Текст книги "О Вячеславе Менжинском
Воспоминания, очерки, статьи"

Автор книги: Михаил Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

– Пожалуйста, поезжайте чуть тише, – сказал Вячеслав Рудольфович водителю и подумал, что Милочка действительно права, беспокоясь о его здоровье.

Сестры перебрались в Москву. Теперь по вечерам иной раз удавалось выкроить часок и оказаться в маленькой сводчатой комнате «кавалерского» корпуса Кремля, удобно расположиться на просторном диване. И отдохнуть.

– Посмотри, на кого ты стал похож, Вячеслав, – выговаривала позавчера Людмила Рудольфовна. В серьезных разговорах она всегда называла брата полным именем. Но строгого вида у сестры не получалось. К ее глазам просто не шла напускная строгость, они выдавали ее. Огорчение, радость, боль или гнев отражались в них с такой откровенностью, что там, как в зеркале, можно было увидеть каждое движение ее порывистой и чуткой души.

– Тебе надо лечиться, Вячеслав. И немедленно, Вера тоже тебе об этом недавно говорила.

– Прошу тебя, Милочка, не будем так категорично решать вопросы. Я себя чувствую неплохо… Уверяю тебя, весьма неплохо. Иногда случается, прихватывает, но потом быстро отпускает… Теоретически рассуждая…

– «Быстро отпускает»!..

В глазах Милочки так отчетливо всплеснулось возмущение, что Вячеслав Рудольфович невольно улыбнулся.

– Вы только поглядите на этого теоретика! Желтый стал, щеки запали, говорит едва слышно.

– Ты же знаешь, что у меня тихий голос.

– Я все знаю. Знаю и то, что теоретическими рассуждениями ни одну болезнь не излечишь! Я просто тебя не понимаю, Вячеслав. Ты же разумный человек. Тебе немедленно надо лечиться.

Вячеслав Рудольфович мягко посмотрел на сестру.

– Ты ведь тоже не выглядишь человеком избыточного здоровья. Похудела так, что просвечиваешься. Но если тебя завтра решат запереть в больницу, представляю, какой бунт ты устроишь.

– Знаешь, дорогой брат, это не метод полемики – переходить на личность критикующего. Разговор сейчас идет о тебе. Ты должен дать мне обещание, что немедленно пойдешь к врачу. Иначе я буду звонить Феликсу Эдмундовичу и жаловаться на тебя.

– Вот этого, прошу покорнейше, не делать, обожаемая сестрица. За такую штуку я ведь и в самом деле могу на тебя рассердиться. А сердиться на тебя мне, честное слово, не хочется.

Вячеслав Рудольфович встал с дивана, подошел к Людмиле, худенькой, пышноволосой, с уставшими глазами. Обнял за плечи и притянул к себе.

В волосах сестры была приметна паутинка первой седины. На виске под тонкой кожей билась голубая жилка.

С минуту они стояли молча. Потом Людмила освободилась и прошла к столу.

– С тобой совершенно невозможно разговаривать, – сказала она голосом, растратившим строгость. – Ты просто знаешь, как я к тебе отношусь, и бессовестно пользуешься этим.

В словах были укор, обида и нежность.

– Как только справимся со срочными делами, тут же пойду к врачу.

– Ты полагаешь, что скоро справишься с делами?

– Да, ты права… Работы у нас пока много… Все равно – обещаю сходить к врачу в ближайшее время… Ты знаешь, я не часто даю обещания, но дав – выполняю…

– Правда и честная жизнь – вот цели моих помышлений…

– Да, так говорили древние.

– Не древние, а Гораций… Забывать начинаешь великих поэтов.

– Да, с поэзией у меня сейчас туговато. Лезет проза, Людмила. Пакостная проза контрреволюционного происхождения. Эта зловонная лужа разлилась по многим местам, и сангигиеной приходится заниматься активно. Вдуматься, так я сейчас самый настоящий врачеватель. А врачам, ты знаешь, всегда не хватает времени беречь собственное здоровье… Чай мы все-таки будем пить?

