли министр и другой адъютант. Используя Миколу в качестве переводчика, мать Феклы стала расспрашивать камердинера, какое кушанье король более любит.

– Всякое жареное мясо, свинину и дичь, – отвечал камердинер, – из зелени он предпочитает шпинат, а из приправ петрушку и руту. Свежих фруктов теперь нет, но если у вас есть лимоны, положите перед ним на столе. Король очень любит их.

– А вино? – спросила пани Онюховская.

– Никакого, – был краткий ответ, – король не пьет даже пива. Он пьет одну воду. Ну и молоко любит тоже.

Обед был готов в два часа, и пани Онюховская вновь спросила у камердинера, на сколько особ прикажет король накрывать стол. Камердинер доложил королю, а потом объявил, что король будет обедать за одним столом со всем семейством. Это Онюховских очень обрадовало, но Казимир лишь сожалел, что нет его сыновей, которые находились в Вильне, в школе.

За столом Микола заметил, что Фекла пристально рассматривает Карла, который, похоже, не обращал ни на кого внимания. Девушки, даже красивые, вновь не вызывали у него интереса. Карл с аппетитом ел, нахваливая голову дикого кабана, блюдо, что хозяйка по-французски называла la hure в студне. Во время обеда Карл расспрашивал

Онюховского о положении края, о настроении людей. При этом явно осмелевшая пани Онюховская вновь дала волю своим накопившимся обидам.

– Ох, ясновельможный пан круль! – всплеснула женщина руками. – Воруют нас все! И ваши, и московиты! Даже наши собственные шляхтичи, те, кто за Станислава, и те, кто за Августа, ведут себя одинаково, не лучше, обдирая нас до нитки. Ну а пуще всего, конечно, беспокоят казаки и калмыки московские. Эти бестии – сущие разбойники!

Карл покачал головой, сказав при этом по-русски:

– Шельми! Татари московския! – и улыбнулся. Все также засмеялись неожиданным познаниям Карла в русском языке.

– Война скоро закончится, – добавил король уже серьезно по-немецки, – и я дам средства Станиславу Лещинскому вознаградить Польшу и Литву за все, что они претерпели…

Все шведские офицеры пили вино, подливая и нахваливая. Они нисколько не стеснялись присутствия короля, который пил одну воду, жевал беспрестанно хлеб и не обращал на других внимания.

Микола не без ревности следил за реакцией Феклы, а та, похоже, продолжала пристально изучать Карла, бросая то и дело на него любопытные взгляды своих пытливых глаз. Но шведский король лишь раз бегло взглянул на нее как на просто присутствующего за столом человека, не более. Взглянул, вежливо кивнул, чуть улыбнувшись… и тут же забыл о ее присутствии…

«Чего я так нервничаю? – злился сам на себя Микола. – Неужели я ревную? Нет же! Эта девочка мне в дочери годится… Впрочем, в дочери мне могла при желании сгодиться и Марта, там, в Риге… А Карл все тот же! Не обращает внимания на дам. Все силы, идущие у молодых людей на любовь, похоже, ушли у него на войну… Жаль его… Хотя самого себя разве мне не жаль? Я такой же одинокий волк, как и Карл. Только он еще молод и у него все впереди, а мне уже за сорок перевалило. А я все бегаю, как молодой, все воюю… Хотя что еще делать, когда вся страна заполнена чужими войсками?..»

После обеда Фекла сама подошла к Миколе, что ему даже чуть-чуть польстило, и спросила:

– А Карл любит женщин?

– У него на них просто нет времени. За его плечами целая армия! – ревниво заметил Микола, догадываясь, что Карл понравился этой девушке.

– Как Александр Македонский? – спросила Фекла по поводу женщин.

– Верно, тот тоже долго не обращал на девушек внимания. Но потом все же женился на персидской царевне Роксане, насколько я помню… А вы, пани Фекла, похоже… вам понравился король? – Микола смутился своему чуть дерзкому вопросу. – Вы так на него смотрели…

– Я его изучала. Пыталась определить, что он за человек, – ответила Фекла.

– Одним взглядом?

– Так, верно. Моя бабушка была ведьмой, – девушка сделала страшные глаза, но при этом улыбнулась, – она могла вызвать ветер, увидеть будущее, посмотреть на человека и многое о нем сказать. Мне кое-что передалось.