Текст книги "Пограничники"

Автор книги: Михаил Смирнов

Соавторы: Анатолий Марченко,Дмитрий Жуков,Владимир Беляев,Геннадий Ананьев,Михаил Слонимский,Георгий Миронов,Анатолий Чехов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Обеспечить охрану тыла при одновременном участии пограничных подразделений в боевых операциях на фронте было невозможно без помощи местных партийных и советских органов, всего населения области. Поэтому и Синилов, и политотдел округа, возглавляемый старшим батальонным комиссаром И. М. Мазуровским, предприняли ряд мер для дальнейшего упрочения и расширения связей с местным населением. В частности, пограничники активно участвовали в создании истребительных батальонов, частей народного ополчения.

«С переходом на военное положение, – говорилось в докладе командования Мурманского округа Главному управлению погранвойск от 16 августа 1941 года, – значительно усилилась связь с местным населением, партийными и советскими организациями.

Совместная практическая работа… выразилась в комплектовании истребительных батальонов, организации их военного обучения. Выделена часть командного и политического состава для руководства и командования истребительными батальонами…»

Все бойцы истребительных батальонов проходили военное обучение, привлекались к охране отдельных объектов, к поискам парашютистов-десантников и экипажей сбитых немецких самолетов, вместе с полками народного ополчения они были резервом для пополнения частей Красной Армии и пограничных войск.

Уже в первых боях на границе, в боевых операциях на Мурманском, Рестикентском и Кандалакшском направлениях, пограничные части округа понесли существенные потери убитыми и ранеными. Многие командиры были направлены в истребительные отряды и ополчение. Перед Синиловым и его штабом остро встал вопрос о пополнении.

Убыль в командном составе удалось частично возместить прибывшими по мобилизации командирами запаса, а также командирами, направленными из Молдавского погранокруга. Труднее было с пополнением рядового состава. Офицеры штаба и политотдела по поручению Синилова выезжали в строительные батальоны и отбирали там бойцов для пограничных частей. Но и этот резерв был быстро исчерпан. Тогда на помощь пограничникам пришел мурманский комсомол.

По инициативе комсомольцев Мурманского судоремонтного завода началась запись добровольцев в пограничные войска. Обком ВЛКСМ и начальник погранвойск одобрили инициативу молодежи. Для обучения добровольцев Синилов направил опытных командиров. Это было прекрасное пополнение пограничных частей. Многие комсомольцы-добровольцы впоследствии отличились в боях.

…11 июля подполковник Ковалев доложил командованию погранокруга, что 181-й отдельный батальон успешно выполнил свою задачу и сосредоточивается на берегу для погрузки на суда.

Военный совет армии доволен действиями батальона, оттянувшего на себя значительные вражеские силы и тем способствовавшего стабилизации положения на фронте.

– Штабу нужно изучить и использовать в дальнейшем опыт действий батальона, так же как и опыт финской войны, для организации действий в тылу противника, – сформулировал вывод из доклада Ковалева генерал Синилов. – Надо заставить немцев постоянно дрожать за свой тыл. Наши пограничники, привыкшие действовать мелкими группами и самостоятельно решать боевые задачи, подготовлены для действий во вражеском тылу лучше, чем кто-либо. Высадка десанта еще раз показала эффективность ударов по вражескому тылу. Видимо, штабу следует продумать и наметить план таких операций…

Синилова невольно прервал вошедший в кабинет адъютант. Извинившись – «весьма срочно!» – он положил на стол генерала запечатанный пакет.

– Прошу вас, Александр Лукьянович, – обратился генерал к подполковнику Прусскому, – план действий в тылу противника доложить Военному совету армии.

Прусский удивленно смотрел на генерала. Тот, предупредив его вопрос, объяснил:

– Теперь командовать войсками будете вы, Александр Лукьянович. Меня срочно вызывают в Москву.