– Будем, – улыбнулась Людмила. – Обязательно будем. Но сначала я тебя накормлю. Есть суп из пшенки с молодой кониной… Ты знаешь, Вячеслав, она почти совсем не отличается от говядины.

Автомобиль остановился у подъезда ВЧК.

В вестибюле Вячеслав Рудольфович увидел необычную картину. На подоконниках, на полу возле батарей центрального отопления, на ступенях лестницы расположились грязные, одетые в немыслимые отрепья беспризорники.

– Это что за команда?

– К Кирьякову его компания пожаловала, товарищ Менжинский, – объяснил дежурный. – Хотел выпроводить, да на улице видите что… Сказали, тихо будут сидеть… И верно, не шумят.

Вячеслав Рудольфович покосился на окна, за которыми хлестал дождь, и не стал делать замечания дежурному. Пусть хоть под крышей ребятишки сидят. В такую погоду собаки и те в конуры забиваются.

– За пропитанием пришли, товарищ Менжинский, – продолжал дежурный. – От себя наши ребята отрывают, а Кирьякову дают вот для этих… Жалко ведь, несмышленыши еще…

– Срочная телеграмма Реввоенсовета, Вячеслав Рудольфович, – раздался голос вошедшего в кабинет Сыроежкина. – По данным разведки на Западной границе наблюдается сосредоточение банд. Со стороны Эстонии готовится к налету Богданов со своими головорезами, в Латвии – Данилов, на направлении Витебск – Смоленск снюхались Ердман и Павловский. На Украине махновцы и Тютюнник заворошились. Реввоенсовет просит немедленно принять меры боевой готовности. Я уже распорядился…

Голос Сыроежкина становился все тише и тише, словно отплывал вдаль. Вячеслав Рудольфович тряхнул головой, но перед глазами поплыли разноцветные круги. Воздух, казалось, сгустился. Перехватило горло, и острая боль всплеснулась под лопаткой. Вячеслав Рудольфович попытался глубоко вздохнуть, но она режуще отдалась в груди. Едва удерживаясь, чтобы не застонать, Вячеслав Рудольфович стал осторожно отваливаться на спинку кресла.

– В шкафу… – прерывисто сказал он Сыроежкину, – в верхнем ящике. Там… лекарство… Десять капель…

Чекист кинулся к шкафу, рванул дверцу.

«…предлагаю ЦК постановить:

обязать т. Менжинского взять отпуск и отдохнуть немедленно впредь до письменного удостоверения врачей о здоровье. До тех пор приезжать не больше 2–3 раз в неделю на 2–3 часа.

Ленин».

– …Савинков появился в Париже, Вячеслав Рудольфович, – сказал Сыроежкин, докладывая очередное сообщение «инженера Галаваса».

– «Случайно» этот господин нигде не появляется.

– Пока Савинков жив, он нас в покое не оставит, – сказал Сыроежкин. – И ухватить гада нельзя.

– И все-таки мы его возьмем, Григорий Сергеевич.

– Как?

– Умом возьмем… Борис Викторович ведь по натуре игрок. Вот за эту слабинку и нужно ухватиться. А пока будем разбираться, для какой надобности Савинкову потребовалось прибыть в Париж.

Совет Торгпрома принял предложение Эльвенгрена о сотрудничестве с организацией Савинкова.

В ресторане на Елисейских полях Густав Нобель встретился с Савинковым и Эльвенгреном.

– Мы, господа, люди коммерческие и смотрим на решение вопросов с деловой точки зрения, – уверенно, как человек, сознающий собственную силу, говорил председатель Совета Торгпрома. – Нам нужны реальные действия.

– Нужен товар, – прямолинейно уточнил Эльвенгрен.

– Вот именно, штаб-ротмистр, – с тонкой усмешкой подтвердил Нобель, и губы его жестковато поджались. – Мы даем вам возможность начать дело.

– С чего начинать? – подавшись вперед широкой грудью, спросил Эльвенгрен.

– Нас беспокоят дипломатические усилия большевиков. Они добиваются признания Европой красного режима. В случае успеха это вызовет крайне нежелательный резонанс…

– А более конкретно, господин Нобель?

– Чичерин… Руководитель делегации большевиков на Генуэзской конференции. Он облечен особыми полномочиями.

