Текст книги "О Вячеславе Менжинском
Воспоминания, очерки, статьи"

Автор книги: Михаил Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

М. Е. Сонкин. Генеральный консул

Нам придется на время возвратиться в Берлин и познакомиться с событиями, предшествовавшими ноябрьским дням 1918 года.

В августе и сентябре генеральный консул Менжинский несколько раз встречается с управляющим министерством иностранных дел д-ром Иоганнесом. Потом Менжинского посещает фон Шнех, полковник генерального штаба, и Ф. Валлмихрат, представитель синдиката Гуго Стиннеса. В качестве компенсации за продажу угля немцы настаивают на поставке резины, лома черных и цветных металлов, асбеста. Менжинский и Красин находят это требование чрезмерным – достаточно будет меди, марганца и льна. Советская позиция – не отдавать ничего, что нужно для восстановления народного хозяйства России. Эта позиция последовательно выдерживается на переговорах. Стиннес пытается шантажировать: у него есть покупатели в северных странах, они предлагают более высокую цену, чем русские. Но он уступит, если ему будут поставляться стратегические товары, прежде всего резина и каучук. Менжинский не соглашается, тогда Стиннес отправляет в Москву своего представителя с полномочиями от имперского ведомства экономики.

В Москве господин Дейбль ведет себя словно в бывшей своей африканской колонии. Он требует за уголь цену, едва ли не в десять раз превышающую мировую. В компенсацию хочет непременно получить резину и каучук. Москва запрашивает советских представителей в Берлине. Менжинский телеграфирует в Москву: «О ценах будем договариваться здесь. С Дейблем будьте осторожны, прожженный коммерсант может надуть. Для ориентировки сообщаем мировые цены на уголь…»

После упорных переговоров обе стороны приходят к согласию. Германское правительство поставит в Петроград «сто тысяч тонн угля из Рурско-Вестфальского угольного района по срокам доставки так, чтобы пароходы до конца навигации могли возвратиться из Петрограда». Перевозить уголь будут пароходы Гамбургского союза судовладельцев «за счет и риск Российского правительства». После трудных переговоров достигнуто соглашение о ценах на уголь и о товарах для обмена. Оставалось договориться с судовладельцами о фрахте и страховании пароходов.

В самом начале октября из Гамбурга в Берлин приехал Христиан Шмидт, один из директоров Гамбургской судоходной компании. С ним советники и эксперты. В. Менжинский тоже пригласил советников. Это члены делегации советско-германской комиссии по вопросам торгового мореплавания: капитан дальнего плавания К. М. Булдырев (впоследствии профессор, видный советский ученый), судовой механик В. Т. Пошехонов и инженер Л. М. Ловягин – опытные моряки, прошедшие суровую школу в боях за национализацию торгового флота.

– Драка предстоит жесточайшая. Немцы уже передали нам свой проект. Они шантажируют, хотят содрать с нас десять шкур. Но мы должны быть дипломатами: себя в обиду не дать и своего добиться.

Менжинский зачитывает немецкий проект. Генеральный консул и моряки условливаются, как действовать.

Переговоры начались 3 октября. Директор Шмидт и его советники приехали за три минуты до назначенного часа. Стриженный бобриком, мясистый и потный, Христиан Шмидт тяжело дышит. Он садится напротив Менжинского и вытирает шею платком с вензелями. Потом курит, медленно, с нескрываемым любопытством оглядывая консула и его советников. Вячеслав Менжинский, в пенсне, с пышными усами и густыми прядями волос, зачесанными от пробора влево, размеренным движением длинных пальцев выравнивает листы, лежащие перед ним.

– Не будет ли возражать герр директор, если мы начнем обсуждать немецкий проект постатейно?

Шмидт кивает головой и подает знак своему советнику. Тот, вертлявый, напомаженный, с усами жгутиком, блестя очками, раскрывает кожаный портфель и достает такие же листки, как у Менжинского.

– «Договор фрахтов, – читает советник. – Статья первая. Провозная плата за тонну угля устанавливается 125 марок».

– Это принимается, – говорит Менжинский.

