Текст книги "О Вячеславе Менжинском
Воспоминания, очерки, статьи"

Автор книги: Михаил Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Вам, Иван Михайлович, – привыкайте к этому имени – на время придется исчезнуть и расстаться с вашим прошлым, знакомыми и старой средой.

– Да, еще в Ленинграде товарищи об этом сказала и здесь тоже.

– Тяжело вам будет, особенно в первое время, но так надо. Борьба не кончилась, и вы в бою…

– Я понимаю.

Не берусь судить о личности Вячеслава Рудольфовича. Но меня он принял чрезвычайно мягко, как-то по-домашнему мило, наверное понимая, как в те дни мне нужна была такая человеческая теплота. И этого, для меня главного в нем, я никогда не забуду.

Во время встреч Стырне и Артузов мне рассказывали, как вел себя С. Дж. Рейли до ареста и в первые дни заключения.

В Ленинграде его встретил Стырне. Представился Козловым, активным монархистом, с большими связями и возможностями в советской среде. Этот Козлов чрезвычайно понравился Рейли убежденностью и широкой эрудицией. И мое «окно» Рейли понравилось – «близко, удобно и безопасно».

В Москве Рейли встречался со многими «активными деятелями белого подполья». Даже два совещания с ними провел. Учил и наставлял их. Ему и в голову не приходило, что разговаривал-то он не со «своими», а преимущественно с руководящими работниками центрального аппарата ОГПУ, в том числе и с заместителем начальника Иностранного отдела Владимиром Андреевичем Стырне. Можно утверждать, что столь унизительного поражения могущественная разведка Великобритании не знала за всю свою историю.

В первые часы после ареста Рейли обнаруживал завидное самообладание. Шутил даже: «И на старуху бывает…» Он твердо верил в силу Британской империи, которая, как полагал Рейли, не оставит его с доверенными ему тайнами во власти большевиков. Правящие круги Англии любыми способами будут спасать свои тайны. А тут и его, Рейли, спасение. Известие же о фиктивном убийстве, о собственной смерти, подавило Рейли. Такого «хода конем» он не ожидал. Рейли сдался и начал искать собственных путей к спасению. Был только один путь, и Рейли ухватился за него. Он выдал все тайны своих могущественных руководителей, злейших врагов вашей страны. Выдал все, все до конца. Сотрудничество свое предлагал на вечные времена.

С арестом Рейли заканчивается мое участие в «Тресте». Я получил новую фамилию, новые служебные и партийные документы. Тойво Вяхя стал Иваном Петровым. Выплыл я в бухте Дюрсо на Черном море.

Получил и обещанный орден Красного Знамени. Орденов, по-видимому, еще было мало, и номер моего – 1990. Приказ о награждении подписал Михаил Васильевич Фрунзе.

В процессе проверки партийных документов – кажется, это было в 1934 году – возник вопрос: почему я, финн, имею русскую фамилию? Выручили чекисты. Они удостоверили, что моя старая фамилия пока под запретом и новая узаконена. И еще любезно добавляли: «Человек очень преданный и очень храбрый».

Еще в течение нескольких лет В. А. Стырне и А. X. Артузов не забывали меня. Проезжая через Москву, я изредка бывал у них… Однажды в Москве я встретил Паэгле, бывшего начальника Сестрорецкого пограничного отряда, работавшего уже в центральном аппарате. Только теперь от него я узнал о той буре, которую в пограничной среде вызвал мой «арест». Особенно яростно реагировал Бомов. У него, положим, для этого были основания – он предупреждал! Но мой вечно сонный помощник! Он тоже возмущался, на Кольцова наскакивал: «Я бы такого начальника поймал, но он был другом Кольцова. Что я мог. Они бы меня убили».

Для видимости Кольцова «наказали». Отстранили от должности и перевели в город Остров на эстонской границе, тоже комендантом участка. «Сняли» и Паэгле. Он был назначен начальником Особого отдела Балтийского флота.

Поговорили и посмеялись, но веселья я не ощущал. Не такие следы я хотел оставить в той дорогой мне среде… Неужели это действительно навсегда?

Но я ошибался. Не навсегда. Обратное превращение Ивана Петрова в Тойво Вяхя все же произошло. Тридцать восемь лет на это понадобилось…

Петров И. М. (Тойво Вяхя)

Красные финны. Петрозаводск,

1970, с. 101–105; 108–159

с добавлениями автора.