В тот же день Синилов выехал в столицу. Сборы были недолги: семья его еще в первых числах июля, как только дочери вернулись из «Артека», где их застала война, эвакуировалась в Саратов.

– Действия по тылам противника – это стихия пограничников. Подумайте над этим, – еще раз повторил Синилов на вокзале пришедшим проводить его товарищам.

Эти наказы Кузьмы Романовича были осуществлены его преемниками уже после отъезда генерала в Москву. В Музее пограничных войск хранится примечательный документ. «Обзор боевых действий погранвойск Мурманского округа с 22.6 по 1.12 1941 года».

В обзоре, в частности, говорится, что с 7 июля по 1 декабря пограничные части округа совершили 70 рейдов по тылам противника, в том числе в составе полка (погранотряда) три рейда, в составе батальона шесть и в составе роты двенадцать. На глубину свыше 200 километров осуществлено два рейда, от 100 до 200 километров – три рейда, от 60 до 100 километров – 65 рейдов…

В Москве К. Р. Синилову поручили формирование 2-й отдельной дивизии особого назначения войск НКВД. Начальником штаба стал В. В. Лукашов. Комиссаром дивизии Синилов попросил назначить П. А. Скородумова.

С Петром Александровичем Синилов расстался еще в январе 1941 года – комиссара послали на высшие курсы переподготовки политсостава. Когда началась война, Скородумов получил назначение на Западный фронт, здесь был ранен, на излечение попал в Калинин. Еще не оправившегося от ранения, ходившего с костылем друга Синилов разыскал под Москвой, в Перхушкове, в резерве политсостава.

Во 2-ю особую дивизию вошли отдельные части и учебные заведения пограничных и внутренних войск, расквартированные в Москве и Подмосковье, в том числе Высшая пограничная школа, Пограничное училище имени В. Р. Менжинского, части по охране промышленных предприятий и другие.

Бойцы дивизии несли гарнизонную службу, охрану порядка и оборонных объектов.

Осенью 1941 года враг вышел на дальние подступы к Москве. Над столицей нависла грозная опасность. По решению Государственного Комитета Обороны началась эвакуация из Москвы оборонных заводов, научных и культурных ценностей, золотого запаса. Эти мероприятия проводились быстро и четко. Но наряду с организованной эвакуацией началось и стихийное бегство части населения и приезжих из других мест, поддавшихся провокационным слухам, распространяемым вражеской агентурой, о якобы неминуемой сдаче Москвы.

Части дивизии Синилова навели порядок в городе. Но в столице по-прежнему было тревожно. Немцы теперь совершали воздушные налеты не только по ночам, но и днем, что усилило тревогу жителей. 17 октября по Московской городской радиосети выступил секретарь Центрального и Московского комитетов партии Александр Сергеевич Щербаков. Он разъяснил москвичам сложность обстановки на Западном фронте, вынужденность и целесообразность эвакуации. Вместе с тем А. С. Щербаков опроверг провокационные слухи о якобы готовящейся сдаче столицы: «За Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови. Планы гитлеровцев мы должны сорвать во что бы то ни стало».

Секретарь ЦК призвал каждого москвича твердо стоять на своем посту, быть активным бойцом, стойко отстаивать Москву от фашистских захватчиков. Центральные и московские газеты призывали москвичей в эти грозные дни сохранять спокойствие духа, дисциплину, бдительность и твердую уверенность в том, что Москва никогда не будет сдана врагу.

Бывший член Военного совета Московского военного округа и Московской зоны обороны К. Ф. Телегин вспоминал: «Принятые меры по поддержанию порядка и спокойствия в городе, видимо, принесли бы большие результаты, но усилившийся с фронта поток раненых, беженцев из западных районов Московской области… делали наши усилия недостаточно эффективными. Обстановка требовала уже других, более суровых мер военного времени…»

И они были приняты. Вечером 19 октября командующий и члены Военного совета Московского военного округа были вызваны на заседание Государственного Комитета Обороны. Выслушав их сообщения о ликвидации последствий случаев паники и неорганизованной эвакуации населения из Москвы 16–17 октября, ГКО в целях обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих столицу, а также в целях пресечения подрывной деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма принял постановление о введении с 20 октября в Москве и прилегающих районах осадного положения.