– Чичерин – это не просто, – задумчиво сказал Савинков. – Комиссары становятся с каждым днем все более осторожными.

– Понимаю, что Чичерин – это не просто. Но рядовые сотрудники делегации нас не интересуют. Нужны имена, сенсация. Только неожиданности, которые произойдут с главой делегации, могут привести к подобному результату. Хотя бы к оттяжке сроков… Людей найдете вы… Деньги дадим.

– Сколько?

– На первый случай тысяч пятьдесят франков. Но с обязательным условием, что они будут израсходованы только на Чичерина. Это не просьба, Савинков, это наше требование.

– Понятно, – усмехнулся Савинков, и глаза его убежали в сторону. Борис Викторович прикидывал, сколько торгпромовских денег ему удастся урвать, чтобы хоть немного подкормить своих оголодавших в Польше боевиков.

– Пятьдесят тысяч мало, – решительно заявил он. – Потребуются крупные организационные расходы. Вы же настаиваете только на Чичерине. Другая кандидатура вас не устраивает…

– Да, не устраивает, – подтвердил Нобель, поморщился и набавил еще двадцать тысяч.

– Но это предел. Я и мои коллеги должны убедиться, что наши деньги не полетят на ветер. Успех обеспечит вам кредит… Солидный кредит. Операцию желательно осуществить в тот момент, когда большевистская делегация поедет на конференцию.

– Следовательно, нужно сделать так, чтобы неожиданности возникли, например, в Берлине.

– Я не хочу сковывать вашу инициативу, господа, но подобная деталь усилила бы желательные для нас последствия.

На следующий день Эльвенгрену и Савинкову были отсчитаны семьдесят тысяч франков…

– За Савинкова пора браться всерьез. – Дзержинский говорил глуховато. Щеки председателя ВЧК запали еще больше, и на них приметно легла устойчивая бледность.

Порой, когда Менжинскому работать становилось немыслимо трудно, когда на столе накапливались груды срочных и сверхсрочных бумаг, за каждой из которых стояли смерть, выстрелы в спину, заговоры, голод и страдания, когда грудь стискивали невидимые обручи и голова кружилась со странным звоном, он думал, что Феликсу Эдмундовичу еще труднее. Справляется же председатель ВЧК, руководящий одновременно Народным комиссариатом внутренних дел, Народным комиссариатом путей сообщения и Деткомиссией, со своей работой. Сжигает себя, здоровья не щадит, но дело делает.

– Отдельные схватки здесь не решат… Савинков умеет не только нападать, но и уходить из-под ударов. Нужно думать о крупной операции, Вячеслав Рудольфович. У савинковщины надо вырвать корень. Этот корень – сам Борис Викторович. Надо захватить Савинкова. У меня возникает одна идея. Что если заставить Савинкова поверить в существование у нас неизвестной ему подпольной контрреволюционной организации?

Мысль Дзержинского была так проста, что в первый момент она скользнула в сознании, не оставив впечатления. Но Вячеслав Рудольфович тут же возвратился к ней и начал подкреплять ее доводами. В самом деле. Ячейки Савинкова почти повсеместно разгромлены чекистами. Савинковские «бюро» за границей не решают тех задач, которые ставят перед Борисом Викторовичем его высокий хозяева. Тот, кто дает деньги, хочет иметь и «товар». Польский штаб требует шпионских сведений. Не отказываются от них и французы, и Интеллидженс сервис. «Ходки» за советский кордон становятся рискованнее и сложнее, а информации они дают мало. Савинкову цена – копейка без подпольных организаций в России. Его выбросят за борт, как выбрасывают ненужный хлам. Если же внутри Советской России у Бориса Викторовича будет подпольная организация, которая начнет поставлять шпионские сведения, готовить выступления против Советской власти, акции его круто пойдут вверх.

Такую «организацию» Савинкову нужно дать. На эту приманку, при его самолюбии, он клюнет. Если разобраться, у него нет иного выхода.

В простой, казалось, схеме угадывалась та несокрушимая логика, которая всегда обесценивает целостность тактического замысла, надежность и реальность операции.