– «Статья вторая. Депозит[62]62
  Депозит – страховая сумма, которая вносится в банк или суд как обеспечение фрахтовой сделки.


[Закрыть] > устанавливается из расчета 700 марок с регистровой тонны…»

– Семьсот марок? – громко спрашивает капитан Булдырев и тут же на бумаге производит расчеты. – Получается 140 миллионов марок… Да это же, господа, три четверти стоимости сорока немецких судов, которые мы xoтим зафрахтовать!

Тишина. Герр Шмидт снова пускает в ход носовой платок с вензелями. Молчит.

– Я плавал на многих международных линиях, – включается механик Пошехонов, – никто такой страховки никогда не требовал.

– Да и кто согласится сделать мертвым капиталом столько денег? И лишь ради одной сделки? – вставляет Ловягин.

Герр Шмидт молчит.

– Нам трудно понять, чем вызвана такая непомерно высокая страховая сумма. Траление мин до Петрограда уже проведено. Мы гарантируем проводку судов самыми опытными лоцманами. Наконец, шведы ходят в Петроград с мая, ваши два парохода тоже вернулись целыми и невредимыми. Никаких серьезных опасностей для плавания в Петроград нет, – говорит Менжинский.

Герр Шмидт как бы бесстрастно замечает:

– Мы имеем в виду страховку на случай «общей аварии»[63]63
  В морской практике и судопроизводстве предусматривается правовое обеспечение «частной» и «общей аварии». В последнем случае возмещаются убытки, причиненные не только гибелью судна, но и потерей груза и фрахта.


[Закрыть].

– Общей?! – Булдырев негодует.

Менжинский снимает пенсне, держит его на весу:

– Но какие для этого основания? Я уже говорил: корабельный путь до Петрограда разминирован.

– Да, да! – раздражается директор Шмидт. – Допустим, что все подводные мины выловлены. Но есть и другие – они хуже. Кто даст гарантию, что нынешняя российская власть прочна? С Советами у нас мир. А кто знает, что станет с нашими пароходами, если в Петербурге их встретят не ваши сторожевые корабли, а господина Керенского вкупе с французскими и английскими?

– Вот как? – улыбается Менжинский.

– Господин консул, я сказал не все. Немецкий государственный корабль с некоторых пор тоже петляет, я бог знает, чем это кончится. Как видите, я не дипломат и называю вещи своими именами. Кто поручится, что завтра германские большевики Либкнехта не попробуют сделать в Берлине то, что сделал господин Ленин в Петербурге?

Шмидт еще больше распаляется, лицо его покрывается пятнами. Менжинский и моряки переглядываются. Не скрывают того, что неожиданная исповедь Шмидта веселит их.

– В России Советы правят скоро уже год, – отвечает Менжинский, – и, представьте, никакой аварии!

– Петербургские судовладельцы, у которых отняла их пароходы, надеюсь, другого мнения…

– Они – да! Для них – авария! Но вы же имеете дело не с ними. А наша власть, смею вас заверить, установлена навсегда!

– Все идеалисты думают, что они первые и последние.

– Господин Шмидт, если вы намерены дискутировать, я готов.

– Вы сами меня вынудили.

– В контракте, который будет подписан, мы готовы оговорить любое для вас приемлемое условие о возвращении ваших судов в Германию до закрытия навигации.

– В какую Германию? – почти кричит Шмидт. – Завтра она может стать другой!.. – Он спохватывается, что слишком открылся, и быстро переводит разговор. – Мы – деловые люди, и нам нечего придумывать новое, если до нас все придумано. Есть гарантии, общепринятые в международной практике.

– Но ваши условия депозита унижают достоинство Советской республики. К тому же они непомерно обременительны. Мы на это не пойдем. Если мы с вами не договоримся, то будем настаивать, чтобы перевозить уголь на наших пароходах.

Шмидт долго вопросительно смотрит на Менжинского. На капитанские нарукавные ленты Булдырева. На то, как Пошехонов спокойно делает махорочную самокрутку, как делится табаком с Ловягиным. И… предлагает устроить перерыв до завтра.