На этом же заседании Государственного Комитета Обороны было решено назначить генерал-майора К. Р. Синилова военным комендантом Москвы.

…Кузьму Романовича разбудил телефонный звонок – он прилег отдохнуть впервые за последние трое суток. Звонил дежурный по штабу, передал, что его срочно вызывают в Военный совет МВО, что машина уже выслана.

С Новопесчаной улицы машина вырвалась на Ленинградское шоссе и повернула направо, но шоферу тут же пришлось сбавить газ. С Волоколамского и Ленинградского шоссе к Белорусскому вокзалу двигались гурты скота. Потом машина нагнала колонну тракторов, тянувших прицепы с мешками, комбайны.

Как не похожа была эта затемненная, притихшая Москва на тот веселый, оживленный город, который он видел перед отъездом в Мурманск! Высоко в темном небе висели серые сигары аэростатов воздушного заграждения, на день их укрывали на бульварах. Позади, где-то за Химкинским водохранилищем, в черное небо вонзились кинжальные лучи прожекторов, заклубились вспышки разрывов зенитных снарядов. Начался очередной налет на Москву фашистских самолетов.

То и дело машину останавливал красный лучик карманного фонарика. Удостоверившись, что в машине находится генерал Синилов, ночной патруль или докладывал об имевших место происшествиях, или о том, что ничего подозрительного не замечено.

На командном пункте командующего Московской зоной обороны Синилова встретил дежурный и сразу провел к генерал-лейтенанту П. А. Артемьеву. Тут же находился член Военного совета К. Ф. Телегин.

Командующий протянул Синилову пахнущую типографской краской листовку с текстом постановления Государственного Комитета Обороны.

– Читайте. Утром весь город будет знать, что вы комендант Москвы…

Объятый самыми противоречивыми чувствами, Синилов читал суровые строки: «Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100–190 километров западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии т. Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта т. Артемьева возложена оборона Москвы на ее подступах».

Читая дальше, Синилов думал уже только о том, что, значит, не исключается оборона столицы на ближних подступах. Как в тумане различил последующие строки:

«…Охрану строжайшего порядка в городе и в пригородных районах возложить на коменданта города Москвы генерал-майора т. Синилова, для чего в распоряжение коменданта предоставить войска внутренней охраны НКВД, милицию и добровольческие рабочие отряды.

…Нарушителей порядка немедля привлекать к ответственности с передачей суду военного трибунала, а провокаторов, шпионов и прочих агентов врага, призывающих к нарушению порядка, расстреливать на месте…»

– Строгое постановление, – закончив чтение, сказал Синилов.

– Как будем выполнять? – спросил Артемьев.

– Речь идет не только о Москве, но и о районах. Следовательно, нужно немедленно подчинить комендатуры подмосковных городов коменданту города, а в районах, где их нет…

– Придется создать, – угадывая мысль Кузьмы Романовича, закончил Телегин.

– Не только в районах области, но и в районах города нужно создать комендатуры, – резюмировал Артемьев.

Всю ночь Военный совет намечал организационные меры по осуществлению постановления Государственного Комитета Обороны.

Было решено, как вспоминает К. Ф. Телегин, перестроить всю комендантскую службу, создать 20 районных комендатур в Москве, девять в пригородах, а также комендатуры в Подольске, Коломне, Серпухове, Ногинске, Раменском, Орехово-Зуеве, Загорске.