– Подумайте в этом направлении, Вячеслав Рудольфович. Насчет Генуэзской конференции Решетов что-нибудь конкретное сообщил?

– Пока нет. Но ход к Торгпрому oн нащупал.

Коншин принял инженера Галаваса. Остро поблескивая глазами, он долго расспрашивал о Петербурге. Задавал неожиданные вопросы о фамилиях профессоров, преподававших в университете, дотошно расспрашивал о службе в филиале фирмы «Вало и сын».

Выручили добротно сработанная легенда и подлинные документы инженера Галаваса, который в самом деле был сослуживцем Решетова по фирме, а в девятнадцатом году умер в Москве от тифа и был похоронен на Ваганьковском кладбищ?.

– Ладно, не будем больше предаваться воспоминаниям, – сказал наконец Коншин. – Меня интересует ваша конкретная специальность, господин Галавас. К сожалению, не так уж много русских инженеров убежало за границу. Здесь больше тех, кто умеет хорошо стрелять и командовать. Позвольте полюбопытствовать, каким непосредственно ткацким оборудованием вам приходилось заниматься?

– Станки системы Норнтропа с автоматической сменой шпуль. Их поставляла тогда фирма «Вало и сын». Превосходные машины. Шпуля в них держится без шпринки, только боковым защемлением головки, и потому ее можно вдвигать сверху…

Коншин кивнул и переглянулся с тяжелолицым человеком, который на протяжении всей беседы сидел в кабинете поодаль, у окна.

Решетов проследил взгляд и накрепко засек в памяти крупный мясистый нос, длинный подбородок и костлявые крупные надбровья молчаливого незнакомца. Приметил его тяжело оттопыривавшийся карман и решил, что это, видимо, телохранитель или вышибала. Наверняка к Коншину лезут и непрошеные визитеры, и надоедливые попрошайки из беглых соотечественников.

– При этом новая шпуля с утком выдавливает уже отработанную, – продолжал рассказывать инженер Галавас. – Разрешите, я сейчас набросаю схему, чтобы вам было понятнее…

Решетов достал записную книжку и начал одну за другой вычерчивать схемы ткацких станков системы Норнтропа и многословно объяснять особенности движения ремизок, батанов, челноков и гонков.

У Коншина поскучнели глаза, и он сказал, что подумает над предложением услуг, которое сделал инженер Галавас.

Потом дня три за «инженером Галавасом» следили на улице, в кафе, в дешевых кинематографах и окраинных магазинах и во всех прочих местах, где полагалось бывать беглому русскому инженеру, располагающему скромными средствами и озабоченному поиском работы.

В гостинице кто-то тщательно осмотрел вещи постояльца.

Предосудительного, видимо, ничего не было обнаружено. Когда инженер Галавас снова позвонил Коншину, тот сразу же назначил ему встречу.

На этот раз они разговаривали вдвоем.

– Как вы смотрите на то, Исидор Максимилианович, чтобы возвратиться в Ригу? В нашей фирме открывается там вакансия технического консультанта. Солидный оклад, представительские, бесплатная квартира…

– В чем будет состоять моя работа?

– Видите ли, Исидор Максимилианович, перед отъездом в сии палестины я имел доверительную беседу с преданными сотрудниками и просил их принять все меры, чтобы сохранить принадлежащие мне предприятия, оборудование, машины, запасы сырья и материалов. Вполне понятная забота хозяина. Но события развивались так, что усилия преданных людей обратились пользой большевикам: они начинают пускать сбереженные фабрики и заводы. Надеюсь, вы понимаете, что произойдет, если, например, комиссары не только восстановят нефтяные вышки господина Нобеля и братьев Гукасовых, но и увеличат добычу нефти?

– Пока это проблематично.

– Деловые люди должны смотреть вперед, господин Галавас, – жестко отмахнул реплику Коншин. – Что бы там ни болтали наши эмигрантские газетенки, я считаю, что нэп показал не слабость большевиков, а их силу, их способность трезво учитывать обстановку и использовать ее для скорейшего восстановления хозяйства. Здесь мы должны вбивать сейчас главный клин. У комиссаров нет делового опыта, навыков хозяйственной деятельности, им не хватает технических специалистов, сырья, материалов. Как бы они ни горячились, в деле восстановления хозяйства они вынуждены будут пойти на поклон к Европе. И вот тогда мы, промышленники, продиктуем условия и поставим большевиков на колени…

Виктор Анатольевич ощутил, что наступил подходящий момент прощупать почву.