В тот же день директор Шмидт отправился в министерство иностранных дел. Но там его спрашивают: «Вы хотите, чтобы „красные“ пароходы вошли в Рейн? В Гамбург?»

Снова встреча с Менжинским. Герр Шмидт пошел на уступки.

5 октября СНК утвердил соглашения, подготовленные в Берлине, и уполномочил генерального консула Вячеслава Рудольфовича Менжинского поставить подпись от имени правительства РСФСР.

Совет Народных Комиссаров создал Чрезвычайную комиссию по германскому товарообмену и выделил 6 миллионов рублей на работы по разгрузке угля, утвердил список обменных товаров. Председателем Чрезвычайной кон миссии был назначен Леонид Борисович Красин.

…Менжинский телеграфирует из Берлина: до конца навигации в Петроград прибудут около 40 германских пароходов. Нужно хорошо подготовиться.

Красин поехал в Петроград, поднял всех на ноги – и водников, и профсоюзы, и совнархоз, и городской Совет. Разъяснял, что немецкий уголь не только спасение для города. Это и международная политика, проверка нашей способности быть хорошими «красными» купцами.

В Петроградском порту – малолюдье. Причалы, погрузочные механизмы полуразрушены. Шведские пароходы, приходившие в Петроград, были малотоннажными. Разгружать их сравнительно просто. А германские – на 4–5 тысяч тонн. Да и груз особый. Срочно нужно привести в действие углеперегружатели, мобилизовать тысячи грузчиков.

В порт вызывают лучших ремонтников. Чрезвычайная комиссия запрашивает из Кронштадта плавучие краны. Но вот беда – не хватает крановщиков. Мобилизуют вагоновожатых трамваев. Через пять-шесть дней они уже управляют кранами. С биржи труда прибыли сотни безработных. Для них в порту устраивают жилье, столовую. Им выдают одежду.

19 октября приходит первый германский пароход. Но разгружают его не так быстро, как договорено с немцами. Генеральный консул Менжинский телеграфирует наркоминделу Чичерину: «Германцы получают из Петрограда сведения о задержке в разгрузке судов. Это тревожит здешние деловые круги. Задержки могут привести к полной остановке отправки пароходов». Чичерин дублирует телеграмму Менжинского в Смольный, руководителям петроградских организаций: «Вам хорошо известно, в каком тяжелом положении очутится Петроград, лишившись возможности получить 6 миллионов пудов угля (100 тысяч тонн)… Просьба принять самые энергичные меры».

В порт приходят заводские рабочие – на вторую смену. Мобилизованы и речники.

Петроградские газеты каждый день сообщали о трудовой битве у морских причалов. Призывали дорожить каждым днем, оставшимся до конца навигации. «Германский уголь облегчит нам предстоящую тяжелую зиму. Больше помощи порту!»

Откликаются военные моряки Балтики. Обливаясь потом так, что тельняшки прилипают к телу, полуголодные, – все так в Питере! – катят тачки с углем, таскают тяжелые корзины. Лица моряков черны как сажа. Теплые потные струйки оставляют на воспаленной коже красноватые бороздки. Матросы работают с утра до ночи. Рядом с ними трудятся солдаты, моряки торгового флота – кочегары, смазчики, матросы. «Да, мы революционеры! Да, мы понимаем, как нужен уголь Петрограду! Как важно не ударить в грязь лицом перед капиталистами!»

Но германский консул в Петрограде опять недоволен. Ему кажется, что компенсационные товары грузятся медленнее. Шлет телеграммы в Берлин: большевики, мол, ее выдерживают сроков по контракту. В СНК пишет: петроградские власти недостаточно распорядительны. За простой пароходов придется платить дополнительно.

Красин звонит в Петроградскую ЧК:

– Товарищи, мобилизуйте буржуев, всех «бывших», находящихся у вас под следствием.

И четыреста с лишним господ с белыми руками, с животами-подушками, с благородными бакенбардами спускаются под конвоем солдат в пароходные трюмы. «А ну, проворней!» – покрикивают конвоиры. И холеные лица, запорошенные пылью, тоже мгновенно чернеют.