В короткий срок были подобраны работники аппарата комендатур. «Все эти кадры, – свидетельствует К. Ф. Телегин, – отбирались со всей тщательностью и придирчивостью. На плечи этих людей ложилась нелегкая задача поддержания порядка и спокойствия в столице и пригородах, а если потребуется – участие в судьбе человека, умение отличить врага Советской власти от заблудившегося, растерявшегося человека. Поэтому каждый комендант и военком персонально утверждались Военным советом».

К. Р. Синилов непосредственно руководил организацией комендантской службы столицы в самые трудные дни сорок первого года. Были взяты под контроль все вокзалы и станции метро. Улицы и площади огромного города усиленно патрулировались круглые сутки. При въезде в город, а также в пригородах были выставлены заставы и контрольно-пропускные пункты, где проверялись документы у всех лиц, въезжающих или выезжающих из города. Вот где пригодился К. Р. Синилову его опыт организации и несения пограничной службы!

В эти дни Кузьма Романович изучал город, и не только по карте, но и путем личных поездок. Он бывал не только в районных комендатурах, но и на заставах. На одной из застав он встретил… старшего лейтенанта Баркова. Окончив Высшую пограншколу, Барков служил на западной границе, был тяжело ранен, после излечения получил назначение в районную комендатуру. Отзывы о нем были, к удовлетворению Синилова, самые добрые.

Комендант установил тесные контакты с органами государственной безопасности. В результате многие вражеские агенты, заброшенные в Москву или Подмосковье под видом военнослужащих Красной Армии, были задержаны комендантскими патрулями, контролерами КПП и изобличены. Большую помощь оказали командиры и бойцы комендантской службы работникам московской милиции в борьбе с уголовной преступностью.

Особенно ярко организаторские способности К. Р. Синилова проявились при подготовке исторического военного парада на Красной площади 7 ноября 1941 года. О предстоящем параде Кузьма Романович узнал всего за сутки, а о точном времени его проведения – того меньше. В распоряжении коменданта столицы было всего лишь несколько ночных часов. Но и за это короткое время, в условиях очень сложных – враг стоял под самыми стенами Москвы – Синилов сумел обеспечить высокую и четкую организацию парада, участники которого прямо с Красной площади ушли на фронт.

Парад 7 ноября сорок первого года стал предвестником победы, он вселил уверенность в сердца и души советских людей, что враг будет разбит… После того, вошедшего в историю Великой Отечественной войны, дня много еще было парадов на Красной площади, но этот парад, как и Парад Победы 24 июня 1945 года, навсегда врезался в память Синилова…

Более десяти лет пробыл Кузьма Романович на своем посту. Можно сказать наверняка, что не было в Советской Армии военнослужащего, который не знал бы фамилии коменданта Москвы. Его не просто знали, но глубоко уважали.

О военно-административной деятельности К. Р. Синилова можно было бы рассказать много интересного и поучительного, но это не входит в задачи данного очерка о нем как об одном из выдающихся командиров советских пограничных войск.

После увольнения в запас в 1953 году Кузьма Романович продолжал работать; он заведовал военной кафедрой в одном из московских институтов.

Только в эти последние годы, когда впервые в жизни у Кузьмы Романовича появилось немного свободного времени, даже мы, старые сослуживцы генерала Синилова, узнали его внеслужебные интересы и привязанности. Оказалось, к примеру, что он страстный книголюб, у него была тщательно подобрана библиотека исторической и военной литературы. Особенно богатым был в ней раздел истории России, главным образом эпохи Петра Первого. Из русских классиков Синилов предпочитал Чехова и Достоевского, из зарубежных – Джека Лондона.

Выяснилось также, что Кузьма Романович прекрасный шахматист. Нередко сыграть партию-другую к нему на московскую квартиру или на дачу заезжал экс-чемпион мира гроссмейстер Василий Смыслов. Неожиданностью для тех, кто не знал о крестьянском происхождении Синилова, явилось и его пристрастие к разведению пчел. До конца своей жизни Кузьма Романович сохранил любовь к музыке, часто бывал в Большом театре, посещал концерты в консерватории.