– Но сообщения о предстоящей конференции в Генуе и о приглашении туда большевистской делегации…

– Вздор! Газетная писанина. Мы не позволим большевикам появиться в Генуе.

– Но если все-таки договоренность о встрече в Генуе будет достигнута?

– При чем тут договоренность? – запальчиво воскликнул Коншин. – Пусть договариваются присяжные дипломаты. Политику вершат деловые люди. И у нас есть возможности заткнуть рот любому. Прошлый раз я не познакомил вас с моим гостем. Штаб-ротмистр Эльвенгрен. За хорошие деньги он умеет стрелять без промаха…

То ли у Решетова изменилось лицо, то ли сообразив, что не в меру разговорился, Коншин замолчал и пригладил встопорщенный хохолок на голове.

– Мы отвлеклись от предмета нашей беседы… Конференция в Генуе к нему отношения не имеет… Это я сказал в порядке теоретического варианта.

«Крутит, – подумал Решетов. – Штаб-ротмистр – это не теория. Это самая что ни на есть практика… Без надобности деловые люди штаб-ротмистров пригревать не будут».

– Генуя нас не беспокоит. Если большевики и приедут на конференцию, за стол дипломатических переговоров с ними сядут отнюдь не простаки… Я опять отклоняюсь в сторону.

– Я слушаю вас… Так в чем же конкретно будет состоять моя работа в Риге?

– Вы будете давать консультации моим доверенным людям, с которыми я держу связь. Если говорить точнее – оказывать техническую помощь преданным служащим Коншинской мануфактуры, а также других ткацких фабрик, где мои коллеги из Торгпрома имеют деловые интересы.

– Не очень понимаю. Вы выразили сожаление, что усилия ваших людей оказались на руку большевикам.

– Да. И эту ошибку теперь нужно исправлять. Нашим людям приходится работать в особой обстановке, и обычными средствами они не могут защищать наши интересы. Всякие же другие методы требуют технических консультаций… Ведь новые шпули с утком могут и не выдавливать отработанные. Мало ли случается всяких неполадок…

«Так вот как они хотят дело поворачивать», – подумал Решетов.

Предложение Коншина не согласовывалось с прямым заданием Решетова, хотя и перспектива отправиться в Ригу полномочным техническим консультантом и взять в свои руки тайные связи Торгпрома с доверенными людьми, затевавшими вредительство на восстанавливаемых предприятиях, была заманчива…

Резолюция XI конференции РКП (б), состоявшейся в декабре двадцать первого года, «Очередные задачи партии в связи с восстановлением хозяйства» определила, что «Компетенция и круг деятельности ВЧК и ее органов должны быть соответственно сужены и сама она реорганизована».

Декретом ВЦИК в феврале двадцать второго года ВЧК была упразднена и создано Государственное Политическое Управление – ГПУ.

– Нет, Павел Иванович, чекисты без работы не останутся, – сказал Вячеслав Рудольфович Нифонтову, взъерошенному от возбуждения.

– ВЧК же побоку! Так работали и вдруг получайте – «упразднить».

– Не горячитесь, прошу вас. Давайте попробуем во всем спокойно разобраться… ВЧК была комиссией, как говорит само название, чрезвычайной, а чрезвычайные обстоятельства революции и гражданской войны себя теперь уже исчерпали…

– Как же они исчерпали, Вячеслав Рудольфович, – запальчиво возразил Нифонтов, – если контрики по углам прячутся, шпионы в каждую щель лезут, бандиты… Вы же знаете, сколько нечисти еще осталось.

– К сожалению, Павел Иванович, с таким печальным обстоятельством вынужден полностью согласиться. И не только мы с вами это знаем. Центральный Комитет и правительство сей факт тоже учитывают. Потому и создано Государственное Политическое Управление.