Другие разгребают старые калоши и всякую прочую резиновую рвань, «мобилизованную» для того, чтобы торговая сделка с немцами была выполнена во всех пунктах в точности!

…В конце октября разгрузка пароходов продолжалась. К Петрограду подходили новые суда…

А 4 ноября у власти еще стояло, правда уже шатаясь, императорское правительство. Стремясь удержаться во что бы то ни стало, оно предприняло и провокации…

В этот день из Москвы в Берлин приехали советские дипкурьеры. Они привезли почту для берлинского, венского и стокгольмского полпредств. На берлинском вокзале дипломатический багаж переносили немецкие носильщики. Когда поблизости советских курьеров не было, вдруг один из ящиков выпал из рук и раскололся. Из него посыпались… листовки с призывом к революции.

Провокация на берлинском вокзале была подготовлена полицейскими агентами. Для «доказательства», что «беспорядки» в Германии, дескать, вызваны пропагандой советских дипломатов. Таким путем правительство, терявшее остатки власти, надеялось остановить угрожающее развитие событий. По этому поводу Ленин саркастически-едко писал: «Германское правительство потеряло голову, и, когда горит вся Германия, оно думает, что погасит пожар, направляя свои полицейские кишки на один дом».

5 ноября министерство иностранных дел Германии потребовало немедленного отъезда из Берлина советских представителей. Поздно вечером в полпредство явился агент и заявил, что к утру миссия и консульство должны покинуть страну. Вскоре прибыл другой агент с нарядом полиции и галантно объявил:

– Поезд подан.

Полицейские оцепили соседние улицы и выстроились вдоль всего пути следования до самого вокзала…

В ночь на 6 ноября Ленин, Свердлов и Чичерин разослали радиограмму местным органам Советской власти и военному командованию: быть начеку, возможен разрыв Германией дипломатических отношений.

Сонкин М. В.

Ключи oт бронированных комнат,

М., 1972, с. 192–199.

ЩИТ И МЕЧ СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА

Такая жизнь!

Уверенно шагайте,

Умом и сердцем пламенным

сильны, —

Отчизне, молодые, помогайте

Мир уберечь от ужасов войны

А. Жаров. Стихи о Менжинском

М. А. Смирнов. Особоуполномоченный

Близилась осень 1919 года. Вячеслава Рудольфовича Менжинского вызвали в Москву с Южного фронта. За те месяцы, что Менжинский пробыл в Белоруссии и на Украине, Москва заметно обезлюдела. По улицам, несмотря на полуденное время, шли редкие прохожие, главным образом женщины. Почти не встречались красноармейцы, которых так много было осенью прошлого года, молодые рабочие. Они ушли на фронт: на Колчака и Деникина, на немцев и Петлюру.

Каурая лошадка с впалыми боками, запряженная в извозчичью пролетку, медленно тащилась по улицам Москвы. Изредка встречались вооруженные патрули рабочих. На афишных тумбах и заборах белели листки с обращением Московского Совета к трудящимся столицы:

«Попытка генерала Мамонтова – агента Деникина – внести расстройство в тылу Красной Армии еще не ликвидирована… Тыл, и в первую очередь пролетариат Москвы, должен показать образец пролетарской дисциплины и революционного порядка…»

Партия большевиков готовила трудящихся столицы и отпору врагу.

…Примерно в тот же день, когда Менжинский приехал в Москву, в квартире директора одной из московских школ, любителя выпить и сыграть в карты, собралось несколько человек, в основном военных людей. Всех их предупредили:

– Дмитрий Яковлевич с супругой приглашают на чашку чая по случаю тезоименитства.

Гости, приходившие по одному, прежде чем. войти в ворота дома № 4 по Малой Дмитровке, боязливо озирались по сторонам и, лишь убедившись, что поблизости никого нет, быстро проходили на черную лестницу.

Первым пришел тучный человек в черной кожаной тужурке: начальник окружных курсов артиллерии Миллер. Хозяин после приветствия вышел в соседнюю комнату и возвратился с большим тяжелым свертком. Отдал Миллеру со словами:

– Здесь миллион. Надеюсь, хватит.