Заботливый отец солдатам, он был хорошим отцом и собственных детей – двух дочерей и двух сыновей, уделял их воспитанию много времени и внимания.

…Скончался Кузьма Романович в Москве 28 декабря 1957 года.

Михаил Смирнов

Тимофей Строкач

В селе, в котором жил Тима Строкач, называемом Белая Церковь, насчитывалось сорок хат. А в центре села стояла церковь – черная, деревянная, из векового кедра, что крепче железа. Срубили ее одновременно с хатами пришельцы с Украины – Сущенки, Моисеенки, Строкачи в прочие бедняки посреди суровой здешней тайги.

О той далекой настоящей Белой Церкви вспоминали мужчины со вздохами, а женщины со слезами. Непосильные налоги и нехватка земли заставляли людей уходить из родных украинских мест целыми семьями и даже деревнями, и, поверив посулам вербовщиков, они ехали искать счастья на край света.

За год до нового, двадцатого века дерзнул отправиться сюда, на Дальний Восток, «шукаты щастя» и Амвросий Строкач с женой и тремя сыновьями мал мала меньше. Тимы тогда еще и в помине не было – обо всем он знал из рассказов старших. Мечтали, что заживут богато и привольно на новых землях, но никто из приехавших не разбогател. Бились Строкачи с нуждою дружно, всю силу вкладывали в работу, а ничего не вышло.

А уж за что только не брались Строкачи: и гречу, исконную кормилицу, сеяли, и на Китайско-Восточной железной дороге, которая только строилась, работали. А ведь были Строкачи работящими, к любому делу годными и очень хотели выйти в люди.

Тима появился на свет в 1903 году. Жили они уже на строящейся тогда станции Пограничная, что между Россией и Китаем.

В ту пору Строкач-отец снова увел семью в деревню, к земле. На этот раз осели в Спасском районе, в 20 верстах от «чугунки» – приняли невезучих земляки-украинцы из села Белая Церковь. Здесь Тима уже помнил себя. Был он высоконьким, тощим, любознательным мальчишкой, до всего привыкшим доходить собственным разумением.

Среди товарищей отличался он не только умом, но еще силой и добротой. Хотя часто клал на лопатки сверстников, однако мало кто на него обижался, потому что делалось это в честном бою. Иных состязаний Тима не признавал. И в коноводы не метил – само собой так получалось, что было всем с ним интересно и лестно дружить. Вот вроде бы все мальчики вместе были на ярмарке, а вернулись – и оказалось: Тима увидел больше других, рассказал занятнее, даже горькие песни о японской войне, что пелись там под гармонь и скрипку, запомнил.

– Ах, Тима, сынку мий, – вздыхал отец, – тебе бы учиться не в сельской школе, а в Спасской гимназии. Прости своего неспроможного нещасливого батьку, что грошей у него нема на это…

Но и сельскую убогую школу Тима мог посещать только зимой: от ранней весны до поздней осени стерег чужих коней.

Амвросий Строкач был человеком мягким, даже кротким. Очень жалел жену Прасковью и детей своих – Андрея, Филиппа, Василия, Никиту, Тимофея и последыша – дочку Лидию. И терзался, что не смог дать им хорошей жизни. Был он высок, жилист, костист, очень силен и на вид суров. Но стоило попристальнее заглянуть в его глаза под грозными лохматыми бровями, как становилось ясно, какое у него доброе, открытое людям сердце. И при всем этом Строкач-отец никогда не угодничал перед теми, от кого зависело, дать или не дать ему работу и, стало быть, хлеб его семье. Очень по той самой причине не везло в жизни этому мягкому и непреклонному человеку.

Детей он старался воспитать подобными себе.

Больше других походил на отца и обликом и характером младшенький, сероглазый серьезный Тимоша.