– Тогда выходит, просто вывеску сменили… Так что ли понимать?

– И тут вы заблуждаетесь. В отличие от ВЧК, работавшей как особый орган в государстве, ГПУ создано уже как орган конституционный, орган политической защиты завоеваний диктатуры, естественно необходимый Советскому государству. Смею вас уверить, что дело тут вовсе не в названии. Существенно изменяется направленность работы, задачи и, конечно, методы…

Вячеслав Рудольфович говорил, а перед глазами стояла страничка с лаконичными заметками Владимира Ильича – набросок проекта постановления Политбюро ЦК РКП(б), которую ему показали в Центральном Комитете.

«1-ое: компетенцию сузить

2-ое: арест еще уже права

3-ье: срок <1 месяца

4-ое: суды усилить или только в суды

5-ое: название

6-ое: через ВЦИК провести > серьезные умягчения».

– Дела о спекуляции, о преступлениях по должности и все остальные им подобные будут теперь, Павел Иванович, решать обычные суды. Внимание чекистов будет полностью сосредоточено на политической охране государства и обеспечении его безопасности.

– С одной стороны, это так, Вячеслав Рудольфович…

– Уверяю вас, что и с другой стороны – так. Подумайте спокойно, не горячитесь, и вы непременно придете к такому же выводу… Дочь у Решетова поправилась?

– Да, Вячеслав Рудольфович. Температура уже нормальная. Занятная девчушка! Беленькая, аж светится, и волосы возле ушей колечками. У Федюшки в эти годы точь-в-точь такие же волосы были… А жена у Виктора Анатольевича – кремешок! По глазам вижу, что все понимает, но ни одного вопроса не задает…

– Отец семейства что сообщает?

– Савинков и Эльвенгрен выехали в Берлин… Фотокарточку штаб-ротмистра раздобыть не удалось… Все архивы перерыли – не нашли. Или не сохранилось ничего, или господин штаб-ротмистр человек предусмотрительный. Решетов сообщает приметы.

– Приметы могут и подвести, а в этом деле ошибаться мы не имеем права. Выходит, все складывается так, что только «инженер Галавас» может опознать Эльвенгрена. Как поживает та компания на ткацкой фабрике?

– Пока мелкая возня.

– Малые гадюки тоже могут быть ядовиты…

– Взяли их под наблюдение товарищи из московской чека. Появлялась в той компании одна неустановленная личность, но сейчас исчезла. Скрипилев выезжал в Москву явно для встречи, но на контакт с ним никто не вышел. Или учуяли что-то или решили, что для больших дел эта компания не годится. Было предложение арестовать участников сборищ у Скрипилева, но это преждевременно. Может быть, неустановленная личность еще надумает посетить старых знакомых.

– Правильно, Павел Иванович… А вы говорите, что чекистские дела кончаются. Савинков и Эльвенгрен, судя по сообщениям «инженера Галаваса», нацеливаются на нашу делегацию, которая поедет в Геную. Решетову придется сделать крутой поворот.

– С Коншиным интересно вырисовывается…

– Пусть Виктор Анатольевич сам принимает решение о Коншине в зависимости от обстоятельств. Таких, как Решетов, не нужно на коротком поводке водить. Я в принципе всегда против мелочной опеки.

– Вы, Вячеслав Рудольфович, такую ценную мысль нашим хозяйственникам внушите. Вчера получал бумагу и карандаши – пять резолюций на заявке потребовали… Формальный бюрократизм разводят!

– Формальный не надо, а к порядку нам всем нужно приучаться. К советскому порядку и деловитости… Когда будут готовы материалы по эсерам?

– Обещаю на следующей неделе.

– Попросите, чтобы ускорили следствие, Павел Иванович. Передайте от моего имени товарищам такую просьбу.

На берлинском вокзале Савинкова и Эльвенгрена встречал господин Орлов, доверенный представитель некоей влиятельной организации, предпочитающей не афишировать свою деятельность.

В уютном особнячке на неприметной улице, обсаженной липами с такой педантичностью, что они казались парадными шеренгами гренадеров, состоялся деловой разговор.