– Оружие очень дорого…

Следующим в квартире появился человек, которого Миллер назвал Василием Васильевичем. За ним – Тихомиров и Талыпин. Немного погодя хозяин открыл дверь родственнику Миллера, служащему Высшей школы военной маскировки Николаю Сучкову. Последним явился бывший полковник генштаба царской армии Ступин.

Разлив вино по стаканам, хозяин квартиры Алферов информировал собравшихся:

– У Николая Николаевича Щепкина был обыск. Но документы организации удалось спасти. Чрезвычайка захватила семьсот тысяч из миллиона, доставленного Василием Васильевичем от Колчака.

– Проворонили денежки, – зло бросил Тихомиров.

– Не горячитесь. Деньги будут, – ответил ему Миллер. – Получим от англичан через Петербург.

– В Петербурге тоже провалы, – вновь заговорил Алферов.

– Сейчас, – вступил в разговор Ступин, – надо печалиться не о деньгах. Чрезвычайка напала на след организации, и важно форсировать подготовку выступления. Выступление намечается ориентировочно через две недели, – продолжал он. – Его окончательный срок определится в связи с положением на фронте. Но не позднее конца сентября. Боевой приказ каждый получит накануне восстания. Выступление должно начаться около шести вечера в нескольких пунктах одновременно, в городе и за городом. Город делится на два боевых сектора; восточный и западный. Центр первого – Лефортово, его тыл – Вешняки. Второй сектор: центр – Ходынка, тыл – прилегающие местности. Первым сектором, первой дивизией командует полковник Миллер. Вот вам, Василий Александрович, карта Москвы, – обращаясь к Миллеру и протягивая ему развернутую карту, говорил Ступин. – На ней обозначен, ваш район и план действий. Вторым сектором командуете полковник генштаба Талыпин. Карта и план действий у вас, Сергей Иванович, – сказал от Талыпину. – Командиров полков предупредить не ранее чем за день до выступления. Ваш полк, господин Лейе, – ударная сила восточного сектора. Главная задача – захватить и удержав вокзалы Курский и на Каланчевской площади. Первоначальная задача дивизий – овладеть кольцом трамвая «Б».

Здесь полки обоих секторов соединяются и ведут наступление на центр с целью овладеть Кремлем.

– Надо захватить Ленина, увезти его из города и держать в загородном имении как заложника на случай неудачи восстания, – добавил Алферов.

– Кремль так хорошо укреплен, что взять его никак нельзя, – сказал Тихомиров. – Одних пулеметов в Кремле двадцать семь…

– У страха глаза велики, – пробурчал Ступин. – Важно вызвать в городе и на фронте панику. Вам, Сергей Иванович, надо будет прежде всего овладеть радиостанцией на Ходынке и оповестить весь мир о падении Советской власти в Москве.

После Ступина Алферов внес уточняющие пояснения о резервах, и все совместно обговорили некоторые детали вооруженного выступления. Вскоре начали расходиться.

Перед уходом Ступин осведомился у Алферова, случаен ли провал Щепкина, или ЧК напала на след организации.

Алферов заверил, что арест Щепкина – случайность, что он, Щепкин, мужик крепкий и организацию не выдаст.

– Но вам, как начальнику штаба, нельзя ночевать в городе. Что касается меня, – продолжал Алферов, – то я уже принял кое-какие меры предосторожности…

Дзержинский и Менжинский встретились как давние, хорошие друзья-единомышленники и вели в кабинете председателя ВЧК неторопливый разговор.

Осведомившись о состоянии здоровья Менжинского и выслушав его краткий рассказ о положении на Украине, о разгуле анархо-кулацкой контрреволюции, Дзержинский спросил, не удивлен ли Вячеслав Рудольфович его предложением, точнее, просьбой в ЦК направить Менжинского на работу в Особый отдел?

– А чему удивляться? – сняв пенсне, ответил Менжинский. – Ни один настоящий коммунист не может отказаться от работы в ЧК.