В тайгу подросший Тима наладился ходить со старой безотказной отцовской одностволкой. Очень скоро стал неплохим охотником, познал жестокие таежные законы. А однажды неподалеку от села набрел Тима на арестантов. Они работали на лесоповале под присмотром вооруженных охранников и оказались людьми приветливыми и интересными. Не ругались плохими словами, как их конвоиры и пьяные сельские мужики, говорили складно, точно читали по книге. Отец не запретил сыну встречаться с арестантами, и тот стал часто посещать лесоразработки, хотя молчаливая, занятая домашней работой мать на этот раз возражала. То, что говорили заключенные, было для Тимы как откровение. Такого он не встречал в книгах, которые давал читать школьный учитель.

Уже в германскую войну, когда из армии после лазарета приехал в отпуск Андрей, состоялся у братьев разговор.

– Что читаешь, Тимка? – спросил старший.

– Достоевский, роман «Преступление и наказание», – ответил младший, подавая томик.

– Достоевский… – Андрей полистал, вернул. – Что ж. Слыхал, но читать не довелось. – Вздохнул и сказал памятно, на всю жизнь: – Только, братику, важнее теперь для нас читать книжки, на которых вот здесь, сверху, написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Приехал он из Белоруссии, с Западного фронта, после Октября, в начале восемнадцатого, демобилизованный. Рассказы брата, мысли его Тиме были уже знакомы от тех заключенных, с которыми познакомился перед самой революцией. И очень скоро в одну из ночей Амвросий Феодосьевич разбудил младшего сына. Тима увидел батю своего и четырех братьев одетыми по-походному и вооруженными кто чем мог – старой берданкой, фронтовым карабином, тесаками, ножами. Он все понял:

– Тату, братики, возьмите меня с собой!

– Тиму не пущу! – крикнула тихая, спокойная всегда мать. – С ума сошел старый. Всю семью хочет под корень. Хватит там вас пятерых.

Прасковья Ивановна напрасно беспокоилась – муж и не собирался брать Тимошу в красногвардейский отряд.

Он оставался за старшего с матерью и сестрой. Обнялись все Строкачи на прощание, ни одной слезы никто не проронил.

Вскоре Строкач-старший сам отправил своего Тимошу к партизанам: пусть воюет за новую жизнь…

В партизанском отряде заметили смелого парнишку и стали посылать Тиму в разведку. А когда большими силами ударили белые на Спасск, город пришлось отдать, и стала Белая Церковь центром партизанского края, в доме Строкачей расположился его штаб. Те недели и месяцы были для шестнадцатилетнего Тимоши настоящим военным университетом. Он близко узнал многих партизанских командиров и комиссаров – Борисова, Певзнера, Постышева, сдружился со своим ровесником Сашей Булыгой [6]6
  Булыга – партийная кличка будущего писателя Александра Фадеева в пору его партизанской юности (1919 год).


[Закрыть].

Теперь уже никому не приходило в голову оставить его дома. Небывало лютой зимой 1920 года партизанский край оказался под ударом белогвардейских сил генерала Детерикса. Одетый в драный кожух, стоптанные валенки, Тимофей ходил в разведку к железной дороге, по которой враг подбрасывал подкрепления. А потом тем же путем повел партизан Баранова в тыл к белым. В сорокаградусный мороз отряд вышел к железной дороге и перерезал ее. Атаковавшие Белую Церковь части, не получая подкреплений, были отрезаны от главных сил и стали поспешно отходить.

В том бою молодой Строкач раздобыл первый военный трофей – великолепный маузер. Хотел отдать его командиру, но тот сказал, что солдатский трофей всегда приносит боевую удачу и нельзя с ним расставаться. Вернулись домой, и тут Баранов увидел: на плече его партизана проступала через одежду кровь.

– Ты ранен?

– Нет, товарищ командир, это винтовка разбила, когда по тайге шли.

– Что же не сказал ты, парень, разве можно было такую боль столько часов выносить?

– Постеснялся тогда. Не до меня вам было.