– Нужно оружие и паспорта для наших людей, которые на днях приедут в Берлин, – напрямик заявил Эльвенгрен. – Фото Чичерина, карта Берлина и сведения о советской делегации. Когда все это можно будет получить?

– Паспорта и все остальное чуть позже, – ответил хозяин квартиры. – Оружие – хоть сию минуту.

– И сколько будут стоить нам такие услуги, господин Орлов?

– Ни единого пфеннига. Ваши расходы уже оплачены…

На углу безногий инвалид в затрепанной шинели продавал поштучно сигареты и самодельные конверты. У инвалида был отсутствующий взгляд, небритые щеки и заострившийся нос. В свете ближнего фонаря лучше всего были видны протянутые к прохожим жилистые руки и кожаные нашлепки на выставленных культях.

Двое суток колесил Решетов по кварталам, прилегающим к гостинице «Эуропеише палас». Прохаживался возле витрин, заходил в подъезды, в задымленные пивные, где курили эрзац-сигареты, начиненные бумагой, пропитанной никотином, и пили эрзац-пиво.

Решетов искал черный «опель». Несколько раз с замиравшим сердцем он кидался к спортивным машинам и разочарованно останавливался.

Все произошло так, что сначала Решетов растерялся.

Он шел по крохотной улице, которая выходила на Потсдаммерплац против «Эуропеише палас». Странно, что до сих пор Решетов на эту улицу не обратил внимания. Отсюда, из глубины, был хорошо виден подъезд гостиницы. Тем, кто хотел наблюдать за «Эуропеише палас», не обязательно было устраиваться на Потсдаммерплац, где прогуливались медлительные шупо и маячили по углам агенты полиции.

Как это раньше не пришло в голову? Владелец таинственного «опеля» не мог упустить такую возможность.

И тут Решетов увидел Эльвенгрена.

Штаб-ротмистр вышел из подъезда серого трехэтажного дома и, вполголоса разговаривая с плечистым попутчиком, направился в сторону Потсдаммерплац. Решетов отвернулся к витрине крохотного магазинчика, едва удерживая острое желание кинуться вслед. Ребристая рукоять браунинга ткнулась в бедро…

«Разведчик кончается тогда, когда он начинает палить из револьвера и убегать по крышам», – вспомнились вдруг слова Менжинского.

Решетов прошелся вдоль витрины, за стеклом которой были выставлены пыльные бумажные цветы, банки с эрзац-ваксой и несколько пар цветастых тапочек на суконной подошве, поглядел на часы, озабоченно качнул головой и заторопился.

Улица вывела на оживленную городскую магистраль. Следить стало легче. Рослый Эльвенгрен почти на голову возвышался в потоке прохожих.

На ближнем перекрестке двое повернули к вокзальной площади Потсдаммербанхоф. У вокзала к Эльвенгрену подошли еще двое. Один приземистый, в одутловатым творожистым лицом, второй – черноволосый, с монгольскими крупными скулами и скошенным разрезом глаз.

Виктор Анатольевич запомнил их лица, хотя и не знал, что видит савинковских боевиков Васильева и Бикчантаева.

О чем-то коротко переговорив, трое пошли вдоль чугунной решетки перрона в ту сторону, где виднелись кирпичные пакгаузы. Между пакгаузами был проход. Черноволосый остался у прохода.

Решетов подошел к щиту расписания и принялся его изучать. Затем уселся на скамейку с видом человека, приготовившегося к томительному вокзальному ожиданию.

Эльвенгрен и его спутники от пакгаузов не возвратились. Чернявый через полчаса тоже ушел со своего поста…

Савинков и Эльвенгрен метались возле Потсдаммерплац.

В отели проникнуть не удавалось. Дополнительные полицейские посты и агенты тайной охраны наглухо перекрывали все подходы к «Эуропеише палас» и «Эксельциору»…

В июле двадцать второго года Вячеслав Рудольфович: был назначен начальником Секретно-оперативного управления и членом Коллегии ГПУ. В связи с образованием Союза Советских Социалистических Республик ГПУ было преобразовано в ОГПУ. Первым заместителем председателя ОГПУ Дзержинского стал Вячеслав Рудольфович Менжинский.