– Это вы хорошо сказали, Вячеслав Рудольфович. Нам нужны в ЧК только настоящие коммунисты. Владимир Ильич мне как-то говорил, что хорошим чекистом может быть только хороший коммунист…

– Вот именно. Наша работа сейчас самая необходимая, – продолжал Дзержинский. – И не всякий, конечно, за эту работу возьмется. Но и не всякому эту работу можно поручить. Она по плечу только самым стойким, самым убежденным, кристально чистым, иначе грязь, с которой приходится возиться, может прилипнуть.

– Что касается меня, Феликс Эдмундович, то я для себя считаю большой честью поручение Центрального Комитета работать в ЧК.

– Вот и договорились. Прошу вас приступить к работе в Особом отделе немедленно.

– Готов хоть сегодня.

– Вот именно сегодня, не откладывая ни на один день. Постараюсь коротко ввести вас в существо дела. В гражданской войне тыл и фронт иногда неразличимы, – продолжал Дзержинский. – Неприятель не только по ту сторону фронта, но и в тылу, даже здесь, в Москве, в Питере. Победа на фронте, а она неизбежна, требует, чтобы мы немедленно пресекли подрывную работу врага.

Сказав последние слова, Дзержинский встал со стула, прошелся по кабинету. Менжинский увидел, как еще больше похудел за этот год Дзержинский, на лице его появились новые морщины.

– Вам, Вячеслав Рудольфович, даются особые полномочия. Так что прошу обращаться непосредственно ко мне по любому поводу и в любое время.

В кабинет Дзержинского принесли морковный чай, хлеб. За чаем возобновилась беседа. Феликс Эдмундович рассказывал о раскрытии заговора так называемого «Национального центра» в Москве и до конца еще не ликвидированном заговоре в Петрограде, связанном с английской разведкой. Из краткого рассказа Дзержинского Менжинский узнал многое.

– Наш караул на лужском направлении убил офицера Никитенко. У него было обнаружено письмо генералу Родзянко за подписью «Вик». Главной фигурой петроградского заговора оказался кадет Вильгельм Штейнингер, которому было поручено формирование нового правительства. Еще более крупный заговор – в Москве. Это подтверждается шифрованным письмом некоего Борового-Федотова, агента Юденича. Письмо он выбросил во время ареста на границе с Финляндией, но его нашли пограничники. Другая нить, ведущая к московским заговорщикам, получена из Вятки. В селе Вахрушеве Вятской губерния милицией был задержан Карасенко, он же Крашенинников, который на допросе в ВЧК показал, что найденный у него миллион рублей он вез московским заговорщикам. Доставленный в Москву Крашенинников из тюрьмы пытался передать на волю две записки. Первая была передана 20 августа. В ней арестованный сообщал: «Я спутник, Василия Васильевича, арестован и нахожусь здесь…» Во второй, отправленной из тюрьмы 28 августа, он просил заготовить для него документы и сообщить, арестован ли некий ННЩ, которого Крашенинников знает.

На допросе, проведенном лично Дзержинским, Крашенинников показал, что в Москву от Колчака будет отправлено 25 миллионов рублей в распоряжение «Национального центра» – так называлась эта заговорщическая организация в Москве. ННЩ – это Николай Николаевич Щепкин. У него есть связь с Петроградом, с группой «Вика». В ночь на 29 августа Щепкин был арестован.

– При обыске, – говорил Ф. Э. Дзержинский, – нашли документы, изобличающие его в связях с Деникиным и подтверждающие существование «Национального центра». Заговорщики готовят вооруженное выступление. Вот письмо, написанное Щепкиным. – Дзержинский открыл лежавшую на столе папку и подал Менжинскому исписанный лист бумаги.