B. В. Куйбышев. Он боролся как ленинец

Жизнь большевика Менжинского – жизнь революционера, борца, воспитавшегося в условиях царского подполья и донесшего вместе со всей партией знамя революции до победы рабочих и крестьян, до эпохи развернутого строительства социализма.

В 1919 году партия поставила товарища Менжинского на боевой пост чекиста. Он стоял на этом посту 15 лет, непрерывно работая в страшном для классового врага боевом органе пролетарской диктатуры.

Весь свой громадный ум, свои обширные знания, свои выдающиеся силы товарищ Менжинский отдал на охрану социалистической революции от внешнего и внутреннего врага. Он боролся как ленинец. Он вскрывал и преследовал троцкизм, как контрреволюционную партию.

Менжинского ненавидели враги пролетариата, но его любили все трудящиеся, и память о нем будет всегда дорога рабочим и колхозникам…

Правда, 1934, 14 мая

C. С. Дзержинская. Мы были дружны

Впервые я близко познакомилась с Вячеславом Рудольфовичем Менжинским осенью 1921 года, когда он вместе с Феликсом Эдмундовичем отдыхал на Южном побережье Крыма. Получив отпуск, я вместе с сыном также приехала к ним.

Вячеслав Рудольфович был тогда начальником Особого отдела и членом Коллегии ВЧК.

В Крыму мы жили в небольшом доме в Чаире, на самом берегу моря. Погода стояла чудесная, и мы с Феликсом Эдмундовичем ежедневно совершали дальние прогулки и катались на лодке в море. Вячеслав Рудольфович гулял мало, по-видимому, он чувствовал себя не очень хорошо. Зато он очень много читал. Помню, что, увидев в моих руках поэму Адама Мицкевича «Пан Тадеуш» на польском языке, он попросил ее у меня и с увлечением прочитал.

Я не имела возможности видеть Вячеслава Рудольфовича на работе, но зато встречалась с ним много раз во время его отдыха. В течение нескольких лет наши семьи жили летом в одной и той же местности под Москвой на даче.

По воскресеньям Феликс Эдмундович и Вячеслав Рудольфович проводили вместе долгие часы в беседах, преимущественно по вопросам, касающимся их общей работы. С 1923 года В. Р. Менжинский работал заместителем председателя ОГПУ.

Вячеслав Рудольфович был человеком огромной эрудиции, знал много иностранных языков. Помню, что в последние годы жизни Феликса Эдмундовича Менжинский изучал японский язык.

Дзержинский чрезвычайно ценил и уважал Вячеслава Рудольфовича, считался с его мнением, дорожил им и постоянно заботился о его здоровье.

Когда в 1925 году В. Р. Менжинский заболел, Феликс Эдмундович 6 июля написал одному из своих помощников следующую записку: «На здоровье и лечение тов. Менжинского надо обратить серьезное внимание. Прошу организовать консилиум по специальности, для того, чтобы наметить лечение, где, при каких условиях, на сколько времени и т. д. О решении консилиума прошу мне сообщить».

Вячеслав Рудольфович был тогда направлен на лечение в Кисловодск. В конце августа приехал туда на лечение также и Феликс Эдмундович, а через две недели и я.

Убедившись, что здоровье Вячеслава Рудольфовича не поправилось еще в достаточной степени, а срок его лечения уже истекал, Дзержинский обратился 25 августа в ЦК РКП(б), с просьбой разрешить продолжить лечение Менжинского до октября. Такое разрешение было получено.

В Кисловодске мы каждый день встречались с Вячеславом Рудольфовичем. Вместе завтракали, обедали, ужинали, отдыхали в садике «Карса», вместе совершали дальние прогулки на машине или лошадях, ездили на Медовый водопад и в другие живописные места. Вячеслав Рудольфович, как и Феликс Эдмундович, очень любил природу, и они вместе любовались прекрасными кавказскими видами.

В. Р. Менжинский глубоко уважал и любил Феликса Эдмундовича и после смерти Дзержинского был достойным продолжателем его дела.

Рассказы о Менжинском,

М… 1969, с. 128–130.