– Прошу покорнейше извинить, Виктор Анатольевич. Я понимаю ваше желание закончить образование. Но просил бы немного повременить. Вы отлично справились с заданием. Показали настоящую чекистскую хватку. Очень ценю, что она соединяется у вас с инженерными знаниями. ОГПУ сейчас крайне нужны такие работники.

Решетов вопросительно поглядел на Менжинского.

– Я не буду призывать вас, Виктор Анатольевич, к исполнению долга. Мы с вами оба коммунисты, и я уверен, что вы обратились с заявлением не потому, что хотите более легкой жизни. Вы искренне считаете, что, получив образование, принесете стране и партии больше пользы, нежели гоняясь по Европе за штаб-ротмистрами…

– Конечно, Вячеслав Рудольфович. С Эльвенгреном и другие могут справиться…

– Да, с Эльвенгреном могут справиться и другие, – согласился Менжинский. – Здесь вы нужны не для Эльвенгрена, товарищ Решетов. Контрреволюция переходит к новым формам борьбы. Мы весьма внимательно отнеслись и к вашим, в том числе, сообщениям о том, что некоторые русские промышленники, эмигрировавшие за границу, имеют связи со своими бывшими доверенными служащими и выплачивают им субсидии за экономическую информацию, за то, что они задерживают восстановление фабрик и заводов, сберегают угольные пласты и нефтяные месторождения для своих хозяев…

– Не могу понять, зачем им теперь-то сберегать? Неужели так и не могут сообразить, что из сбереженного им ничего не достанется?

– Не так все просто, Виктор Анатольевич… Доверенные лица бывших промышленников тоже ведь не отличаются любовью к Советской власти. Кроме того, ведутся разговоры о концессиях. Почему бы, например, не довести наши предприятия до такого состояния, что ним не останется выхода, как сдавать их в концессии. Но это особая сторона дела… Существенный недостаток в нашей работе состоит сейчас, пожалуй, в том, что боевые чекисты, научившиеся ловить шпионов и диверсантов, к сожалению, не всегда так же хорошо справляются с делами экономического характера.

– И этому научатся, Вячеслав Рудольфович.

– Полностью с вами согласен. Однако в данном вопросе существуют некоторые частности. Во-первых, время. На учебу его у нас всегда недостает, а приобретение опыта непосредственно в ходе практической работы может дорого обойтись. Мне недавно пришлось заниматься делом о «саботаже». Чекисты привлекли к ответственности нескольких инженеров за свертывание работ но Берсеневской проходке в Донбассе. С первого взгляда тут яснее ясного: мы прилагаем все усилия, чтобы увеличить добычу угля, а саботажники свертывают работы по новой проходке. Но, как выяснилось, правы оказались инженеры, а не наши ретивые товарищи, посадившие их за решетку. Проходка-то была бесперспективной. До революции господа акционеры раструбили о Берсеневских угольных пластах, чтобы выпустить новые акции и хапануть деньги у доверчивых людей. На их языке такое жульничество деликатно называлось «разводнение основного капитала». Вот почему честные специалисты запротестовали, когда было отпущено десять миллионов рублей золотом для работ по Берсеневской проходке. А им сразу пришлепнули ярлычок – «саботаж восстановительных работ». Представьте, что произошло, если бы мы не разобрались? Честные инженеры сидели бы в тюрьме, а десять миллионов золотом, при нашей-то нужде, были закопаны в землю Берсеневки руками чекистов…

– Но это же исключительный случай…

– Не исключительный, Виктор Анатольевич… В условиях развертывания восстановительных работ в народном хозяйстве такие дела будут преобладать в практике работы ОГПУ. Или возьмите другой вопрос – концессии. К нему вы имели непосредственное отношение в Берлине.

– Помилуйте, Вячеслав Рудольфович, в Берлине были Савинков и Эльвенгрен…

– Пошире надо смотреть на вещи, товарищ Решетов… Мы идем на разумное предоставление концессий. Более того, чекисты помогают концессионерам. Недавно Феликс Эдмундович направил мне записку, где наряду с установлением надзора ставит вопрос и о содействии ОГПУ концессионерам в пределах заключаемых договоров.