Сразу же бросились в глаза дата и заголовок письма – «22.8. НС от объединения „Национального центра“, „Союза освобождения“ и „Совета общественных деятелей“». Перевернув страницу, Менжинский прочел: «Передайте Колчаку через Стокгольм: Москвин прибыл в Москву с первой партией груза, остальных нет. Без денег работать трудно. Оружие и патроны дороги. Политические группы, кроме части меньшевиков и почти всех эсеров, работают в полном согласии. Часть эсеров с нами. Живем в страшной тревоге, начались бои у Деникина, опасаемся его слабости и повторения истории с Колчаком…Настроение у населения в Москве вполне благоприятное… Ваши лозунги должны быть: „Долой гражданскую войну“, „Долой коммунистов“, „Свободная торговля и частная собственность“. О Советах умалчивайте… В Петрограде наши гнезда разорены, связь потеряна».

– Выходит, что «Национальный центр» – это блок всех партий, от монархистов до меньшевиков и эсеров, – сказал Менжинский, возвращая письмо.

– Да, именно так. Заговорщики надеются «возродить» Россию политически и экономически на основе восстановления частной собственности. Такова программа. А средство – вооруженное восстание силами военно-технической организации,

– Мятеж, значит?

– Вот именно. «Штаб добровольческой армии Московского района» готовит вооруженное выступление в тылу, занимается шпионажем и переправляет шпионские сводки к Деникину и Юденичу.

– Значит, главная ставка на подход Деникина к Москве и помощь ему отсюда?

– Деникин до Москвы не дойдет. А что касается этого штаба, то пролетарский кулак, – сжав пальцы, сказал Дзержинский, – раздавит его прежде, чем он успеет что-либо сделать. Крашенинников свои письма адресовал не только Щепкину, но и некоему Алферову, который, оказывается, входит в состав штаба мятежников. Мы пока его не берем. Надо установить связи и брать всех сразу.

– А что о штабе показывает Щепкин?

– Еще на что-то надеется. Это и заставляет нас торопиться. Этот кадетский домовладелец, продажный слуга английского банка, всячески открещивается от участия в военном заговоре и отрицает его существование. Три дня назад, 12 сентября, Щепкин показал, – Дзержинский взял из той же папки новый документ и прочитал: – «Из найденных у меня депеш я намерен был исключить все, что касается вопроса о возможности устройства вооруженного восстания».

– Это похоже на то, что на воре шапка горит, – сказал Менжинский.

– В том-то и опасность. Щепкин очень скуп в показаниях на имена и факты. Описывал лишь историю руководимой им политической организации. А все то, что касается военной организации, категорически отрицал. Но в депешах, о которых он говорил и которые были переписаны его рукой, находятся прямые указания на военно-подготовительную работу, скупку оружия, подготовку захвата радиостанции, даже намечался срок восстания– 21–22 сентября. Есть и другие указания на подготовку мятежа: подозрительные сборища у Алферова и Миллера, кстати сказать, обласканного Троцким-Бронштейном.

Дзержинский извлек из папки и подал Менжинскому еще две бумаги:

– Это заявления одной учительницы и военного врача, вовлеченного в организацию. У меня к вам, Вячеслав Рудольфович, просьба: вместе с начальником оперативного отдела Артузовым заняться делом штаба добровольческой армии и разработать план операции. Вначале нужно снять «головку», а затем и всю организацию. Времени у нас мало. Если восстание намечается на двадцать первое, то операцию надо провести до двадцатого числа.

– Ну что же, будем работать. Как говорится, назвался груздем, полезай в кузов, – отозвался Менжинский.

Висевшие на стене часы пробили девять.

– Артузов уже должен вернуться, – глянув на часы, сказал Дзержинский, – сейчас его пригласим и узнаем, что нового.

Вызвав секретаря, Дзержинский спросил об Артузове.

– Приехал, Феликс Эдмундович. Ждет.

– Зовите.

В кабинет вошел начальник оперативного отдела Артур Христианович Артузов, энергичный молодой человек. Ему тогда не было и 29 лет. Он имел высшее образование по специальности инженера-металлурга. Дзержинский представил ему Вячеслава Рудольфовича.

Познакомившись, сразу же приступили к делу.

Дзержинский попросил доложить, что нового в показаниях арестованных о штабе добровольческой армии.