A. А. Поляков. Нам, молодым, посчастливилось работать с Менжинским

Оглядываюсь назад, в полувековую давность, – и передо мной возникает образ обаятельного человека – председателя ОГПУ Вячеслава Рудольфовича Менжинского.

Моя первая встреча с Менжинским состоялась осенью 1925 года, когда вместе с Феликсом Эдмундовичем Дзержинским он возвращался после лечения в Кисловодске. Интересная, доверительная беседа руководителей ОГПУ с северокавказскими чекистами стала для меня путевкой в жизнь. Вячеслав Рудольфович говорил о том, что мы должны постоянно учиться, досконально изучать разные отрасли промышленности. Не отрываясь от чекистской работы, я стал глубже постигать горное дело и геологию. И потом легче было разобраться и разоблачить враждебную деятельность шахтинских вредителей…

Мы, молодые чекисты, обожали Менжинского, ловили каждое слово, перенимали жесты и взгляд, любовались его опрятной внешностью, какой-то необычной мягкостью в движениях, всегда добродушным выражением лица.

Не было в его глазах суровости, они ярко светились, излучали тепло.

Он был одарен особой способностью общения с людьми, легко умел расположить к себе. Враги при нем как-то терялись и готовы были раскрываться, говорить правду. О его допросах – точнее, политических спорах с противниками – ходили легенды. Своей аргументированностью он ошеломлял их.

Мы часто спрашивали себя: «Что это – революционное воспитание или врожденное чувство? Пройти опасную школу революционера-подпольщика, быть всегда начеку, настороженным, и вот остаться на всю жизнь таким простым и обаятельным…» Трудно было понять. Тем более зная его непреклонный характер в борьбе с многочисленными врагами революции на посту члена Коллегии ВЧК, потом председателя ОГПУ.

…И поныне как бы слышу стук пишущей машинки из комнаты секретариата ОГПУ, на которой ловкие пальцы машинистки дробью выбивали пляшущие буквы, и на бумагу ложились слова: «В связи с полным раскаянием… освободить… утверждаю – Менжинский», а на другом листе следовало: «Захваченного… с оружием и взрывчаткой… прибывшего нелегально из-за границы с целью террора и диверсий… расстрелять… согласен – Менжинский».

Таким был Вячеслав Рудольфович!

Вспоминаю тридцатый год… школу ОГПУ в тихом московском переулке, куда приехал учиться после работы в ЧК на Северном Кавказе, где была напряженная и насыщенная опасными событиями обстановка.

Бандитизм, вражеские вылазки, перехват зарубежной агентуры, день и ночь – то в донских и кубанских степях, то в горах и предгорьях Кавказа. Бои, перестрелки, потери друзей-чекистов… И вот теперь тихий оазис – аудитория московской школы – и встречи с Менжинским. В школу он приходил часто, видимо, по зову сердца, поговорить с молодежью. Не было ни трибуны, ни сцены, как ручей, текла непринужденная беседа…

Ему уже шел пятьдесят шестой год, а мы были хоть и обстрелянные, но молодые коммунисты, а некоторые еще не вышли из комсомольского возраста. Все ребята были дотошными и любознательными.

«Расскажите о своей подпольной работе… Расскажите, как вы работали с Дзержинским…» – неоднократно слышались просьбы, обращенные к Вячеславу Рудольфовичу.

Менжинский уклонялся от разговора о себе.

– Ленин был всегда для нас, – говорил он, – путеводной звездой… Мы учились у него революционному мастерству, а вам, молодым, надо глубоко изучать его труды. Для этого мы вас здесь и собрали… Что же касается Дзержинского, то как-то товарищи из редакции «Правды» меня упрекнули, что я не пишу о Дзержинском. Могу и вам повторить, что я ответил: да, я близкий соратник Феликса Эдмундовича и учился у него многому. Но это не дает мне права говорить: вот он я! близкий соратник Дзержинского.

Эти слова, свидетельствующие о скромности Вячеслава Рудольфовича, звучат в моих ушах и поныне. Скромности учил Менжинский и нас, молодых чекистов, для которых он был Человеком с большой буквы.