– А после боя чего молчал?

– Решил дотерпеть.

– Силу воли проверял, так я понимаю, – сказал Баранов. – Ну молодец, Строкач, будет из тебя настоящий вояка. А винтовку больше не носи. Воюй со своим маузером, он полегче. Подрастешь, отъешься, тогда и трехлинеечку возьмешь. Если, конечно, к тому времени война не кончится.

Не скоро кончилась на Дальнем Востоке война – много позднее, чем в Европейской России. И до полной победы над белогвардейцами и интервентами воевал молодой партизан Тимофей Строкач.

Летом двадцатого, когда отошли в Забайкалье главные партизанские силы, ворвались в село японцы. Началась расправа, первой запылала школа, потом несколько домов партизан. Среди крика и плача женщин и детей два десятка арестованных односельчан прошли по улицам.

Но к вечеру вернулись отец и брат Филипп, помогли заложникам ускользнуть от японцев. А Тимофей со сверстниками Родей Сущенко и Юхимом Моисеенко, всего человек двадцать, задумали отомстить.

Вспомнили, что стоит вражеский бронепоезд в распадке, у пустынного разъезда, где Тима работал грузчиком когда-то, а в тупике приткнулась нагруженная лесом платформа…

Быстро пробрались туда.

– Ну, хлопцы, взяли, – тихо скомандовал Тима, – еще взяли. Пошла, родная!

Сначала со скрипом, тихонько, потом все быстрее покатилась тяжелая платформа под уклон. Уже вдали раздается торопливый перестук колес с рельсами. И вот лязг ломающегося железа, тяжелый удар донесла земля, и вслед взрывы, выстрелы.

Побледневшие, но решительные парни переглянулись:

– Каюк бронепоезду! Будут, гады, помнить село Белая Церковь…

Когда образовалась комсомольская ячейка, секретарем выбрали Тимофея Строкача. Его и еще нескольких хлопцев и девчат принимали в РКСМ на первом собрании. Принять-то приняли, а за членскими билетами все никак не могли собраться ни секретарь сельской ячейки, ни его комсомольцы. Все добровольцами пошли в чоновский отряд, и дел хватало.

Днем, поставив тут же винтовки, работают ребята по ремонту железной дороги – меняют рельсы, шпалы, производят балластировку пути. И ни одной ночи не проходит без тревоги – из-за близкого (в десяти верстах) кордона прорываются шайки белогвардейцев и хунхузов, лезут контрабандисты, лазутчики, диверсанты. В помощь пограничникам Спасский уездный комитет партии выделил отряд ЧОН села Белая Церковь. Дело доходило до серьезных многодневных боев. А однажды (это было гораздо позже, уже в двадцать третьем) большая банда совершила вооруженное нападение на город Спасск. И пришлось Тимофею вести группу пограничников и весь свой отряд по знакомым дорогам в тыл противнику. С рассветом они отрезали банде путь за рубеж. Огневого боя она не приняла – хунхузы кинулись к границе, и тут их дружными залпами встретили пограничники и чоновцы Тимофея Строкача.

После боя командир пограничников сказал ребятам, что благодарит их от лица Рабоче-Крестьянской Красной Армии за помощь и дает трое суток отдыха. Пусть отоспятся и отправятся, наконец, в уком комсомола. А то за что же на них напасть такая: неплохо воюют, а билеты комсомольские никак получить не могут…

Какую роль сыграл в судьбах семерых белоцерковских парней из отряда ЧОН – в том числе и Тимофея Строкача – этот лукаво-серьезный, еще молодой, да поседевший командир-пограничник товарищ Орлов, сказать теперь нелегко. И видел-то он их всего несколько боевых дней. А когда вызвали всю дружную семерку в Спасск, у секретаря укома комсомола на столе список лежал, и в нем первым по селу Белая Церковь значился Тимоша Строкач.