Артузов доложил:

– Показания Щепкина вам, Феликс Эдмундович, известны. Мартынов на допросах излагает лишь историю своего первого ареста и освобождения из тюрьмы. Не отрицает связи со Щепкиным. Подтверждает, что имел поручение от Щепкина отвезти письмо в разведывательное отделение штаба Деникина. Из членов штаба, кроме Соколова, арестованного летом, и Стогова, бежавшего из тюрьмы, никого не называет. Самое интересное в его показаниях то, что накануне ареста Щепкина он встретился у него с каким-то человеком среднего роста, на вид лет тридцати пяти, приехавшим из Сибири. Блондин с небольшой рыжеватой бородкой, одет в кожаную куртку.

– Вероятно, это и есть тот Василий Васильевич, курьер от Колчака, который привез миллион Щепкину, – сказал Дзержинский. – А что вам, товарищ Артузов, удалось узнать о Миллере?

– Миллер – начальник окружной школы артиллерии, – докладывал Артур Христианович, – на хорошем счету в Реввоенсовете, ему даже поручают чтение лекций у кремлевских курсантов. Живет на даче в Кунцево. Обращался к Троцкому с просьбой выделить ему мотоцикл.

– А в главном управлении военно-учебных заведений, – вставил Дзержинский, – просил дать ему скорострельные пушки.

– Что известно о Сучковых? – спросил Менжинский.

– Сучковы? Братья Сучковы служат в школе маскировки, – сообщил Артузов. – Николай Сучков женат на сестре Миллера. Но связь тут не только родственная, Сучковы в последнее время усиленно ищут, где бы купить типографию.

– А в школе маскировки есть типография? – спросил Дзержинский.

– Как будто есть.

Уточнив еще некоторые детали, Дзержинский поручил Менжинскому и Артузову разработать подробный план изучения военно-заговорщической организации. В частности, было решено договориться со Склянским от его имени направить мотоциклиста к Миллеру и установить наблюдение за особняком Сучковых в имении Солдатенкова.

Разошлись от Дзержинского уже ночью.

На следующее утро Менжинский направился на Лубянку, в Особый отдел ВЧК. Дождь, который шел вечером и ночью, прекратился. Над столицей висел туман. Звенели трамваи, по омытым дождем тротуарам спешили пешеходы.

Артузов был уже на работе.

Договорившись об основных контурах плана предстоящей операции, Менжинский занялся показаниями Mapтынова, протоколы допроса которого принес Артузов. Из них становилось ясно, что военную организацию «Национальный центр» получил в наследство от правого центра, разгромленного ВЧК летом 1918 года. В связи с наступлением Колчака ее деятельность вновь оживилась, и она развернулась в глубоко законспирированную организацию с центральным руководством, получившим название «Штаб добровольческой армии Московского района». Возглавил организацию генерал Стогов, после ареста которого его место занял полковник Ступин.

Итак, главную роль играют Миллер, Алферов, Ступин.

Вывод: искать к ним подходы…

Дзержинский по договоренности с ответственными руководителями Реввоенсовета и от их имени направил в распоряжение Миллера мотоцикл и мотоциклиста, чекиста Горячего, который во всех последующих оперативных и следственных документах фигурировал под именем Кудеяра.

Товарищ Горячий, он же Кудеяр, явившись к Миллеру, доложил, что прибыл по распоряжению Реввоенсовета. Миллер расплылся в самодовольной улыбке.

Миллер сразу же отправился на мотоцикле навестить знакомых, в том числе и своего родственника – Сучкова. Горячий слышал, как Миллер в разговоре требовал от Сучкова доставить к нему оружие.

Поездки Миллера продолжались и в следующие дни. Горячий ухитрялся во время поездок записывать номера домов и даже квартир, которые посещал Миллер. Под предлогом заправки мотоцикла в гараже Реввоенсовета Горячий уезжал в город и добытые сведения о квартирах передавал в ВЧК. Так стали известны точные адреса некоторых заговорщиков, в том числе членов штаба Тихомирова и Ступина. На квартире Ступина был произведен обыск, во время которого были найдены важные документы, уличающие заговорщиков, в том числе «Приказ № 1» и «Воззвание».