Мне приходилось часто встречаться с Менжинским по службе, докладывать ему об оперативных делах. Он никогда не давал строгих, безапелляционных указаний, а просто учил нас, как нужно работать. Его кабинет был всегда открыт для сотрудников, приходивших к нему со своими проблемами и личными просьбами…

Были встречи и на спортивных площадках, где Вячеслав Рудольфович всегда появлялся неожиданно и увлекал своим азартом молодых. «Динамо» было его детищем; Были катки, конный манеж, водные станции, стрельбища; правда, все в миниатюре… Менжинский везде бывал, превозмогая не покидавшие его недуги. Был не зрителем, а требовательным наставником.

Он организовал обучение чекистов военному делу. Мы водили танки первых советских образцов, изучали самолетовождение.

«Учиться и учиться», – требовал Менжинский, и мы учились…

Новое пополнение чекистов уже шло за счет студентов – выпускников вузов.

Публикуется впервые.

М. И. Шкляр. Большой гуманист

Я хочу остановиться на нескольких моментах жизни партийного коллектива ВЧК – ОГПУ в то время, когда в нем работали товарищи Дзержинский и Менжинский. Наш коллектив… насчитывал тогда около двух тысяч коммунистов, это был уникальный, изумительный по своей безграничной преданности партии коллектив, возглавляемый сначала Дзержинским, а после его смерит Менжинским. Наши коммунисты – я в то время был секретарем парторганизации ОГПУ – в большинстве своем были молодые парни. Но они прошли тяжелый жизненный путь. Это были люди, закаленные в боях в период империалистической и гражданской войн. Они были готовы выполнить любое задание партии и с честью его выполнили… Я часто встречался с Вячеславом Рудольфовичем. Это был замечательный партиец. Кроме… качеств большевика – глубокой марксистской образованности, беззаветной преданности делу Ленина, гражданского мужества – мне хотелось бы подчеркнуть гуманизм Вячеслава Рудольфовича Менжинского, как и других руководителей ВЧК и ОГПУ. В то суровое время, когда наша молодая республика была окружена лютыми врагами, когда шла жестокая борьба, казалось, о каком гуманизме можно было говорить? Но гуманизм чекистов был фактом.

При всей беспощадности к врагам товарищи Дзержинский и Менжинский воспитывали наш коллектив чекистов в духе строгого соблюдения советских законов, гуманного отношения к людям. Я помню, как на собрании в Большом театре 17 декабря 1922 года, посвященном пятилетию ВЧК, Феликс Эдмундович, обращаясь к чекистам, сказал: «Кто из вас очерствел, чье сердце не может внимательно относиться к заключенным, уходите из этого учреждения, тут больше, чем где-либо, нужно иметь доброе сердце…»

Старые коммунисты и старые чекисты могли бы рассказать многое о том, как Вячеслав Рудольфович Менжинский инструктировал оперативных работников, направляющихся на обыски и другие операции, как он предупреждал их: «Помните, что мы боремся за человека, что весь смысл революции – ради человека. Поэтому будьте осторожны при обысках, арестах, помните, что есть семьи, есть дети».

Разве это не гуманизм? А разве не высшее проявление гуманизма – борьба Дзержинского и Менжинского с беспризорностью? Многие помнят, как коммуна имени Горького выпустила целый отряд инженеров и других специалистов. Мы им передали знамя, и бывшие правонарушители, от которых в свое время шарахались салопницы и обыватели, целовали Красное знамя Ленина и клялись посвятить жизнь революции.

Еще один момент: Дзержинский и Менжинский воспитали наш коллектив в духе интернационализма. В нашем коллективе были латыши, поляки, немцы и другие. Эти товарищи прославили нашу партию. Мы внаем, какую роль в деле помощи польскому народу сыграли Дзержинский и Менжинский.

Рассказы о Менжинском.

М., 1969, с. 131–134.

И. Г. Эренбург. Художественная командировка

Как-то зимой, раздобыв несколько листов бумаги, я попытался начать тот роман, о котором давно мечтал; написав несколько строк, я порвал лист. Время не благоприятствовало романам. Дело не в холоде и голоде (хотя, признаться, я часто мечтал о куске мяса). Дело даже не в различных заседаниях, на которых мы просиживали дни. Слишком близки и слишком грандиозны была события. Романист не стенографистка, ему нужно опомниться, подумать, отойти на несколько шагов (или на несколько лет) от того, что он хочет описать.