Уком комсомола рекомендовал его в пограничные войска.

Недалеко от родных мест выпало служить красноармейцу Строкачу – в Никольско-Уссурийском пограничном отряде, что занимал самый левый фланг огромной границы Республики Советов – от реки Тюмень-Ула на стыке с Кореей и далеко на север по реке Уссури.

Пополнение встретил уже знакомый красный командир Орлов с серебряной головой и не сходящим даже зимой загаром. Он оказался комендантом Иманской погранкомендатуры.

– Значит, учить вас ездить на конях и стрелять не надо, – весело сказал он. – Это хорошо, это даже очень отлично. Потому что некогда учиться. Ожидаем со дня на день из-за кордона нападения крупного отряда бандитов. Задача такова: не отбросить банду назад, на сопредельную сторону, а полностью уничтожить. Как мы говорим, снять с централизованного учета. Все ясно?

И хотя пока все было неясно, семеро молодых пограничников дружно, с азартом ответили то, что полагалось:

– Так точно, товарищ командир!

Но седой оптимист товарищ Орлов являлся начальником, как говорилось в погранвойсках, прямым – у него таких бойцов, как Строкач, были сотни. А вот непосредственным начальником Тимофея стал командир отделения Петр Первушин, ровесник, комсомолец, забайкалец, воевавший в Красной Армии еще с девятнадцатого, славный, преданный товарищ и терпеливый наставник.

Потянулись пограничные будни. Из-за кордона непрестанно прорывались большие и мелкие банды белогвардейцев и хунхузов, шайки контрабандистов, проходили диверсанты, шпионы, террористы. Плотно закрыть границу отряд, несмотря на все усилия, пока был не в состоянии.

Только что сколоченному отряду надо было все создавать заново. Не было мостов. Реки, текущие к границе, приходилось преодолевать на плотах или лодках, а то и вплавь на лошадях. Однажды во время переправы через реку Иман испуганный близкой стрельбой конь сбросил с себя Первушина; тот был в полной амуниции – с винтовкой за спиной, при шашке, в тяжелых сапогах, – Петро стал захлебываться. Тимофей, который был отличным наездником и пловцом, кинулся прямо с седла, не отпуская поводья, на выручку. Нырнул, перехватил командира уже под водой, потащил наверх, подсадил в седло своего коня, сам поплыл рядом. На берегу Петро пришел в себя:

– Спасибо, Тимоша, друг, а то я, признаться, уже почти до речного царя добрался…

По берегу Уссури, тянущейся от озера Ханка на север и составлявшей почти половину отрядной границы, густо росли деревья и кустарники. Пограничной тропы еще не было, и нарядам приходилось продираться сквозь чащу.

Не хватало обмундирования, оружия. Далеко не всюду стояли домики застав, и приходилось жить в крестьянских домах, даже в землянках, скудно было с продовольствием, фуражом.

А в ближнем тылу отряда, в прикордонных селениях и городках, скрывались, поддерживаемые кулачьем, остатки белогвардейщины; активно вела себя еще не раздавленная японская и американская резидентура; в таежных сопках свили гнезда осколки недобитых разномастных шаек – они грабили население, жгли дома, угоняли скот, убивали активистов. В самом Имане, невидном городишке, затаились направляемые из-за Уссури активные террористы. Через несколько месяцев после приезда Тимофея, в разгар операции по поимке банды бывшего царского офицера Даренского, подверглась нападению группа работников комендатуры, в которой были Первушин и Строкач. Они обедали в китайском ресторане в центре городка. Вдруг в открытом окне показалась чья-то голова, потом рука с пистолетом, и тотчас брызнуло со стола на вскочивших пограничников соком от разлетевшегося под ударами пуль арбуза. Как птица вымахнул в окно легконогий, ловкий Тимофей, сверху упал на ошалевшего террориста, опрокинул, и тот крикнуть не успел, как выкрутил ему за спину руку с пистолетом.