Кажется, в 1920 году в России не было написано на одного романа. То были годы стихов и литературных манифестов. Я думаю сейчас о писателях моего поколения – о Сейфуллиной, Фурманове, Лавреневе, Паустовском, Малышкине, Федине, Бабеле, Тынянове… Они демобилизовывались, выполняли различные задания, кочевали, правили чужие статьи, заседали, читали лекции; за крупные произведения почти все сели позднее.

Роман пережитый, продуманный, но не написанный способен извести. Мне казалось, что стоит мне сесть в каком-нибудь парижском кафе, попросить у официанта кофе, несколько бутербродов, бумагу, и книга будет написана.

Я хотел написать сатирический роман, показать довоенные годы, войну, революцию; но последняя глава была закрыта туманом. Как я ни старался, я не мог себе представить, что делали люди на Западе, пока русские низвергали… проектировали, дрались на десяти фронтах, голодали, болели сыпняком и бредили будущим. Я говорил себе, что круг должен быть завершен и что необходимо взглянуть на послевоенный Париж. (Я много думал о книге. Я думал не только о ней. Моя молодость прошла в Париже; я полюбил этот город, оставил там много друзей. Порой я тосковал по Парижу и не хочу об этом умолчать.)

Однажды я рассказал про это моему давнему другу по подпольной большевистской организации, рассказал не как о реальном пожелании, а скорее, как о мечте, и очень удивился, когда меня вызвали в Наркоминдел и предложили заполнить анкету…

В приемной Наркоминдела бушевала немолодая, но чрезвычайно темпераментная женщина. Она истерзала секретаря наркома, а потом почему-то накинулась на меня: «Они не имеют никакого права! Можете спросить любого адвоката. У меня швейцарский паспорт, я не позволю со мной так обращаться!.. Я не буржуйка, я служила гувернанткой, меня нужно ограждать. Конечно, у меня сбережения в золоте, я не сумасшедшая, чтобы держать бумажки, когда они каждый день падают. Я напишу в Берн, я этого не оставлю…» С трудом я от нее освободился и сел за анкету…

..На вопрос о цели моей поездки за границу я ответил: «Хочу написать роман». Секретарь улыбнулся и заставил меня все переписать. Он продиктовал: «Художественная командировка».

Прошло еще несколько недель, и комендант общежития товарищ Адам сказал, что меня вызывают в ЧК; увидев мое волнение, он добавил: «С главного подъезда – к товарищу Менжинскому».

В. Р. Менжинский был болен и лежал на чересчур короткой кушетке. Я думал, что он начнет меня расспрашивать, не путался ли я с врангелевцами, но он сказал, что видел меня в Париже, спросил, продолжаю ли я писать стихи. Я ответил, что хочу написать сатирический роман. Поскольку разговор зашел о литературе, я поделился с ним сомнениями: печатается слишком много ходульных стихов, а вот Блок замолк… Менжинский иногда улыбался, кивал головой, иногда хмурился.

Вдруг я спохватился: человек занят, да еще плохо себя чувствует, а я затеял дискуссию, как в Доме печати. Менжинский сказал: «Мы-то вас выпустим. А вот что вам скажут французы, не знаю…».

Я получил заграничный паспорт с латвийской визой; такой же паспорт дали моей жене.

Был яркий весенний день. Сугробы оседали, рушились, ползли. Капало с крыш. Звонко кричали мальчишки.

Весна в Москве необычайна: ничего подобного не знают жители благословенного юга; это не смена времен года, а исключительное событие в жизни любого человека; и хотя сегодняшняя Москва мало напоминает ту, по которой я шел в апреле 1921 года, весны те же, одна похожа на другую, и каждая ни на кого и ни на что не похожа. Нужно пережить длиннющую зиму, в декабре, просыпаясь, зажигать свет, мерзнуть, видеть землю, неизменно закутанную в саван, нужно в марте слепнуть от метелей, для того, чтобы по-настоящему оценить оттепель, ледоход, шумное новоселье жизни.

Именно в такой буйный солнечный день, возвращаясь в «Княжий двор» с заграничным паспортом, я вдруг задумался: «Вот я уезжаю…»

Эренбург И.

Собр. соч. В 9-ти т.

М., 1966, т. 8, с. 374–376.

B. Исмамбетов. Две встречи

Зима в тот год была особенно холодная. Но мне она представляется лучшим временем года. Я тогда учился в Москве. В последующие годы мне не раз доводилось бывать там, но первые впечатления остались в памяти навсегда. Именно в те далекие дни я многое увидел и понял.

Самым ярким воспоминанием для меня являются две встречи с Вячеславом Рудольфовичем Менжинским. Будучи ближайшим и верным помощником деятеля партии и государства Ф. Э. Дзержинского, он после его смерти возглавил коллектив чекистов и руководил им до мая 1934 года, до последнего дня своей жизни.

Удивительный это был человек. Он обладал незаурядным умом, огромной силой воли и личным обаянием, был прост в обращении с людьми. Проницательный взгляд его не был холодным и как-то сразу располагал к себе.

В те дни наше обучение в центральной школе ОГПУ подходило к концу, но я не очень много знал о самом Менжинском. Лишь позже я уразумел, что Менжинский был одним из образованнейших и видных большевиков-подпольщиков, которого именно за эти качества по предложению В. И. Ленина ЦК нашей партии направил в органы ВЧК.

Уже на практической работе я осознал, как твердо Менжинский проводил линию партии, внедрял принципы, заложенные Лениным и Дзержинским в строительстве органов ВЧК – ОГПУ.

В тот холодный январский день 1931 года курсанты находились на стрельбище, близ Мытищ, на практических занятиях. Я и мои товарищи, оживленно разговаривая, быстро шагали к мишеням, когда справа от нас, на дороге, вдоль опушки леса показались легковые машины. Мы толпились у мишеней и не заметили, как к нам подошли Вячеслав Рудольфович, начальник школы. «Председатель», – сказал кто-то вполголоса, и все мы сразу, без команды повернулись к подошедшим и застыли по стойке «смирно». Менжинский это заметил и улыбнулся. Он был в гражданском пальто с черным меховым воротником. Поздоровался с нами и сказал:

– А ну, давайте посмотрим, кто сколько выбил.

Осматривая мишени, Вячеслав Рудольфович тут же знакомился с каждым из нас. Расспрашивал об учебе, интересовался, откуда родом, нашими семьями. В числе лучших стрелков оказался и я. Он взглянул на меня, улыбнулся, сказал: «Молодец» – и похлопал по плечу. А когда узнал, что я провел свое детство и юность в Степном крае (тогда это старое название Казахстана употреблялось нередко), оживился и стал расспрашивать, как идет коллективизация в наших селах. В конце разговора Вячеслав Рудольфович сказал, что ему памятны события 1921 года, когда в Северном Казахстане кулачество, спровоцированное бывшими колчаковцами и эсерами, подняло восстание и пыталось захватить власть в крае… Вячеслав Рудольфович еще долго беседовал с курсантами. И все это время много шутил и смеялся. День клонился к закату, когда он с начальником школы уехал со стрельбища…

Экзамены шли к концу. Все чаще мы думали о встрече с родными, ходили в свободное время по магазинам, покупали подарки и активно готовились к выпускному вечеру. Накануне вечера узнали, что, возможно, на вечере будет председатель, если ему позволит здоровье.

В клубе собрались не только курсанты, не и многие сотрудники центрального аппарата, преподаватели. В зале стоял шум: все были в веселом настроении, шутили, смеялись…

На сцене появилось руководство, и в зале воцарилась тишина. С кратким докладом выступил начальник школы, а затем слово взял Вячеслав Рудольфович. Говорил он недолго, но убедительно: «Сегодня для меня радостный день, – говорил Вячеслав Рудольфович. – Если первоначально ЦК нашей партии направил для работы в Комиссии шестнадцать коммунистов, то сегодня их в этом зале целая армия. При правильной, партийной организации дела нам не страшны будут никакие враги…»

Как теперь помню, слушали его внимательно, ни один из нас не шелохнулся…

Встречи с Вячеславом Рудольфовичем Менжинским, его речь на выпускном вечере я бережно храню в памяти. А сам он на всю жизнь стал для меня ярким примером беззаветной преданности делу Ленина, настоящим борцом-коммунистом, каким он был до последнего часа своей жизни.

Ответный удар. Сборник очерков.

Алма-Ата, 1980, с. 46–48.